На следующий день утром враг действительно пошел в наступление. И случилось так, что примерно через час тяжелейшего боя в 3-й батарее уцелело лишь одно орудие, а из расчетов - лишь красноармейцы Дыскин и Гусев. А на них, лязгая гусеницами, наползают двадцать фашистских танков. По десять стальных чудовищ на каждого!
      В подобной ситуации, казалось бы, решение должно быть одно - спасаться. Но это решение не для советских бойцов! И они дают друг другу клятву умереть, но не покрыть себя позором бегства с поля боя. Дыскин тут же взял на себя обязанности командира и наводчика орудия" Гусев стал подносить снаряды...
      Выстрел! Загорелся один танк. Еще выстрел! Задымила другая машина. Но и враг обнаружил одинокое орудие, открыл по его позиции огонь из восемнадцати пушечных стволов...
      Гусев упал, подавая очередной снаряд. Дыскин подхватил его из рук погибшего товарища, дослал, долго прицеливался в третий танк. Тот был ближе всех к нему, шел зигзагами, всякий раз сбивая наводку. Но Дыскин попал-таки и в него! После выстрела Т-IV вздрогнул, задымил и тут же взорвался.
      Теперь уже Ефим Дыскин бросился сам за новым снарядом. И увидел подбегающего политрука Бочарова.
      - Живо к орудию! - закричал ему политрук.- Снаряды буду подносить я!
      Вернулся, снова припал к прицелу. И в ту же секунду остро обожгло спину. Ранен! Но до боли ли, когда на позицию накатывается четвертый танк?
      Этот выстрел Дыскин почему-то не расслышал. Но танк застыл на месте, задымил. И снова адская боль пониже, уже в пояснице. Новое ранение! А перед ним - еще один танк, пятый. И Дыскин бьет по нему почти в упор. И снова удачно.
      Боль в бедре (это уже третье ранение!) на мгновение мутит сознание. Но только на мгновение. Дыскин успевает сделать еще два точных выстрела, когда рядом с коротким вскриком падает замертво на землю политрук Бочаров. Ему и хочется броситься к политруку, но восьмой танк - вот он, рядом... И тогда Дыскин, шатаясь, бежит за снарядом, последним усилием воли досылает его в орудие, успевает сделать выстрел и, теряя сознание . от четвертого ранения, валится на станину, все же подметив: попал!
      Материал, о Ефиме Дыскине и его удивительном подвиге мы писали вместе с генералом В. И. Казаковым.
      Читатель вправе поинтересоваться дальнейшей судьбой героя. Она у него не совсем обычная. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 апреля 1942 года Ефиму Анатольевичу Дыскину было присвоено звание Героя Советского Союза. Но... посмертно. А Ефим Анатольевич всем смертям назло выжил и даже в 1944 году поступил в Военно-медицинскую академию, которую успешно закончил. Уже в звании полковника медицинской службы стал профессором Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова, защитил докторскую диссертацию.
      * * *
      Где-то в полдень 25 ноября, после долгих странствий по проселочным дорогам, наша машина выехала наконец на Каширское шоссе. Прибавили скорость, начали обгонять тяжело шагавшую пехоту, кавалерийские эскадроны, колонны танков, артиллерийские дивизионы.
      Через несколько километров показались высокие дома и трубы какого-то завода.
      - Ступино,- объявил шофер.
      За городом шоссе, поныряв на спусках и подъемах, вскоре уперлось в мост через Оку. На высоком правом берегу реки стояла Кашира. Она манила нас, как место, где мы могли найти более или менее устойчивую связь с Москвой хотя бы на полтора-два часа, чтобы передать материалы о боях в районе станции Ревякино.
      Перед мостом решили размять затекшие ноги. Вылезли из машины. Было холодно, дул сильный ветер. Ока уже встала. Только в одном месте, ближе к середине реки, темнела парящая полынья.
