– Слышишь?.. Трубы трубят у ворот!
      – А то! Это въезжают в город имперцы и рыцари Ибели-нов. Причем так как Тир – это не город зачинщика турнира, а вроде как нейтральная земля, то въезжают они в ворота одновременно по двое. Ладно, поскакали на гипподром, там сейчас будет проверка шлемов и представление участников. Посмотрим, что за рыцари завтра начнут сражаться.
 

* * *

 
      Прохладный зимний ветерок потрепывал сотни разноцветных вымпелов, взметнувшихся на высоких флагштоках выше рядов выщербленных греческих колонн. Меж колоннами, по большей части осыпавшимися, а кое-где и вовсе отсутствующими, роилась шумная праздничная толпа. Ни вымпелы, ни драпировки не могли даже отчасти скрыть разрушения, которые были нанесены этой циклопической постройке за долгие века ее существования. Но, несмотря ни на что, гипподром, построенный еще до Рождества Христова, все еще продолжал поражать своим размахом.
      Жак и Робер спешились у бесконечной коновязи, предназначенной для гостей, оставили вечно ссорящихся Ветра и Бургиньона под присмотром собрата Николо, флорентийского суконщика-пилигрима, которого де Мерлан взял себе в оруженосцы, и, увлекаемые толпой зевак, двинулись к трибуне. Вчера, в первый день турнира, после торжественного въезда состоялось представление участников и проверка шлемов, по поводу чего отлично разбиравшийся в этих делах Робер заявил: «Смотреть, как эти цапли перьями размахивают да похваляются, у кого бархат на сюрко дороже, нет никакого резону…» Поэтому они приехали посмотреть на бои уже к началу всеобщей схватки, ристалища.
      – Обычно, – просвещал приятеля де Мерлан, – турнир длится три дня. Сначала конное ристалище, затем пешее, потом схватка сержантов и состязания лучников и арбалетчиков, и только на третий день – джостра, рыцарские копейные поединки. Но герцог с Ибелином решили уложиться в один день. Так что, как мне объяснили английские рыцари, до полудня пройдет конное ристалище, ближе к вечеру – джостра, а завтра все разъедутся по своим крепостям.
      – Лучше бы они уже сегодня разъехались, – проворчал Жак, подзывая разносчика оранжада. – Давай-ка лучше попьем да запасемся наперед.
      Разносчик наклонил заплечный сосуд, и в подставленные деревянные фляги полился густой сок из свежевыдавленных апельсинов.
      Проходя мимо монаха, стоящего на входе с огромной кружкой для сбора подаяний, уже довольно увесистой, они с удивлением узнали своего старинного знакомого, послушника-бенедиктинца с «Акилы».
      – Христиане! – взывал он, то и дело кланяясь тем, кто, проходя мимо, опускал монеты в прорезь. – Пожертвуйте на строительство нового монастыря ордена святого Бенедикта в Яффе! И да воздастся вам сторицей!
      – Молодцы бенедиктинцы, – пробормотал Жак, приветливо кивая монаху и опуская в кружку дирхем. – Мастер Григ писал, что они в Яффе уже расчистили фундамент старой цитадели и приступили к разметке внешних городских стен. После освобождения Иерусалима все паломники будут прибывать не в Акру, а в тамошний порт, и братья-бенедиктинцы заживут воистину, как у бога за пазухой…
      Утоляя жажду, они остановились под аркой, которая открывала проход на трибуну, и огляделись по сторонам. В половине полета стрелы вдоль дороги гарцевали группы всадников в куфиях. Это были джигиты сарацинских поселений. Привлеченные редким зрелищем, они собрались, чтобы посмотреть на франкский турнир. В сторону каменных скамей, которые вздымались вверх на двадцать рядов и легко размещали несколько тысяч человек, спешили с женами и детьми празднично наряженные бургеры, крестьяне, паломники, солдаты – словом, все, кто составлял население древнего многонационального города.
