– Москва, что ли? - спросил Артамон Медведев. - Опять застава? Сколько, черт побери, можно?!
      – Это уж Тверская, - заметил Бредихин.
      Левушка, чтобы понять обстановку, выехал на обочину и далее - на косогор. Там он придержал коня, и вид у него был удивленный.
      Архаров порой ощущал в себе достойное малого дитяти любопытство. И касалось оно вещей неожиданных - как-то с четверть часа наблюдал за осой, искавшей выхода из застекленного окна. Он подъехал к Левушке и вместе с ним уставился на странное сооружение - вроде высоко поднятого над землей и бесконечно долгого грубо сколоченного стола шириной чуть ли не в сажень. На нем имелась и посуда - ушаты и лохани, как будто для угощения скота.
      Там, где остановилась голова колонны, стол размыкался, но проезд был загорожен рогатками - тяжелыми бревенчатыми сооружениями на колесах, и стоял пост полицейских драгун. Поблизости горел большой дымный костер.
      – Это что еще за диво? - спросил Левушка.
      Но Архаров и сам не знал.
      Служившие при заставе мужики откатили рогатки, перегородившие проезд. И стали вразнобой низко кланяться вельможам, которых углядели во главе колонны.
      Граф Орлов на Арапе, при полном параде, при орденах, поехал к рогаткам, следом за ним - сенатор Волков. За Орловым, Волковым и орловской свитой ехали измайловцы. Не доезжая, он придержал коня.
      Лишь теперь Орлов в полной мере осознал, что баловство окончилось. Впереди был враждебный город - из-за каждого угла могли полететь в колонну камни, мог и ружейный залп грянуть. Насколько в Санкт-Петербурге бунт был невозможен, настолько же он казался естественным для Москвы - разжалованной из российский столиц в обыкновенные города, полной недовольных, огромной и живущей каким-то странным, еще до конца не истребленным обычаем. Истории Григорий Орлов, понятное дело, не знал, однако уловил в воздухе некое веяние - а то почти столетней давности стрелецкими бунтами повеяло, теми, когда толпа, ворвавшись в Кремль, не смирялась, пока не отведает крови, а потом - будь что будет.
      Примерно то же самое ощутил и Архаров.
      Как если бы город, коего еще тольком не увидели, а только слышали и даже телом ощущали висящимй над ним и пронизывающий его сплошной колокольный звон, явил вдруг лицо - малоприятную рожу взъерошенного, пьяноватого и не скрывающего своих драчливых намерений, хотя и на миг присмиревшего мужика…
      Вдруг Орлов, словно рывком выходя из своего затянувшегося молчания, резко обернулся.
      – Какого черта! - заорал он. - Растянулись соплей, тащимся, как вошь по шубе! Бирюков, марш по бригадам, вели ехать плотнее.
      Ординарец кивнул и с места галопом поскакал выполнять поручение.
      – И то, - одобрительно молвил Волков, - неведомо, чего теперь от Москвы ожидать. Нпдо же - додумались Кремль штурмом брать! Сказывали, уже Еропкин пробовал воинские части вводить, так на них напали…
      Орлов, перехватывавший посылаемые Еропкиным в Санкт-Петербург депеши, кивнул. И вдруг усмехнулся, блеснув ровными зубами:
      – Гляди! Это по нашу душу! Стой, братцы!
      С московской стороны к рогаткам скакала группа полицейских драгун. Саженях в двадцати драгуны придержали коней, но один продолжал движение и натянул поводья, уже когда Орлов мог бы коснуться рукой красных обшлагов его синего мундира.
      – Кто таков? - тут же отрывисто спросил граф.
      – Послан господином генерал-поручиком Еропкиным встречь вашему сиятельству, майор Сидоров, к вашего сиятельства услугам., - несколько волнуясь, отвечал офицер. - Господин Еропкин отвели вам для местопребывания Головинский дворец, так велено ваше сиятельство и свиту туда сопроводить. Сами вас там ожидают.