      - Что такое? Посмотрите! - вдруг с тревогой воскликнул Олег Кнорринг, показывая в сторону Каширы. Я взглянул на город. Над ним вспыхивали в небе черно-белые барашки шрапнели. Да, да, именно шрапнели, а не разрывов зенитных снарядов. Откуда над Каширой шрапнель? Неужели там уже фашисты? Да нет, не может быть! И все же...
      Да, враг всеми силами пытался осуществить свой дьявольский план по окружению и последующему уничтожению Москвы. Его дивизии рвались к Химкам, подошли к Лобне, обстреливали Серпухов, перерезали железную и шоссейную дороги на Тулу, заняли Сталиногорск, Венев. А вот теперь появились и у Каширы...
      В городе мы, естественно, застали обстановку некоторой нервозности. Ведь враг же на пороге! Жители прятались от обстрела в подвалы, бомбоубежища, другие с детьми и самыми необходимыми пожитками торопились к мосту через Оку.
      Неподалеку от пожарной каланчи, что возвышалась в центре города, нам навстречу попался знакомый подполковник И. А. Семенов - представитель Генерального штаба при 50-й армии. Он тоже торопился и, назначив на вечер свидание в райкоме партии, побежал на телеграфную, к аппарату Бодо. Ему нужно было срочно продиктовать телеграмму в Москву, в Генеральный штаб.,
      Мы тоже поначалу двинулись за ним, но вовремя поняли: сейчас не та обстановка, чтобы занимать канал связи для передачи наших корреспонденции.
      Враг тем временем продолжал обстрел города. Несколько фашистских танков пытались даже ворваться на улицы Каширы, но, встретив дружный отпор зенитного дивизиона, отошли к деревне Пятница.
      Как позднее покажут пленные из 3-й танковой дивизии, Гудериан отложил общий штурм Каширы на 26 ноября, так как ожидал подхода подкреплений. Наше командование и Ставка тоже делали все от них зависящее, чтобы отстоять город. Так, вечером 25 ноября в кабинете первого секретаря Каширского райкома партии раздался звонок из Москвы. Звонил И. В. Сталин. Попросил проинформировать его об обстановке в городе и как можно скорее пригласить к телефону генерала П. А. Белова, командира кавалерийского корпуса, части которого как раз подходили к Оке.
      Секретарь райкома пообещал сейчас же послать за генералом.
      - Сколько времени вам понадобится на эти поиски? - поинтересовался Сталин.
      - Двадцать - двадцать пять минут.
      В тот момент, когда в Каширу звонил И. В. Сталин, одна из дивизий корпуса, под командованием генерал-майора В. Н. Баранова, уже начала форсирование Оки. Вместе с комдивом переправой этого соединения руководил и генерал П. А. Белов. Тут-то его и нашел нарочный из райкома партии.
      Ровно через 25 минут вновь позвонил Верховный Главнокомандующий. Генерал взял трубку, внимательно выслушал и отчеканил:
      - Есть, товарищ Сталин, удержать любыми средствами Каширу!
      В ночь на 26 ноября кавалеристы генерала П. А. Белова вместе с подошедшими танкистами полковника А. Л. Гетмана перекрыли врагу путь к Кашире. Днем они отбили все его атаки. Тем временем сюда же стянулась и 173-я стрелковая дивизия, а также 15-й гвардейский минометный полк. И утром 27 ноября вся эта группа войск, которую возглавил генерал П. А. Белов, нанесла но частям и соединениям Гудериана такой сильный удар, что гитлеровцы вынуждены были отступить на 10-15 километров в сторону Мордвеса.
      По свежим следам боев мы побывали в деревне Пятница, недавно отбитой у врага. Ее улицы, близлежащие поля и овраги сплошь забиты побитой, а то и просто брошенной фашистами техникой. Танки, орудия, грузовики и легковые автомашины, конные повозки, штабеля снарядов и мин, неубранные трупы солдат и офицеров - все это свидетельствовало как о накале боя, так и о поспешном отступлении, а точнее - просто бегстве фашистов из нее.
      В единственном уцелевшем доме деревни генерал П. А. Белов допрашивал взятого в плен гитлеровского офицера.
