За вырубленной рощей - деревня Сомово. Бывшая деревня. Сейчас здесь ни одного двора, ни одной даже печки. Все сожжено, разрушено... У свежесделанного шалашика - не успели завять даже листья на ветках - сидят три маленькие девочки и тревожно смотрят в сторону речки. Их мать ушла туда по воду. Но вот она возвращается. Знакомимся. Мария Матвеевна Овчинникова. Вчера пришла в родную деревню из села Добрыни, куда гитлеровцы до этого согнали население со всей округи. Они убежали.
      - Как жить будем - не зню,- говорит Мария Матвеевна.- Вся надежда на нашу родную советскую власть...
      Немного подальше, у покрытой увядшей травой земляной норы,- девочка лет двенадцати с маленьким ребенком на руках. За подол ее держится мальчик лет двух или трех.
      Спрашиваем девочку:
      - Домой пришла?
      На ее глаза навертываются слезы. Девочка долго молчит. Потом несвязными, полными острого горя словами рассказывает жуткую историю.
      - Мы шли домой. Они встретились у Горчаковой деревни. Мать посадили в машину. Мы кричали. Мама тоже кричала, рвалась к нам. Ее ударили по голове. Один из них нацелился на меня из ружья. Машина с мамой ушла...
      Глаза у девочки снова делаются сухими. Слезы выплаканы все...
      Фамилия ее Зернова, звать Лидой. А маму звали Анастасией Федоровной... Она стоит у вырытой в земле норы-убежища с двумя малыми ребятами. И тот, кто видит это горе, никогда его не забудет, не простит фашистам их злодеяний!
      Корсакове, Морозиха, Барково, Горганово, Каменец... Этих сел и деревень тоже нет, остались одни названия. На пепелищах и развалинах копошатся люди. Все больше старые да малые. Людей среднего возраста - единицы, они или уничтожены, или угнаны врагом в рабство...
      Не могу не привести здесь выдержки из стенограммы совещания в ставке гитлеровского вермахта от 26 июля 1943 года, которую прочел уже после войны. На том совещании присутствовали Гитлер, начальник немецкого генштаба Цейтлер и командующий войсками группы армий "Центр" фон Клюге. Гитлер хотел взять из этой группы часть сил. Фон Клюге, войска которого были разбиты под Курском, отвечал категорическим "нет". Так вот, в стенограмме есть и такие строки:
      "...Фон Клюге: Тогда Заукель не сможет вывезти всех своих рабочих.
      Фюрер: Это должно быть сделано! Ведь Заукель так быстро проводит эвакуацию.
      Фон Клюге: Но, мой фюрер, у него же такая масса людей! Он забьет мне все мосты в тылу через Десну.
      Фюрер: Сколько вообще здесь людей?
      Фон Клюге: Несколько сот тысяч.
      Цейтлер: Говорят, 250 тысяч.
      Фюрер: Что такое 250 тысяч человек? Это же чепуха!
      Фон Клюге: Мой фюрер! Мне нужны мои войска для ведения боя, я же не могу сделать невозможного.
      Фюрер: Я немедленно бы погнал людей в тыл и приказал бы прежде всего строить позиции здесь!
      Фон Клюге: Это мы уже пробовали. Но сейчас все они на уборке урожая. Сейчас идет жатва ржи. Они еще не имеют понятия, что им предстоит. Они убегают ночью целыми толпами, чтобы скосить свою рожь. Все это представляет трудности. Здесь ничего не организовано.
      Фюрер: Что вы делаете со скошенной рожью? Ее поджигают?
      Фон Клюге: Конечно, мы должны это делать. Допустим, нам следует еще сжигать. Но есть ли у нас для этого время? Мы должны уничтожить и ее, и прежде всего имеющийся в нашем распоряжении дорогой скот..."
      Сейчас на Западе все чаще делаются неуклюжие попытки спять с фашистских офицеров и генералов ответственность за те страшные злодеяния, которые совершали войска вермахта на Востоке и на других театрах второй мировой войны. Современные адвокаты фашизма утверждают, что гитлеровские офицеры и генералы даже, дескать, ничего не знали о массовых убийствах мирного населения, о грабежах и издевательствах над ним.