      Любому, кто оказывался внутри, сразу становилось понятно, что герцог и городская община не поскупились и устроили, по признанию Робера, сделанному сквозь зубы, «не хуже, а пожалуй, что даже и получше, чем в Труа и Париже… Особо если учесть, что в Шампани и Иль-де-Франсе таких свободных полей ни в жизнь не сыскать». За несколько дней до начала турнира с поросшего травой поля были изгнаны пасущиеся овцы, убраны камни и обломки колонн. Границу необъятного ристалища обнесли веревочными барьерами, а центральную, господскую трибуну привели в порядок, насколько это было вообще возможно, и укрыли от солнца огромным навесом из тростника.
      – Всего за полдирхема! – раздался вдруг из-за колонны знакомый голос.
      Приятели одновременно скривились, словно, откусив от яблока, обнаружили на разломе половину червяка. Между колоннами стоял Рыцарь Надежды и, размахивая деревянными табличками, подзывал к себе зрителей:
      – Лучшие места справа от трибуны нобилей! Его высочество герцог с супругой, барон Жан де Ибелин Бейрутский, бальи Иерусалимского королевства, архиепископ Тира, консулы италийских республик, а равно и первые красавицы Святой Земли Востока будут видны вам как на ладони! Кроме того, только на нашей трибуне присутствует старший помощник младшего герольда, почтенный мэтр, которому исполнится на днях девяносто лет. Он будет рассказывать по ходу состязания обо всех особенностях сражения и читать рыцарские гербы, дабы наши клиенты различали всех, кто примет участие в турнире. Кружка лимонада в подарок! Для крестоносцев – существенная скидка!
      Оттирая к стенам простолюдинов, под арку вошла кавалькада, в середине которой двигался хорошо знакомый им портшез. Его полы были откинуты на крышу, и было хорошо видно, как на атласных подушках сидит, как обычно, закутавшись в длинный широкий плащ, синьора Витториа ди Корлеоне. Рядом с портшезом скакал стройный молодой рыцарь с черными тевтонскими крестами на плаще. Жак узнал в нем своего невольного спасителя. Витториа внимательно, но без особого удивления посмотрела на друзей и склонилась к уху своего спутника. Тот ее внимательно выслушал и серьезно кивнул в ответ. Завидев предмет своего обожания, Робер поперхнулся оранжадом и закашлялся так сильно, что Жаку пришлось ему долго стучать по спине.
      – Говорил я, что не нужно было нам сюда приходить, – пробираясь к местам, которые предназначались крестоносцам братства святого Андрея, сказал Жак. – И зачем нам лишний раз на глаза попадаться?
      – В этом ты совершенно прав, – невпопад ответил Робер, отодвигая своих копейщиков, позанимавших самые удобные места. – Сеньора – потрясающая женщина. Жаль, что с ее слугами на корабле так нехорошо получилось. Да и любит она не меня, а тебя…
      Жак вскинулся в возмущении, чтобы достойно ответить приятелю. Слов нет – в бою тот стоит десятерых, а вот при виде красивого платья да смазливого личика превращается в жеребца, почуявшего за версту течную кобылу. Или селезня, который при звуке манка теряет всяческую осторожность и ломит сквозь камыши, не обращая ни малейшего внимания на притаившегося стрелка. Однако его прервал невообразимый шум, поднявшийся вокруг, – это заняли места на трибуне первые лица: зачинщик и ответчик турнира – герцог Лимбургский и барон де Ибелин. Герцог устроился в мягком кресле и подал знак. Герольды поднялись на ноги. По их сигналу длинные медные трубы, в которые дули музыканты, взревели, словно стадо некормленых индийских слонов, одновременно увидевших здоровенный чан сладкой морковки. Турнир начался.
      Пока все присутствующие были увлечены церемонией две черные крысы вихрем пронеслись по лестнице, ведущей на верхнюю площадку, и, шмыгая между ног зевак, заскочили в глубокую нишу, рядом с которой стоял большой короб со сладкими пирожками, приготовленными знаменитым ливанским кондитером специально для знати.
