- Тут, рядом со сквером, есть столовая "Кавказ", - посоветовал Левко.
      В Лузаны пришли в девять тридцать. Пока Ковальчук выбрался и нашел
      столовую "Кавказ", часы показывали пять минут одиннадцатого. Из дверей
      столовой вышел иностранный моряк с повязкой на глазу. Ковальчук эамер,
      когда тот проходил мимо него, но иностранец не обратил внимания на
      инспектора. Обмен корреспонденциями пришлось отложить до обеда. Но
      оставалось еще второе поручение - купить портфель. В магазинах лежало
      много портфелей, но ничего похожего на ананьевский не попадалось. В
      поисках Ковальчук очутился на другом конце города и там в маленькой
      табачной лавочке неожиданно нашел искомое. Но только ему завернули
      портфель в бумагу и завязали шпагатом, послышался голос Марка:
      - А говорили, что далеко не пойдете!
      - Случайно. А ты что здесь делаешь?
      - Осматриваю магазины... Что же вы купили?
      - Да так, кое-что.
      - Уж не портфель ли, такой плоский и широкий?
      - Портфель.
      - Вот я и угадал!
      Ковальчук поспешил уйти, оставив Марка в лавочке, где тот покупал для
      шкипера какой-то особенный нож.
      В половине третьего инспектор вошел в столовую "Кавказ". В просторной
      комнате стояло полтора десятка столиков, накрытых скатертями из грубого
      полотна. Между столиками и в углу поднималось несколько пальм и фикусов.
      Большинство столиков было свободно.
      За столиком у окна Ковальчук заметил человека в морском кителе, с
      повязкой на глазу. Это был иностранец, которого он утром встретил около
      столовой, тот, кого он искал. Три столика рядом были свободны. Инспектор
      подошел и сел за один из них, устраиваясь поближе к окну. Положил на
      столик свернутую в трубку газету, склонился над меню и минуты три выбирал
      себе обед. К нему подошел официант.
      - Суп можно?
      - Придется минут десять подождать.
      - Хорошо. На второе - бифштекс.
      Официант хотел отойти, но его подозвал иностранец. На ломаном языке
      он попросил подать шашлык поскорее. Официант побежал за буфетную стойку.
      Ковальчук развернул газету, пробежал глазами по заголовкам и, сложив
      лист вчетверо, снова положил его на стол, а сверху, как будто для того,
      чтобы он не разворачивался, накрыл ложкой.
      Иностранец несколько раз внимательно посмотрел на Ковальчука, но
      вскоре утратил интерес к его особе, равнодушно отвернулся к окну и вертел
      в руке по очереди то нож, то вилку. Вскоре ему подали шашлык "лю-лю", и он
      принялся есть мясо, запивая белым вином.
      Ковальчук напряженно ждал ухода иностранца. Тот, очевидно, понимал
      это и ел очень быстро.
      Часы медленно пробили три. На эстраде оркестр заиграл какое-то
      попурри. Официант принес инспектору суп. Как раз в тот момент, когда
      иностранец доел уже наконец свой "лю-лю", послышалось:
      - Я так и знал - слушает музыку.
      Это был голос Левка Ступака.
      Ковальчук окаменел, услышав его. Ему показалось, что пол под ним
      проваливается. Он метнул жалобный взгляд на иностранца. Пробираясь между
      столиками, к Ковальчуку подходили Левко, Марко и Андрий в своих
      брезентовых робах и тяжелых сапогах. Каждый из них держал под мышкой
      каравай хлеба, а у Андрия, кроме того, была еще и колбаса. Очевидно, они
      заходили вместе в лавку и, возвращаясь на шхуну, завернули сюда.
      - Не бойся, инспектор, - сказал Андрий, - мы тебя не разорим: сегодня
      Левко угощает. Видишь ли, наш старик отпустил всю команду на полчаса.
      - А что случилось?