      По виду Сидоров был исправным служакой, лет около сорока. Орлов усмехнулся - хоть и полицейский драгун, а усвоил кавалерийскую повадку - в деле, кроме двух положенных пистолетов в седельных чушках, иметь еще один, нештатный, висящий на шее. И посадка у Сидорова была хорошая - опытного наездника посадка.
      – Это что за Яузой? Где был Анненхоф?
      Про Анненхоф ему рассказывала не раз государыня - много лет назад она именно тут приняла православие и была обручена с наследником российского престола.
      – Так точно изволили заметить. Господин генерал-поручик рассудили, что там место побезопаснее, вроде не в самой Москве, - объяснил Сидоров и развернул коня так, чтобы, слева и чуть сзади от графа, сопровождать его до дворца.
      – Разумно. А велик ли дворец?
      – Изряден.
      – Ну, сопровождай, - дозволил Орлов. И, слегка коснувшись шпорами боков Арапа, первым въехал в чумную Москву.
      Спросить про многосаженные столы Архарову с Левушкой удалось у драгун, пока колонна втягивалась в проход.
      – Для торговли устроено, - растолковали им. - С нашей стороны скупщики, с той - огородники, купчишки. Надолба широкая, чтоб руками друг до дружки не дотянуться. Деньги из рук в руки передавать запрещено, их в лохань с уксусом кидают, потом оттуда вылавливают. Так и бережемся.
      – А что же пусто, где торговля? - спросил Бредихин.
      – А какая торговля, коли бунт? Уж неделя, как подвоз провианта прекращен.
      – И что, помогает уксус? - осведомился Левушка.
      – Может, и помогает. Мы вон костры из навоза жжем, дым - тот помогает. Когда торг был, так все копченые ходили, - сказал драгун. - Потому и живы.
      – Голодные, стало быть, сидят, - сказал про бунтовщиков Архаров. - Ну-ну…
      Все менее и менее нравилась ему сия экспедиция.
      Миновав Тверскую заставу, колонна двинулась к Земляному валу, который видом своим несколько ошарашил записных петербуржцев, до сей поры в Москве не бывавших. Гвардейская молодежь полагала, что все в мире укрепления должны быть величественны и одеты камнем, наподобие прекрасных бастионов Петропавловской крепости. Тут же явился взорам за рвом земляной вал, а поверху него шла деревянная стена с деревянными же башнями. Земляной вал имел, как и Камер-Коллежский, шестнадцать ворот. Но входить в Тверские не стали. Сидоров посоветовал добираться до Головинского дворца окраинами. И ближе получается, и спокойнее.
      Приняв влево, колонна двинулась вдоль Земляного вала, за Красными воротами же, там, где вал закруглялся, сохранила прямое направление пути.
      На ходу перестроились - офицеры уже ехали при телегах с рядовыми и с высоты седел настороженно оглядывались. Высокие ворота многих дворов, увенчанные двускатными кровлями, были распахнуты, сие означало - живых тут не осталось, а у ворот запертых и на перекрестках горели дымные костры. На иных воротах, а также прямо на домах с заколоченными окнами сверху были намалеваны красные кресты.
      Москва гудела - теперь уже со всех сторон шел колокольный звон.
      – Красиво встречают, - отметил Орлов. - Как царствующую персону.
      – Ты вон туда, Григорий Григорьевич, глянь, - посоветовал Волков.
      – Вижу…
      В створе переулка, почти на перекрестке собралась толпа, главным образом мужчины, иной в кафтане, иной в длинном буром армяке. Замешались в нее и лица духовного сословия, причем многие имели в руках колья и камни.
      – Могут напасть, ваше сиятельство, - предупредил майор Сидоров. - Они с того самого дня, как Кремль брали и винные погреба громили, опомниться не могут, последний умишко пропили. Им теперь сам черт не брат.
      – Не посмеют, - брякнул свысока граф, искренне полагая, что его расшитый золотым галуном кафтан должен внушить бунтовщикам почтение - и не указ же государыни им предъявлять, с них кафтана и начальственного места во главе вооруженной колонны должно быть довольно.
      – Их тут под сотню, - оценил обстановку набравшийся за эти дни печального опыта Сидоров. - Друг перед дружкой хорохорятся, ваше сиятельство.