      Под грохот и завывания оркестра на ристалище начали выезжать участники турнира. На поле гипподрома длиною в два, а то и три полета стрелы появилось около трех десятков рыцарей с обеих сторон. Столь малое число участников, по утверждению Робера, скорее напоминало балаганные игрища жонглеров на ретельской ярмарке: «Да в Труа, в самый захудалый год, и то не меньше сотни человек за барьеры заезжало…» Де Мерлан, наблюдая за происходящим, ворчал, брюзжал и ругался, но при этом цепким взглядом обводил строящиеся шеренги и сжимал кулаки, словно удерживая несуществующие поводья.
      Перед тем как начать сражение, рыцари выполнили все необходимые ритуалы – прокричали нестройным хором девизы, погрохотали мечами о щиты и погарцевали у трибуны, красуясь перед дамами. Затем, по знаку своих предводителей, они разъехались по разные стороны поля, надели шлемы, притороченные к седлам, и приняли у оруженосцев копья.
      – Слушайте, слушайте, слушайте! – прокричал герольдмейстер. – Владетели, рыцари, сержанты и оруженосцы, вы все, искатели счастья, уповающие на крепость оружия во имя милосердого Бога и Пресвятой Богородицы! Наградой лучшему бойцу будет султан для шлема с перьями, развевающимися при малейшем дуновении, и золотой браслет с эмалью весом в полфунта!
      Герцог махнул платком, и слуги пронесли перед трибунами султан из перьев и красивый золотой браслет. Герольдмейстер торжественно продекламировал последние напутствия, копья опустились вниз, и участники ристалища, сомкнув ряды, стали сближаться, разгоняя коней.
      – Вот смотри, пейзанин, – толкая Жака локтем под бок и при этом не отрывая глаз от несущихся навстречу друг другу стальных шеренг, произнес Робер, – это копейная кавалерийская атака. Именно благодаря такому удару франки считаются лучшими в мире воинами. Ему не может противостоять никто и ничто – ни вражеская кавалерия, ни пехота. Даже тяжеловооруженные сержанты в полном доспехе, со щитами от земли до подбородка, с двадцатифутовыми копьями, упертыми в землю, стоящие в восемь-девять рядов, разлетаются, словно костяные бабки после точного попадания…
      Его речь оборвал страшный грохот и треск – отряды столкнулись друг с другом прямо напротив трибун. После сшибки примерно треть ее участников оказалась выбита из седла – несколько коней, вздыбившись, сбросили своих седоков, а многих снесли на землю копья противника. Теперь они сидели и лежали на взрыхленной копытами земле, среди кусков вывороченного дерна.
      – Наезднички! – скривился Робер. – Не успели в бой вступить, а у кипперов уже спины в мыле.
      – Это что за кипперы? – поинтересовался Жак. – Те, что с крючьями бегают?
      – Они самые. Слово то ли исландское, то ли фландское. Вроде бы от крика «Киппа!» – то есть «Тащи!», но прижилось по всем землям. У рыцарей победнее за кипперов оруженосцы работают, у тех, кто побогаче, – специально обученные слуги. В этом деле тоже сноровка нужна, да и умение.
      Кипперы, ловко орудуя длинными шестами с крючьями на концах, стали вытягивать из-под копыт разгоряченных лошадей утерянное оружие и слетевшие при ударе и падении доспехи. Двое оттаскивали на край поля потерявшего сознание рыцаря, за которым на длинном шнуре волочился меч.
      Тем временем оставшиеся в седлах побросали копья, вытащили мечи и начали, кружа по полю, обмениваться ударами. Спешенные рыцари понемногу поднимались на ноги и вступали в бой друг с другом. Ристалище, подобно любому сражению, разделилось на несколько очагов, и только теперь Жаку стало понятно, почему его чаще всего называют франкским словом «behoyrs» – свалка. Зрители, сидевшие по соседству с приятелями, не нуждались ни в каких герольдах-пояснителях, потому что Робер, словно сам участвуя в схватке, громко и без остановки ругался. Если верить ехидным замечаниям доблестного рыцаря, то даже полсотни маркитанток, которых повытаскивали из бордельных коек и усадили на беременных коров, со стиральными досками вместо щитов и скалками вместо мечей, и то бы походили на сражающихся воинов не в пример больше, чем это «стадо хромых верблюдов». Вскоре Жаку начало казаться, что рядом с ним сидит не Робер, а вселившийся в его тело дух покойного дядюшки, графа Гуго де Ретеля.