      - Левко выиграл по облигации двадцать пять рублей и ассигновал их на
      шашлыки, - пояснил Андрий, все еще стоя перед инспектором, в то время как
      моторист и юнга садились уже за стол. - Высчитали, что этого хватит на три
      с половиной хороших порции с пивом. Старик сказал: "Чтоб никого не
      обидеть, идите, ребята, а я постерегу корабль". Только дал нам на это
      полчаса.
      Левко уже заказывал двойные шашлыки и пиво. В это время Андрий,
      заметив на столе газету, заявил, что неплохо было бы в нее завернуть
      колбасу. Ковальчук обиженно ответил, что он газеты еще не читал. Марко
      посмотрел на газету и сказал, что это не беда, так как она за прошлую
      неделю. Все же Ковальчук придвинул ее к себе, заявив, что не читал именно
      этого номера и потому не может его отдать.
      На столике появились кружки с пивом. В это время иностранец встал
      из-за своего стола, подошел к ним и попросил:
      - Газета?.. Разрешите... Одна минута. Интересно...
      Все подняли головы.
      - Прошу, прошу! - ответил Ковальчук и засуетился, отдавая газету.
      Иностранец поклонился и сел за свой столик.
      Теперь он не спешил есть - наоборот, заказал еще кофе и пирожные. Он
      медленно просматривал газету, иногда откладывая ее в сторону. Очевидно,
      читать ему было трудно. Рыбаки поглядывали на него и обменивались
      замечаниями, стараясь догадаться, что это за птица.
      - С иностранного парохода, что стоит в порту, - сказал Марко.
      Верно, механик или штурман.
      - А говорит по-нашему. Интересно... - покачал головой Андрий.
      Тем временем посетители заполняли столовую. Какой-то парень сел за
      один столик с иностранцем и бесцеремонно разглядывал его во все глаза.
      Оркестр играл танцы, марши и песни. Один из музыкантов время от времени
      выкрикивал в рупор слова песен.
      Колумбовцам подали шашлыки, они перестали обращать внимание на
      соседей, в том числе и на иностранца. Но он сам напомнил им о себе, отдав
      газету и вежливо поблагодарив.
      Иностранец вышел уже из столовой, когда Марко, проглотив последний
      кусочек шашлыка, снова взглянул на газету и заявил, что моряк вернул не
      тот номер, который брал. Газета, возвращенная им, была на два дня свежее.
      Ковальчук с недоумением посмотрел на юнгу и наконец заявил, что это
      недоразумение.
      Марко предложил свои услуги, чтобы догнать иностранца и отобрать
      газету, если именно тот номер нужен Якову Степановичу. Юнга уже поднялся
      со своего места, но Ковальчук остановил его и сказал, что не читал и этой
      газеты, а потому пусть уж будет так.
      - Что это он всеми газетами интересуется - и чужими и старыми?
      промолвил Андрий, думая об иностранце. - Все хочет знать...
      Из столовой вышли все вместе. Инспектор спрятал газету в карман. Он
      возвращался на "Колумб" с неохотой, но это было единственное судно,
      которое немедленно отходило на Лебединый остров. Машина на Зеленый Камень
      отправлялась лишь на следующий день.
      Шхуна отчалила от пристани. Она прошла мимо иностранного парохода,
      стоявшего на рейде. На белом носу его чернела надпись: "Кайман". На нижнем
      капитанском мостике стоял человек. Марку показалось, что это тот, который
      в столовой обменял газету. Но повязки на лице его не было. Юнга обратил на
      это внимание Левка и Ковальчука, но человек на мостике повернулся к ним
      спиной и, пока шхуна проходила мимо парохода, не оборачивался.
      - Со спины что-то не похоже, - пробормотал инспектор.