      - Нашей ближайшей целью было форсирование Оки и захват на том берегу плацдарма, с которого нам предстоял марш к Москве,- торопливо говорил пленный.- Но зенитки, поставленные на прямую наводку, не дали нам войти в Каширу. А затем последовал этот ужасный контрудар ваших танков и казаков. Их появление было столь неожиданным, что наши штабы и командиры растерялись, не сумели организовать должного сопротивления. Потери наши велики... Генералу Гудериану, наверно, теперь надо думать не о Москве, а о спасении собственного лица...
      И верно: Гудериан, вопреки истеричным приказам и требованиям Гитлера, 30 ноября отдал своим войскам распоряжение о переходе к обороне.
      * * *
      По заведенному с первых дней обороны Тулы правилу вечерами, а иногда даже и по ночам в штаб 50-й армии приглашались корреспонденты центральных газет. Чаще всего с нами здесь беседовали начальник штаба полковник Н. Е. Аргунов, член Военного совета армии бригадный комиссар К. Л. Сорокин или комиссар штаба батальонный комиссар А. Г. Нарышкин. Они рассказывали о событиях дня, называли особо отличившиеся в боях части и подразделения, и эти их сообщения ложились затем в основу оперативных корреспонденции, появляющихся уже наутро, на страницах "Правды", "Известий", "Красной звезды", "Комсомольской правды".
      А 13 декабря нас предупредили, что эта своеобразная пресс-конференция в штабе состоится не вечером и не ночью, а в 16 часов.
      Корреспонденты прибыли в штаб почти одновременно. Николай Ильинский, бывший редактор тульской областной газеты "Коммунар", представлял "Правду". "Известия" имели в Туле двух своих представителей, двух неразлучных друзей Валентина Антонова и Александра Булгакова. Корреспондентом ТАСС являлся Герман Крылов. От "Красной звезды" здесь постоянно находились автор этих строк и фотокорреспондент Олег Кнорринг. Правда, в разное время в Туле бывали Николай Денисов и Зигмунд Хирен, но сейчас они работали на других участках фронта.
      Ровно в 16.00 к нам вышел полковник Н. Е. Аргунов. Пригласил:
      - Проходите, товарищи, прошу...
      В небольшом кабинете начальника штаба нас уже ожидали командующий 50-й армией генерал-лейтенант И. В. Болдин (сменивший 20 ноября генерала А. Н. Ермакова), члены Военного совета бригадный комиссар К. Л. Сорокин и первый секретарь Тульского обкома партии, председатель городского комитета обороны В. Г. Жаворонков.
      Я видел всех этих людей в разные периоды обороны Тулы. Видел очень встревоженными, расстроенными, усталыми, хмурыми, сердитыми. Но никогда не видел подавленными. Вера в силы нашей армии, в героический тульский рабочий класс никогда не покидала их, и ни один из них ни на минуту не предавался панике.
      - Выстоим!
      - Врагу в Туле не бывать! - говорили они войскам, заверяли Москву, говорили и нам.
      Сейчас на их лицах тоже лежали следы усталости, невероятного напряжения. И все-таки это были другие люди. У них потеплели взгляды. Другими были голоса. Даже рукопожатия стали крепче. Еще бы! Ведь рабочая Тула не только выстояла, но и сама перешла в наступление!
      - Перед частями армии поставлена задача спасти Ясную Поляну, - заговорил между тем Иван Васильевич Болдин.- Только что звонил маршал Шапошников. Сказал, что судьба Ясной Поляны очень тревожит Верховного Главнокомандующего. Звонил и генерал армии Жуков... Нами отданы соответствующие приказы. На Ясную Поляну пойдут подразделения из соединений генералов Трубникова и Фоканова. Им будут приданы танки полковника Ющука и бронепоезд. Фронт выделил и дополнительные силы авиации...
      - Короче говоря, товарищи,- вступает в разговор бригадный комиссар К. Л. Сорокин, - ваше место сейчас в частях генерала Трубникова. Полковник Аргунов доведет до вас, где искать Трубникова. Думаю, о политическом значении освобождения Ясной Поляны говорить нет необходимости...