      – Нет, ну ты на него только погляди! – возмущался рыцарь. – Он при ударе приподнимается на стременах, словно новичок. А как парирует? Да в любом сражении его бы уже давно на тот свет отправили! Да и противник тоже хорош. Как говорил покойный граф Гуго: «Куй железо, не выходя из лавки» – а этот что? Ударил, оглушил, а вместо того чтобы добить, стоит и ждет, словно засватанный.
      Положа руку на сердце, сражение, по мнению Жака, не было столь безнадежным, как представлялось со слов де Мерлана. И вассалы Ибелинов, и крестоносцы императора были отнюдь не безусыми новичками. И те и другие постоянно участвовали в разнообразных сражениях. Италийские графства и германские княжества не прекращали ни на день воевать друг с другом на протяжении десятилетий. Даже когда папы заключали мир с императорами, войны не утихали – то здесь, то там вспыхивали междоусобицы. Примерно то же самое происходило и на Востоке. Короли и султаны заключали перемирия, что совершенно не мешало пограничным эмирам делать набеги на земли баронов, и наоборот. Крестоносцы, прибывающие в Святую Землю, зачастую не считали себя связанными словом, данным местными нобилями. При малейшей возможности они ввязывались в бой с «сарацинами», при этом зачастую плохо представляя себе, с кем именно они воюют. Даже такому малоопытному воину, как Жак, было ясно, что рыцари в поле бились довольно опытные. Ну а ворчание приятеля вызвано, скорее всего, тем, что сам Робер не принимает участия в турнире.
      С де Мерланом он мог согласиться, пожалуй, только в одном. Бой кипел везде примерно с одинаковой силой и яростью. Рыцари с обеих сторон, конные и спешенные, наносили и принимали удары, наступали, отступали и выходили из боя, но один среди схватки казался словно заговоренным. В отличие от большинства сражающихся он был закован в полный доспех, явно только что полученный из кузницы, – без вмятин и царапин. При этом он и его конь были богато наряжены, и головы обоих венчали высокие пышные султаны из страусовых перьев. Рыцарь сражался на стороне Ибелинов – но, судя по ярким крестам, нашитым на хаурт у коня, был из крестоносцев. Кто бы он ни был – вассал всесильного Жана Старого или богатый искатель приключений, – действовал данный персонаж настолько скверно и неумело, что было совершенно непонятно, что он здесь делает и как вообще до сих пор удержался в седле. Присмотревшись внимательнее, Жак с удивлением понял, что секрет неуязвимости рыцаря заключается в том, что участники ристалища стараются не ввязываться с ним в бой. Мало того, если тот все же оказывается на пути, то принимают от него удары, даже не парируя, а просто защищаясь щитами.
      Мало-помалу благодаря присутствию Заговоренного рыцаря, который, как выяснилось, сражался за пуленов, имперские крестоносцы начали понемногу терпеть поражение. После того как последнего из них вышибли из седла, ибелинцы, объединив усилия, вытеснили германских рыцарей за очерченные границы, и герольды объявили об окончании ристалища.
      После небольшой передышки, во время которой благородные дамы и господа немного перекусили и прогулялись к специально отведенному для них туалету, герольды объявили о начале джостры.
      – Наградой победителю, – огласил герольдмейстер, – милостью его высочества зачинщика, герцога Лимбургского, будет полное вооружение миланской работы. А милостью его светлости барона де Ибелина Бейрутского – конь с чепраком, вышитым золотой нитью.
      В подтверждение его слов слуги вывели на поле коня, у которого был закреплен на спине призовой доспех. При виде пегого дестриера-пятилетки и сверкающих на солнце лат с наплечниками, покрытыми позолотой и красивой резьбой, публика взревела от восторга.