      Ковальчук был встревожен. В глубине души он проклинал иностранца и
      его пароход, но больше всего проклинал Марка и Левка, которые всем
      интересовались и всюду совали свой нос. Обеспокоенный, он сошел на корму,
      примостился там и попробовал задремать. Но не смог. Открывая глаза, он
      видел Марка. Юнга сидел на корточках и задумчиво расплетал обрубок троса,
      делая швабру для мытья палубы. "Кто знает, что думает мальчишка и нет ли у
      него подозрений! - размышлял инспектор. - Выбросить бы его ночью за борт,
      да силен, гром на его голову! И не тонет, как медуза".
      На обратном пути больше ничто не тревожило Ковальчука, и он прибыл на
      остров почти успокоенный. Дома он подробно доложил обо всем Анчу. Тот
      хмурился и ругался сквозь зубы. Потом взял газету, заперся в комнате и
      принялся проявлять зашифрованное письмо. Он возился с этим часа два.
      Наконец прочитал и уничтожил газету. После этого вызвал своего помощника и
      сказал:
      - На пароход необходимо передать еще одно письмо. Не забывайте: этот
      пароход заберет нас отсюда. - Анч сверлил инспектора холодным, строгим
      взглядом. - Это произойдет скоро, а пока у нас много дела. Мы должны
      уничтожить профессора Ананьева. Я займусь его бумагами, а вы поможете мне
      спровадить его в другой мир. Неплохо бы отправить его в компании с
      колумбовскими ребятами. Надо об этом подумать. Пошевелите мозгами,
      дорогой.
      Ковальчук был в руках диверсанта. Нельзя сказать, чтобы он собирался
      сопротивляться и отказываться от исполнения его приказаний, но сердце его
      сжималось от страха.
      В ту ночь "фотограф" окончательно составил план своих действий.
      Кое-что он рассказал Ковальчуку, но изложил ему далеко не все свои
      намерения: Анч не доверял никому.
      Глава XVIII
      П Р А З Д Н И К  Н А  О С Т Р О В Е
      В бухту входил военный корабль. Рыбаки издалека узнали "Неутомимый
      буревестник". Две невысокие мачты украсились десятками разноцветных
      флажков. Корабль поздравлял население Лебединого острова с рыбачьим
      праздником.
      "Буревестник" был эсминец типа "Новик", который с 1911 до 1916 года
      считался самым мощным-эсминцем в мире. Известно, что водоизмещение
      "Новика" равнялось тысяче тремстам тоннам. Его вооружение состояло из
      четырех стомиллиметровых пушек. Ходил "Новик" со скоростью тридцати шести
      миль в час, то есть в минуту проходил более километра. Переоборудованный
      после гражданской войны, "Буревестник" получил большую огневую силу и
      большую скорость.
      Войдя в бухту, корабль салютовал своими пушками. В ответ на салют
      раздались громкое "ура" на берегу, где стояла толпа людей, гуденье ручной
      сирены, которую крутили молодые рыбаки, члены Осоавиахима, и несколько
      выстрелов из ракетных пистолетов. На "Колумбе", стоявшем у берега, наспех
      развешивали весь наличный комплект флагов расцвечивания, не придерживаясь
      никаких правил сигнального кода, и тщетно сигнальщики с эсминца пытались
      что-нибудь прочитать. Команда "Колумба" решила: лишь бы выглядело
      торжественно - ведь все равно никто из зрителей, кроме сигнальщиков,
      ничего не разберет.
      С "Буревестника" спускали шлюпки. В первой на берег съехал командир,
      вторую занял оркестр, сразу же, на радость соколинцам, заигравший марш.
      Командование посылало "Буревестник" на праздник на Лебедином острове,
      потому что Соколиный выселок считался шефом "Буревестника" (хотя на деле
      выходило так, что "Буревестник" шефствовал над выселком).
      К тому же почти все молодые рыбаки с Лебединого отбывали военную
      службу во флоте. Соколинцы славились как боцманы, торпедисты и рулевые и
      часто занимали первые места в соревнованиях.
