Нам тоже надо под Моздок, и начальник политуправления дает нам фамилии героев, называет целые подразделения, отличившиеся в боях с танковыми частями противника.
      Затем вместе с ним идем к члену Военного совета бригадному комиссару П. И. Ефимову. Тот дольше других задерживает руку нашего Петра Андреевича Павленко, Оказывается, они уже встречались и раньше. И оба теперь рады новому свиданию.
      Петр Андреевич сразу же берет инициативу в свои руки. Поясняет, какие задачи поставила перед нами редакция. П. И. Ефимов внимательно слушает, делает пометки в блокноте, а затем говорит:
      - Думаю, что "Красная звезда" правильно сделала, сосредоточив у нас столько своих корреспондентов. Темы для выступлений мне кажутся тоже вполне актуальными. Что же касается машины, то тут дело сложное. Хотя попытаемся помочь вам и в этом. Давайте-ка попросим машину у командующего фронтом генерала армии Ивана Владимировича Тюленева. Думаю, даст. У него ведь и резерв есть...
      Ефимов тут же снимает трубку телефона и докладывает командующему, о чем в ближайшее время собираются писать с Закавказского фронта корреспонденты "Красной звезды". Говорит и о своей беседе с нами, рассказывает о Павленко. И тут же переспрашивает:
      - К вам? С ним? Идем... - И - обращаясь уже к Павленко: - Пойдемте. Не будем терять времени, командующий нас ждет.
      Минут через двадцать П. И. Ефимов и П. А. Павленко возвращаются. Петр Андреевич делает нам многозначительный жест. Мы догадываемся, что наша просьба о машине удовлетворена.
      Член Военного совета тут же подтверждает эту догадку:
      - Машина выделена лично для Петра Андреевича Павленко. Но я надеюсь, что товарищи из "Красной звезды" сумеют правильно использовать ее...
      От Петра Андреевича узнаем, что генерал И. В. Тюленев рекомендовал нам в первую очередь ехать в 11-й гвардейский стрелковый корпус. Обещал предварительно позвонить его командиру генералу И. П. Рослому. Что ж, мы не против.
      А вечером к нам явился водитель автомашины красноармеец Василий Харченко. Представился, доложил, что прикомандирован к товарищу Павленко...
      * * *
      Выехали в район Моздока еще затемно. Я ехал в одной машине с П. А. Павленко и фотокорреспондентом В. А. Теминым, которому и было поручено сделать панорамный снимок подбитых фашистских танков.
      На окраине одной из терских станиц нашли штаб 11-го гвардейского стрелкового корпуса. Генерал И. П. Рослый говорил с нами, лежа в постели. Его свалил не то жестокий приступ малярии, не то сильная простуда. Но он знал о цели нашего приезда и сделал все, что было нужно.
      - Машину ставьте здесь. К передовой вас поведет капитан Андреев. Очень прошу в пути выполнять все его советы. Кстати, вас, Петр Андреевич, обратился Рослый к Павленко,- очень просил на обратном пути заехать к нему член Военного совета армии бригадный комиссар Крайнюков.
      ...Дорога то выскакивала в долину, то снова жалась к горам. Примерно через час ходьбы капитан Андреев подсказал:
      - Сворачиваем вправо. Там штаб бригады. Я посмотрел на П. А. Павленко. Тот понял меня и ответил:
      - Если вы знаете дорогу и дальше, то продолжим путь. В штабе нам нечего делать.
      - Слушаюсь, - козырнул Андреев.
      При переходе через небольшой хребет наша группа была неожиданно обстреляна картечью. Но все обошлось благополучно. И все же в дальнейшем, спускаясь по склону к КП одного из батальонов, проводник повел нас не по дороге, а метрах в пятидесяти от нее.
      - Дорога пристреляна, - пояснил он. - А так безопаснее.
      В долине, по которой мы вскоре пошли, тут и там стояли сгоревшие вражеские танки. Мы насчитали двадцать машин. Но еще больше опаленных огнем громадин застыло впереди, где, по словам капитана, проходил передний край обороны корпуса.