      – И достанется же такое богатство какому-то мазиле, – пробурчал завистливо Робер. Под богатством при этом он совершенно очевидно подразумевал не стоимость коня и доспехов, а их боевые качества. – Хотя, с другой стороны, если бы, к примеру, я или Недобитый Скальд при Бувине вышли в поле такими вот петухами, то вся императорская армия только за нами бы и охотилась. В бою нужно быть поскромнее.
      Вскоре выяснилось, что в джостре примут участие всего по три рыцаря с каждой стороны. Жак не особо удивился, что среди поединщиков-ибелинцев оказался и Заговоренный рыцарь, зато возмущению Робера не было предела.
      – Погляди, – кипятился де Мерлан, – как этот рубака копье держит! А как конем управляет! Да я бы ему с такой выучкой не то что свиней, даже улиток пасти не доверил – разбегутся.
      После объявления имен поединщиков выяснилось, что Заговоренного рыцаря зовут сеньор Пьетро ди Россиано. Имя это Роберу ровным счетом ни о чем не говорило, и он продолжал костерить на чем свет стоит всех участников джостры до тех пор, пока герольды не объявили ее победителем именно «улиткового пастуха». В первой сшибке он задел щит противника, при этом тот вообще не попал в него копьем, а во второй ухитрился попасть точно в корпус, так что убеленный сединами германский рыцарь, явно ему поддающийся, едва не вылетел из седла.
      Победитель джостры, под недоуменное гудение зрителей, направил коня к месту, которое занимали судьи, снял шлем и о чем-то с ними переговорил.
      – Слушайте! Слушайте! Слушайте! – прокричал герольдмейстер. – Доблестный рыцарь шевалье Россиано, победитель ристалища и джостры, посвящает свою победу сеньоре ди Корлеоне. Он называет ее своей дамой сердца и готов биться с любым, кто того пожелает. И будет наградой победителю весь турнирный приз и право провести сегодняшний вечер в качестве кавалера вышеозначенной благородной сеньоры.
      Толпа взревела. Жак привстал, чтобы посмотреть на сеньору Витторию. Та сидела по левую руку герцога, храня на лице загадочную улыбку и глядя прямо перед собой. Казалось, то, что победитель турнира предлагает биться в ее честь, ее никак не касается.
      Сержант обернулся, чтобы поглядеть, как на это отреагирует де Мерлан, и волосы его медленно встали дыбом. На том месте, где только что был достославный рыцарь, теперь сидел, голося что есть мочи и размахивая зажатой в руке куриной ножкой, какой-то жирный, толстогубый горожанин…
      Жак, не чуя под собой земли, вылетел в проход и стал вертеть головой в поисках рыцаря, чьи намерения были совершенно очевидны. Но он опоздал. Под восторженный рев толпы герольд объявил, что «вызов принимает пилигрим крестоносного братства святого Андрея Акрского сир Робер, шевалье де Мерлан из Арденн». При этом в голосе герольда явственно ощущалось некоторое недоумение.
      Когда Жак наконец добрался до ограждения, где приходили в себя имперцы, он застал Робера деловито осматривающим турнирные копья, предложенные чуть не всеми рыцарями проигравшей стороны. Из десятка он выбрал три. Затем, внимательно ощупав каждое от пятки до наконечника с деревянной заглушкой, он отвесил их по очереди, проверяя центр тяжести, и после долгих колебаний сделал выбор. Как выяснилось, за тот короткий промежуток времени, который прошел от объявления герольдом Робера до прихода Жака, рыцарь ухитрился переделать еще уйму дел и Даже послал за лошадьми.
      Сеньор Пьетро, ожидая, когда его противник подготовится к бою, гарцевал по гипподрому под одобрительные крики зевак.
      – У тебя же нет турнирного доспеха! – обратился Жак к Роберу. В голосе его звучал плохо скрываемый ужас.
      – Хаурт для Ветра мне пообещал один из лотарингцев, – яростно шевелил усами Робер. – Это на случай, если этот Петруччо с перепугу копьем в коня тыкнет. А мне эта гора железа без надобности.