      Приведенная выше стенограмма - еще один вклад в дело разоблачения подобных писак.
      * * *
      Кромы... Не буду описывать руины и пожарища, которые открылись нашему взору, едва мы въехали в этот старинный русский городок. Руины и пожарища похожи друг на друга...
      Типично и безлюдье городских улиц и площадей. Лишь кое-где встретишь одинокого старика или женщину.
      Вот стоит у взорванного собора престарелая Мария Никифоровна Соловьева и крестится. Потом поднимает на нас глаза, здоровается. Спрашиваем ее:
      - Бабушка, что это ты едва ли не одна во всем городе? Куда же подевалось остальное население?
      - И-и, милай, населения-то у нас теперича и нету. Фашист с самого приходу почал угонять людей в неметчину. А на днях выгнал остатьних. Слыхала, будто б в Брянск. А там, может, и не в Брянск...
      Базарная улица. На ней уцелел дом, в котором, как оказалось, помещалась немецкая комендатура. Как это случилось - непонятно. Такая оплошность необычна для врага. Ведь фашисты всегда в первую очередь взрывают или сжигают при отходе здания штабов, комендатур, гестапо, тюрем. Они знают, что рано или поздно им придется все же отвечать за содеянное. Поэтому улики тщательно уничтожаются. А тут...
      Внешне - дом как. дом. Два этажа. Толстые кирпичные стены. Длинный и темный коридор завален трупами расстрелянных. При свете карманного фонаря еле различаешь мужские и женские лица.
      - Товарищи, сюда! - вдруг зовет наш шофер Валетов.
      ...Просторный каземат с низким потолком. Полуокно, выходящее во двор, затянуто толстой решеткой. На одной из стен гвоздем выцарапано: "Сидели трактористы за неявку на работу и получили наказание - в Германию". Рядом новая надпись: "Здесь сидел Лоскутов Николай Федорович, деревня Морозиха, Троснянского района. Приговорен к расстрелу. Прощайте!"
      Подчеркиваем - это не гестапо, не полицейский участок. Тут была военная комендатура. Комендатура фашистского вермахта. Именно вермахта!
      ...Целый вечер провел в дивизионе Федора Петрякова. Разыскал-таки его снова. Их бригада стоит в лесу за Дмитриевом-Льговским в ожидании нового боевого приказа.
      Петряков после госпиталя осунулся, посерел. Но настроение бодрое. Очень доволен результатами боев у Понырей. Особенно тем, что его подчиненные научились бить "тигры" и "фердинанды".
      - Понимаешь,- говорит он мне,- новые награды, новое звание - это приятно, скрывать не буду. Но вот приобретенное в боях мастерство, психологический настрой - это главное и самое ценное... Думаю, что теперь уже фашист не оправится, надломлен он непоправимо... А у нас, гляди, сколько сил накоплено! Хотя бы мой дивизион взять, к примеру. В июле мы потеряли в боях больше половины своих орудий. И что же? Несколько дней назад к нам доставлены новые, еще лучше прежних. Дали тягачи, пополнили людьми. Считаю, что сейчас дивизион намного сильнее, чем был тогда, в начале июля... Так что повоюем, товарищ корреспондент!
      Я спрашиваю Федора, каковы новости из дома. Он оживляется еще больше, достает из планшета письмо и протягивает мне.
      - Почитайте, что моя Нюра пишет...
      Анну Петрякову, оказывается, избрали председателем колхоза. И хотя она в прошлом горожанка, из рабочей семьи, и до замужества работала электромонтером на заводе, но вот чем-то пришлась все-таки по душе односельчанам Федора. Пишет, что дела идут пока неплохо...
      - Вот она какая у меня! - не без гордости говорит Петряков, когда я возвращаю ему письмо.- Многое, конечно, не пишет, жаловаться да хныкать не в ее привычке. Но я-то хорошо понимаю, как ей сейчас трудно. Ведь кроме колхоза у нее на руках пятеро ребятишек...