      В штабе батальона Петр Андреевич Павленко с ходу заявил:
      - Мы прибыли к вам в основном из-за вот этого нашего коллеги. - Он кивнул на Виктора Темина. - Ему надо сфотографировать подбитые вами вражеские танки.
      - Пожалуйста, у нас есть что фотографировать, - ответил начальник штаба.Видели, сколько танков наколотили наши артиллеристы и бронебойщики?
      Но тут в разговор вступил сам Виктор Темин:
      - Что ж, мертвую технику заснять нетрудно. А не будет ли возможности сфотографировать настоящую атаку? Атаку фашистских танков?
      Наступила небольшая пауза.
      - И это можно. Но придется ждать утра, - первым отозвался комбат.
      - Утра или дня, определенно сказать, конечно, нельзя, - поправил командира начальник штаба. - Но надо ждать.
      - А когда можно будет добраться до боевого охранения? - спросил Темин.
      Командир и начальник штаба переглянулись. Вопрос Виктора явно их озадачил.
      - На такой риск мы не пойдем! - твердо заявил комбат. - Вернее, вам рисковать не позволим.
      - Почему? - запальчиво спросил Темин.
      И тут вмешался Павленко. Заговорил спокойно:
      - Здесь надо все взвесить и обдумать, товарищи. Понимаете, враг трубит на весь мир, что он двигается по Кавказу, не встречая сопротивления, что Красная Армия разбита и деморализована. И представьте себе, что вдруг в советской газете появляется снимок, на котором - десятки горящих фашистских танков. Это ли не разоблачение геббельсовских борзописцев?
      Аргументы Петра Андреевича произвели нужное впечатление. И ночью Виктор Антонович Темин в сопровождении автоматчиков пошел-таки к боевому охранению...
      Где-то часов в одиннадцать началась такая нужная для Темина атака вражеских танков. После короткого артиллерийского налета на позиции батальона пошло сразу сорок восемь стальных машин. Я видел, каким бледным стало лицо начальника штаба, когда он оторвался от окуляров стереотрубы. Да, почти полсотни идущих на тебя танков - не шутка!
      А вот комбат да присевший к рации командир с артиллерийскими эмблемами на петлицах внешне казались спокойными. Первый из них деловито отдавал по телефону распоряжения в роты, а второй в микрофон - понятные лишь посвященным угломеры и уровни на огневые позиции батарей.
      А вражеские танки все ближе и ближе... И тут где-то неподалеку слаженно и мощно грохнуло. Блиндаж вздрогнул, с потолка посыпалась земля. Комбат припал к стереотрубе...
      Бой длился часа полтора. Почти девяносто минут над долиной и отрогами гор грохотала огненная гроза, круша скалы и танки, пушки и блиндажи, щедро сея вокруг огонь и смерть. И противник не выдержал ее, отошел...
      Наступившую вслед за этой грозой тишину мы вначале как-то и не заметили. Вернее, долго не замечали. К тому же прервалась связь с соседними батальонами, и теперь связист до хрипоты вызывал каких-то "Лебедя" и "Ворона".
      - Живы? - раздался вдруг звонкий голос комбата. С его гимнастерки и фуражки струился песок. Он стоял у двери блиндажа и улыбался. А затем объявил: - Горят двенадцать "коробочек", а подбито еще больше! Думаю, сегодня он больше не сунется.
      И угадал.
      ...Темин вернулся ночью. На все наши вопросы ответил коротко:
      - Кадры потрясающие!
      И действительно, снимки Виктора Темина, напечатанные вскоре в "Красной звезде", произвели большое впечатление.
      * * *
      Потолок, стены и пол блиндажа вздрагивают как в лихорадке. Время от времени на стол сыплется песок. Огненный язычок коптилки мечется из стороны в сторону.
      - Ишь, как бомбит, проклятый! - ворчит генерал Иван Павлович Рослый, подходя к связисту. Говорит ему: - Попробуй-ка еще раз вызвать Александра Васильевича, может, сейчас ответит.
      Но 34-я бригада по-прежнему молчит.