      День был ясный, солнечный. Белые облачка, словно покрытые снегом
      скирды, плыли по небу, предвещая рыбакам длительную хорошую погоду. На
      острове пахло травами, пели птицы, едва-едва шелестел прибой. Рыбачьи
      домики приукрасились, белели обмазанные мелом стены, во дворах было чисто
      прибрано. На дорожках хрустел посыпанный для красоты песок. У самого моря
      стояли столы, покрытые белыми полотняными скатертями, с большими караваями
      хлеба, солонками, ложками, вилками и ножами. Там хозяйничали жены и матери
      рыбаков.
      Напротив, на большой площади, где обычно происходили танцы, над
      скамьями для музыкантов был натянут брезентовый тент.
      Праздник начался митингом. С речами выступили председатель
      рыболовецкого колхоза, председатели сельсовета из Зеленого Камня, командир
      "Буревестника", Стах Очерет, профессор Ананьев и Тимофий Бойчук, в прошлом
      матрос "Буревестника". Выступления заканчивались тушем и громким "ура".
      Затем все перешли к столам, где участников праздника ждал обед. Среди
      многих блюд вкуснейшим считалась камбала, приготовленная по способу,
      известному лишь хозяйкам Лебединого острова. Кухней руководил
      восьмидесятилетний Махтей, старейший мореплаватель с Лебединого,
      объездивший когда-то коком и матросом весь свет, а теперь доживающий свой
      век на маяке у дочери.
      За столом каждый занимал заранее назначенное ему место. Люду удивляло
      отсутствие да празднике Марка. Она не видела юнгу с самого утра. Трудно
      было потеряться в небольшой толпе, но даже если бы это и случилось, то уж
      за обедом она должна была его увидеть. Верно, старый Махтей вызвал внука к
      себе на помощь: после того как юнга однажды угостил деда обедом на
      "Колумбе", старик считал внука единственным человеком с острова, годным
      служить коком на лучших пароходах.
      Чаще всего попадался на глаза Анч. Он сновал вокруг, щелкая
      аппаратом, то и дело просил наклониться, повернуться, засмеяться, показать
      зубы и предъявлял тысячи других требований, на которые способен лишь
      фотограф.
      Охотников сниматься нашлось немало. Всем Анч обещал снимки,
      старательно записывая фамилии сфотографированных, особенно краснофлотцев,
      и чаще всего снимал на фоне бухты, так, чтобы незаметно поймать объективом
      "Буревестник" и его шлюпки. Наконец фотограф успокоился и примостился за
      столом, поближе к профессору и командиру эсминца. Он шутил со своими
      соседями, в то же время внимательно прислушиваясь к разговорам вокруг.
      Вскоре появился Марко. Поздоровавшись, он занял свое место напротив
      Люды. В его движениях чувствовались сдержанность и настороженность.
      Обычная веселость куда-то исчезла. Правда, тщетно было бы искать на его
      лице выражение грусти; временами он даже улыбался.
      - Марко, у тебя живот не болит? - окликнул его Левко.
      Юнга покачал головой.
      - Верно, ты там, около Махтея, вкусными вещами объелся?
      Марко не ответил и на эту шутку.
      В перерывах между тостами за лучших рыбаков, за успешный улов кефали
      и скумбрии шла речь о распорядке сегодняшнего дня. Анч узнал, что после
      обеда начнутся танцы, а позднее, вечером, участники праздника поедут
      кататься на "Колумбе" и на лодках. Если же подует ветер, то в море выйдут
      и все шаланды.
      - Ночи теперь лунные, чудесно покатаемся, - говорил Стах Очерет,
      приглашая к себе на шхуну командира "Буревестника" капитан-лейтенанта
      Трофимова и профессора Ананьева.
      Профессор сразу же принял приглашение, а командир поблагодарил,
      пообещал отпустить на прогулку свои шлюпки, но сам ехать отказался.
