А затем война и беспрерывные бомбежки столицы сорвали продолжение задуманной работы.
      И вот в музей пришли немцы. И кто пришел? Люди, с которыми он, профессор Лоренц, не раз встречался на международных конгрессах и форумах, которые приезжали к нему в Варшаву и искренне восторгались богатством местных коллекций. Теперь же это были совсем другие люди. Надменные, наглые, жадные. Задавали профессору, вроде бы даже не узнавая его, одни и те же вопросы:
      - Где картины Рембрандта?
      - Где Рубенс?
      - Где королевские коллекции фарфора?
      Да, все знали, все заранее наметили для себя, составили точные списки наиболее ценных произведений.
      Но и профессор Лоренц был уже готов к такому повороту событий. Он показывал гитлеровцам, которых когда-то считал коллегами, официальные документы об отправке всех этих экспонатов в Лондон. Причем еще якобы задолго до войны.
      Ему, естественно, не поверили. Стали угрожать расправой. Лоренц ответил на это голодовкой...
      Оккупационным комиссаром музея был назначен немец доктор Альфред Шеленберг. По оценке Лоренца - сволочь из сволочей. Между ними сразу же началась бескомпромиссная борьба. Ибо этот фашист с ученой степенью открыто грабил музей, делал из оставшихся еще фондов крупные изъятия. А профессор Лоренц старался спасти все, что еще можно было спасти. Разными способами, вплоть до использования мусорных повозок, польский патриот вывозил из музея ценные вещи.
      Пять с лишним лет продолжалась эта неравная борьба. Фашисты лишили Лоренца всех его помощников. Некоторых расстреляли, другие были отправлены в Освенцим и Майданек. Тоже на смерть...
      Несмотря на каждодневно грозившую ему опасность, профессор Лоренц сумел тайно составить полный перечень произведений искусства, которые были вывезены из музея гитлеровцами. Больше того, он узнал многие адреса, куда отправлялись эти ценности. И теперь говорил нам с уверенностью:
      - Если вы через год-два снова посетите мой музей, то увидите все наши богатства. Да, да, все! Даже то, что пока расхищено врагом. Я уверен, что к тому времени мы вернем в музей все до единой статуэтки, до единой фарфоровой чашечки.
      Распрощавшись с профессором, вышли на улицу. Неподалеку от музея увидели стоявшую колонну наших грузовиков. Интендантский майор с расстроенным лицом пожаловался нам:
      - Привезли муку и крупу для жителей Варшавы, а вот пункта разгрузки никак не найдем, заблудились. В этих развалинах не очень-то сориентируешься...
      Чем ближе к окраине, тем больше встречается людей. Все они радостные, возбужденные, разговорчивые. Машут нам самодельными флажками, кричат что-то приветливое, стараются пожать руки. А вот движется длинная вереница конных повозок, а то и просто людей с тележками. В Варшаву, а вернее, в то, что от нее осталось, спешила сама жизнь.
      * * *
      У костела на окраине небольшого старинного городка Лович стояло четыре "виллиса", машина с походной радиостанцией, броневик и транспортный "студебеккер". Около них размеренным шагом ходил часовой с автоматом.
      Обрадовались. Ведь почти всю дорогу от Магнушева мы с Капустянским тщетно искали хоть какой-нибудь штаб, чтоб проинформироваться в нем об обстановке, и вот теперь, кажется, нашли.
      Наш водитель Сергей Макаров резко затормозил. И тут же раздался голос часового:
      - Здесь остановка запрещена. Отгоните машину вот в тот переулочек...
      Повиновались. Выйдя из машины, направились к броневику. Там стоял капитан в черном кожаном реглане. Просмотрев наши документы, он спросил:
      - А кого вам, собственно, нужно?
      - Мы ищем штаб пятой ударной армии.
      - Пройдите во двор, увидите дверь налево. Там вам все объяснят...
      Перед указанной дверью стоял еще один часовой. С разрешения все того же капитана в реглане он пропустил нас.