      Заметно, что Иван Павлович не только нервничает, но и страдает, как страдают люди, у которых попали в беду родные. И бывает же такое. Ведь 34-я стрелковая бригада всего несколько дней как в корпусе. Но и этих немногих дней оказалось достаточно, чтобы бригада, образно выражаясь, вошла в сердце, овладела умом этого опытного и боевого комкора. Он говорит о ней как о едином живом организме, а ее командира Ворожищева зовет не иначе как по имени и отчеству - Александром Васильевичем.
      Дверь блиндажа с шумом распахивается, и в ее проем втискивается начальник штаба корпуса.
      - Ну и бомбят! - говорит он, отряхиваясь. И - уже официально: Докладывают, что к Гизели подходят фашистские танки. Командующий армией приказал сменить КП...
      - Сейчас, сейчас, - отвечает комкор. - Ну-ка, сержант, звони опять к Александру Васильевичу.
      Ворожищев молчит...
      Мы с начальником штаба выходим из блиндажа первыми. И сразу же бросаемся на землю. На КП пикируют "юнкерсы". Но бомбы падают в стороне.
      Падая, я поцарапал обо что-то щеку. Генерал И. П. Рослый, выйдя следом за нами, спрашивает:
      - Что, ранен, товарищ корреспондент?
      - Да нет, просто поцарапался, - отвечаю я. Рослый подзывает к себе адъютанта, приказывает ему:
      - Сними с позиций пятьдесят четвертую зенитную батарею и вместе с ней следуй в тридцать четвертую бригаду. Скажи Александру Васильевичу, что больше я пока ему ничего дать не могу. От него любыми путями - подробное донесение мне... Да, на обратном пути заверни еще к танкистам, узнай, сколько у них восстановлено машин.
      Уже третий день у окраин Орджоникидзе идут эти ожесточенные бои. Еще 25 октября враг при поддержке танков и авиации прорвал оборону 37-й армии, овладел Нальчиком. А вот теперь, по состоянию на 1 ноября, он уже на пороге столицы Северной Осетии.
      В числе других войск, вставших на оборону Орджоникидзе, находится и 11-й гвардейский стрелковый корпус генерала И. П. Рослого. Он усилен танковой и стрелковой бригадами, а также артиллерией.
      - С такими-то силами мы обязательно остановим врага, - уверенно говорит комкор, когда мы перебираемся на новый КП.- Главное же сейчас - побольше выбить у него танков.
      Генерал старается быть спокойным. Но я-то знаю, что его по-прежнему волнует отсутствие связи с 34-й бригадой...
      Мы, корреспонденты, уже дважды пытались пробраться в село Майрамадаг, в районе которого обороняется эта бригада. Но в первый раз путь нам преградили "юнкерсы". Дело в том, что от взрыва авиабомбы на дорогу обрушился многотонный кусок скалы, и мы вынуждены были повернуть назад. Во второй раз нас обстреляли уже просочившиеся к дороге вражеские автоматчики...
      А попасть в бригаду очень хотелось. Дело в том, что она загородила собой путь фашистам к Военно-Грузинской дороге. И по словам генерала И. П. Рослого, враг бросил сейчас против нее основные силы 13-й немецкой танковой и полки 2-й румынской горнострелковой дивизий. Две дивизии на бригаду! Нет, нам обязательно нужно быть там. И мы делали все новые и новые попытки попасть в бригаду...
      * * *
      Наконец 3 ноября добрались-таки до КП 34-й бригады! В блиндаже у комбрига полковника А. В. Ворожищева застали почти всех командиров подразделений. Александр Васильевич собрал их, чтобы поставить новые боевые задачи.
      У старшего лейтенанта Сатаева, батальон которого нанес наиболее тяжелый урон врагу у высоты 608,2, забинтована голова. Сквозь повязку проступает кровь. Рядом с ним сидят командир артиллерийского дивизиона капитан Костюк и бледный, тоже еще не оправившийся от недавнего ранения командир истребителей танков капитан Престинский. Неподалеку расположился командир 4-го батальона Шурупов...