      Поздно ночью Петряков провожает меня до машины.
      * * *
      Утром 25 августа 1943 года меня вызвал к себе начальник политуправления Центрального фронта генерал С. Ф. Галаджев. В его приемной кроме адъютанта стел уже и корреспондент Совинформбюро Георгий Пономарев. Поздоровавшись, присаживаюсь рядом с ним.
      Пономарев пробует узнать у адъютанта причину нашего приглашения к генералу. Но тот почему-то предпочитает говорить о погоде, затем вспоминает нашего краснозвездовца Константина Бельхина, несколько дней тому назад погибшего во время бомбежки у города Дмитриева-Льговского...
      Так проходит минут тридцать-сорок. И лишь затем адъютант направляется к генералу, чтобы доложить о нас. Знакомая манера! Этот майор почему-то не верит в нашу, корреспондентов, обязательность, поэтому всегда старается вызвать нас на час-полтора раньше назначенного генералом времени. Как и сейчас.
      Выходит адъютант, приглашает нас в кабинет начальника политуправления фронта. Иде.м.
      Сергей Федорович, как всегда, свеж, так же безукоризнен и пробор в его черных волосах. Восточные глаза необыкновенно живы и проницательны.
      - Могилу Бельхина сфотографировали? - сразу же спрашивает меня генерал.Фото семье послали? И после удовлетворивших его ответов говорит:
      - Поезжайте к товарищу Батову... Было б хорошо, если бы вы были на его командном пункте сегодня же вечером.
      Это значит, что 65-й армии, которой командует генерал Павел Иванович Батов, предстоит интересное дело. Это значит еще и то, что после Галаджева не надо заходить ни в оперативный, ни в разведывательный отделы штаба фронта. Все равно больше того, что сказал начальник политуправления, нам никто уже не скажет.
      Когда мы уже собрались уходить, Сергей Федорович вдруг попридержал меня рукой и сказал:
      - А к вам у меня будет еще и личная просьба... Он вернулся к столу и достал из ящика шелковый сиреневый кисет.
      - Здесь трубка и коробка табака "Золотое руно". Надо передать кисет старшине Карпухину. Запишите: старшина Карпухин Иван Иванович. Генерал Батов поможет вам его разыскать. Ну а не найдете -оставьте командующему...
      Адъютант начальника политуправления фронта после нашей аудиенции у генерала стал более разговорчив и ответил на все мои вопросы. Оказалось, что старшина Карпухин - разведчик одной из частей 65-й армии. Батов и Галаджев познакомились с ним в госпитале, когда командующий вручал ему орден Красного Знамени, а начальник политуправлений - подарок от работниц города Иванова. Тогда-то Галаджев и спросил старшину, нет ли у того каких-либо просьб и пожеланий, так сказать, личного свойства.
      - Желание одно, товарищ генерал,- поскорее бы победить фашистов,- ответил старшина.- А что касается просьб, то... есть и просьба, да только вы ее вряд ли выполните...
      - Какая же? - поинтересовался Галаджев.
      - Иной раз сил нет, как хочется потянуть из трубки "Золотого руна". Табак есть такого сорта, товарищ генерал, московская фабрика "Ява" его выпускает. Курил такой до войны. А сейчас как вспомнишь, голова кругом идет. Кажется, после одной бы затяжки все раны зажили...
      Галаджев улыбнулся. И сказал, обращаясь к Батову:
      - Да, поручение трудное. Ну как, товарищ командующий, примем его на свои плечи? Примем? Ну вот и договорились - за нами, значит, товарищ старшина, трубка и табак "Золотое руно". Поправляйтесь.
      И ведь сдержал слово!
      Генерала П. И. Батова разыскали только вечером 27 августа. Оказалось, что после освобождения Севска командный пункт 65-й армии перебазировался на новое место.
      Павел Иванович Батов не очень-то доволен действиями частей и соединений своей армии. Говорит нам:
      - Даже от вас, корреспондентов, не скрою - медленно продвигаемся. Чертовски медленно!..