      Орлов не желал начинать свою московскую карьеру с побоища. Опять же, государыня просила управиться с Москвой человеколюбиво.
      – Мы их не тронем - и они нас не тронут.
      – Как вашему сиятельству будет угодно, - сказал Сидоров. И вынул из петли кожаного ремешка висевший на шее пистолет.
      Архаров не видел этого, но по природной своей подозрительности решил, что боя не миновать. Помешать гвардейской колонне дойти до дворца бунтовщики не могли, однако уложить несколько человек наповал - вполне. Уж больно они нехорошо глядели, тут и читать по харям было незачем.
      Бунт бессмыслен - так понимал умом Архаров, бессмысленно это недельное буйство, что началось со штурма Кремля и убийства митрополита. Коли орловская экспедиция столкнется с трудностями - тут же на Москву двинутся армейские полки. Это - с одной стороны.
      С другой - как же разгуляется чума, коли тут начнется война?…
      Он знал, что, идя на противника, останавливаться в сомнении - смерти подобно. И граф Орлов еще не решил, как быть, ехать ли, притворяясь, что не глядят из переулка возможные убийцы митрополита, призвать ли их к порядку, а Архаров уже негромко приказал своим преображенцам, без команды соскакивавшим с телег:
      – Заряжай! Бить под ноги!
      И сам вытянул наружу пистолет.
      Это стало сигналом - из толпы наконец полетели камни, кони попятились.
      – Огонь! - приказали одновременно и Архаров, и другие командиры.
      Грянул скорый и недружный залп, брызнула мелкими комьями земля, поднялась пыль, вразумленная толпа тут же отступила, унося кое-кого пораненного.
      – Перезаряжайте, - велел Архаров. - Ну, матушка-Москва, вот и поздоровались.
      Сквозь пыль было видно и слышно - бунтовщики разбегаются. Возможно, чтобы собраться в ином месте, более удобном для нападения. Кто их разберет. И сколько в Москве тех, кто способен вдруг, по свисту, по призывному воплю, сбиться в толпу, - тоже неведомо.
      Ведомо же Архарову иное. Поодиночке каждый из тех, кто образует готовую крушить и убивать толпу, - трус. Иначе бы не искал для своих безобразий большой компании. А когда до труса дойдет, что пуля попадет именно в него, - он внезапно и надолго умнеет.
      Такое уже было - в этой самой Москве, в ребячьей драке, когда двое-трое противников отступали перед семилетним мальчишкой, потому что не знали - кого из них он, оглохнув от ярости, кинется убивать. Наука, однако - в полковой солдатской школе таковой не проходили…
      Колонна, ощетинившись ружейными дулами и даже обнаженными офицерскими шпагами, сбилась поплотнее, как и велел граф, ускорила движение. До Головинского дворца оставалось немного, когда Орлов увидел фуру.
      Ее тащили две лошади, шагая мерно и неторопливо. На облучке сидела фигура в длинном жестком плаще тусклого черного цвета, прикрывавшем все тело, и в маске. Фигура лениво помахивала длинным кнутом. Рядом с ней торчал шест, на нем болтался незажженный фонарь.
      Посередке фуры был продолговатый груз, кое-как укрытый старыми рогожами, не подоткнутыми, а набросанными поверх него кое-как.
      – Примите в сторонку, ваше сиятельство, - посоветовал ехавший не вровень, а чуть позади Орлова майор Сидоров. - Не то ветром заразу навеет.
      – А это что еще за диво, господин майор? - спросил озадаченный Орлов.
      – Негодяи, ваше сиятельство. Живые покойники. Осматривают дворы, входят в дома, крючьями цепляют мертвые тела, вывозят из Москвы и хоронят в ямах. Вон, добычу везут…
      – Что ж ты их негодяями кличешь? - удивился Волков. - Правильно их звать - мортусы.
      – Негодяи и есть, ваше сиятельство. Самого последнего разбора людишки, кому все одно помирать. Из тюрем их понабрали. Так бы его за душегубство казнили, а то он в негодяи добровольно пошел, хоть перед смертью по воле погулять. Каторжники, убийцы, больше никто не согласен.
