С трудом сохраняя равновесие, я вытираюсь и натягиваю свитер и джинсы. Пытаюсь вспомнить, как давно я в последний раз одевался. В это время катер резко меняет направление. Представляю себе, как веселится наверху голая хохочущая Элизабет, и невольно улыбаюсь. Никогда не встречал существа более свободолюбивого, чем моя невеста. И еще я удивляюсь, как заразительно может быть такое поведение. Вспоминаю наше путешествие с Ямайки чуть ли не со страхом: как я мог предаваться такой беззаботной дикой жизни!
Еще я думаю о вопросе, который задала мне Элизабет прошлой ночью:
– Когда ты меня встретил, ты, наверное, решил, что научишь меня жить по-человечески?
– Да, – ответил я.
– Только одного ты не учел!
– Чего же?
– Что, может быть, это я наконец научу тебя жить по-драконьи!
Катер резко швыряет в сторону, и меня бросает к стене каюты. Лодка вертится на месте, не слушаясь штурвала.
– Питер! – беззвучно окликает меня Элизабет.
Я сразу понимаю, что она за бортом.
– Питер! – зовет она, и по голосу я чувствую, что с каждой секундой она отдаляется от меня…
Я вскакиваю на ноги, бросаюсь к штурвалу. Успеваю добежать, прежде чем очередная волна обрушивается на нас. Катер продолжает крутиться на месте.
– Элизабет, ты ранена? – спрашиваю я, навалившись на штурвал и пробуя выправить катер.
– Нет… пожалуй, нет,- отвечает она- Я не понимаю, как это случилось. Волны огромные. Одна просто смыла меня с мостика… Питер, я не вижу катера!
Счастье, что Джереми Тинделл в свое время разорился на автопилот1
– Не волнуйся, – беззвучно говорю я Элизабет, – мы всегда сможем найти наш катер.
– Мы?
– После всех трудов, которых мне стоило найти тебя, неужели ты думаешь, что я соглашусь тебя потерять? – мысленно бормочу я, стягивая с себя
одежду. – Я лечу искать тебя. Прими свое настоящее обличье. Так ты станешь сильнее.
– Хорошо, Питер, – послушно отвечает она.
Я удивлен: она и не думает со мной спорить! Распахнув дверь, я выбегаю на палубу и с разбега прыгаю за борт. Дождь застилает мне глаза. В падении я меняю обличье и пытаюсь лететь. Но шторм сильнее меня. После тщетных попыток лететь против ветра я опускаюсь в воду.
– Питер! – зовет моя жена.
– Сейчас, сейчас, Элизабет! Ты можешь определить, где я сейчас?
– Это очень далеко.
Я знаю, что мы оба достаточно сильны, чтобы выдержать более-менее серьезные испытания,' но я вовсе не уверен в том, что Элизабет это понимает.
– Не волнуйся! – передаю я ей. – Вода теплая.
Все будет в порядке.
– Мне будет спокойнее, когда ты найдешь меня.
Прямо передо мной набухает огромная волна. Поднырнув под нее, я пытаюсь сориентироваться, в какой стороне Элизабет. Я стараюсь прилагать как можно меньше усилий, работая в основном хвостом и крыльями, совершая мощные, но достаточно редкие толчки, продвигающие меня вперед.
– Я плыву к тебе, – говорю я. – Плыви ко мне.
Ты можешь! Плыви под водой. Так легче бороться
с волнами…
– Да, Питер.
Расстояние между нами медленно сокращается. Я остаюсь под водой до тех пор, пока не чувствую жжения в груди – легкие устали. Тогда я ненадолго выныриваю, чтобы глотнуть воздуха, потом снова ныряю, – и все сначала. Я выпадаю из времени, я уже сбился со счета, сколько волн прокатилось надо мною. Вынырнув в очередной раз за глотком воздуха, я ложусь на воду и осматриваюсь. Ничего, кроме серого неба и волн, накатывающих одна за другой. Снова ныряю и плыву вперед. Доберусь ли я когда-нибудь до нее в таком бурном море? Наконец Элизабет подает голос:
– Питер, я чувствую, что мы уже совсем близко
друг от друга. А ты чувствуешь?
Я останавливаюсь и сосредоточиваюсь на определении ее местоположения.
– Да! Чувствую! – беззвучно кричу я и бросаюсь ей навстречу. Нас подбрасывает очередная волна. Мы падаем в объятия друг друга. Я укрываю Элизабет своими крыльями, и мы плывем, нежно
соприкоснувшись головами.