      - Времени у нас мало, товарищи, - оглядев собравшихся, заговорил полковник, - поэтому не будем ждать остальных. Подойдут и от вас все узнают... Ну, во-первых, командир корпуса поручил мне объявить всем благодарность за стойкость и мужество. Доведите это до каждого бойца и командира. Приказано незамедлительно оформить наградные листы на особо отличившихся. Вопросы есть? Нет? Хорошо. А теперь о главном. Получен приказ: основные силы бригады поставить на оборону Саурского ущелья. Есть данные, что Гитлер потребовал от своих генералов в ближайшие день-два пробиться-таки к Военно-Грузинской дороге. Выходит, что нам будет еще труднее, чем прежде. Но мы обязаны выстоять. Во что бы то ни стало - выстоять!
      После этого полковник начал подзывать к себе поочередно каждого командира и по карте показывать, где и кому занимать новые позиции.
      Поставлена задача последнему комбату. Но никто не уходит из блиндажа. Зависает ждущая пауза. И Ворожищев правильно разгадал ее. Кивнул, засмеялся:
      - Ну чего вы еще от меня хотите, товарищи? Услышать, что дополнительно передал мне командир корпуса? Что ж, обрадую: к Орджоникидзе подтягиваются новые артиллерийские части. Ночью, например, прибыл полк "катюш". К нам в бригаду тоже идет подмога...
      34-я стрелковая бригада сформирована недавно. Основной ее костяк курсанты пехотных и даже военно-морских училищ. Так вот почему так неравнодушен к ней генерал Рослый!
      Дерутся курсанты стойко. Как рассказал полковник Ворожищев, перед обороной бригады - груды обгорелого металла, подбиты десятки вражеских танков и бронетранспортеров. А сколько уничтожено пехоты!
      Несколько позднее начальник политотдела бригады батальонный комиссар П. Т. Петитский показал нам ряд наградных листов. Вот один из них, на сержанта Анатолия Трифонова. Расчет его сорокапятки подбил три танка... Краснофлотец Петр Бурый. Оставшись один у орудия, он продолжал вести огонь и сжег два танка... Алексей Хилько, связист. Устраняя обрыв на линии, увидел идущий на него фашистский Т-IV. Не растерялся, бросил под гусеницы гранату, затем бутылку с горючей смесью. Танк загорелся... Николай Науменко, старшина роты. Лег за пулемет, расчет которого погиб, и открыл огонь по вражеской пехоте. Атака противника была сорвана...
      В бригаде большинство раненых отказываются от эвакуации и продолжают бой. Одним словом, в героях недостатка нет. И мы записываем, записываем рассказы о них, беседуем и с самими отличившимися.
      А ночью нас провожают до шоссе, и мы возвращаемся в Орджоникидзе.
      * * *
      По обезлюдевшим городским улицам едем в оперативную группу 9-й армии. Но никого там на месте не застаем. Оказалось, что командующий генерал-майор К. А. Коротеев и член Военного совета бригадный комиссар К. В. Крайнюков накануне выехали встречать подходившие к Орджоникидзе артиллерийские и гвардейские части. Начальник же штаба армии полковник А. Н. Коломинов еще с ночи находится в дивизии НКВД, которая отбивает атаки врага почти на самой окраине города...
      И все же 5 ноября фашистские дивизии под Орджоникидзе были остановлены. А на следующий день наши части и соединения в свою очередь нанесли по войскам противника удар огромной силы. В нем участвовали танки и артиллерия, стрелковые дивизии и морские бригады, авиация и специальные инженерные подразделения. Ожесточенное сражение шло, не затихая, несколько ДЕ1ей и ночей.
      Утром 11 ноября сопротивление фашистов было сломлено, советские войска овладели Гизелью и Новой Сани-бои. А 12-го полки и дивизии 9-й армии вышли уже на рубеж рек Майрамадаг и Фиогдон...
      В эти дни Военный совет Закавказского фронта обратился к войскам с таким призывом:
      "Боевые товарищи, защитники Кавказа!