      Орлов со свитой подался к самому забору, постарался скорее миновать фуру, груженую мертвыми телами. Мортусы, сидевшие сзади, казалось вовсе не замечали кавалеристов. Поперек колен у них лежали длинные шесты с крючьями на концах. Тоже, коли вдуматься, оружие…
 

* * *

 
      Головинский дворец, как полагали москвичи, был заложен еще государем Петром Алексеевичем. Довод был таков - кому бы еще понадобилось строить его за Яузой, поблизости от Немецкой слободы? Анненхофом его прозвала государыня Анна Иоанновна, которой полюбился разведенный тут сад. Сад был знатный, и про него тоже много чего рассказывали: будто бы до последнего времени была жива рощица, насаженная в одну ночь, чтобы угодить Анне Иоанновне; будто бы роща сия была насажена еще Петром Великим; будто бы место под сад приобретено у Франца Лефорта; будто бы везли туда деревья, купленные в Персии, но не довезли…
      Преображенцы увидели его впервые и поразились его величине.
      Это, собственно, было не одно царственное здание, а целое хозяйство, включая дворцовые мастерские и конюшенные дворы. Был тут и свой манеж, и своя церковь - Петропавловская, и свой Оперный дом за протокой. Здания, как было заведено в Москве издавна, соединялись переходами. Вблизи оказалось, что великолепие основательно обветшало, и стены, издали глядевшие каменными, обтянуты расписным холстом, изрядно обтрепавшимся.
      По осеннему времени клумбы, на которых обычно цвели дорогие тюльпаны, нарциссы и лилии, были пусты, а на дорожках лежала палая листва, еще не убранная - надо полагать, по случаю чумы многие обыкновенные дела здешними жителями откладывались до лучших времен.
      Между деревянным дворцом и рощей был обширный луг, на котором решено было разбить лагерь, а офицерам отвели помещения в самом дворце. И это вызвало отчаянную суматоху - после пожара 1753 года здание хоть и было наскоро отстроено, однако имущества имело очень мало. Прошли те времена, когда тут устраивали коронационные и прочие обеды.
      Генерал-поручик Петр Дмитриевич Еропкин, под чьим началом временно оказалась чумная Москва, ждал Орлова с его экспедицией в Головинском дворце и был найден в парадной столовой, где отдавал распоряжения прислуге. Через помещение то и дело пробегали лакеи с охапками одеял и белья, тащили мебель.
      Архаров увидел высокого и худощавого мужчину, слегка сутулого, но плечистого. И по его повадке понял - смолоду был силен, еще и теперь, поди, кочергу узлом завяжет. И лицо приметное - глаза большие, хотя несколько впалые, нос орлиный. Одет генерал-поручик был в простой кафтан и камзол, почти без позумента, но столько достоинства в себе имел, что Орлов, сияющий золотым галуном, орденами и перстнями, рядом с ним был - как деревенский парень, которого портной использует вроде тряпичного болвана, чтобы примерять одежду, которая шьется для его господина.
      Он пошел навстречу Орлову и офицерам, несколько прихрамывая, с графом и с Волковым обнялся, прочих приветствовал словесно.
      – Что это с тобой, Петр Дмитрич? - спросил Орлов.
      – А под дождик попал, - как бы обращая ответ в шутку, сказал Еропкин. - Под каменный. Коли мои депеши государыне читал - так, поди, все знаешь…
      – У Спасских ворот? - блеснул осведомленностью Волков. И они заговорили потише - так что Архарову уж было ни слова не разобрать. Тем более, что офицеры, как младшие по чину, стояли несколько в сторонке.
      – Встретили нас по-царски, - говорил граф. - Да только многовато было колокольного звона, до сих пор в ушах гудит. Или мне мерещится?
      – Нет, все еще звонят, - утешил Еропкин. - Сие не встреча, граф. Москва так от чумы оберегается. Говорят, звон лечит.
      – И много ли колокола помогли?
      – Да кто их разберет… Сие дело не человеческое, но божеское, нам не понять…
      – Вон митрополита - и то не уберегли ваши колокола! Воля твоя, сударь, а только изловить и наказать убийц митрополита надобно, - сказал граф Орлов. - Слыханное ли дело - бунт в Москве!