      - И о патриотическом значении. Даже мировом, - добавляет В. Г. Жаворонков.
      Уже темнело, когда мы, нанеся на карты место расположения частей генерала К. П. Трубникова, выехали к Косой Горе. Было морозно. Снег, выпавший накануне, немного подровнял шоссе, но ехать все равно трудно: то и дело попадаются воронки от снарядов и авиабомб.
      Косая Гора совсем недавно была отбита у врага. Все вокруг еще черно от огня и порохового дыма. Выпавший снег только припорошил, но не стер следы ожесточенных боев. Тут и там темнеют остовы сгоревших фашистских танков. Беспомощно стоят брошенные гитлеровцами крупнокалиберные орудия, из которых они еще три дня назад обстреливали Тулу...
      За Косой Горой машины пришлось остановить и дальше идти пешком. Из лесу нам навстречу три красноармейца, одетые в овчинные полушубки, вели группу пленных фашистов.
      - Взяты в соседней деревне, - сказал старший конвоир. - Так увлеклись грабежом, что и не заметили, как оказались в плену.
      Вспомнились строки из "Войны и мира": "Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны".
      Вот и эти из той же породы.
      * * *
      В штабе дивизии генерала К. П. Трубникова не оказалось. В сопровождении офицера связи пошли в полк, батальоны которого должны были с утра атаковать врага в Ясной Поляне.
      В полку только что закончился митинг. На нем выступил сам комдив. Он говорил о Толстом, о его значении для русской и мировой культуры, о Ясной Поляне, зачитал декрет ВЦИК от 10 июня 1921 года, который объявлял дом-усадьбу и яснополянские земли государственным заповедником.
      Сейчас Кузьма Петрович Трубников беседовал с группой разведчиков.
      - Вы, можно сказать, превращаетесь в пожарную команду, - говорил он. Двигаться надо вдоль речки Воронки прямо на усадьбу. Чует мое сердце, зажгут ее, сволочи...
      Утром батальоны полка пошли в атаку. Орудийные залпы, треск пулеметных и автоматных очередей слились в один сплошной гул. По глубокому снегу двигались танки, стрелковые цепи, непосредственно в которых, не отставая, артиллерийские расчеты толкали свои орудия. Со стороны железной дороги залпами бил по врагу бронепоезд.
      Напор наших батальонов был настолько стремительным, что фашисты из вражеской дивизии "Оленья голова" вскоре не выдержали и, огрызаясь огнем, подчас даже переходя в контратаки, стали отступать к Щекину.
      На поле боя дымными кострами пылали подожженные нашими артиллеристами немецкие танки. Но дым стоял не только над полем боя. Его черные столбы поднимались и над деревней. Горела яснополянская школа, больница, догорали дома. Дым валил и из двухэтажного дома Л. Н. Толстого. Дорога в усадьбу загромождена разбитой фашистской техникой. На ее обочинах стоят мертвые, тоже обгоревшие деревья.
      Ворота в усадьбу взорваны. Тянет гарью.
      Да, здесь жил и творил один из величайших гениев мира. Каждый вершок этой земли, каждое здешнее дерево, любая постройка, каждая вещь связаны с дорогим для нас именем. И все это хранилось нашим народом с трепетной любовью. А вот теперь...
      Вспомнился октябрь 1941 года. Тогда, возвращаясь с Брянского фронта в Москву, мы завернули в Ясную Поляну. Здесь еще продолжались экскурсии, но тень войны зримо дотягивалась и сюда. Помню встревоженные лица Софьи Андреевны Толстой-Есениной, хранителя дома-музея Сергея Ивановича Щеголева, научного сотрудника Марии Ивановны Щеголевой, других служащих...
      Мы спросили тогда Сергея Ивановича Щеголева, с которым были знакомы, отчего у них печальные лица.
      - Так ведь эвакуация же, - ответил он.- Получили правительственное распоряжение немедленно вывезти все самое ценное и важное...