– Не сердись на меня, Питер, – говорит она.
– За что мне на тебя сердиться?
– Я была неосторожна. Если бы это случилось дома, папа был бы в ярости. Он терпеть не может неосмотрительности. Он наказывает нас, даже маму, когда мы делаем глупости.
– Но я не твой отец, – говорю я, еще крепче обнимая ее, радуясь, что нашел ее и что с ней все в порядке. – Ты ничего такого не сделала. Просто сегодня сильный шторм.
Мы долго-долго молча качаемся на волнах, поддерживая друг друга на плаву. Наконец шторм утихает. Когда ветер прекращается, мы поднимаемся в воздух и начинаем искать наш катер. В сумерках Элизабет довольно быстро обнаруживает его. Он примерно в пятидесяти милях от того места, куда мы с ней приплыли. Он по-прежнему, как ни в чем не бывало, движется на север. Мы опускаемся на палубу совершенно без сил. Смеемся от радости, что снова чувствуем под ногами твердую опору. Быстро превращаемся в людей и спускаемся вниз, в каюту. Голод и холод не дают нам уснуть сразу. Элизабет ищет полотенца, а я проверяю приборы и устанавливаю наше местоположение.
– Еще пара дней – и будем дома, – говорю я, размораживая мясо в микроволновой печи.
Мы насухо вытираемся, набрасываемся на еду, а потом, улегшись в постель, крепко прижимаемся друг к другу, чтобы согреться.
– Питер… – говорит Элизабет.
Я киваю с закрытыми глазами.
– Ты меня любишь?
Этот вопрос заставляет меня открыть глаза. Взглянув на Элизабет, я вижу в ее взгляде неподдельное волнение и отказываюсь от искушения ответить ей поцелуем. -«Как глупо, – думаю я, – что такая тесная связь, какая существует между нами, до сих пор не имела никакого словесного выражения! »
– Конечно, люблю! – отвечаю я. – У нас все гораздо серьезнее, чем просто…
– Хлоя только и говорит о любви, – перебивает меня Элизабет. – Начиталась в своих книгах. Она говорит, что это чувство захватывает тебя всю. Но мама считает, что это чепуха, что любовь – это для людей. Она говорит, что мы устроены иначе.
Я беру руки Элизабет в свои, смотрю ей в глаза:
– Но я люблю тебя. Я хочу всегда быть с тобой.
Она вздыхает:
– Я тоже всегда хочу быть с тобой. Ты это знаешь. Ни у кого из нас нет выбора. Но сегодня, когда ты нашел меня в воде… я почувствовала нечто большее. Это… как будто ты прикоснулся к чему-то во мне, чего еще никто не касался… Только…
– Что «только»?
– Я не уверена, что это и есть любовь,- пожимает плечами Элизабет.- Я не знаю, какой она должна быть – любовь. Но я не хочу, чтобы ты расстраивался из-за моей неуверенности…
Я мечтаю, чтобы она сказала, что любит меня, но, даже очень желая этого, понимаю, что и сам знаю о настоящей любви не больше нее. Мне известно, что люди умеют любить. Когда умерла моя мать, я видел, как страдал мой отец. Он выл, ревел, крушил все вокруг себя. Я даже прятался от него несколько дней. Интересно, могу ли я к кому-нибудь испытывать столь сильные чувства Повергла бы меня в такое же отчаяние смерть Элизабет? Единственное, в чем я уверен, – это наша неразрывная связь, настолько прочная, что, кажется, ее можно пощупать рукой. Пока мне этого более чем достаточно.
– Я не расстраиваюсь. Я знаю, что у нас есть очень многое, – говорю я.
– Хорошо, – она сжимает мои ладони в своих. – Как хорошо, что ты понял меня!
Потом она берет мою руку и кладет ее себе между ног.
– Как ты думаешь, мы могли бы сегодня заняться любовью, как до безумия влюбленные друг в друга люди?
Я улыбаюсь:
– Думаю, да.
К моему удивлению, у Элизабет совершенно пропало желание охотиться. Она больше не испытывает отвращения к размороженным бифштексам. Чем ближе к Майами мы подплываем, тем более покладистой она становится. Она соглашается носить одежду, обещает быть при мне, не менять обличья и не улетать, пока я не скажу ей, что это безопасно.
– Здесь твои владения, – говорит дна. – Пока я не привыкну, буду полагаться на тебя. Ты все здесь лучше знаешь.