      В большой прихожей за столом сидел и что-то писал незнакомый генерал-лейтенант. Мы представились ему.
      - Боков, член Военного совета пятой ударной армии,- назвал себя генерал, возвращая наши документы.- Чем могу быть полезен "Красной звезде"?
      - Хотелось хотя бы в общих чертах узнать последние данные о наступлении армии и получить рекомендации, в каких частях лучше всего побывать,- ответил я.
      Генерал Ф. Е. Боков взял с подоконника карту, развернул, пригласил нас взглянуть на нее.
      - Мы с вами находимся здесь. Один наш корпус вышел вот сюда, другой продвинулся еще дальше. А передовой отряд армии даже форсировал реку Бзура. Танкисты второй гвардейской армии подходят к польско-германской границе. А наши соседи - первая гвардейская танковая и восьмая гвардейская генерала Чуйкова - сегодня овладели городом Лодзь.
      В это время из двери справа вышел другой, высокий и улыбающийся генерал. Не дожидаясь, пока Боков скажет, кто мы такие, пожал нам руки.
      - Берзарин...
      Да, это был он, командующий 5-й ударной армией генерал-лейтенант Николай Эрастович Берзарин. Темные волосы зачесаны назад, на типично русском лице приветливая улыбка.
      - Хорошо, что добрались до нас,- сказал между тем командарм.- Наша армия на Первом Белорусском - новичок, и еще ни одна газета не посвятила нам ни строчки. А писать есть о чем. Темпы наступления - превосходные. Вчера соединения армии преодолели с боями около сорока километров. Все боевые графики опережаем. Думаю, что с такими темпами мы скоро сможем достигнуть и Одера...
      Генерал Ф. Е. Боков доложил командарму, что корреспонденты, дескать, просят совета, в каком бы соединении 5-й ударной побывать.
      - А поезжайте в любую дивизию,- ответил Н. Э. Берзарин.- Все наши соединения дерутся хорошо. И все же я посоветовал бы побывать первоначально в двух дивизиях - шестидесятой гвардейской и триста первой...
      Когда мы, поблагодарив генералов за беседу, собрались уже уходить, Берзарин сказал:
      - Прошу почаще приезжать в нашу армию. И ищите сразу меня или вот Федора Ефимовича. Думаю, что информация из первых рук оперативнее и интереснее...
      Мы заверили, что будем приезжать непременно.
      * * *
      301-ю стрелковую дивизию догнали за рекой Бзура. Ее комдив полковник В. С. Антонов уже знал, что к нему должны приехать корреспонденты "Красной звезды". Ему об этом сообщил, оказывается, командарм генерал Н. Э. Берзарин.
      Полковник молод, ему всего тридцать с небольшим. Но тем не менее он еще перед войной успел окончить Военную академию имени М. В. Фрунзе.
      Разговор поначалу как-то не вязался. Но вот В. С. Антонов поинтересовался, какую информацию мы хотели бы от него получить. Будем ли поднимать всю боевую историю дивизии или хватит сегодняшних дел? И узнав, что мы предпочитаем свежие факты, повеселел. Признался:
      - А я понял командующего так, будто вы хотите описать весь боевой путь дивизии. Ну где, думаю, мы найдем время на такие долгие разговоры? А то, что вы хотите, сделать легче легкого...
      - Рекомендую съездить в тысяча пятьдесят второй полк - самый геройский полк дивизии,- продолжил Антонов после секундной паузы.- Командует им подполковник Пешков. Мы сейчас во втором эшелоне корпуса, полки стоят компактно, так что можно увидеться и поговорить с любым бойцом и командиром.
      Сказав это, В. С. Антонов тут же вызвал к телефону подполковника А. И. Пешкова и сказал ему:
      - Слушай, Александр Иванович, к тебе едут представители "Красной звезды". Расскажи им о боях, которые вел полк, познакомь с людьми, особенно с теми, на кого мы с тобой оформили наградные листы... Если корреспонденты захотят у тебя переночевать - устрой как надо. Да, подожди-ка. Выставь на шоссе человека. Они едут на "виллисе", старший - подполковник Трояновский...