      Вскоре за ограждением появился Николо, ведя на поводу Ветра. Дестриер, словно гончая перед охотой, своим лошадиным шестым чувством поняв, что сейчас ему предстоит сражение, храпел и бил копытами.
      Одновременно с оруженосцем на площадке появились мужчина и женщина. Оба они были в плащах с накинутыми на голову капюшонами. Первым к Роберу с Жаком подбежал, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, мужчина-монах. Он откинул капюшон, из-под которого показалось знакомое лицо послушника-бенедиктинца.
      – А тебя сюда каким ветром занесло, почтенный? – удивился Робер. – Благословить, что ли, хочешь?
      – Меня к вам сам его преосвященство легат прислал, – тяжело дыша, ответил бенедиктинец. – Дело в том, что поединщик ваш, монсир Робер, это не кто иной, как сам сеньор Пьетро ди Россиано из дома графов Сеньи! – Он замолчал, словно ожидая от друзей какой-то особой реакции на это сообщение.
      – Да хоть Сеньи, хоть Тосканы, хоть Феррары, мне-то какое дело? – изумился Робер. – Он вызвал, я ответил; еще немного, и дело завершится…
      – Все дело в том, благородный рыцарь, – с ужасом ответил послушник, – что сеньор Пьетро – это любимый внучатый племянник самого апостолика, Его Святейшества папы Григория Девятого!
      – А, ну тогда мне понятно, почему от него на поле все шарахались, словно от прокаженного! – воскликнул в ответ Робер. – Да только со мной, отче, ошибочка вышла. Честь дамы – превыше всего! – При этом усы его снова грозно зашевелились, и Жак, уж было собравшийся присоединиться к бенедиктинцу в увещеваниях, бессильно опустил руки.
      – Просил, очень просил сам легат передать, что никак невозможно сеньора Пьетро одолеть вам в джостре! – Голос послушника приобрел интонации настолько просительные, что попробуй он заняться сейчас сбором пожертвований, то средства, потребные для возведения монастыря в Яффе, были бы собраны не больше чем за час. – Уж больно сеньор впечатлен красотой сеньоры Корлеоне и желает добиться ее во что бы то ни стало. – Монах истово перекрестился и помял в руках четки, пробубнив при этом короткую молитву. – Так что ты уж, монсир, как-нибудь попробуй сделать так, чтобы он победил. А его преосвященство тебя отблагодарит.
      – Сейчас, разбежался! – Усы Робера встопорщились еще сильнее. – Только завязки от брэ поглажу. Передай своему легату, чтобы он за папиного племянничка помолился хорошенько. Потому что больше ему ничего не поможет. Бить будем аккуратно, но сильно. Одно могу обещать наверняка – не покалечу.
      С этими словами рыцарь, занятый прилаживанием к своему доспеху копейного крюка, отвернулся от послушника и положил руку на седло.
      – Робер-бек! Робер-бек!
      Женщина, до того ожидавшая в сторонке, бежала к нему, сбрасывая на ходу капюшон. Это оказалась Хафиза.
      – Вот тебе охранный талисман, – сказала она, протягивая де Мерлану ладанку на кожаном шнурке, – там кусочек Честного Креста Господня.
      – Да ладно тебе, женщина, стычка выеденного яйца не стоит, – пробурчал Робер, но тем не менее наклонил голову.
      Хафиза надела ему на шею ладанку и троекратно его перекрестила. Робер безпосторонней помощи вскочил в седло, принял щит и копье и выехал на поле. Толпа неистовствовала.
      Жак уже и не знал, что для них хуже – победа рыцаря или его поражение. Но он ясно понимал, что после безумной выходки принявшего вызов де Мерлана его шансы вернуться в Бургундию стали почти призрачны.
      Как и в предыдущих схватках, противники заняли исходные позиции и по команде герольда начали сближаться.