      Войска Северной и Черноморской групп, выполняя приказ матери-Родины, остановили врага в предгорьях Кавказа. В оборонительных боях под Ищерской, Малго-беком, Туапсе, Новороссийском, Нальчиком, Шаумяном, Ардоном наши доблестные пехотинцы, отважные моряки, гордые соколы-летчики, бесстрашные танкисты, мужественные артиллеристы и минометчики, лихие конники, смелые саперы и автоматчики, разведчики, связисты и железнодорожники вписали славную страницу в историю Великой Отечественной войны, покрыли свои знамена неувядаемой славой!
      В течение лета наши войска не прекращали активных боевых действий, постоянно атаковали врага, нанося ему огромный ущерб в живой силе и технике, расшатывая вражескую оборону. В период кровопролитных боев, разгоревшихся на юге и в центре нашей страны, мы сковали около 30 вражеских дивизий, не давая возможности врагу перебросить их на другие фронты.
      Войска нашего фронта сдержали натиск врага и теперь переходят в наступление.
      Вперед на разгром немецко-фашистских оккупантов и изгнание их из пределов нашей Родины!"
      Да, части и соединения Северной группы войск фронта уже шестой день вели наступательные бои. Мы, корреспонденты "Красной звезды", неотступно следовали за ними, по возможности оперативно освещая их победный путь. Уже освобождены сотни осетинских, ингушских, чеченских и русских селений, а также города Малгобек, Моздок, Прохладный...
      Места основных схваток с врагом до сих пор кажутся горячими - так обожжены они огнем и избиты металлом. На каждом шагу бесформенные груды железа. Это бывшие фашистские грузовики, танки, бронетранспортеры, пушки, пулеметы, самолеты. У обочин дорог бесчисленные могильные холмики с крестами и без крестов. И взорванные блиндажи, помятые каски, фляги, ложки, обрывки газет, боевых донесений, писем...
      Сейчас уже совершенно ясно, что немецко-фашистские войска здесь, на Северном Кавказе, потерпели жестокое поражение. До нефти Грозного и Баку они так и не дошли. Больше того, теперь они думают, вероятнее всего, лишь о том, как бы унести отсюда ноги.
      Вот выдержки из писем убитых гитлеровцев. В них они описывают еще тот период, когда наши войска стояли в обороне.
      Ефрейтор: "Второй месяц топчемся на одном месте. Каждый день атакуем позиции русских гвардейцев и не можем продвинуться ни на метр. Русские стрелки, пулеметчики и артиллеристы оборудовали неуязвимые позиции в скалах, и наши бомбежки, артиллерийские и минометные налеты не приносят, вероятно, им большого ущерба. А мы теряем все больше и больше людей..."
      Обер-лейтенант: "Ты спрашиваешь, далеко ли от нас до Грозного. Очень близко, каких-нибудь 80-90 километров. Но у нас иссякли силы, и мы уже не можем преодолеть это расстояние. Противник дерется с возрастающим ожесточением. Похоже, что мы так и не получим русской нефти..."
      Капитан: "О настроении нечего и говорить. Оно не может быть хорошим, так как все наши расчеты спутаны большевистской армией. Мы пришли сюда за волшебно богатыми землями и нефтью. Боюсь, что ни того, ни другого нам не видать..."
      В Моздоке на стене первого же полусгоревшего дома читаем объявление гитлеровского коменданта:
      "С сего числа всем гражданам города запрещается:
      1. Иметь огнестрельное или холодное оружие. Виновные в нарушении этого параграфа расстреливаются на месте.
      2. Иметь радиоприемники и слушать большевистское радио. Виновные в нарушении этого параграфа караются смертной казнью через повешение.
      3. Общаться с партизанами и агентами большевиков. Виновные наказываются смертью.
      4. Выходить на улицу после 6 часов вечера.
      5. Громко петь и играть на музыкальных инструментах.
      6. Разговаривать с русскими военнопленными, а также арестованными, выполняющими работы по приказу немецкого командования..."
      Всего двадцать один пункт в этом приказе. И за нарушение шестнадцати из них наказание одно - смерть. Вот он, "новый порядок"!