      Штаб 1052-го полка располагался в большом помещичьем доме. Подполковник А. И. Пешков занимал бывшую столовую - продолговатую комнату, соединенную дверями с другими помещениями здания.
      Когда мы вошли к командиру полка, то увидели, что у него сидят человек пятнадцать бойцов и командиров. Поздоровались. Начинающий полнеть подполковник Пешков засуетился, усадил нас, шепнул мне:
      - Специально к вашему приезду собрал. Герои из героев. О каждом можно книжку целую написать... Начал представлять находившихся в штабе:
      - Емельянов Василий Алексеевич, капитан, командир второго батальона...
      Встал чернявый молодой офицер с тремя орденами на груди.
      - Тышкевич Василий Антонович, капитан, командир стрелковой роты...
      Этот был покрепче, красивый молодец с забинтованной рукой.
      - Королев Герасим Григорьевич, лейтенант, командир взвода...
      Разговорились. Вначале о делах общих, ни к чему не обязывающих. Но нам-то нужен был материал для газеты, интересные и конкретные факты. Как повернуть разговор в желаемое русло?
      И подполковник А. И. Пешков, видимо, понял меня.
      - Товарищ Ворошилов,- обратился он к сержанту, сидящему направо от него,расскажите-ка корреспондентам, как ваш пулеметный расчет сорвал атаку вражеского батальона на Пилице.
      - Да обыкновенно, товарищ подполковник,- смутился от оказанного ему внимания сержант.- Как только они пошли, мы и решили не спешить, а дать им приблизиться. Чтоб, значит, наверняка. Ну, они идут, а мы ждем. Метров на сто подпустили. А затем - с рассеиванием по фронту... Сколько положили их, сказать затрудняюсь. Комбат потом подсчитал, что не меньше шестидесяти...
      - А каковы общие потери врага в том бою? - спросил я.
      Ответил капитан Емельянов:
      - До ста тридцати солдат и офицеров.
      - А ваши потери в батальоне?
      - Восемь убитых и четырнадцать раненых.
      - Вражеская пропаганда утверждает,- снова поняв, к чему я клоню, сказал подполковник Пешков,- будто германский солдат имеет большое превосходство над нашим, советским. Поэтому-то, дескать, это и позволяет ему одному побеждать в бою едва ли не пятерых русских. Что вы на это, товарищи, скажете?
      - Чепуха! - первым отозвался капитан Тышкевич.- Взять, к примеру, хотя бы мою роту. С того момента, как мы вступили в бои, потери роты составляют девять убитыми и двадцать два ранеными. А гитлеровцев накрошили далеко за сотню, да два десятка взяли в плен. Вот ведь какая арифметика получается.
      - Разрешите, товарищ подполковник? - подал голос старшина Приходько, командир артиллерийского расчета.
      - Пожалуйста, Иван Прокофьевич,- кивнул Пешков.
      - Я, товарищи, хочу вот про что сказать... Мой расчет только за пять дней боев уничтожил три орудия, четыре станковых пулемета, подбил два танка и бронетранспортер. Подсчет точный, это на глазах у нашей пехоты произошло:.. В расчете же - лишь двое раненых. Так на чьей же стороне превосходство?..
      Словом, разговор получился очень интересным. И главное, сам собой определил тему для будущей статьи - чей же солдат более стоек в бою, наш или германский?
      * * *
      Получил письмо от Федора Петрякова.
      "Извините за долгое молчание,- писал он.- Оно случилось не по моей вине, а ввиду неприятных обстоятельств. В общем, я снова был ранен. И на этот раз, пожалуй, посерьезнее всех других.
      Сам факт ранения, вернее, то, как оно произошло, до сих пор не дает мне покоя. Не физически, нет, физически я уже окреп. А морально. Точнее психологически...
      Чтобы вам было понятнее, расскажу об этом происшествии подробно. Там, на магнушевском плацдарме, бои, как вы должны знать, не утихали ни днем, ни ночью. Гитлеровцам очень хотелось столкнуть нас в Вислу. А нам был тут дорог и крайне необходим каждый вершок земли...
