Когда арбалетчики наконец завершили свою работу, то сквозь прозрачную зеленоватую воду стало видно, что морское дно вокруг нефа черно от тел. Ни один из напавших на «Акилу» так и не смог добраться до берега.
 

* * *

 
      Из кормовой башни высыпали оставшиеся в живых моряки, и Понше кинулся на шею де Мерлану.
      – Спаситель! – выдохнул он, роняя на окровавленные доски невольную слезу. – Если бы не вы, монсир, быть бы нам всем уже сегодня на невольничьем рынке. Даже не знаю, чем вас отблагодарить!
      – Это не беда, Понше! – успокоил Робер достопочтенного мэтра. – Я все отлично понимаю: ты пока растерян и не можешь собраться с мыслями. Но ежели вы с капитаном и до захода солнца не сможете определиться с размерами благодарности, то я вам, так и быть, помогу…
      Де Мерлан вместе с тамплиерами учинил пленным сарацинам допрос, и им удалось, хоть и приблизительно, восстановить ход событий. Оказывается, «Акила» укрылся от шторма в бухте, расположенной неподалеку от пограничного городка Мекри, принадлежащего сельджукам, где размещался довольно крупный гарнизон. Воины местного халка, высмотрев «Акилу», дождались предрассветного часа и, подобравшись с подлунной стороны на струге, точным выстрелом из лука сняли то ли задремавшего, то ли просто зазевавшегося наблюдателя, который нес вахту на верхушке мачты. Затем они тихо поднялись на борт, заперли трюмы и вырезали всех, кого застали на палубе. Но именно в этот самый момент в их планы вмешались доблестный арденнский рыцарь и виллан из Верхней Бургундии.
      Один из уцелевших братьев-рыцарей неплохо владел тюркским наречием. Он вместе с Турстаном допрашивал пленных сарацин. Выяснилось, что один из них является местным эмиром. Его отвели в сторону и развязали. Тамплиер задавал вопросы, сарацин визгливо отвечал. После очередной реплики тамплиера сарацин разразился длинной тирадой, которую тамплиер бесцеремонно оборвал двумя тяжелыми зуботычинами. Сарацин глухо заворчал, словно побитый пес.
      – Что он там говорит? – поинтересовался Робер.
      – Этот сын шелудивой ослицы, – перейдя снова «а франкский язык, тамплиер сохранил характерную для неверных цветистость речи, – попробовал заявить, что мы зашли в его воды, и поэтому корабль и все, что на нем есть, является его добычей. Я объяснил ему, что добычей может считаться только корабль, потерпевший кораблекрушение и выброшенный на берег. На что он дерзко ответил, что любой корабль в этих водах должен платить ему дань, а так как мы платить ему все равно бы не стали, то он решил отобрать свое силой.
      – А ну спроси его, брат: и как, получилось? – ехидно поинтересовался Робер.
      Тамплиер перевел. Эмир снова разразился длинной речью, где постоянно повторялись слова «гяур» и «шайтан», так что тамплиеру, чтобы ускорить ответ, пришлось отвесить сарацину добрый рыцарский подзатыльник.
      – Ругается, что ты, монсир, дьяволу душу продал, – подытожил сказанное добровольный толмач, – говорит, что если бы не это, то нам бы их нипочем не одолеть. А еще требует, чтобы послали гонца в его городок, Мекри, что он двоюродный племянник самого султана и что за него дадут большой выкуп.
      – Вот это уже другой разговор! Выкуп – дело всегда приятное, – оживился Робер.
      Когда пленные растащили груду тел, удалось подсчитать и потери. Выяснилось, что убиты семь матросов, савояр Гуго, три бургера, светский рыцарь и предводитель тамплиеров. Их противникам повезло гораздо меньше. Если не брать в расчет утонувших, которых трудно было разглядеть в воде, покрасневшей от крови, то на палубе лежали ровным счетом пятьдесят три сарацина.