      На этот раз сшибка была короткой и очень эффектной. Копье сеньора Россиано скользнуло по щиту Робера и отскочило в сторону. В отличие от своего малоопытного соперника арденнский рыцарь точно рассчитал удар. А судя по восхищенным возгласам имперцев, наблюдающих за схваткой, не просто точно, а филигранно. Копье миновало щит и огромную гарду, вошло в узкий просвет между их краями и ударило папского племянника чуть ниже груди. От мощного удара его подбросило вверх не меньше чем на три фута. Конь Россиано, освобожденный от тяжелой ноши, обрадованно ринулся вперед, а сам благородный сеньор сделал большую дугу и, почти не изменив позу, которую занимал в седле, грохнулся оземь своим железным седалищем.
      Несколько мгновений толпа безмолвствовала. Затем раздался первый, удивленно-ликующий голос, вслед за ним еще один, и вскоре приветственный хор перерос в мощный ликующий рев. Трибуны для простолюдинов были заполнены местными жителями и крестоносцами, живущими в Тире. Все они хорошо знали де Мерлана и искренне радовались тому, что призы завоевал не пришлый, а свой рыцарь.
      Пока оруженосцы и кипперы ловили коня, собирали разлетевшееся по сторонам оружие и снаряжение и уносили глухо стонущего господина, Робер, не выпуская из рук копья, гарцевал перед трибунами.
      – Меня вот так же в Палермо лет пять назад высадили, – раздался голос слева от Жака. Это обменивались между собой впечатлениями италийские рыцари. – После удара вся задница превратилась в сплошной синяк.
      – Что ни говори, мастерский удар, – поддержал его собеседник. – Так красиво я бы, конечно, не справился, но, положа руку на сердце, этого римского фанфарона одолеть – что два пальца обмочить. Если бы не строжайший приказ его высочества герцога, мы бы ему еще в свалке показали, почем фунт перцу…
      – Да, что ни говори, а арденнец этот – молодец. Спас, можно сказать, рыцарскую честь…
      Фанфары снова загудели торжественно-вразнобой, и слуги герольдов начали выносить на поле призы. Рыцари, стоящие вокруг Жака, заметно оживились.
      – Теперь этому рыжему коротышке не зазорно будет и в королевском батальоне в бой выходить, – с нескрываемой завистью произнес тот же сосед слева. – Да-а-а… Чтобы в бою такой трофей взять, нужно, по меньшей мере, богатого барона завалить.
      Робер подъехал к трибуне, где сидели герцог, Ибелины и Витториа, поклонился и протянул копье. При этом охранники у всех троих инстинктивно подались вперед. Витториа, по-видимому, не обнаружив под рукой подходящего платка, сорвала с лица вуаль из тончайшего газа и повязала ее на наконечник. Под ликование толпы Робер возвратился к имперцам.
      Пока де Мерлан под бурные поздравления возвращал хозяевам наскоро позаимствованные перед поединком доспехи, его удостоил посещением сам герольдмейстер. На удивление совсем не старый пикардец, носящий на плаще отличительные знаки своего привилегированного ордена, лично поздравил Робера "с победой и проследил за передачей ему призов. Всем своим видом выказывая ему уважение, он явно дал понять, что рыцарь своей победой доставил огромное удовольствие всем присутствующим нобилям обоих лагерей, за исключением разве что папского легата.
      Не успели Жак, Робер и Николо разобрать вновь приобретенные предметы, как мрачные, словно рождественское небо над Левантом, оруженосцы побежденного Пьетро ди Россиано подвели к ним еще не расседланного боевого коня, к седлу которого был приторочен только что снятый с хозяина турнирный доспех.
      – Хозяин спрашивает, – уныло произнес один из оруженосцев, потирая багровеющий под глазом кровоподтек, – не согласитесь ли вы принять отступные вместо трофея?
      – За турнирный доспех – согласен, – ответил Робер, – а с конем пока погодим. Как его, кстати, зовут?
      – Терроре, – с грустью ответил оруженосец, – конь лучших пьемонтских кровей. Только трусоват немного и до кобыл зело охоч…
      – Ладно, разберемся, – пробурчал Робер, не скрывая Удовольствия. – Николо! Расседлать немедля и напоить!