      Как-то мы взяли высотку. Только расставили орудия, как началась вражеская контратака. Открыли по гитлеровцам огонь прямой наводкой. Выбиваем их десятками, а они все прут. Как потом выяснилось, фашисты были вдрызг пьяные. И вот фашистов двадцать во главе с молоденьким офицером ворвались-таки на высоту. Пришлось пустить в ход автоматы и гранаты. Уложили всех до единого.
      Затем я распорядился собрать трофейное оружие, а убитых гитлеровцев сложить пока в овражек, чтоб не мешали... Тут подходит ко мне сержант Цаплин и докладывает, что офицерик-то тот, оказывается, жив, нужно перевязать его. Взял я свой индивидуальный пакет, пошел вместе с сержантом. Подходим, офицерик действительно стонет, что-то говорит, показывая на живот... Я расстегнул его мундир. Так и есть, ранен в живот. Рана приличная, я наложил на нее весь пакет. "На носилки,- говорю своим бойцам,- и в санбат". Сказал, а сам повернулся и пошел. И тут-то он в меня целую обойму разрывных пуль выпустил. По ногам и пояснице. Кто-то из наших оплошность допустил: не изъял у раненого второй парабеллум...
      Нет, это ж надо! Я ему помочь пришел, перевязал. А он, подлюга, начал мне в спину стрелять.
      Нормальному человеку такое трудно понять. Не понимаю и я, хотя знаю, что идет война, понимаю и вижу, что такое фашизм.
      А теперь я вам расскажу о нашем Человеке. Не зря пишу это слово с большой буквы. Я считаю этого человека великим, хотя он и является самым обыкновенным, самым простым. Зовут его Марсель Вахитов. По национальности он татарин, работает хирургом в нашем госпитале. Майор медицинской службы. Чтобы вы знали, врачи в госпиталях работают по 24 часа в сутки. Они все герои, и история когда-нибудь воздаст им должное...
      Но о Вахитове. Сделал он однажды очень сложную операцию, вышел в соседнюю комнату, снял резиновые перчатки, халат и... рухнул на пол. Ну тут, естественно, все засуетились, уколы и все другое необходимое ему сделали. И знаете, какой поставили диагноз? Голодный обморок! Вы понимаете, в военном госпитале, где питание почти что санаторное, где хирургам к тому же ввиду колоссальных нагрузок положен еще и доппаек,- и голодный обморок!
      И что же выяснилось? Майор Вахитов, оказывается, квартирует у одной старушки, на руках у которой четверо внучат-сирот. Вот он весь доппаек, а впридачу и львиную долю от завтраков, обедов и ужинов отдавал этим сиротам...
      Вы помните соратника Владимира Ильича Ленина - Цурюпу, наркома продовольствия? Помните его голодный обморок в кабинете Ильича? Я не боюсь ставить в один ряд Цурюпу и Вахитова, потому что ими руководило одно и то же чувство - Человечность!
      Лично я считаю это подвигом. Равным самому выдающемуся подвигу на фронте.
      Я уже хожу, иногда даже и без костылей. Но поговаривают, что меня могут списать по чистой и дать инвалидность. Я пока молчу, терплю любые речи, любые прогнозы. Ну, чудаки, они еще не знают, с кем имеют дело! Разве Петряков может быть инвалидом?
      Но это - в будущем. А сейчас я шлю вам свой тыловой привет и с нетерпением жду встречи на фронте. Может, даже в самом Берлине".
      Думается, что это письмо в комментариях не нуждается...
      * * *
      Вместе с передовым отрядом 5-й ударной армии догнали на восточном берегу реки Нотец танкистов 2-й гвардейской армии генерала С. И. Богданова. Начальник штаба 47-й гвардейской танковой бригады предложил посмотреть за реку - там начиналась уже Германия...
      В бинокль хорошо были видны заснеженные поля, разбросанные по ним красные, видимо кирпичные, дома, окруженные надворными постройками и садами. И - ни одного человека, ни одной машины, ни одного дымка над домами.