      Я первый раз вижу командарма 65. Но знаю, что это инициативный и боевой генерал, из знаменитой когорты "испанцев". Отличился под Сталинградом. Поговаривают, что П. И. Батова очень ценит К. К. Рокоссовский. Еще говорят, что он умен, смел и находчив.
      Ростом Павел Иванович не очень-то высок. Но чем-то сразу располагает к себе. Говорит короткими фразами.
      Выбрав момент, я рассказал П. И. Батову о поручении генерала С. Ф. Галаджева.
      - Вам не надо искать Карпухина,- ответил Павел Иванович.- Он как раз сейчас должен явиться ко мне. Давайте кисет, я вручу его сам. Тем более что с большим удовольствием пожму еще раз руку этому герою...
      И после небольшой паузы:
      - У нас вам оставаться, думаю, не резон. Советую без промедления следовать к Ивану Даниловичу Черняховскому, в шестидесятую армию. Час тому назад мне звонил командующий фронтом. Части нашего соседа за сутки рванули вперед почти на двадцать километров и подходят сейчас к Глухову и Рыльску. А это уже Украина, товарищи, киевское направление...
      Павел Иванович подошел к карте и продолжил:
      - Возможно, что Рокоссовский заберет у меня часть сил. Я это допускаю. Сейчас к Черняховскому отовсюду идут подкрепления. А как же иначе! Смотрите, что может получиться...- И указательный палец генерала дотронулся до точек с обозначением Шостки, Конотопа, Бахмача, Нежина, Киева.- Армии Конева уже взяли Харьков и продолжают наступление. Армии же нашего фронта устремятся на Киев...
      Так впервые мы услышали долгожданные слова - "киевское направление".
      Павел Иванович Батов говорил о И. Д. Черняховском и его армии с большим уважением. И это делало ему честь. Ведь как же часто мы, фронтовые корреспонденты, слышали обратное: облеченные высокой властью командиры, что называется, в стихах и красках расписывали успехи своих войск и не находили добрых слов для характеристики соседей. Батов же был, повторяю, объективен.
      - Что и говорить, завидую я Ивану Даниловичу,- откровенно признался он.Но эта зависть белая. Да, у него - успех. У нас тоже не осечка, но - туго. Потому и советую: езжайте к Черняховскому. А потом уже к нам. Глядишь, к тому времени и у нас тоже будет интересно...
      Мы последовали его совету.
      * * *
      Сидим напротив Ивана Даниловича Черняховского. Командарм 60, пожалуй, один из самых молодых командующих армиями на фронте. Ему всего 37 лет. Стройный, красивый, он с первого взгляда являет собой силу и волю. У него открытое интеллигентное лицо, темные волосы, несколько тяжеловатый подбородок, высокий лоб. Говоря по-русски, Иван Данилович нет-нет да и прибегает к метким украинским словам, а то и к целым фразам. Называет по памяти фамилии, цифры, даты. Голос - уверенного в себе человека.
      Но заметно и волнение. Оно и понятно. Ведь Иван Данилович - украинец. И его армия вступила сейчас на родную ему землю. И сидит он в украинской хате. И над ним - маленькое зеркало, украшенное вышитым, тоже украинским, рушником...
      - А ведь сколько дней и ночей думал об Украине, о Киеве! - восклицает он.И вот... Очень счастлив, товарищи, очень!
      Рядом с командармом сидит начальник политотдела армии Константин Петрович Исаев. Кстати, по приезде мы сначала представились ему, и он успел многое рассказать нам и о Черняховском, и о 60-й армии.
      Иван Данилович Черняховский родился в Умани. В армии с 1924 года. С 1928 член ВКП(б). Окончил Киевскую артиллерийскую школу, а затем академию механизации и моторизации. Войну начал командиром танковой дивизии. Потом командовал корпусом. Отличительная черта как командующего - быстрые и смелые решения. Не упускает случая побывать непосредственно на передовой, причем в самых опасных местах. Любит бойцов, и те его любят. Недавно в адрес штаба фронта дал такую телеграмму: "За два с лишним года я никогда и ничего не просил. Сейчас же прошу об одном - дать мне направление на Киев".