      Но все бесценные реликвии, к сожалению, вывезти не удалось. Да и как увезти, например, громоздкие старинные буфеты, книжные шкафы, музыкальные инструменты, оконные рамы, ветхие диваны и стулья?
      И вот теперь, уже в декабре, мы снова в Ясной Поляне... Встретили того самого Сергея Ивановича Щеголева. Оказалось, что тогда, в октябре, он не успел выехать из Ясной Поляны и все дни вражеской оккупации провел здесь. С болью в голосе он рассказывает:
      - Тридцатого октября, после бомбежки и обстрела усадьбы, к нам пришли трое гитлеровских офицеров. Надменные и нахальные, с жестами и тоном повелителей, завоевателей, хозяев. Не обнажив даже голов и не счистив грязи с сапог, пошли по комнатам. Сдирали со стен фотографии, опрокидывали стулья. В ответ на наши протесты злорадно скалили зубы.
      Потом пришли другие. Заявили, что в бытовом музее отныне будет казарма для солдат, а в литературном - госпиталь. Мы снова выразили протест, заявив, что в Ясной Поляне есть ведь здание больницы, оно более пригодно для госпиталя. Но фашисты были непреклонны. Прислали к нам целую команду солдат. Те начали стаскивать одни вещи в подвальные помещения, а другие вообще выкидывать на улицу... В знаменитой комнате под сводами, где писалась "Война и мир", была оборудована курилка... Офицеры бесцеремонно воровали вещи и ценности... Была осквернена могила великого писателя. Рядом с ней гитлеровцы захоронили сотни своих солдат и офицеров. И в заключение - вот этот пожар... Вчера три фашистских офицера облили бензином библиотеку, спальню Льва Николаевича, спальню его жены, а рано утром команда солдат подожгла дом...
      Мария Ивановна Щеголева в свою очередь поведала:
      - В фашистах я увидела настоящих варваров. Представьте себе, ни один из них не слышал даже имени Толстого! Они убивали людей, трех человек повесили. Все население и наши служащие ограблены. А эти пожары - вандализм! На дворе ведь было много дров. Но что им дрова? Бросали в костры двери, оконные рамы, половые доски... И везде плевали, гадили. Для них нет ничего святого и чистого!
      Сторож И. В. Егоров:
      - У меня такое впечатление, что, окажись здесь и будь жив Лев Николаевич, фашисты обидели бы и его. Ей-ей - обидели бы! Посмотрите, что наделали представители этой "культурной" нации. Все поломано, выдрано, загажено. Хуже свиней!..
      Ученик Павлик Комаровский:
      - Я слышал, как немецкий доктор Шварц сказал Сергею Ивановичу Щеголеву: "Мы сожжем все, что связано с именем вашего Толстого..."
      Остается добавить, что с пожаром героически боролись С. И. Щеголев, М. И. Щеголева, М. Н. Маркина, сторожа И. В. Егоров, Д. С. Фоканов, В. С. Филатова и другие. И они спасли то, что еще можно было спасти.
      * * *
      Подошло время возвращения в Тулу. Надо было передать в Москву обо всем увиденном и услышанном в Ясной Поляне.
      С тяжелым чувством обошли мы еще раз разгромленные комнаты музея, постояли у могилы Льва Николаевича. Толстой и фашисты... Эти два слова никак не хотели соседствовать даже-в сознании.
      У руин школы увидели генерала И. В. Болдина, бригадного комиссара К. Л. Сорокина, секретаря обкома партии В. Г. Жаворонкова. Подошли к ним. С юга, со стороны Щекино, все еще доносилась канонада. По врагу била советская артиллерия. Красная Армия продолжала освобождение советской земли от врага...
      В Туле нас ждала неудача. Связи с Москвой не было. Решили ехать в Серпухов. Ночью с трудом достучались в дверь горкома партии. И сразу - к телефону.
      - Москва есть?
      - Москва на повреждении.
      - Что есть?
      - Есть Рязань...
      И опять не повезло. Рязань уже несколько часов не имела связи с Москвой. Но была связь с Куйбышевом. Берем Куйбышев. Ответ леденит:
      - Москва на повреждении.