      - По данным разведки, население эвакуировано, а дома превращены в огневые точки,- пояснил начальник штаба.
      К роще на нашем берегу подъехала колонна саперной части. На машинах лежали понтоны, пролеты моста, железные балки, шпалы, доски. А затем туда же подошла тридцатьчетверка, и из нее вылез генерал.
      - Начальник штаба армии Радзиевский. Прошу прощения, мне надо к нему,сказал нам подполковник и бегом направился к танку.
      В роще, около которой остановились саперы, тоже стояли обсыпанные снегом Т-34. У одной из машин рослый старшина писал масляной краской на дощечке: "Вот она, Германия!" Я поинтересовался, где танкисты взяли краску.
      - С самой Вислы с собой везем. И вот дождались. Завтра воткнем столб на той стороне и прибьем к нему эту доску. Пусть все знают, на какую землю ступают...
      Я проходил мимо танков и видел возбужденные лица их экипажей. Не надо было спрашивать, какие чувства владеют сейчас людьми, о чем они думают, что вспоминают. Ведь перед ними лежала фашистская Германия, страна, развязавшая войну, войска которой осквернили их родную землю, разрушили и сожгли тысячи городов и сел, убили, уморили голодом миллионы советских людей...
      Прибыли зенитчики. В небе начали барражировать советские истребители. Артиллеристы устанавливали орудия, стволы которых были повернуты в сторону Германии...
      Вечером в бригаде состоялся митинг. На нем работник политотдела армии разъяснял танкистам историческое значение выхода наших войск к границам Германии. В частности, сказал:
      - Сейчас Геббельс и ему подобные трубадуры запугивают немцев большевистским нашествием, изображают нас варварами, сравнивают Красную Армию с ордами Чингисхана. Они утверждают, что советский солдат несет в Германию смерть, насилие, гибель немецкой нации... Не буду тратить времени на опровержение этого абсурда, наглой клеветы на нашего человека. Но считаю необходимым напомнить, что мы ведем смертельную борьбу с фашизмом, его армией. А немецкие женщины, старики и дети не являются нашими врагами. Напомню вам в этой связи уже известные слова товарища Сталина о том, что гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий, нация немецкая остаются!..
      После этого генерал А. И. Радзиевский вручил орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза двум воинам бригады - гвардии старшине Ф. В. Дьячкову и гвардии старшему сержанту А. Ф. Кононову. Их экипажам была предоставлена честь первыми ввести свои танки на вражескую землю.
      - Спасибо за доверие! - взволнованно ответил старшина Ф. В. Дьячков.
      - На вражеской земле постараемся добиться еще лучших боевых успехов! заверил старший сержант А. Ф. Кононов.
      Последние его слова заглушили пушечные залпы. Это наши артиллеристы открыли огонь по территории фашистской Германии...
      Мы подошли к ним, спросили:
      - Ну как стреляется уже по вражеской территории?
      - А у нас сегодня что-то вроде праздника,- ответил за всех командир дивизиона.- И готовились мы к этому как к празднику. Помылись, надели новое обмундирование, надраили ордена и медали. А как же, ведь дошли!
      С наступлением сумерек саперы навели мосты через реку, и началась переправа. Она еще продолжалась, когда над головами густо загудело небо. В воздушное пространство Германии входили целые полки, дивизии, корпуса советских самолетов...
      - Итак, господа фашисты, принимайте теперь и нас, грозных советских гостей! - сказал стоявший неподалеку от меня какой-то полковник и пошел к своей машине, чтобы тоже переправиться на другой берег.
      * * *
      Первые немецкие усадьбы, небольшие селения и местечки... Все они или пусты, или стерты с лица земли огнем нашей артиллерии и авиации. По дорогам идут только советские войска. В основном - тыловые части.
      Где-то часу в одиннадцатом увидели девушку, стоявшую на обочине с поднятой рукой. Сергей Макаров резко затормозил.