      Оруженосец кинулся исполнять приказание. Слуги сеньора Пьетро, с видом еще более удрученным, отправились к хозяину сообщать о результатах переговоров. Жак, провожая их глазами, поднял взгляд на трибуну и увидел, что место по левую руку от герцога, где только что сидела Витториа, теперь пустует. Сердце его тревожно забилось…
 
      Вскоре караван, составленный из четырех груженых лошадей, во главе с Робером, восседающим на Бургиньоне, потянулся в сторону выезда с гипподрома.
 

* * *

 
      У самого въезда в деревню маронитов их догнал одинокий всадник в тевтонском плаще. Жак узнал в нем того самого де Барна, благодаря которому остался жив в день прибытия Виттории в Тир. Этот визит мог обозначать только одно. Свободный виллан из Монтелье, ныне сержант братства святого Андрея Акрского, тяжело вздохнул.
      – Сир Робер де Мерлан? – осведомился дорого, но не вычурно одетый молодой человек. Потертая рукоятка меча и видавшие виды ножны, выглядывавшие из-под плаща, говорили опытному глазу, что этот рыцарь носит оружие отнюдь не в качестве украшения.
      – Ну, я, – произнес в ответ арденнский рыцарь, привычным жестом касаясь кончиками пальцев правого виска, словно приподнимая забрало.
      – Меня попросили передать, монсир, что вас ожидает известная особа во дворце императорского бальи. Я буду сопровождать вас по ее просьбе, дабы караулы не делали вам помех.
      Усы Робера безо всяких видимых усилий со стороны хозяина начали медленно вздыматься над верхней губой.
      – Минутку, сир! – обратился он к посланцу. – Извините, я не запомнил ваше имя…
      – Собрат госпиталя Святой Марии Тевтонской, шевалье де Барн, к вашим услугам! – склонив голову в приветственном поклоне, ответил тот. – Мы ведем родословную из Брабанта, а в Иерусалимском королевстве мне принадлежит рыцарский фьеф в окрестностях Хайфы. Эти земли в свое время не были захвачены Саладином, поэтому я, в отличие от множества пуленов, настоящий, а не титульный владетель.
      – Очень приятно, сир де Барн! Не соблаговолите ли вы подождать, пока я сменю коня? – спросил Робер и, не оборачиваясь, громыхнул: – Николо! Ветра мне под стремя!
      Жак, оставленный «за старшего», пересел на Бургиньона, но не спешил продолжить путь. Поднявшись на невысокий холм, мимо которого проходила дорога, он с тревогой проводил глазами двух всадников, ускакавших в сторону крепостных стен.
      Дворцом императорского бальи назывался пятиэтажный дом, сложенный из пиленого песчаника, расположенный у въезда в цитадель. Де Барн проводил Робера во внутренний двор, распорядился, чтобы у него приняли коня, и передал заинтригованного рыцаря с рук на руки рослому светловолосому воину, в котором достославный рыцарь без труда узнал одного из уцелевших охранников донны Виттории. Тот, похоже, тоже отлично представлял, с кем имеет дело. Взгляды, которыми арденнец и русич обменялись вместо приветствия, напоминали скрещенные клинки.
      – Надеюсь, – пробурчал Робер, кладя руку на эфес, – меня сюда не резать привезли? Так учтите, господа, что занятие это не такое уж и легкое и гораздо более опасное, чем вы можете себе представить. Два приятеля вот этого дебардье, – Робер кивнул в сторону потемневшего от злости гридня, – могли бы это подтвердить. Стоит лишь выловить их обезглавленные тела со дна Тирренского моря…
      – Я не знаю, сир рыцарь, о каких событиях вы говорите, – удивленно вскинул брови де Барн. – Я познакомился с донной Витторией этой весной в Палермо, при дворе императора. По просьбе Его Величества, а главное, по приказу мессира, гранмастера, я отвечаю за ее безопасность. Предваряя ваш вопрос, могу ответить, что донна Витториа не является дамой моего сердца. Но это вовсе не означает, что мне безразлична ее честь. Поверьте, если бы не строжайший запрет на участие в турнирах для братьев и собратьев ордена, я бы не посмотрел ни на легата, ни на политическую необходимость и поступил бы с этим чванливым италийцем точно так же, как и вы.