      После обеда Марко исчез так же незаметно, как и появился. Люда
      рассердилась на него, но начались танцы, Анч пригласил ее на вальс, и она,
      закружившись, забыла о товарище. Достоинства Анча особенно проявились в
      таких танцах, как румба, фокстрот, почти неизвестных в Соколином. Ливень
      аплодисментов заслужили Анч и Люда за венгерку и лезгинку. Не сумел Анч
      протанцевать лишь гопак. Здесь его заменил Левко. Пыль поднялась вокруг
      Люды, когда Левко пошел вприсядку. Левко хотел вызвать на соревнование
      Марка, который, по мнению моториста, танцевал гопак и другие танцы лучше
      него в десять раз, но юнги нигде не было.
      Анч снова пригласил Люду, к превеликой досаде многих краснофлотцев.
      Во время танца фотограф спросил девушку, поедет ли она кататься на
      "Колумбе".
      - Конечно, - ответила Люда. - Ровно в девять вечера мы выходим в
      море. Вы тоже с нами?
      - Обязательно! Но мне еще надо сбегать домой перезарядить кассеты.
      - Делайте это быстрее - вечером плохо фотографировать.
      ...После обеда прошло часа два. Старшее поколение соколинцев уже
      успело подремать и вернулось посмотреть на танцы. Снова пришел профессор.
      Возле него стоял старый Махтей и курил свою трубку. Старик что-то
      рассказывал. Танцы продолжались.
      Анч отправился за кассетами. Домой он шел через выселок, неся в руках
      аппарат, футляр с кассетами и портфель, привезенный Ковальчуком из Лузан.
      Люда еще потанцевала с краснофлотцами, но, вскоре почувствовав
      усталость, решила отдохнуть. Она села на камень и все озиралась, ища
      Марка. Но вместо юнги она увидела поблизости Грицка, который в компании
      сверстников учился танцевать. Девушка подозвала мальчика и спросила, не
      видел ли он брата.
      - Лежит под вербою у дома дяди Тимофия, вон там, - мальчик показал на
      вербу, метрах в трехстах от них.
      Люда в самом деле нашла там юнгу.
      - Чего ты скис? - спросила она, подойдя.
      Увидев ее, Марко обрадовался. Но он все же на что-то досадовал.
      - Хорошо фотограф танцует? - спросил он.
      - Чудесно! Только сам он какой-то неприятный. А ты отчего не танцуешь
      и вообще совсем не похож на себя? Весь Лебединый празднует, а тебя не
      видно!
      - То-то и дело, что не весь. Отец мой маяка не покинул. Ну, и еще
      двух человек нету.
      - Кого же?
      - Находки, хоть это и не так уж странно, и рыбного инспектора. Ты
      видела его?
      - Нет.
      - Слушай, Люда. Как ты думаешь, почему этот фотограф у Ковальчука
      остановился?
      - Не знаю.
      - И я не знаю. Только не нравится мне ни он, ни Ковальчук. Несколько
      дней назад...
      И Марко рассказал о своих наблюдениях за поведением Ковальчука в
      Лузанах и о случае с иностранцем и газетой.
      - Я решил последить за этими людьми.
      Люда села рядом с Марком, и они проговорили больше часа, перебирая в
      памяти различные случаи подозрительного поведения Анча и Ковальчука.
      - Надо продолжать следить, - сделал вывод Марко.
      - Знаешь что? - сказала Люда. - Я думаю, нам может помочь Находка. К
      Ковальчуку она относится плохо, а девочка она, по-моему, вполне
      нормальная.
      - Это правда.
      - Хочешь, пойдем позовем Находку на праздник? Кстати узнаем, где
      инспектор.
      - Хорошо.
      - Только давай пойдем так, чтобы не встретить Анча. Он пошел туда
      перезарядить кассеты.
      - Что-то долго его нет, - заметил Марко. - Скоро солнце зайдет, какая
      уж там съемка!
      - Так пошли?
      - Есть, капитан!