      На телеграмму ответил по телефону Рокоссовский:
      - Все зависит от тебя самого, Иван Данилович... Украина - рукой подать. Киев тоже близко. Сумеешь добиться успеха - поможем. В общем, открывай киевское направление...
      И Черняховский сумел сделать, кажется, невозможное. Нащупал слабое место в обороне врага, прорвал в первый же день наступления его фронт, а затем бросил в прорыв все наличные силы, предварительно посадив стрелковые подразделения на автомашины. Взяты Глухов и Рыльск. Бои идут уже у города Кролевец и у районного центра Ямполь...
      Иван Данилович просит нас обязательно отметить доблесть и мужество частей и соединений, которыми командуют Корчагин, Рудченко, Гусев, Петренко, Ладыгин и Гладков. И спрашивает у начальника политотдела:
      - А сержант Турушканов здесь?
      К. П. Исаев на минуту выходит из хаты и возвращается уже с сержантом, на груди у которого блестит новенький орден Красного Знамени. Турушканов ростом еще выше Черняховского. У него едва ль не саженные плечи, разлапистые сильные руки.
      - Познакомьтесь, наш богатырь Степан Федорович Турушканов,- представляет нам сержанта командарм.- Под Глуховом командовал взводом автоматчиков. Захватил железнодорожный разъезд с двумя вражескими эшелонами на нем. Там его бойцы уничтожили более сорока гитлеровцев. Турушканов же лично взял в плен немецкого обер-лейтенанта. Удержал разъезд до подхода главных сил батальона, отбил три контратаки превосходящих сил противника. Вот, наградили его, а сейчас отправляем на побывку на родину.
      Турушканов протягивает нам отпускное удостоверение. Читаем этот несколько необычный документ: "Дано настоящее сержанту Турушканову Степану Федоровичу, который решением Военного совета, санкционированным командующим Центральным фронтом, направляется в десятидневный отпуск в город Моршанск Рязанской области. Тов. Турушканов совершил на фронте героический подвиг, за что награжден орденом Красного Знамени. Едет домой навестить больную мать. Просьба ко всем воинским начальникам и гражданским властям оказывать фронтовому герою содействие в средствах передвижения и других нуждах. Командующий армией И. Черняховский. Член Военного совета В. Оленин".
      - Да, написано несколько не по форме, но крепко,- комментирует Черняховский. И тут же спрашивает сержанта: - Продовольствие и подарки получил?
      - Спасибо, товарищ генерал, все получил, как приказали. Вышло так много, что не знаю, довезу ли...
      - Довезешь! А как с машиной? Договорился с шофером?
      - Тоже порядок, товарищ генерал. Спасибо...
      Нам тут же рассказали, что перед самым наступлением Турушканов получил тревожное письмо из дома. Его мать, оказывается, разбил паралич. Сержант тут же подал рапорт о краткосрочном отпуске. Тот по команде дошел до командующего. Черняховский, будучи в 121-й дивизии, встретился с сержантом Турушкановым. Пообещал ему:
      - Через три дня поедешь домой. Но уж постарайся в бою.
      Утром началось наступление, и Турушканов совершил уже знакомый нам подвиг. И вот сейчас едет домой...
      Раздался резкий телефонный звонок. Командарм поднял трубку:
      - Слушаю...
      Звонил командующий фронтом К. К. Рокоссовский.
      Начальник политотдела шепнул нам:
      - Давайте-ка выйдем, товарищи, на минуту. Пусть переговорит с командующим фронтом наедине...
      Мы вышли.
      * * *
      Но вскоре генерал И. Д. Черняховский снова позвал нас к себе и объявил:
      - Командующий фронтом принял решение помочь нам всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Цель армии уточнена - Киев...
      Уже потом, когда Центральный фронт получил новые задачи, его начальник штаба генерал М. С. Малинин рассказал корреспондентам:
      - Вначале главный наш удар по врагу планировался в направлении на Новгород-Северский. Он наносился силами сорок восьмой и шестьдесят пятой армий. Они были должным образом усилены танковыми и артиллерийскими соединениями. Кроме того, здесь же сосредоточилась и вторая танковая армия, которой предписывалось войти в прорыв и развить .успех, достигнутый общевойсковыми армиями.