      - Вы наши, товарищи, советские? - голосом, в котором одновременно были и радость, и какая-то острая душевная боль, спросила девушка. И не дожидаясь ответа, а просто поверив своим глазам, вдруг упала к передним колесам машины, заголосила: - Родненькие! Дорогие! Пришли!..
      Мы выскочили из машины, подняли ее. Это была совсем еще юная, лет шестнадцати, девушка со светлыми, стриженными, как у мальчишки, волосами, курносая и худенькая, в синем, донельзя заношенном платьице, подол и рукава которого носили следы огня. Несколько минут она просто рыдала, не в силах произнести хотя бы одно слово. Но потом вдруг вскрикнула, заговорила:
      - Ой, да что же это я делаю! Там же лежит моя подруга Барбара! Она обгорела. Скорее, скорее к ней!
      И побежала к темневшей недалеко, видимо сгоревшей, усадьбе, окруженной со всех сторон высокими, тоже подпаленными огнем, деревьями. Мы повернули за ней.
      ...Отправив в госпиталь сильно обгоревшую Барбару, мы стали слушать горький и страшный рассказ Раи Волчковой - той самой девушки, которая остановила на шоссе нашу машину. Постараюсь хотя бы кратко передать его.
      Рае, девочке из Смоленска, было всего тринадцать лет, когда она попала в очередную облаву. Гитлеровские солдаты схватили ее и втолкнули в кузов машины, где уже сидело человек тридцать таких же, как и она, девушек-подростков. Во всяком случае Рая твердо уверена, что из всей этой группы ни одной из девушек больше 16 лет не было.
      Привезли на вокзал, прямо к перрону, у которого стоял состав из вагонов, в которых, она это знала, до войны обычно перевозили скот. Около него ходили гитлеровцы с овчарками. Как заметила Рая, многие вагоны уже были набиты девушками. Их же группу подогнали к середине состава и приказали войти в телятник. Какой-то немец, осклабясь, сказал по-русски:
      - Нада, нада итти вагон. Будет кароший поездка.
      Затем закрылась дверь, щелкнул засов, и поезд пошел. Куда - никто не знал. Но все догадывались - в Германию. Ведь раньше из Смоленска увозили туда мальчишек. А вот теперь пришел черед и девушек.
      Состав часто стоял на каких-то станциях, но двери вагонов не открывали. А им не хватало воздуха, хотелось есть, пить...
      На двенадцатые сутки их поезд пришел наконец в город Ландсберг. Здесь двери вагонов открыли, начали торопить:
      - Выходите! Скорей, скорей!
      Но из их вагона смогли самостоятельно выбраться только она, Рая Волчкова, да Аня Сомова. 14 девушек были мертвы, остальные еле двигались.
      В остальных вагонах было не лучше.
      На площади перед вокзалом оставшихся в живых советских девушек кое-как построили. К девушкам стали подходить толстые немцы и немки, осматривать, ощупывать. Рая поняла, что идет отбор рабочей силы. И еще вспомнила, как читала в одной книжке о торговле рабами на невольничьих рынках Америки. Сейчас происходило то же самое. Она заплакала. Но в ту же секунду сильная пощечина прервала ее рыдания. Ударила ее немка с жирным и свирепым лицом. Она что-то крикнула, снова ударила Раю, потом схватила за руку и дернула к себе.
      Стоявший рядом пожилой немец сказал Рае:
      - Этот фрау Марта будет твой добрый козяин. Ты ее должен слюшат и делат карашо.
      Фрау пошла к конной повозке. Рая последовала за ней.
      Когда приехали в усадьбу, фрау Марта вызвала к себе другую батрачку, что-то долго и визгливо говорила ей, показывая на Раю. Девушка, выслушав, сказала:
      - Меня зовут Барбарой, я белорусская полька, поэтому говорю по-русски... Хозяйку зовут фрау Марта. Она тебя выбрала для черной работы на усадьбе. Ты будешь чистить скотные помещения и птичник, следить за чистотой двора и сада, накачивать воду в баки, мыть собачьи будки, помогать хозяину готовить корма для лошадей, коров, свиней и птиц, весной копать огород, окапывать фруктовые деревья и делать все остальное, что тебе прикажут хозяева. Жить будешь в коровнике. Тебе запрещается заходить в хозяйский дом, выходить на улицу, плакать, петь, смеяться, говорить по-русски. Хозяйка дает тебе две недели на изучение немецкого языка. Потом она будет говорить с тобой только по-немецки. Есть будешь то, что дадут хозяева...