      – Не стоит, люди и так напуганы выше меры, - ответил Еропкин. - И коли ищешь виновника, так он перед тобой. По моей вине погиб митрополит. Наказывай!
      – Ну что ты такое плетешь! - воскликнул граф. - Ты, сударь, гляди, при государыне этак не брякни. Ты сделал все, что мог…
      – Митрополит, когда бунтовщики взяли Кремль и громили Чудов монастырь, просил у меня пропускной билет за город. Он ждал билета в Донском монастыре, уже переодетый, а я наместо того отправил ему офицера для охраны. Офицера - одного! Моя вина, ваше сиятельство. Я должен был дать митрополиту надежную охрану. Я не предусмотрел этой слепой ярости толпы…
      – Да разве ж у толпы зрячая ярость бывает? - горестно пошутил граф. - Уймись, Петр Дмитриевич. Нельзя позволять черни думать, будто Москва может безнаказанно убивать митрополитов. Слава Богу, у нас есть власть и закон.
      – Не трать речей, Григорий Григорьевич. Убийц сыскать невозможно, - сказал Волков. - Убила митрополита толпа. И тут же понеслась гулеванить, пить, безобразничать, а потом глядь - и нет толпы. Есть отдельные жалкие людишки, сами не разумеющие, до чего допились и во что ввязались.
      – Судить толпу тоже невозможно. А карать толпу… - Еропкин вздохнул. - Она уже получила от меня залп картечи.
      – Пусть благодарят, что малой кровью обошлись! - выпалил Орлов. - Убийц искать будем и найдем!
      Архаров, слушая это, прекрасно графа понимал. Как усмирять Москву - граф еще не ведал, а вот наказание убийц - дело понятное, и его проще всего провозгласить сейчас главным.
      – Ты бы еще подсказал, граф, как искать убийц в здешних чумных трущобах? - возразил Волков. - Да и не велела государыня строго карать. Чуму истреблять велела. Да и еще - они, убийцы, здешнему обывателю свои, родненькие, кто брат, кто сват, ты же, граф, чужой. И люди твои - чужие. А здешние - запятнаны, все батогов боятся. Потому будут упираться до последнего.
      – Стало быть, и не тронь? Для чего же мне государыня губернаторские полномочия дала? - граф начал закипать.
      – В Москве с начала бунта подвоз провианта был прекращен, народ зол. Мрут - по тысяче в день! Куда везти больных - сами не знаем! - возвысил голос Еропкин. - Несколько больниц разгромлено, врачи убиты! А ты - сыскать убийц, которые, поди, уже на смертном одре вельзевулу душу отдают! Да и кто станет искать?
      – А кто должен?!
      Еропкин невольно усмехнулся.
      – Должна-то полиция. Да только какой с нее ныне спрос? В Москве сегодня полиции, считай, нет. Кто уцелел - те на заставах, охраняют, чтобы чумные по всей России не разбежались. Ну, коли больницы разгромлены - как ты полагаешь?… Полицейских драгун на посылках двадцать человек быть должно - где они? На съезжих дворах хорошо ежели по два, по три человека обретается, и те нос высунуть боятся. А всего-то тех дворов на Москву - дюжина.
      – Нет, стало быть, у нас полиции, - подытожил Волков. - И обер-полицмейстера нет. Господин Юшков изволил к себе в подмосковную укатить, все дела бросив…
      – Нет - так будет, - хмуро сказал Орлов. - Дмитрий Васильевич, ты меня знаешь. Уж коли мне что на ум взбрело…
      – До сей поры с людьми дело имел, а не с чумой, сударь, - ответил Волков.
      – Чума да толпа! - воскликнул граф. - Другого кого стращайте! Против чумы я целый обоз докторов приволок. А с толпой разберусь - знаете, как?
      Он достал из кармана монету, согнул пальцами и бросил на стол.
      Волков и Еропкин переглянулись.
      Архаров ждал, что Еропкин тут же разогнет монету, но генерал-поручик не пожелал на ребячий лад мериться силенкой.