      Шестидесятая армия генерала Черняховского наносила вспомогательный удар.
      Двадцать шестого августа фронт приступил к осуществлению своих наступательных планов. На главном направлении бои сразу же приняли затяжной характер. Противник, как оказалось, сумел перебросить сюда свежие силы, и в частности некоторые соединения, с которыми мы уже встречались в районе Понырей. И даже преждевременный, вынужденный ввод в сражение второй танковой армии не принес ожидаемого успеха...
      По-иному развивались события в шестидесятой армии. Здесь, сосредоточив на узком участке свои главные ударные силы и создав для развития оперативного успеха подвижные группы пехоты и артиллерии, мобилизовав для них все автомашины армии, генерал Черняховский в первые же часы боя сокрушил оборону врага. Двадцать девятого августа соединения его армии освободили Глухов и быстро шли к Конотопу...
      Малинин дал нам возможность записать все, о чем он только что говорил, и продолжил:
      - И вот сейчас, в этой сложной ситуации, полководческий талант показал уже командующий фронтом генерал армии Константин Константинович Рокоссовский. Он принял решение все имеющиеся в нашем распоряжении силы бросить на развитие успеха, достигнутого генералом Черняховским. В самое короткое время на усиление шестидесятой армии был направлен стрелковый корпус. Начальник тыла фронта генерал Антипенко сумел за одни сутки сосредоточить у Кром, где стоял этот корпус, достаточные автотранспортные средства. И через день дивизии корпуса уже дрались у Конотопа.
      В оперативное подчинение Черняховского были переведены из района Севска и соединения второй танковой армии. Это позволило ему к исходу дня тридцать первого августа расширить прорыв до ста километров по фронту и до шестидесяти километров в глубину...
      Малинин пригласил нас к карте и показал стрелы ударов, нацеленные на оборону врага.
      - Но это еще были полумеры,- пояснил генерал, отходя вместе с нами от карты.- А Рокоссовский, как вы уже должны знать, на полумерах никогда не останавливается. Он вводит в стык между шестьдесят пятой и шестидесятой нашу знаменитую тринадцатую армию, которой командует генерал Пухов. А потом и еще одну армию - шестьдесят первую, генерала Белова...
      Как я уже говорил, этот наш разговор с генералом М. С. Малининым проходил уже после выхода советских войск за Днепр. В августовские же и сентябрьские дни 1943 года о замыслах фронтового командования мы могли только догадываться. Ибо своими глазами видели на ночных дорогах Курской области и Северной Украины длинные колонны танков, автомашин, артиллерии.
      Да, маневр силами и средствами приобрел тогда колоссальные размеры. Но ни с К. К. Рокоссовским, ни с М. С. Малининым нам в те дни встретиться не пришлось. Да мы и не добивались таких встреч. Потому что понимали, какую огромную нагрузку несли тогда на себе командующий и начальник штаба фронта.
      Бои на киевском направлении были скоротечными. Кстати, официально, всенародно, так сказать, на весь мир, слова "киевское направление" впервые прозвучали в приказе Верховного Главнокомандующего от 9 сентября. "Сегодня,говорилось в нем,- после ожесточенных боев наши войска штурмом овладели городом Бахмач - важным железнодорожным узлом, центром коммуникаций противника и решающим опорным пунктом обороны немцев на киевском направлении".
      А затем - все новые и новые сообщения. Освобожден город Нежин. На другой день - Новгород-Северский, еще через пять дней - Чернигов. 24 сентября войска фронта подошли к Днепру. Выбили фашистов из Бровар и Дарницы. И вот он, Киев, как на ладони...
      * * *
      На дорожном столбике у моста через речушку Клевень чья-то рука любовно вывела - "Мати Украина". Бойцы Красной Армии кланяются этому столбику, словно проходят мимо святого места.
      Да, за речкой уже начинается украинская земля. Белые хатки с аккуратно причесанными соломенными крышами, журавли колодцев, пирамидальные тополя, вонзившие свои острые вершины в раскаленное солнцем небо. Украина!