      * * *
      16 января приехал Константин Симонов. С ним - частый его спутник фотокорреспондент Яков Халип.
      После нашей последней встречи с Симоновым в Туле прошло немногим более года. За это время Константин Михайлович заметно возмужал, хотя остался по-прежнему худощавым. За это время он уже стал признанным лидером среди нас, военных корреспондентов, и даже одним из заметных и авторитетных военных писателей страны. Его "Дни и ночи Сталинграда", а также очерки и корреспонденции с других фронтов являлись, по моему убеждению, эталоном для каждого военного публициста.
      В поведении Симонова, в манере его разговора, в отношениях с нами, его товарищами, ни тени превосходства или каких-либо других признаков головокружения от успехов. Он по-прежнему исключительно прост, открыт душой, переполнен дружеской теплотой и участием. Помнится, как-то я нечаянно назвал его Константином Михайловичем. Симонов обиделся:
      - Какой я тебе Константин Михайлович?! Для тебя я - Костя, а ты для меня Паша!
      Симонов рассказал, что до приезда к нам он несколько дней пробыл в Ташкенте. Впечатлений из Средней Азии привез массу! Так, в Ташкенте он познакомился с женщиной-узбечкой, которая усыновила пятерых детей разной национальности. Среди них - русский, два украинца, белорус и еврей. Ребята лишились родителей во время эвакуации из западных областей нашей страны.
      - Ах, какой же это человек! Небольшого росточка, глаза добрые-добрые! рассказывал Симонов об этой женщине. - И скромная, как все хорошие люди. По-русски говорит плохо. Спросил ее: "Не трудно будет - трое своих да пятеро приемышей?" "Нет, нет, - мотает головой, - хорошо будет, хорошо!"
      Побывал писатель и на заводе "Ташсельмаш". В цехах в основном работают женщины, пенсионеры да подростки. Причем как работают! От станков не уходят по 14-16 часов. А питание-то скудное...
      - Тяжело? - спросил там Симонов пятнадцатилетнюю девушку, собиравшую автомат.
      - А вам на фронте разве легче? - вопросом на вопрос ответила работница.
      Ну как не вспомнить Ташкент и людей, с которыми там встречался!
      Симонов все такой же неугомонный, жадный к работе. Едва приехав к нам, сразу же потащил меня в штаб Северной группы войск. А затем в 9-ю армию.
      ...Второй день живем в станице Гулькевичи на квартире у Марии Ивановны Новиковой, пожилой казачки, три сына которой с первого дня войны на фронте. У нее на руках сейчас - тринадцатилетняя внучка Рая, неисправимая хохотушка.
      Кстати, не смеется она только тогда, когда Константин Михайлович читает свои новые стихи. Вот и сегодня вечером Симонов протянул мне вырванный из блокнота листок. Попросил, почему-то смущаясь:
      - Оцени, как вышло. Набросал тут кое-что...
      Читаю:
      От Москвы до Бреста
      Нет такого места,
      Где бы не скитались мы в пыли,
      С "лейкой" и с блокнотом,
      А то и с пулеметом
      Сквозь огонь и стужу
      Мы прошли...
      - Так это же чудесная песня, Константин!
      Яков Халип тут же подбирает мотив. Я подхватываю. За нами начинает подпевать Симонов...
      Рая зачарованными глазами смотрит на нас. Мария Ивановна тоже выпрямилась у печи и, сложив руки на груди, слушает рождающуюся песню.
      Да, это было первое исполнение песни Константина Симонова, ставшей затем едва ли не гимном фронтовой журналистской братии.
      Вместе с Симоновым въехали на рассвете 12 февраля в освобожденный от врага Краснодар. За Кубанью и у городского вокзала еще идут бои, но тем не менее население города уже высыпало на улицы из самодельных щелей и подвалов. Наши роты и батальоны двигаются буквально по живому коридору. Улыбки, слезы радости, красные флажки и самые нежные слова сопровождают их: "родные", "дорогие", "долгожданные"...