      Глава XIX
      А Н Ч  П Р И В О Д И Т  В  И С П О Л Н Е Н И Е
      С В О И  П Л А Н Ы
      "Фотокорреспондент" удачно выбрал время. В выселке он не встретил ни
      одного живого существа, а во дворе Очерета только спугнул курицу, которая
      что-то клевала под самой дверью дома. Дверь была заперта изнутри. Отпереть
      ее для Анча не представляло никакого труда. Он вытащил из портфеля
      проволоку, загнул ее в форме буквы "Г", сунул коротким концом в дырку
      дверей и отодвинул засов. Задвижка на дверях профессора тоже подалась без
      всяких усилий. Вместо ключа к ней подошла узенькая пластинка.
      Анч работал быстро, уверенно, без излишней поспешности. В первый раз
      увидев портфель профессора, он тогда же решил подменить его, еще не зная,
      как это сделать. Обстоятельства сложились превосходно: он мог бы даже
      просто забрать портфель или то, что было в нем, но решил, что лучше
      подменить портфель, оставив вместо него свой, набитый старыми газетами.
      Так выходило быстрее, и можно было надеяться, что исчезновение бумаг
      обнаружится не раньше чем на следующий день.
      Во время своего нового посещения профессора, осматривая комнату, Анч
      окончательно уверился, что важнейшие бумаги хранятся в портфеле. Подмена
      портфеля заняла десять - пятнадцать секунд. Осмотрев в последний раз
      комнату и не найдя больше ничего достойного внимания, Анч вышел,
      старательно запирая двери. Задвижку и засов шпион оставил в прежнем
      положении. Пройдя по дорожке, через садик, он выскочил на улицу и быстрыми
      шагами направился к своей резиденции...
      Анч вернулся домой почти одновременно с Ковальчуком. Последний
      приехал из Лузан через Зеленый Камень. В руках инспектор нес плетеную
      корзинку, запертую на замок.
      - Молодцы! - сказал фотограф, увидев корзинку. - Они - за то, что
      сумели передать, а вы - за то, что сумели получить.
      - Вы знаете, что здесь? - спросил Ковальчук.
      - Я просил эту штуку в предыдущем письме. А письмо мне есть?
      Инспектор подал Анчу помятый, грязный лист газеты.
      - Хорошо! Ну, вы отдыхайте минут двадцать, пока я прочитаю... Сегодня
      нам предстоит еще большая работа.
      На этот раз Анч не отсылал Ковальчука из комнаты а проявлял и
      расшифровывал письмо при инспекторе. Он делал это поспешно.
      Тем временем Ковальчук позвал Находку и приказал подать воды для
      мытья и поскорее нагреть чай. Он чувствовал себя усталым. Холодная вода
      подбодрила его, а крепкий горячий чай освежил голову и успокоил. К чаю он
      подливал водки.
      Анч закончил расшифровку. Увидав, что Находка вышла в сени, он поднял
      глаза на инспектора:
      - Слушайте, Ковальчук, наши дела на две трети закончены. Завтра на
      рассвете мы будем с вами на борту. Остаются, собственно, последние минуты.
      Сейчас вы сядете в свой каюк и поедете в Соколиный. На каюке причалите к
      "Колумбу", чтобы было удобнее подняться на борт. Возьмите с собой эту
      корзинку и, проходя по шхуне, оставьте ее там. Если на "Колумбе" никого не
      будет, а я уверен, что там никого не будет - все на танцах, - спрячьте
      корзинку получше. Потом покажитесь на празднике и оставайтесь там, пока
      "Колумб" и лодки не выйдут в море. Профессор Ананьев и его дочка
      собираются ехать на шхуне. Конечно, вся команда шхуны будет там же. Если
      профессор передумает, сделайте все возможное, чтобы он все-таки поехал,
      иначе нам придется остаться на острове надолго. Как только шхуна отойдет,
      гребите на каюке через бухту. Я жду вас около нашей байдарки.
      - Но что же в этой корзинке? - дрожащим голосом спросил Ковальчук.