      Село Сопычь Сумской области. По обе стороны улицы - женщины, старики, дети. Жарко, пыльно, а они стоят в праздничной одежде, вглядываются в лица проезжающих и проходящих, приглашают зайти в хату.
      - Вы, товарищи, случайно не встречали Тараса Остапенко, лейтенанта? спрашивает нас седой старик.
      Отрицательный ответ явно огорчает его. Помолчав, старик говорит:
      - Два года не знаем, где наш Тарас... - Потом добавляет, смахивая не то пот, не то слезу: - Соскучились мы, товарищи, по своим. Так соскучились, что пятый день не наглядимся на наше родное войско.
      Трофиму Павловичу - за семьдесят. Сын Тарас - в Красной Армии.
      - Если жив и бьет проклятого фашиста - хорошо. Если ж пал за Родину - мир праху героя...
      Он опять молчит, и мы можем только догадываться, что творится в душе старика,
      - И все же думаю, что он жив,- говорит Остапенко.- Негоже умирать молодым, хотя б и на войне... Мы вон в каких летах, а и то дождались свободы...
      Свобода! Замечательное слово! Но если б только знал Трофим Павлович, сколько же тысяч и тысяч русских, украинцев, белорусов, татар, казахов и воинов других национальностей страны отдали свою жизнь за свободу Родины, за его, Остапенко, свободу! Даже тут, у его крохотного села Сопычь, уже выросли три свежие могилы. В них похоронены Ефим Прошак, Степан Попов и Абдулла Абдурахманов. Прошак отступал до Волги, два раза был ранен. После второго ранения ему предложили службу в тылу. "Нет, дорогие товарищи,- ответил старший лейтенант членам комиссии,- в тяжелые дни отступления я был на передовой. А теперь, когда мы наступаем, когда открылась дорога на родную Украину, я буду сидеть в тылу?! Никогда! Земля отцов ждет меня. Мое место только на передовой!" И он шел вперед, ведя за собой роту. С ним рядом шагал на запад и разведчик, уральский металлург Степан Попов. Ведь Украина - частица Советской Родины. Украинцы - братья русских. Вперед, только вперед!
      Не отставал от них и автоматчик, хлебопашец из-под Чистополя Абдулла Абдурахманов. Он знал, что не будет свободной и татарская земля, если враг заберет землю русскую и украинскую...
      У села Сопычь роту Прошака, прорвавшуюся с боями на пятнадцать километров во вражеский тыл, ждала засада. Советские воины смело вступили в схватку с превосходившими силами фашистов, разбили их, но потеряли и троих лучших своих товарищей...
      Да, нелегкой ценой дается свобода.
      Старик Остапенко рассказывает нам, как тяжело жилось при гитлеровцах. Ваши горести знакомы воинам Красной Армии, Трофим Павлович! Но вот перед нами письмо в Германию ефрейтора из 184-го пехотного вражеского полка, найденное у него, убитого тут же, под селом Сопычь. Гитлеровский выкормыш пишет своим родителям:
      "Ничего так не жалко, как жалко оставлять Украину. Мы тут жили превосходно. Куры, гуси, сахар, молоко, сало - всего было вдоволь. А сколько мы мобилизовали отсюда восточных рабочих! Фюрер обещал наделить нас, ветеранов войны, земельными наделами на Украине. Земля и климат - прелесть. Тридцать пятьдесят здешних гектаров плюс дешевая крестьянская сила обеспечили бы всей нашей семье радостную жизнь... Жаль, очень жаль уходить отсюда. Впрочем, говорят, что мы еще вернемся, и я верю этому..."
      Слышишь, Трофим Павлович, что замышлял враг?
      ...На развилке шоссе, на столбике,- дорогая сердцу советского человека надпись: "Дорога к Днепру! Торопись, товарищ, тебя ждут миллионы порабощенных врагом людей!"
      Дорога к Днепру до зеркального блеска отполирована шинами машин. Много их прошло на юго-запад. А конца истоку не видно. Грузовые, санитарные, специальные, броневики, танки, "катюши"...