      – Я более против обывателя не ходок. Довольно с меня той картечи, - сказал он. - Я два дня с коня не сходил, где стычка - туда и скакал, просил, уговаривал… Меня государыня за ту картечь по головке не погладит…
      – А мне с поветрием управиться велено. Тебе же, граф, погасить бунт. И вспомни, государыня никогда и ни от кого не требовала невозможного. Ты же за несбыточным погнался, - Волков усмехнулся. - Ничего, утро вечера мудренее.
      Орлов, не ответив, повернулся и пошел в другой конец столовой, к офицерам.
      – Горяч граф не в меру, - сказал тихонько Еропкин.
      – Это он, Петр Дмитрич, не от горячности, а государынину благосклонность вернуть хочет, - так же тихо ответил Волков. - Вы тут, в Москве, поди, не знаете, - охладела к нему матушка Екатерина, а точнее… устала она от него. Утомил. И все более от него отдаляется.
      – Вон оно что… А ведь долго при государыне продержался… Десять лет, кабы не более…
      – И повенчаться с ней желал, да не вышло…
      – Ну, у него свой резон, у нас - свой, - подвел итог Еропкин. - Нам государыню под венец не вести, нам бы кашу эту чумную расхлебать - и за то Господа возблагодарим…
      Орлов, понятное дело, этих речей не слышал.
      Он смотрел на своих офицеров - измайловцев, семеновцев, преображенцев, конногвардейцев. И они на него смотрели. Ждали приказа. А как прикажешь дворянам заниматься сыском?
      – Такое дело, братцы, - сказал наконец граф. - Кто возьмется сыскать убийц митрополита?
      Никто не вызвался.
      Бредихин чуть подтолкнул Архарова, сие означало: к тебе граф примеряется, подай голос. Архаров упрямо молчал.
      – Так, - сказал Орлов. - Чины, стало быть, и мое благоволение побоку, более в них никто не нуждается.
      – Мы офицеры, а тут сыщики нужны, - сказал измайловец Петр Фомин. - Возьмемся, да и загубим дело.
      – Сыщиков у меня тут нет, а убийц изловить надобно. Архаров, что молчишь? Я тебя знаю, ты хитрый. Мне уж ведомо, как ты в полку вора ловил. Давай-ка попробуй, благословясь, - приказал граф.
      К тому и шло, подумал Архаров, к тому и шло…
      – Так то фураж воровали и на сторону продавали, - ответил он. - Овес и сено, там большого ума не надобно…
      – Сам знаю, что с фуражом куда как проще было… А надо. Толпа должна знать, что и на нее управа есть. Чтобы сто раз мужик подумал, прежде чем в толпу замешаться!
      – Так-то так, ваше сиятельство, - вроде бы согласился Архаров. - Да только этому делу не обучен.
      – Вот тебе мое слово - полковником станешь.
      – Или полковник, или покойник, - огрызнулся Архаров, глядя при этом на запыленные округлые носки своих сапог.
      – А коли таков мой приказ?
      – Приказ - иное дело.
      Он невольно выпрямил спину, несколько выпятил живот, придал себе осанку офицера, готового выслушать и ретиво исполнять любую дурь.
      – Силком тебя в полковники тащу, - Орлов как-то нехорошо усмехнулся. - Бери в помощь кого считаешь нужным и ищи душегубов.
      Архаров ждал, что будут еще какие-то обещания, но граф развернулся и пошел к Еропкину с Волковым.
      Сделалось обидно. Не слишком, но все же… С капитан-поручиком следовало бы обходиться не столь кратко.
      – Чего надулся, как мышь на крупу? - спросил Бредихин. - Было бы тебе ведомо, что и при государе Петре Алексеевиче преображенцы сыском занимались.
      – Я древней истории не знаю, - буркнул Архаров.
      – Я тебе почитаю, коли уцелею, - пообещал Матвей. - а граф к тебе неспроста привязался. Его сиятельство полагает, будто ты по глазам о человеке судить выучился.
      – Ну и что глаза?