Она доставляет мне безмерную радость тем, что рассказывает о своей прошлой жизни в Яме Моргана.
– Мама очень старалась, чтобы нам было хорошо. Папа совершенно не обращал на нас с Хлоей внимания. В основном он занимался Дереком, а потом Филиппом, когда тот родился. Дерек всегда считал, что отец слишком стар, чтобы иметь что-то общее с кем-нибудь из нас. Это мама учила нас плавать, ездить верхом, летать, делать вино из Слезы Дракона, приготовлять отвары и настои, даже читать и писать.
Еще мы помогали ей в саду, она брала нас с собой на охоту. И главное – как только мы смогли что-то понимать, мама объяснила нам, что мы не должны сердить папу. Мы все боялись его. Даже когда мы были маленькими, он иногда очень больно, до крови бил нас Но чаще он запирал того, кто его рассердит, в одной из камер в подвале. Он оставлял нас там дня на два- на три без еды и воды.
Я качаю головой:
– Это, наверное, было просто ужасно.
– Да нет, – отвечает Элизабет. – Ничего страшного. Мы же могли беззвучно переговариваться друг с другом. Когда кого-нибудь из нас наказывали, остальные прокрадывались в подвал и приносили ему поесть и попить. Мы устраивали настоящие пикники. И мне нечасто доставалось, особенно когда Хлоя подросла.
– Хлоя? – переспрашиваю я, думая о ее шустрой маленькой сестренке, о подростке с улыбкой от уха до уха. Представляю, сколько у нее было проблем с дисциплиной!
– Она слишком любит все человеческое, – говорит Элизабет. – Вечно читает или рисует. Предпочитает пребывать в человеческом обличье, болтает со слугами. Папа терпеть всего этого не может.
Но сколько бы он ее ни наказывал, она все равно делает, что хочет.
– А почему, как ты думаешь, она так любит все человеческое? – спрашиваю я.
– Очень забавно, что именно ты задаешь такой вопрос, – улыбается Элизабет. – А ты почему?
– Меня так воспитывали, – объясняю я. Но судя по тому, что Элизабет продолжает испытующе
смотреть на меня, ей недостаточно такого объяснения. Пожав плечами, я продолжаю: – Уже после смерти моей матери отец рассказал мне, что вся ее семья погибла при обстреле во Франции, во время Первой мировой войны. Она тогда была еще младенцем. Ее воспитали в детском приюте. Она даже не знала, кто она такая, пока не… пока не повзрослела. Тогда-то мой отец и нашел ее по запаху и взял в жены. Он говорил, что из трех его жен она была самой любимой. Он терпел ее пристрастие к искусству и литературе, но воспротивился, когда она пожелала и меня воспитать как человека и решила отдать меня в школу вместе с человеческими детьми. Он беспокоился, не сделает ли это меня слишком слабым и нежным. Мама же, напротив, говорила, что, узнав больше о повадках людей, я стану еще сильнее. В конце концов, отец уступил. Но я подозреваю, что сделал он это более из любви к маме, чем из уважения к ее доводам. Думаю, что в память о ней он и не забрал меня из школы после ее смерти.
– Вполне вероятно, – кивает Элизабет. – Мама болела несколько месяцев после рождения Хлои и разрешила одной из служанок заботиться о ребенке. Моя сестра очень привязалась к этой женщине.
Маме это не нравится, но Хлоя до сих пор каждый день проводит некоторое время с Лилой.
– Не думаю, что это сильно повредит ей, – говорю я.
– Ты-то, конечно, не думаешь,-Элизабет улыбается, слегка приоткрывая губы, как улыбается обычно перед сексом или когда чего-то хочет от меня добиться.
– Надеюсь,- она обвивает руками мою шею,- ты не думаешь, что выбрал не ту сестру?
Элизабет настаивает, чтобы нашу последнюю ночь на море мы провели на палубе. Мы с ней сидим на мостике и смотрим вдаль в надежде увидеть землю. Вечерний океан так спокоен, что похож на большое озеро, по которому «Большой Бэнкс» скользит, лишь слегка покачиваясь. Шум стелющегося за нами шлейфа брызг смешивается с ворчанием мотора В конце концов, все это укачивает меня, и я проваливаюсь в сон. Элизабет не засыпает и, увидев огни на горизонте, будит меня.
– Там все небо сверкает огнями! – говорит она, крепко прижимаясь ко мне.
– Да, мы уже почти дома, – киваю я.
Солнце появляется на небе незадолго до того, как мы доплываем до маяка.