      Мелькают дорожные знаки. Слободка, Вольная Слободка, Лушки, Эсмань... Освобожденная земля и радует, и заставляет болеть сердце.
      Хутор Хотьмаговский. Всего 40 дворов. И в каждом из них горе. Фельдшерицу Веру Ольшанскую угнали в Германию. У Максима Андреевича Шепетовко фашисты отняли корову, сожгли хату. Казнены семьи Игната Невеличко, Ивана Трегубенко, Ефима Мороза...
      Глухов. Старинный город. Полки 60-й армии двигались здесь так быстро, что гитлеровцы поначалу не успели разрушить город. Но фашисты есть фашисты. Пять дней подряд бомбили они Глухов уже после его освобождения войсками Красной Армии. И превратили в руины...
      Горит Шостка. Разрушен Конотоп. В развалинах станция и город Бахмач. Высоким бурьяном заросло место, где стояло когда-то цветущее село Гута. Пепел и битый кирпич на улицах древнего Путивля. Пахнут гарью руины Нежина...
      Но ничего, восстановим. Все восстановим! Сейчас же главное - гнать и гнать врага с нашей земли.
      * * *
      Познакомился с пулеметчиком Трофимчуком и целую ночь не отходил от него. Вместе с ним любовались на Днепр, разговаривали.
      Чувствовалось, что Трофимчук страшно соскучился по родной реке и сейчас переживал счастливейшие минуты в своей жизни. Оказалось, что он свыше тридцати лет провел на Днепре, то рыбача с отцом, то работая бакенщиком у Кременчуга.
      Войну Трофимчук встретил в Бресте, находясь там на сборах. Все время воюет пулеметчиком. Он невысок, но крепок, с широченными плечами. Говорит охотно, знает немало разных историй, поговорок. В полку его любят. Любят за опыт, за бесстрашие в боях. Но что самое поразительное - воюя с первых дней войны, постоянно находясь на линии огня, он не был ни разу ни ранен, ни контужен. Вот уж поистине солдатское счастье.
      - Кстати, мой батько в прошлую войну тоже с немцами воевал,- неожиданно сказал Трофимчук.- Вернулся с нее невредимым, полным георгиевским кавалером. Я как-то возьми да и спроси его: как это, мол, тебя, батько, ни одна пуля не тронула? А он мне в ответ: потому, говорит, что у меня душа перед немцами ни разу не дрогнула. Если же душой дрогнешь - конец, пуля тебя враз найдет.
      Видимо, Трофимчук тоже думал о том самом солдатском счастье, о котором нам так хотелось с ним поговорить.
      - А дед мой,- после паузы продолжил пулеметчик,- был убит в Маньчжурии, когда их рота дрогнула и побежала от японцев...
      - Так, по-вашему, выходит,- подхватил я,- что солдатское счастье - это та же храбрость?
      - А бис его знает, как оно называется,- сдержанно ответил Трофимчук.Может, и так, а может...
      Я понял, что ему не очень-то хочется продолжать разговор на эту тему, и не стал его принуждать...
      Часа в три утра в блиндаж заглянул ротный и сообщил, что на сей раз им не повезло, первыми форсировать Днепр будут другие, из соседнего полка. Трофимчук заметно расстроился, что его не будет за Днепром в числе первых. Но и только. Не ругался, не пытался что-нибудь предпринять. Чувствовалось, что дисциплина для него - категория обязательная и уважаемая.
      Мне тоже стало досадно, что попал не в ту часть, в которую надо было бы. Но, заинтересованный сержантом Федором Трофимчуком, решил на время покориться судьбе, то есть побыть около него еще.
      Но Федор не проронил больше ни слова до того момента, пока командир взвода не приказал наконец его расчету вместе с пулеметом грузиться на плот. Вот тогда-то он повеселел, засуетился, начал поторапливать подчиненных. Мне было видно, что его расчет занял место на первом плоту. И еще: взгляд Федора так и прикипел к западному берегу Днепра, где уже грохотал бой. Ему явно не терпелось быстрее оказаться там.