      – А ты, сударь, на всякого так глядишь, словно бы спросить желаешь: а не обокрал ли ты намедни, добрый человек, церковь Божию? А коли обокрал - верни оклады с образов, не то последних зубов лишишься!
      – Точно, Николаша, - подтвердил Левушка. - Именно так ты и глядишь.
      – Шли бы вы оба… - Архаров вздохнул и завершил мудреным словом: - Фи-зи-ог-но-мисты!
      «Физиогномисты» переглянулись - им показалось забавным насупленное архаровское лицо. Но более ничего не сказали.
      Он скинул с плеч молодецкую осанку, вздохнул, побрел к окну. За окном в полной черноте, отражающей смутную суету в столовой, вспыхивали и носились огни: солдаты ладили бивак.
      Архаров вспомнил, как летели из толпы камни, и забеспокоился. Следовало убедиться, что солдаты размещены в хорошем месте и безопасны от возможного нападения. Подлая чернь вряд ли осмелилась бы штурмовать Головинский дворец, как штурмовала Кремль, но чтобы совершить дурацкую вылазку - довольно десятка отчаянных голов и ведра водки.
      – Пойдешь со мной, Тучков, - сказал он и прибавил завидной длительности слово, заученное еще смолоду: - На ре-ког-нос-ци-ровку!
      Вокруг Головинского дворца был огромный и запущенный парк. В сумраке он казался совершенно бесконечным. Виднелись черные остовы больших оранжерей, белели статуи на постаментах. Часть этого сада, что ближе к лугу, уже заняли белые палатки гвардейцев. Горели костры, перекликались люди. Архаров решил обойти бивак и убедиться, что часовые выставлены и способов навредить солдатам нет.
      Они с Левушкой, взяв фонарь, обошли обозные телеги, но прямая дорога привела к каким-то загибающимся аллейкам, и преображенцы не сразу сообразили, что дефилируют вокруг необъятной клумбы, а лишь на третьем круге. Потом они невольно забрели в большой боскет, где стояли почти истлевшие, когда-то крашеные под бронзу деревянные скамейки.
      – Тут бы все расчистить, беседки заново построить, - рассуждал Левушка, - дорожки для верховых прогулок по краю пустить, самое модное московское гулянье тут бы было… Осторожно, Николаша, опять мостик. Вот ведь накопали канав!
      – Тебе бы все про гулянье, - проворчал Архаров, весьма недоверчиво глядя на трухлявый мост с кружевными перильцами. - Другое тебе на ночь глядя в этой сырости на ум нейдет? Сейчас опять пойдешь про монастырок сказки сказывать…
      – Неужели ты, Николаша, вовсе не чувствуешь прекрасного? - горестно спросил Левушка.
      – Я чувствую, что этими буреломами любой подлец ко дворцу незаметно подобраться может, вот что я чувствую! А его сиятельство такой у нас разгильдяй, что, должно быть, и о караулах распорядиться забыл. Нас ведь ни один часовой не окликнул. Как бестолковые приказы отдавать - так он со всей охотой! А как разумный приказ отдать - так ему и в ум нейдет…
      – Его сиятельство тебе добра желает, - осторожно намекнул Левушка.
      – Добра! Еще бы граф мне велел луну с неба достать…
      – А вон она, луна, - заметил Левушка, подняв голову. - Полнолуние ныне…
      И запел на заунывный мотив:
      – Уже со мраком нощи простерлась тишина, выходит из-за рощи печальная луна…
      Но его звонкий молодой голос не заглушил шороха, какой бывает, когда человек идет по толстому слою опавшей листвы.
      – Стой! - заорал Архаров. - Стой, сволочь, не то убью!
      И во всю прыть, а бегал он при нужде довольно быстро, кинулся по дорожке туда, где мелькнула тень.
      – Господи благослови! - Левушка быстро перекрестился, выхватил шпагу и побежал следом.
      Погоня была недолгой - никто и не пытался удрать.
      Архаров подскочил к остолбеневшему человеку с ведерком в руке и схватил его за плечо.
      – Кто таков?! Для чего по ночам у дворца слоняешься?!