      Еще дымят пожарища, нередко взлетают на воздух и заранее заминированные врагом здания... На углу улиц Шаумяна и Ворошилова - виселица. Казнен фашистами юноша лет 16-17-ти. Угол Красной и Ленина - тоже виселица. Здесь казнена женщина...
      Позднее весь мир узнает, что именно здесь, в Краснодаре, фашисты впервые испытали свое самое адское изобретение - газовые автомобили. Но это, повторяю, узнают позднее. А сейчас город буквально нашпигован виселицами. В подвалах здания гестапо - горы трупов. Мужчины, женщины, подростки... Во дворе тюрьмы снова казненные.
      Следы жестокости на каждом шагу.
      Пишем корреспонденцию об увиденном в Краснодаре вдвоем с Симоновым. На этом настоял сам Константин, заявив:
      - Были вместе, все облазали вместе. Выступим в газете на пару, это будет честно.
      Написали, отправили. А ночью Симонов уехал на Южный фронт.
      И вдруг на следующий день, часов в 14, меня позвали к прямому проводу. В Москве у аппарата был главный редактор Д. И. Ортенберг. Он телеграфировал:
      "Вы сделали большую ошибку поставив вместе Симоновым свою подпись под корреспонденцией Краснодара тчк Вообще неприлично корреспонденту навязываться соавторы такому видному писателю как Симонов тчк Никто не поверит что вы вместе писали тчк Не повторяйте подобных ошибок впредь тчк".
      Прошу телеграфиста отстукать ответ:
      "Вместе Симоновым были войсках во время боев Краснодаре вместе вошли освобожденный город вместе ездили ходили слушали смотрели тчк Уверяю вас вместе писали тчк Писали его настоянию тчк".
      Д. И. Ортенберг подытожил разговор так:
      "Считаю ваше объяснение неудовлетворительным тчк Под корреспонденцией будет оставлена одна подпись тчк Ортенберг тчк".
      И материал действительно опубликовали за подписью одного Симонова. Я не возражал. Но вечером получил телеграмму уже от Константина:
      "Возмущен самоуправством редакции тчк Сообщил об этом Ортенбергу просил извиниться перед тобой тчк. Будь здоров твой Костя тчк".
      Позднее и в самом деле пришла извинительная телеграмма от редактора.
      Вот таким был он, Константин Михайлович Симонов.
      И еще одна неожиданность: получил письмо от Федора Степановича Петрякова. Да, да, от того самого старшины Петрякова, с которым меня свела судьба на разбитом шоссе Тула - Москва еще в конце октября 1941 года. И вот теперь...
      "Несколько месяцев пробыл в артиллерийском училище, - писал Федор. - Когда направляли туда, то и сам не очень-то верил, что из меня будет толк. ан нет, ошибся. Очень доволен учебой и самим училищем. Это одно из старейших и знаменитых ленинградских военных заведений с хорошими традициями и высочайшей культурой.
      Народ учился со мной больше всего фронтовой, а значит, и хороший. Занимались по 14 часов в сутки. Сейчас учеба подходит к концу, мы уже примерили командирскую форму. На днях меня вызвали к начальнику училища. Пришел, а в его кабинете... моя жена, Нюра! Увидела меня, еле успела сказать: "Федя!" - и раз на пол пластом. Мы с генералом ее водой, потом нашатырным спиртом отхаживали. Встала она, бледная, худая, и снова едва не упала. Генерал шепнул мне: "Это у нее, похоже, от голода".
      И точно. Потом она рассказала мне, как они там, в тылу, живут. Производят хлеб, и мясо, и молоко, и овощи разные. Но сами себе во всем отказывают. Многие кол- хозяйки даже со своих личных хозяйств все отдают в фонд Победы! Вот они какие, наши люди!..
      Да, в Саратове, прямо на заводе, на своем рабочем месте, умер мой младший брат. Скоротечная чахотка. А за год до этого умерла его жена. Двух их дочек-сироток Нюра у себя приютила...
      Вот такие-то мои новости, товарищ корреспондент. Сейчас рвусь на фронт. Ох, как же жестоко я буду мстить этим гадам! Ваш Ф. Петряков".