      - С кем имеете связь?
      - С Казанью.
      - Срочно Казань.
      И вот наконец родной голос стенографистки Музы Николаевны.
      - Муза Николаевна, поклон из Ясной Поляны. Буду передавать шесть страниц.
      Моя корреспонденция, переданная в "Красную звезду" в ночь на 15 декабря, называлась "Что увидели наши войска в Ясной Поляне".
      Диктую, тороплюсь. Ведь за мной в очереди Николай Ильинский, Антонов, Булгаков... И вдруг слышу в трубке рассерженный голос Давида Иосифовича Ортенберга, нашего главного редактора:
      - Трояновский! Как вы оказались в Казани?!
      Пришлось объяснить, что я вовсе и не в Казани, а просто передаю материал по эдакой невероятной дуге связи...
      17 декабря к нам в Тулу приехал Константин Симонов. Спросил меня, скоро ли войска 50-й армии освободят Калугу. Я разочаровал его, показав на своей карте приблизительное очертание фронта.
      Вместе направились в штаб армии.
      Генерал-лейтенант И. В. Болдин как-то заметил, что из фронтовых писателей и корреспондентов ему больше по душе Константин Симонов. Командарму, в частности, очень нравилась поэзия Константина Михайловича - энергичная, глубокая, человечная, патриотическая. Все стихи поэта, опубликованные в дни войны, затрагивают сердце и будят у воинов самые высокие чувства.
      Выделялись и его корреспонденции, очерки. Они так же правдивы, высокохудожественны, интересны...
      Поэтому и неудивительно, что, услышав о прибытии К. М. Симонова, генерал первым вышел из комнаты и тепло поприветствовал нашего товарища.
      Без паузы начался разговор о поражении фашистских армий под Москвой, о героической обороне Тулы, о ближайших задачах войск 50-й армии.
      - Калуга конечно же входит в планы армии, - сказал И. В. Болдин, отвечая на вопрос Симонова. - Но пока наше продвижение к этому городу встречает довольно сильное противодействие со стороны врага...
      Худой и какой-то даже угловатый от этой худобы, очень усталый, К. М. Симонов, время от времени дотрагиваясь до своих крохотных усов, был весь внимание. Он обладал отличной памятью, поэтому никогда не делал записей, откладывая это на более позднее, когда останется один, время.
      Симонов пробыл в 50-й армии несколько дней. Ездил вместе с фотокорреспондентом Кноррингом в только что освобожденные города Плавск и Одоев. И все время пытался пробиться к Калуге. Поехали в машине - помешала пурга. Вызвал из Москвы редакционный самолет У-2. Дважды летал в направлении Калуги, но оба раза непогода закрывала самолету путь. В довершение всего Константин Михайлович заболел и, уезжая в Москву, полушутя-полусерьезно сказал мне:
      - Калугу оставляю тебе...
      Итак, Тульская область уже полностью освобождена от немецко-фашистских захватчиков. Танковые дивизии Гудериана потерпели здесь сокрушительное поражение.
      Тула, конечно, не стала еще тыловым городом, но огненный вал войны все дальше откатывался от ее стен.
      На очередной встрече с журналистами центральных газет первый секретарь обкома партии В. Г. Жаворонков привел интересные цифры, характеризующие вклад рабочей Тулы в разгром врага на этом участке фронта. На заводах города в трудные дни боев было отремонтировано 66 танков, 70 артиллерийских орудий, сотни пулеметов, немало автомашин. Выпускались минометы, собирались тысячи винтовок и автоматов. И все это делалось руками женщин, пенсионеров, мальчишек-ремесленников. Причем на самом примитивном оборудовании, так как основные станки и машины были с заводов заблаговременно эвакуированы.
      В. Г. Жаворонков от имени обкома партии и городского комитета обороны поблагодарил корреспондентов за сотрудничество, попросил не забывать Тулу.
      - Я знаю, - сказал он, - что вы пойдете вперед вместе с армией. Но время от времени пишите о тех, кто помогает нашим воинам ковать грядущую Победу.