      Жизнь на нефе налаживалась. Все, кто принимал участие в бою, отдыхали и перевязывали раны, матросы и путники, во время стычки, по мнению Робера, «отдыхавшие» в трюме, стягивали трупы сарацин на корму, а послушник-бенедиктинец отпевал убитых христиан. Наблюдая за тем, как споро и ухватисто вяжут пленников тамплиерские сержанты, Робер пробурчал, обращаясь к Жаку: «Сразу видно, парни много в жизни воевали! Ишь как ловко живые трофеи окучивают! Примерно так же лихо они и мои маноры в Ретеле отхватили».
      Первым в ряду убитых лежал магистр, укрытый под подбородок белым тамплиерским плащом, под которым угадывались контуры меча.
      Военный совет, составленный из тамплиера по имени Гийом, Робера, капитана Турстана и десятника тосканцев, постановил отправить в Мекри на лодке двух пленных солдат с посланием, которое эмир, немедля получивший статус «ценного пленника», набросал на пергаменте, любезно предоставленном по такому случаю мэтром Понше.
      Ожидая возвращения парламентеров, пленные под охраной арбалетчиков наводили на нефе порядок. Матросы как могли починили парус, вытянули из специального паза, проложенного посредине палубы, запасное кормило и установили его на место сломанного. Вскоре палуба, оттертая от крови пемзой, сияла белизной, а об утренней схватке напоминала только гора сваленных на корме трупов, несколько десятков челноков, взятых на кукан для буксировки, да море, бурлящее вокруг нефа, словно чечевичная похлебка. Казалось, что все рыбы Средиземного моря, прослышав об угощении, собрались сюда на пир.
      Незадолго до заката челнок вернулся обратно. Вместе с ним к «Акиле» подошла рыбацкая фелука, из которой поднялся на борт осанистый пожилой мусульманин в большой зеленой чалме. Это был местный старшина – раис. Представился он как Ходжа Мустафа. Мустафа посмотрел на убитых сарацин, горестно покачал головой, а затем выглянул за борт. Глаза раиса округлились в непритворном ужасе. Он поднял руки к лицу, совершил несколько движений, словно умывался воздухом, и произнес длинную напевную молитву. Закончив аллахоугодное дело, раис наконец обратил взор к молодому эмиру и выдал в его сторону гневную тираду. Не нужно было знать тюркский язык, чтобы понять, о чем идет речь: «Говорил же я тебе, великовозрастному балбесу, что франков голыми руками не возьмешь. Так нет, увидел большой корабль, и жадность ослепила. Теперь вот потерял весь отряд, да неизвестно еще, сколько эти многобожники за тебя потребуют! И вообще, что мы скажем султану?» Эмир пытался оправдываться, но делал это без огонька, скорее для сохранения лица.
      Тяжело вздохнув и махнув безнадежно рукой – мол, и что ему можно в башку втемяшить? – раис через тамплиера Гийома выяснил, «кто тут главный», и приступил к переговорам.
      На палубе появился только что пришедший в себя Тур-стан. Выяснив, что речь идет о выкупе пленников, марсельский мореплаватель вознес благодарственную молитву, уселся на пустой бочонок и начал торговаться. Вскоре голоса Турстана, Мустафы и Гийома полностью перекрыли царящий на палубе галдеж.
      – Последний раз я наблюдал подобное на ярмарке в Лионе, – сказал Жак Роберу. – Иудей из Кельна торговал мавританскому купцу из Толедо партию английского сукна от заутрени до заката солнца. Тогда весь город сбежался послушать.
      Раис Мустафа, зажатый в клещи Турстаном и тамплиером, держался молодцом. Он то и дело возводил очи горе, цокал языком, отрицательно мотал головой и несколько раз начинал загибать пальцы, при этом кивая то на кучу трупов, сваленных на корме, то за борт. Всякий раз после этого Турстан и Гийом немедленно начинали кричать, показывая пальцами: капитан – на убитых матросов, а тамплиер – на своего командора.