      Глянул на штемпель. Письмо искало меня долго. Значит, Федор Степанович снова на фронте. И уже не старшиной, а командиром огневого взвода или даже батареи. "Что ж, твое желание мести священно, Федор! Громи врага беспощадно! А там, глядишь, и встретимся в поверженном Берлине. Туда нам обязательно нужно дойти. Во что бы то ни стало!"
      Таков был мой мысленный ответ другу.
      Глава четвертая. Начальник политотдела
      Красноармеец Иван Сурин - родом из небольшого волжского села, что находится неподалеку от города Камышин. В войну вступил у Житомира в июле 1941 года, когда ему только что исполнилось девятнадцать лет. Был вторым номером в расчете станкового пулемета. В первом же бою получил ранение в левое плечо, но остался в строю, за что был награжден медалью "За отвагу". При отходе частей Красной Армии за Днепр находился в числе тех, кто обеспечивал переправу через реку главных сил. Здесь ему пришлось быть и сапером, и санитаром, даже некоторое время командовать группой бойцов, числом более взвода.
      Встретил я его еще осенью 1942 года под Моздоком, в одной из частей гвардейского стрелкового корпуса генерала И. П. Рослого. Сюда он попал с пополнением, отлежавшись в госпитале уже после третьего ранения.
      Мы сидели с Суриным под скалой и неспешно разговаривали. Собственно, спешить было и некуда: уже третьи сутки как батальон, где служил этот боец, вывели в резерв командира корпуса.
      Иван был загорелым, с россыпью веснушек на носу. Светлые волосы зачесаны назад. Говорил он охотно, совершенно не смущаясь тем, что я делал записи в своем блокноте. Считал это, наверное, в порядке вещей - ведь меня свел с ним сам комиссар батальона...
      - А орден Красной Звезды за что получили? - задал я ему очередной вопрос.
      - Ну-у, это долгая история...
      - И все-таки рассказали бы...
      Сурин помолчал.
      - Случилось это, значит, в июле, еще на Украине. Часть наша после тяжелых боев с превосходящими силами противника вынуждена была вновь отойти. Как сейчас помню, заняли новую оборону у небольшой речушки. За ней по всем приметам располагалась какая-то железнодорожная станция - до нас даже доносились гудки паровозов.
      Темнело. Подошли кухни - их бойцы всегда ждут с нетерпением. Сытно подзаправились, а настроение все равно не поднялось. Тяжело было на сердце, очень тяжело! Ведь враг шел и шел вперед, а мы пятились, отходили, оставляли фашистам все новые города и села, наших людей, наши богатства...
      На небе уже высыпали звезды. На Украине они крупнее, чем у нас на Волге, и даже ярче здешних, кавказских. Тут бы поспать, да не спится...
      Вдруг слышу впереди чей-то незнакомый голос:
      - Военный совет фронта просит продержаться на этом рубеже еще только сутки. Понимаете, одни сутки...
      - Потише, товарищ бригадный комиссар. - Это уже голос нашего полковника. Кругом ведь уши...
      - Чьи уши? Кругом свои. А от своих и скрывать нечего. Вместе с вами, с другими командирами и пройдем по батальонам, ротам, скажем народу всю правду.
      - Может, соберем сначала коммунистов?
      - У нас на выборочные сборы времени нет. Кстати, много у вас коммунистов осталось?
      - Небогато. В боях ведь они не жалеют себя...
      - Тем более надо идти прямо к красноармейцам. Они, уверен, поймут нас...
      Короче говоря, через какое-то время этот бригадный комиссар и командир полка подошли к нашей роте. Полковник сказал:
      - С вами, товарищи бойцы, хочет поговорить заместитель начальника политуправления Южного фронта бригадный комиссар Брежнев Леонид Ильич...
      - Товарищи, - обратился к нам бригадный комиссар, - на станции, которая за рекой, скопилось несколько эвакогоспиталей с сотнями раненых, Там же тысячи уходящих от врага беженцев.