      – Да живу я тут, сударь мой, - миролюбиво отвечал беззубым невнятным голоском пойманный старичок. - Смотритель я здешний. А ты, сударь, должно, из петербужских, что сегодня понаехали?
      – Смотритель? А как звать?
      – Афанасием Федоровым звать. Я тут, при дворце, уже тридцать лет состою. Да не тряси ты меня, сударь! Вон уж чулки у меня мокрые…
      – С чего у тебя, дядя, чулки мокрые? - удивился Архаров.
      – Вода из ведра плещется.
      – А в ведре что?
      – Рыбка. Тут большие рыбные пруды остались, я хожу, верши ставлю, а то и с удой посижу…
      В доказательство дядя Афанасий предъявил ведро.
      – Точно, плещется что-то, - подтвердил, заглянув, Левушка.
      – Ну так пойду я? - спросил смотритель.
      – Погоди. Тридцать лет, говоришь? Так ты, дядя, тут все закоулки обшарил.
      – Не без того, - подтвердил смотритель. - А чего надобно?
      – А проведи-ка ты нас по парку, покажи, где он кончается и крепка ли ограда.
      – А на что она? - удивился смотритель. - Чего отсюда воровать? Беседку какую трухлявую разве разобрать на дрова?
      – Веди, веди! - приказал Архаров. - Я тебя знаю, ты сам на ту беседку охотников до дармовых дров навел и с того малость поживился.
      – Батюшки мои! - воскликнул, ужаснувшись, смотритель. - Да кто ж тебе, сударь мой, донести успел?
      – А по роже видно, - недоумевая, чему тут удивляться, отвечал Архаров.
      – А граф-то, выходит, сам догадался, - тихонько сказал Левушка. И усмехнулся. Он понял: то, что в полку сослуживцы уже давно приметили, Орлов открыл для себя самостоятельно по каким-то случайным признакам и обстоятельствам. И, пожалуй, когда решил взять Архарова в Москву, именно эту его особенность неведомо для чего имел в виду.
      Старый смотритель искренне обрадовался слушателям.
      – А велик ли сад - точно не скажу, я его, сударики мои, не мерил. А знаю я вот что - как меня сюда определили, в тот же год были большие посадки. Две тысячи лип из князя Урусова вотчины привезли и рассадили, а шпалерным деревцам и вовсе несть числа. Потом ильмы, ясени везли, клены, орешника - великое множество, деревянных фигур золоченых зверского образа… да вот одно диво уцелело, глядите…
      – Черта с два тут углядишь. Лев, что ли? - спросил привычный к каменным и деревянным львам Архаров.
      – Срамно сказать - а как если бы мужик львицу того… Рожа бабья, титечки бабьи, лапы с когтями, тулово львиное. И вот таких по всему саду понатыкали.
      – Сфинкс! - на весь парк завопил Левушка. - Николаша, вот те крест - сфинкс!
      И кинулся ощупывать срамное животное.
      – Уймись, Тучков, нам еще за теплицами пройти надо, за прудами, - сказал Архаров.
      Но Левушка разыгрался. Когда за поворотом аллейки обозначилась круглая поляна, посреди которой на невысоком постаменте стояла попорченная временем и непогодой белая голая фигура со всеми дамскими признаками, он полез к той фигуре ростом мериться и обниматься. Насилу Архаров согнал его с постамента. Пошли далее.
      – Вон там был у нас Летний Анненгоф, вон старый фундамент, дворец когда еще сгорел, никак не разберут, а вон там - люстгауз.
      – Какой гауз? - спросил сохранивший туманные воспоминания о немецком языке Архаров.
      – Люст, то бишь увеселительный дом.
      – Что ж у вас тут такая путаница? Как если бы без всякого плана парк разбивали, - заметил Левушка.
      – Так разные люди разбивали. Тут ведь несколько парков в один соединили, и каждый - на свой лад, - объяснил смотритель. - Зато нигде более вы таких прудов, как у нас, не сыщете! И Крестовый пруд у нас с каскадами, и Нижний пруд с каскадами, и где Анненгоф, на большой протоке тоже каскады. А какие партеры у Нижнего пруда! Острова с беседками - не хуже чем в столице… да только обветшало все…