      В тот же день Рае выдали брезентовый фартук, лопату, грабли, ведро, и она принялась за работу. В шесть часов раздалось три удара колокола, после которых в коровник вошла Барбара и сказала:
      - Это сигнал на обед...
      Девочке принесли плошку супа из брюквы, небольшой ломтик хлеба, две печеные картофелины и железную кружку с эрзац-кофе. Но Рая за дорогу и за день работы так наголодалась, что этот обед показался вкусным.
      Так началась для нее нацистская каторга. Рая вставала в пять часов утра и ложилась в одиннадцать. За это время было лишь два перерыва - на завтрак и обед. Спала на голых досках, не имея права подложить себе даже солому.
      На пятый день она занемогла. Но фрау Марта пришла в коровник с кнутом и жестоко избила девочку. Потом позвала Барбару и приказала перевести:
      - За каждый день, который не будешь работать, ты будешь получать до ста ударов вот этим кнутом. Здесь тебе не большевистская Россия, в Германии лентяев не держат!
      Ее били почти каждый день. Били зверски и чем попало. Однажды она споткнулась и упала, разбив коленку. Присела на лавку, чтобы стереть кровь. Подошел хозяин, схватил вилы и деревянным черенком ударил девушку по спине. У нее помутилось сознание. А хозяин бил, бил...
      Когда Рая очнулась, около нее на коленях стояла Барбара и растирала мокрой тряпочкой ее лоб.
      - Жива?
      У нее не оказалось сил даже ответить подруге по несчастью. Барбара заплакала. А потом стала молиться, прося Езус Марию дать силы Рае и ей, Барбаре.
      Рая выжила. Выжила, как она говорит, назло немцам. А еще потому, что ей очень хотелось дожить до победы.
      До нашей победы! Она была убеждена, что ее Родина победит!
      И она победила!
      * * *
      Но на этом горькая исповедь смоленской полонянки не кончается. Рая рассказала нам и другие, не менее жуткие вещи из своей жизни на фашистской каторге. Если это можно, конечно, назвать жизнью.
      ...Где-то в середине декабря 1941 года были зверски избиты сразу обе девушки.
      - Вот вам за вашу Москву! Вот вам за вашу проклятую Москву! - повторял хозяин при каждом ударе по спинам девушек.
      При чем тут была Москва, ни Рая, ни Барбара не знали. Но через день Барбара на обрывке фашистской газеты прочитала, что якобы в целях выравнивания фронта гитлеровские войска несколько отошли от Москвы. Отошли от Москвы... А ведь хозяева еще в ноябре говорили им, что армия фюрера уже марширует по площадям советской столицы...
      Весной, когда в усадьбу для проведения полевых работ пригнали еще трех французов и четырех поляков, Рая и Барбара уже достоверно узнали, что в декабре 1941 года Красная Армия разгромила на полях Подмосковья фашистские орды и отбросила их от стен Москвы на сотни километров.
      Вот тебе и "выравнивание" линии фронта!
      В июле 1942 года девушки подверглись новой зверской экзекуции. На этот раз хозяин с каждым ударом кнута кричал с пеной у рта:
      - Вот вам за нашего Ганса! Вот вам за нашего любимого Ганса!
      В доме был объявлен траур по убитому на восточном фронте младшему сыну хозяев Гансу...
      Потом их били еще и еще. За то, что русские разгромили Паулюса под Сталинградом, за без вести пропавшего старшего сына Карла, за освобождение Красной Армией Киева и Львова. Били за то, что покончил жизнь самоубийством внук Вильгельм, не пожелавший ехать из Парижа на восточный фронт. И несколько притихли, когда советские войска освободили Варшаву. Тут уже начали дрожать за свою собственную шкуру...