      – Ущербу нанесли на десять тысяч! – брызгал слюной седой как лунь марселец.
      – И вообще эти земли еще пятнадцать лет назад пожалованы ордену Храма императором Балдуином Константинопольским, – вторил ему Гийом. – Так что вы должны платить виру, как за бунт против законных господ!
      Ходжа Мустафа оправдывался, огрызался, приводил какие-то свои доводы, вспоминал Аллаха, Магомета и Коран. При этом он то и дело подходил к пленному эмиру и, изображая на лице полнейшее презрение, дергал того за рукав, словно показывая, что вот, мол, за этого несчастного и полушку вымогать большой грех. Эмир в торге не участвовал, полностью положившись в этом непростом деле на умудренного жизнью раиса. Он стоял, опустив глаза в палубу, и изредка бросал на франков полные ненависти взгляды.
      Наблюдающим за торгами казалось, что стороны никогда не достигнут согласия. Но вскоре, неожиданно для всех, Гийом обернулся, отер со лба крупные капли пота и произнес:
      – Вроде договорились. Тысяча золотых на выкуп и возмещение ущерба, а восьмерых пленных мы забираем в рабство.
      – И пусть увозят своих убитых, – добавил Робер. – Они нам тут ни к чему.
      Мустафа выслушал перевод, благодарно кивнул и отдал длинную команду. Из барки выскочили четверо гребцов и приступили к работе. Вскоре цепочка челноков с печальным грузом, влекомая баркой, скрылась за ближайшей скалой.
      Ночь прошла без происшествий, а наутро раис лично доставил на борт десять шелковых мешочков, в каждом из которых было по сто динаров, или, как выразился тамплиер Гийом, «сарацинских безантов». После тщательного пересчета эмир, запертый на ночь в одной из кают, был передан с рук на руки своему вызволителю. Почувствовав себя на свободе, сарацин развернулся в сторону Робера и крикнул ему что-то угрожающее, мол: «Ну ничего, мы еще встретимся на узкой дорожке!» Но достопочтенный Ходжа, опасаясь неприятностей, оборвал его речь, толкнув горячего сельджука в спину по направлению к своей барке. Жаку показалось, что, если бы рядом не было лишних глаз, он бы с огромной радостью отвесил родственничку светлейшего султана полноценный отеческий подзатыльник.
      После того как сарацины скрылись за мысом, Турстан дал команду к отплытию. Неф покинул залив и, больше не рискуя приближаться к Атталийскому побережью, взял курс в направлении Кипра.
      Убедившись, что «Акиле» больше не угрожают ни морская стихия, ни враги, самоназначенный корабельный совет, в который вошли Турстан, десятник тосканцев, тамплиер Гийом и Робер, приступил к честному дележу. Сразу же после начала совещания выяснилось, что представления о «честном дележе» у всех договаривающихся сторон были диаметрально противоположны.
      – Предлагаю так! – открыл совет мэтр Турстан. – Восемьсот динаров и всех рабов забираем мы как представители судовладельца. Ведь, пребывая на борту «Акилы», вы находитесь на земле Марселлоса…
      – Ишь чего захотел, старый хрыч! – немедленно взвился Гийом. – Да ты, «представитель судовладельца», который, кстати, обязан обеспечивать нашу безопасность до самой Акры, уже сегодня утром стоял бы в колодках на невольничьем рынке в Конии, не будь нас, тамплиеров и этого храброго арденнца. А твои яйца, отхваченные сарацинским лекарем, давно доедали бы собаки!
      – Что-то я не совсем понял! – вмешался в разговор десятник тосканцев. – Тут, я смотрю, про наши арбалеты уже все подзабыли? Так мы вам обоим быстро напомним, кто сарацин перестрелял…
      Робер, Турстан, Гийом и старшина заговорили одновременно, и на капитанском мостике началась перебранка, по сравнению с которой торговля между Турстаном и Мустафой казалась возней двух карапузов, не поделивших игрушку.