      * * *
      Еле разыскали в калужских лесах небольшое село Еловка. Тут в чудом уцелевшей школе и построенных рядом с ней блиндажах разместилась оперативная группа штаба 50-й армии.
      Наши машины остановили километра за полтора от Еловки и предложили нам дальше идти пешком. И это было правильно. Нельзя подсказывать вражеским воздушным разведчикам, что здесь обосновался штаб крупного соединения.
      Вместе со мной к командующему армией генерал-лейтенанту И. В. Болдину зашли фотокорреспонденты "Правды", "Известий" и "Красной звезды" Михаил Калашников, Самарий Гурарий и Виктор Темин. Надо было договориться о выделении нам самолета, который бы доставлял в названные редакции корреспонденции и снимки из Калуги.
      Выслушав нашу просьбу, Болдин рассмеялся.
      - Это, товарищи, называется делить шкуру неубитого медведя. В Калуге-то еще сидят фашисты!.. Ну и нетерпеливый же народ, эти корреспонденты! обратился он уже к Н. Е. Аргунову. - Обязательно хотят опередить события.
      У командующего было хорошее настроение, и из этого можно было сделать вывод, что наши дела под Калугой идут неплохо.
      - Самолет будет, - пообещал И. В. Болдин, подходя к столу. - Предоставляю в ваше распоряжение и телефон ВЧ, и вообще весь узел связи. Остается самое маленькое - взять город...
      И он опять рассмеялся. Потом подозвал нас к карте и показал населенный пункт, где корреспондентов будет ждать штабной самолет.
      - Но в самолете только одно свободное место, - предупредил генерал. - Так что прошу заранее договориться, кто из вас его займет.
      После этого командарм коротко рассказал о боях, которые ведут части и соединения армии на подступах к Калуге и в самом городе.
      Эти бои начались девять дней назад. Была создана подвижная группа, в которую вошли 134-я стрелковая дивизия, тульский рабочий полк, отдельный танковый батальон и две батареи гвардейских минометов. Руководство ударными войсками поручили заместителю командующего армией генералу В. С. Попову.
      Преодолевая зимнее бездорожье и обходя наиболее крупные населенные пункты, группа генерала В. С. Попова 21 декабря подошла к Калуге, внезапной атакой овладела понтонным мостом через Оку и ворвалась в город.
      Враг на первых порах было дрогнул. Однако через день фашисты подтянули к Калуге свою 20-ю танковую дивизию, несколько других частей и подразделений. Против советских войск были брошены крупные силы авиации.
      Но и командование Западного фронта, и штаб 50-й армии предвидели, что в Калуге фашисты будут сопротивляться с особым ожесточением. Поэтому на город еще загодя были нацелены и дивизии соседней, 49-й армии.
      - Бои идут тяжелые, - заключил И. В. Болдин. - Но мы уверены, что враг будет выбит из Калуги!
      Мы поняли, что беседа на этом закончилась, и, поблагодарив командующего за информацию, направились к выходу. И тут командарм попросил меня задержаться.
      - Я только что получил телеграмму из вашей редакции, - сказал И. В. Болдин. - Просят написать статью об освобождении Калуги. Но мы на Военном совете посоветовались и решили, что на сей раз лучше выступить Николаю Емельяновичу Аргунову. Ведь вы меня печатали совсем недавно, и вновь выступать со статьей мне просто неловко...
      Вошел адъютант и подал командарму телеграмму. И. В. Болдин бегло прочитал ее и протянул мне.
      "24 декабря в Ставке получены сведения, - сообщал штаб фронта,- что калужским войскам противника отдан решительный приказ упорно сопротивляться и не сдавать Калугу. Верховное Главнокомандование предупреждает о необходимости особой бдительности с вашей стороны. Нужно более энергично бить противника в Калуге, беспощадно уничтожать его, не допускать никакой уступки и не отдавать врагу ни одного квартала. Наоборот, нужно приложить все усилия, чтобы разгромить противника в Калуге".