      А четыре дня назад хозяева начали спешно собирать вещи. Угнали куда-то скот, перебили всю птицу. И что самое поразительное - выделили девушкам комнату непосредственно в доме, поставив в ней даже кровати, шкаф и стол.
      - Значит, здесь скоро уже будут наши,- радостно шепнула Рая подруге.
      - Наверное,- согласилась Барбара. И добавила встревоженно: - Но нам с тобой надо быть все время начеку. Эти изверги напоследок могут сделать с нами что угодно. Поэтому вот тебе нож, носи его всегда с собой. А я себе тоже кое-что приготовила...- Барбара вынула из-под фартука и показала килограммовую гирьку.- Знаешь, мало ли что... А мы с тобой должны суметь постоять за себя...
      Девушки последние ночи почти не спали. И не зря. Позавчера хозяева, заперев дом на замок и подперев кольями ставни, подожгли его. Рая и Барбара еле успели выбраться из пылающей усадьбы. Вот тогда-то Барбара и получила серьезные ожоги...
      Да, многое пришлось пережить этой хрупкой и беззащитной девушке. Не скоро еще ее юная душа отойдет от нечеловеческих кошмаров. Но верилось - отойдет! Ну а мы... Мы уже идем по территории фашистской Германии. И недалек тот день, когда тем, кто мнил себя сверхчеловеками, судьями над жизнью и смертью целых рас и народов, придется ответить за все свои злодеяния. В том числе и за исковерканную жизнь смоленской девушки Раи Волчковой.
      * * *
      Командующий артиллерией фронта генерал-полковник В. И. Казаков предложил слетать с ним в город Швибус, где обосновался штаб 1-й гвардейской танковой армии. Я с радостью согласился. И уже через полчаса машина доставила нас на штабной аэродром, где мы сели в самолет.
      Шел снег, видимость была плохой. Но пилот вел машину отлично, и вскоре мы без всяких происшествий приземлились на окраине Швибуса.
      Генералу Казакову не терпелось осмотреть сооружения так называемого Мезерицкого укрепленного района, составляющего часть знаменитого одерского четырехугольника. В свое время руководство Германии уделяло этому четырехугольнику примерно такое же внимание, как и линии Зигфрида. Планировалось, что он надежно прикроет всю бывшую немецко-польскую границу. Но, взвесив, а затем и на практике познав военную слабость панской Польши, гитлеровцы осуществили здесь строительство лишь части укреплений. Однако после поражения в Сталинграде на одерском четырехугольнике вновь начались работы. Доты, многорядные противотанковые надолбы, глубокие рвы, целые укрепленные узлы с бетонными укрытиями для войск, подземные дороги и склады боеприпасов вот что представлял собой одерский четырехугольник.
      Но не помогло и это. Советские войска прорвались и здесь.
      На аэродроме В. И. Казакова встретил член Военного совета армии генерал Н. К. Попель. Командарма М. Е. Катукова на месте не было, он находился в войсках.
      Рядом с машиной члена Военного совета стояли два броневика и грузовик с автоматчиками.
      - Это уж не наш ли эскорт? Зачем же такие почести? - недовольно спросил Василий Иванович.
      - Это не почести, товарищ генерал,- ответил Попель.- Просто здесь еще бродит немало фашистских недобитков. Подчас и целыми подразделениями.
      - А в штаб нам что, обязательно заезжать? - поинтересовался Казаков.- Я бы хотел проехать сразу в артиллерийскую бригаду полковника Соломиенко.
      - Обязательно, товарищ генерал. Там мы пересядем в другие машины,- ответил Попель.
      В штабе армии нас с Казаковым познакомили с последними оперативными сводками. Они радовали. 1-я гвардейская танковая своими главными силами сейчас уже подходила к Одеру.
      - Все решили внезапность, быстрота действий и смелый маневр, - докладывал В.