      – Во имя Отца, Сына и Святого Духа… – прерывая спор, уже почти перешедший в потасовку, раздался гнусавый голос. На башню забрались послушник-бенедиктинец, Рыцарь Надежды и жонглер Рембо. – По поручению всех достойных пилигримов, – продолжил послушник, – посланы мы сюда, дабы от лица остальных потребовать и свою долю полученного от безбожников золота.
      В подтверждение этих слов на палубе недовольно загудела большая толпа.
      Участники совета сперва замолчали, оторопев от подобной наглости, но быстро перевели дух и, немедля позабыв о своих разногласиях, дружно накинулись на вновь прибывших.
      Две крысы, никем не замеченные, выбрались на палубу, задрали мордочки вверх, послушали крики, доносящиеся с мостика, недовольно запищали, словно возмущаясь, что при разделе добычи совсем забыли о них, и вразвалку двинулись к кладовой, где хранился съестной припас тамплиеров – сухари и солонина.
      После выматывающего торга, который с перерывами на сон и еду длился до самого Лимассола, между высокими договаривающимися сторонами было наконец-то достигнуто соглашение. Тамплиерам, команде нефа, Роберу с Жаком, тосканцам и «всей остальной братии» досталось по двести динаров. Из восьмерых пленников четверых выторговал в пользу своей гильдии Турстан, а остальных забрали тамплиеры.
      Довольный донельзя, Робер отсыпал Жаку половину добычи и, наблюдая за тем, как получают по двадцать монет умиротворенные тосканцы да гудят обделенные путники, двинулся по направлению к своему шатру. Но не прошел он и половину пути, как дорогу ему преградил послушник.
      – Монсир! – обратился он к де Мерлану. – Вас и вашего спутника просит спуститься в трюм один умирающий. Не откажите тому, кто должен вскоре предстать перед Всевышним, в этой просьбе!
      Жак и Робер спустились в носовой трюм, где был организован лазарет. Там, прислонившись к стене, сидел сицилиец, в боку у которого торчал арбалетный болт.
      – Это он у вас здесь второй день со стрелой в боку лежит? – воскликнул Робер, обращаясь к послушнику. – Вы что, с ума все посходили?
      Но возмущение рыцаря пропало втуне. Бенедиктинец, который, как и все остальные обитатели нефа, был хорошо осведомлен о крутом нраве арденнского рыцаря, предусмотрительно испарился.
      – Не вини его… Это я сам… – раздался слабый дрожащий голос.
      Сицилиец, белый как полотно, полулежал, опираясь о стену. Взгляд его потерял прежнее мышиное выражение, и теперь он напоминал затравленного собаками барсука.
      – После стычки я пролежал без памяти до вечера. Думали, что убит. Хотели хоронить… Потащили… Я застонал. Стрелу вынуть не разрешил… Она в печени. Сразу умру.
      Этот странный человек говорил с сильным италийским акцентом, а в конце своего короткого монолога и вовсе начал сбиваться на родную речь, но Робер, легко обучавшийся чужим языкам, уже начал его понимать.
      – Зачем ты убил матроса и хотел нас убить? – наклонившись к самому лицу умирающего, спросил де Мерлан.
      – Мне приказали. Прости, – прохрипел в ответ сицилиец. – У меня хозяйка, она говорит мне, что делать, – я делаю. Я бы тебя не звал сейчас, но ты мне спас жизнь. Не твоя вина, что эти тупые тосканцы у меня ее все же отобрали. Спрашивай, что хочешь знать…
      – Кто твоя хозяйка? – Глаза Робера горели, а усы возбужденно топорщились.
      – Она из ближайшего окружения самого императора Фридриха. Выполняет его личные тайные поручения. Зовут Витториа. Вдова какого-то германского маркграфа, дочь барона из русских земель. Очень опасна. И я еще вам скажу, – раненый с трудом поднял руку и указал на Жака, – вот он ей по сердцу пришелся. Я знаю ее давно. Так, как она смотрела, когда говорила о нем, и описывала его приметы, женщины смотрят только на мужчин, которым готовы подарить свое сердце.