      - Сейчас увидите.
      Анч отомкнул замок, поднял крышку и вытащил из корзинки толстый
      шерстяной платок. Под платком лежала темная жестяная коробка с часами,
      похожими на будильник.
      - Только не пугайтесь, - предупредил Анч. - Вы везли эту вещь целый
      день, и ничего не случилось... Это адская машина. Сейчас мы назначим
      время, когда она должна взорваться. Выедут они в девять вечера, могут
      задержаться... ну, в десять, во всяком случае.
      Анч завел машинку, а потом перевел стрелку часов на двадцать два часа
      сорок пять минут.
      - В десять часов сорок пять минут мы услышим в море взрыв: "Колумб" и
      его пассажиров разнесет в клочки.
      Ковальчук содрогнулся, хотел возразить Анчу: столько жертв... и он же
      не думал, что его заставят убивать. Угадал Анч его мысли или нет, но он
      так решительно приказал инспектору немедленно ехать, что у того и язык не
      повернулся что-либо сказать. Он покорно взял корзинку и ушел из дому. За
      ним последовал Анч.
      В сенях диверсант обратил внимание на Находку. Она с равнодушным
      видом раздувала сапогом старый самовар. Анч подозрительно посмотрел на
      девочку, но ничего не сказал. Он проводил Ковальчука до берега, подал в
      каюк корзинку, улыбнувшись, пожелал успеха и долго следил, как тот греб
      одним веслом. Потом Анч повернул назад. Во дворе в платье, подаренном
      Левком, стояла Находка. Она смотрела на бухту, по которой плыл одинокий
      каюк, и, казалось, прислушивалась к музыке, долетавшей из выселка. Анч
      медленно подошел к ней и спросил, не на праздник ли она собралась. Девочка
      утвердительно кивнула головой. Тогда он попросил, чтобы она сперва вынесла
      ему из погреба малосольных огурцов, которые он очень любил. Несколько дней
      назад Находка по его указаниям приготовила кадку таких огурцов и поставила
      ее в погреб.
      Находка пошла за огурцами, а "фотограф" взял свечу, чтобы посветить
      ей. Девочка спешила.
      Анч помог девочке поднять ляду* и, засветив огарок, полез за ней по
      тонким, шатким ступенькам лестницы. На второй ступеньке он остановился.
      Находка уже стояла на дне погреба и, склонившись над кадкой, выбирала
      огурцы. Внезапно, ее провожатый вылез наверх, бросил свечу, которая,
      падая, погасла, и потянул лестницу. Анч успел вытащить ее раньше, чем
      девочка опомнилась. Находка осталась в глубокой, темной и сырой яме.
      Девочка вскрикнула и замолчала.
      _______________
      * Л я д а - подъемно-опускная дверь люка.
      Анч опустил ляду, набросал сверху несколько охапок сухого тростника и
      камней и спокойно вошел в дом.
      - Так будет лучше, - пробормотал он. - Кто знает, что она в сенях
      услышала и что поняла!
      Он вошел в комнату, оперся рукою о стол и громко проговорил:
      - Пора отчаливать!
      Собрав свои вещи, он сжег какие-то бумаги, выбросил из чемодана
      белье, верхние сорочки, запасную пару обуви, остатки фотобумаги, обложку
      для альбома и, в последний раз осмотрев комнату, перекинул через плечо
      фотоаппарат, плащ, взял портфель профессора и вышел из дома Ковальчука.
      Солнце, приближаясь к горизонту, золотило на западе морскую даль.
      Музыканты, очевидно, отдыхали - из выселка не долетало никаких звуков.
      Неизвестно, кричала ли Находка, запертая в погребе, - Анч не думал о
      ней. Отворив калитку, он окинул прощальным взглядом двор, махнул рукой
      Разбою, который грыз кость возле свинарника, и пошел без дороги, прямиком,
      на юго-восточное побережье острова.