      - Я еду к Попову,- сказал Болдин вошедшему Аргунову. - А вас вместе с корреспондентом попрошу подумать о статье...
      * * *
      Калуга освобождена!
      По-моему, каждый советский человек, вступая на улицы только что отбитого у гитлеровцев города, испытывает одновременно двоякое чувство. Он радуется, что вот еще одна частица родной земли очищена от фашистской нечисти и возвращена Родине. Вместе с тем следы страшных разрушений - развалины дымящихся домов, руины целых улиц, горе тысяч людей терзают душу, угнетают...
      Я знал еще довоенную Калугу - на удивление уютную, чистую. Помнится, часами любовался заокскими далями, восхищался парком на берегу, обилием садов и цветников. А вот то, что предстало моему взору ранним утром 30 декабря 1941 года, долго не доходило до сознания. Мы поднимались со стороны Оки в гору по улице, на которой не осталось ни одного целого дома. Вместо окон на нас глазели мертвые, черные дыры. Стояла гробовая тишина. Догорали знаменитые торговые ряды. Лежал в развалинах городской театр. На дверях аптеки висели обрывки последнего приказа фашистского коменданта Калуги: "В город прорвались большевистские диверсанты... За сочувствие им - расстрел... За помощь - казнь через повешение. Кто зажжет вечером свет в квартире.- расстрел. Кто выйдет на улицу - расстрел..."
      Вот каким языком говорили гитлеровцы с советскими людьми.
      На снегу лежит убитая девочка лет четырех. Чем помешала она фашистскому солдату? Чем угрожала гитлеровской армии?..
      Улица Луначарского, 131. Дом гражданки Полосковой. Вернее, остатки дома закопченные стены, печная труба. И рядом - пять трупов. Расстреляны старики Полосковы, двое их дочерей, грудной ребенок старшей дочери...
      А вот здание, где размещалось гестапо. Во дворе его тоже трупы, трупы... Наших, советских людей. У многих выколоты глаза, отрезаны уши, носы. Сколько же надо иметь звериной злобы, какое нечеловеческое хладнокровие, чтобы вот так надругаться над людьми!
      Подвалы здания затоплены. Там были гестаповские застенки...
      Идем к вокзалу. Площадь перед ним забита легковыми и транспортными машинами. Каких только марок тут нет - "опели", "мерседесы", "татры", "рено", "фиаты", "форды"! Видно, что вся Европа работает на гитлеровский вермахт. Но это им уже не помогает. И не поможет!
      На железнодорожных путях - несколько составов о новогодними подарками из Германии. Но из Германии ли? Советский комендант показывает нам то, что прислано гитлеровскому воинству из Берлина и Гамбурга, Дрездена и Мюнхена, Нюрнберга и Бремена. Французское шампанское. Польская шинка. Голландские сардины. Бельгийский шоколад. Югославский чернослив. Венгерские яблоки. Норвежская сельдь. Датский сыр...
      Награбили!
      На перроне и воинской площадке - в несколько рядов орудия, танки, бронетранспортеры. Очередь на погрузку, надо полагать. Но погрузка не состоялась: фашисты бежали, спасая свою шкуру и бросая оружие...
      Материала для статей сколько угодно.
      Спешим в штаб армии. На узле связи все к нашим услугам. Генерал И. В. Болдин приказал корреспонденции из Калуги передавать сразу же вслед за оперативными сводками.
      Но вот беда с фотокорреспондентами. Стоят у самолета и спорят, кто из них должен лететь в Москву. Темин не доверяет Гурарию, Гурарий - Темину. Миша Калашников стоит в стороне и с укоризной смотрит на товарищей. Ему лететь нельзя: температура подскочила чуть ли не до 40 градусов.
      В шутку говорю спорщикам:
      - А вы садитесь в кабину вдвоем.
      Темин и Гурарий принимают эту мою шутку всерьез. Упрашивают летчика. И тот после недолгого колебания соглашается.
      Подходит Николай Ильинский. Он только что разговаривал по ВЧ со своим главным редактором П. Н. Поспеловым.