      Последние слова сицилиец произнес по-французски. Жак очумело посмотрел на приятеля и густо покраснел.
      – Кого убили ее слуги? – стиснув зубы, спросил влюбленный Робер.
      – Это был папский посланник. Ехал из Реймса в Палермо. У него было письмо. Письмо забрали. И еще должен быть пароль. Его не нашли.
      – Кому он должен был его предъявить?
      – Не знаю. Встреча назначена в Акре – так мне сказали. Слушайте… Если вдруг он успел вам что-то передать перед смертью – что бы это ни было, пока не поздно, выбросьте в море. На Корфу я успел описать вас магистру…
      Внезапно сицилиец побледнел и закатил глаза. Продолжительная беседа отняла у него остатки сил. Он захрипел, выдавил из себя еще одну гортанную фразу и откинул голову набок. Не было ни малейших сомнений, что несчастный испустил дух.
      – Это те же слова, что произнес перед смертью человек из Реймса, – прошептал Жак. – Что он сказал?
      – Я не разбираю это наречие, – ответил Робер, снимая пальцы с шеи сицилийца. – Умер, бедняга! Выходит, зря я его спасал…
      – Не зря, – парировал Жак, снова покраснел, но быстро опомнился и добавил: – Теперь мы, во всяком случае, знаем, кто наш враг и кого нам бояться в Акре.
      – Бояться теперь нам нужно собственной тени, – рассудительно ответил рыцарь. – Попасть во враги к Фридриху Гогенштауфену – это все равно что оказаться в клетке с голодными львами.
      На палубе их ждал тамплиер Гийом.
      – Слушай, монсир! – обратился он к Роберу. – Мы тут с братьями собирали походный капитул и решили в благодарность за спасение передать тебе коня нашего командора. У тебя ведь своего коня-то нет, да и денег вроде тоже. А маршалу мы так и скажем, что могли лишиться всего – и лошадей, и голов, – если бы не ты. Спустишься к конюхам в трюм, спросишь, где тут Ветер. Они покажут. Придем в Акру – сразу и заберешь.
      Де Мерлан коротко, по-военному кивнул и, преисполненный благодарности, хлопнул тамплиера по плечу.
      – Я-то думал, что храмовники только маноры отсуживать горазды, – ответил он брату-рыцарю. – А теперь вижу, что вы настоящие солдаты. Спасибо тебе, Гийом!
      – Не нам, Господи, не нам, а только для прославления имени твоего! – ответил Гийом тамплиерским девизом. – Попадете с другом в Атлит, заезжайте в Шате-Пелерин – это наш замок. Там стоит мой эскадрон.
      – Уж лучше вы к нам… – недовольно пробурчал в ответ Робер и отправился знакомиться со своим новым боевым товарищем.
 
      Акра появилась перед глазами неожиданно – словно вынырнула из волн. Вскоре желтое пятно на горизонте стало расти, распадаясь на зубчатые стены и высокие, очень частые башни, за которыми золотились купола многочисленных церквей и дворцов. Словно символизируя окончание пути, огромная цепь со свисающими вниз, будто борода водяного, длинными зелеными водорослями стала медленно опускаться вниз, давая «Акиле» проход в хорошо защищенную гавань.
      Путники высыпали на палубу и гомонили наперебой, радуясь, что им удалось достичь заветной цели – добраться до Святой Земли целыми и невредимыми.
      – Ну что, приятель, вот и конец пути? – спросил Жак у де Мерлана, сжимая в руке свой дорожный мешок и рассматривая причал, заполненный пестрой толпой.
      – Да какой там, к дьяволу, конец, – огрызнулся Робер, не выпуская из рук купленное на нефе седло, – чует мое сердце, что путешествие наше только начинается…

Часть вторая
ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