      Он отошел уже далеко от двора, когда услышал лай Разбоя. "На кого он
      лает?" Анч прислушался. Лай повторился. Но вот пес замолчал. Что бы это
      могло значить? Неужели вернулся с кем-нибудь Ковальчук?
      Прошла минута, и со двора инспектора послышался уже вой собаки. То
      жалобный, то грозный, он напоминал волчий вой, нагоняющий зимними ночами
      страх на путников. Выл Разбой, в этом не могло быть сомнения. Но почему он
      выл: потому ли, что ощутил пустоту и одиночество, или, может быть,
      почувствовал, что с Находкой что-то случилось?
      Анч спешил, время от времени поглядывая на море.
      Вечерело. Чайки и мартыны возвращались с моря на остров. Вдалеке, во
      дворе Ковальчука, продолжал выть Разбой.
      Глава XX
      П О И С К И  Н А Х О Д К И
      Марко и Люда решили пойти берегом бухты. Они отдали предпочтение
      этому несколько более длинному пути, надеясь, что фотограф вернется в
      выселок по тропинке. С холма они увидели в бухте лодку. Кто-то на каюке
      плыл вдоль берега со стороны инспекторского дома!
      - Может, Находка? - высказала догадку Люда.
      - Нет, вряд ли. Подождем. Надо узнать, кто это.
      Девушка согласилась, и они, зайдя за кусты крапивы над канавой, стали
      следить за лодкой. Она приближалась довольно быстро и минут через десять
      подошла к тому месту, где стояли шаланды и "Колумб". Теперь Марко почти с
      уверенностью мог сказать, что в лодке инспектор. Люда не могла разглядеть
      ничего, кроме общих очертаний фигуры. К берегу каюк не подошел, а стал под
      бортом шхуны, зайдя со стороны моря, и потому исчез из поля зрения.
      Инспектор решил воспользоваться шхуной, чтобы перебраться на берег. Это
      было удобно: от "Колумба" шел длинный мостик - поплавок, сделанный
      соколинцами специально к празднику. Ковальчук задержался на шхуне. Что он
      там делал, не было видно - мешали расстояние и надстройка на шхуне.
      - Чем он там занимается? - с раздражением промолвил Марко. - Корыто
      свое привязывает, что ли?
      Но вот инспектор пересек палубу "Колумба" и по плавучим мосткам сошел
      на берег, направляясь туда, где веселились соколинцы. Ковальчук, очевидно,
      очень спешил. Он прошел близко от юнги и девушки, но не заметил их,
      погруженный в свои мысли.
      - Ну, ждать больше нечего, - обратилась Люда к своему спутнику.
      Пойдем скорее.
      Они спешили, стараясь опередить солнце, которое висело уже низко над
      морем. Они шли то по песку, то по траве, сокращая путь, насколько
      позволяли дорога и осторожность (не хотелось попадаться на глаза
      фотографу). Марко всю дорогу молчал. Люда заранее радовалась эффекту,
      который произведет появление Находки на "Колумбе". Они ведь успеют
      привести ее на корабль как раз перед выходом в море. Марко кивал головой и
      все поглядывал на запад. Он видел, что хотя они прошли уже больше половины
      пути, но за солнцем им не угнаться - оно уже нижним краем коснулось воды и
      через несколько минут скроется. В это время оба уловили звук, заставивший
      их остановиться. Это был вой собаки. То долгий, протяжный, то короткий,
      прерывистый, он поражал глухими тонами и жалобными нотами. Вой доносился с
      инспекторского двора, а там, они знали, мог выть только один пес - Разбой.
      - Что это он? - удивленно спросил Марко. - Взбесился, что ли?
      - Противно... даже страшно, - проговорила девушка.
      - Оставили Находке развлечение! - нахмурившись, процедил юнга.
      Солнце уже спряталось, оставив на небе нежные розовые краски. Вода в
      бухте потемнела, и наступил штиль перед сменой дневного бриза ночным. А