Я снимаю катер с автопилота и беру штурвал. Скелет маяка вырисовывается в бледном утреннем свете. Он напоминает неуклюжее сооружение, построенное из детского конструктора. Элизабет смотрит на маяк, потом переводит взгляд на огни Майами, а потом – на пронизанные утренними лучами облака, плывущие по небу, которое сначала становится золотым, а потом – с восходом солнца – голубеет на горизонте.
– Так красиво! – говорит она.
Ее глаза удивленно расширяются, когда мы вплываем в канал и минуем первый из высоких домов, тянущихся вдоль побережья Майами, которое все еще очень далеко от нас. Но Бискайский риф – всего в нескольких милях справа. Он просто поражает Элизабет небоскребами из стекла и бетона
– Это Майами? – спрашивает она.
Я отрицательно качаю головой и взглядом указываю на высоченные дома, которые постепенно, издалека вплывают в поле нашего зрения.
– О! – восхищенно восклицает она.
Острая тоска по дому пронзает меня, когда я обращаю взгляд на юг и вижу зеленые верхушки деревьев на Солдатском рифе. Значит, скоро покажутся Своенравный риф и Кровавый риф.
– Видишь вон те острова? – спрашиваю я Элизабет.
– Это твой… то есть наш? – она указывает на Солдатский риф.
Я качаю головой:
– Южнее. Второй отсюда. Там твой новый дом. Она всматривается вдаль прищурившись, потом пожимает плечами:
– Я не вижу. Слишком далеко.
Я смотрю на песчаные отмели по сторонам канала и понимаю, что отлив еще только начался и у нас полно времени, чтобы доплыть до своего острова. Улыбаясь, я обещаю Элизабет.
– Скоро ты его увидишь.
17
Собаки первыми чуют наше приближение. Они поднимают лай, еще когда мы плывем каналом. Лодка движется вперед уже просто по инерции. Моя молодая жена стоит на носу. Глядя вниз, в воду, она предупреждает меня о скалах и время от времени кричит:
– Берегись!
Когда мы входим в маленькую гавань Кровавого рифа, выкрики Элизабет, лай собак, шум моторов заставляют Артуро Гомеса – бородатого, босого, длинноволосого и еще более загорелого, чем обычно, – появиться на палубе своей тридцатипятифутовой лодки «Морской Луч». В правой руке у него черный автоматический пистолет. Увидев меня, он ставит оружие на предохранитель и засовывает его в правый карман своих шортов. Карман отвисает под тяжестью пистолета, шорты спускаются чуть ниже, так что становится видно внушительное брюшко Артуро. Я улыбаюсь, видя, как он втягивает живот, заметив на палубе Элизабет, одетую в красный топ и обтягивающие шорты. Трудно поверить в то, что этот неопрятный бродяга – тот же самый человек, что и лощеный чиновник, всегда безукоризненно одетый президент концерна «Ла Map».
Как я и предполагал, Артуро бросил якорь посередине бухты, чтобы держаться подальше от собак. Его посудина перегородила всю бухту. Так что, чтобы причалить к берегу, мне приходится аккуратно огибать «Луч».
– Славная девушка, – говорит Артуро, прохаживаясь вдоль борта своего катера и внимательно следя за нашими движениями. Кажется, он думает, что от нас чего угодно можно ожидать: вдруг возьмем и нападем на него?
– Славная бородка, – в тон ему отвечаю я.
Он потирает щетину на физиономии и обнажает зубы в ослепительной улыбке:
– Да уж, ты дал мне достаточно времени, чтобы отрастить ее!
– Ты же сам говорил, что отпуск тебе не повредит.
– Отпуск! – смеется Артура – Меня так давно не было в офисе, что там, должно быть, решили, что я либо умер, либо меня уволили. Ты хоть знаешь, что уже август на дворе?
Я отрицательно качаю головой и удивляюсь тому, насколько неважным для меня сделалось время.
– Какой сегодня день? – спрашиваю я.
– Вторник, второе августа.
– Питер! – предупреждает Элизабет с носовой части.
Я смотрю вперед и вижу, что мы плывем слишком быстро. Замедляю ход, чтобы, причалив, не стукнуться носом о пристань. Элизабет – на посту, со свернутым канатом в руке. Она терпеливо ждет, когда можно будет спрыгнуть на сушу и пришвартовать лодку. Рубец, Шрам и еще с полдюжины рычащих собак поджидают нас на пристани. Их лапы широко расставлены, зубы оскалены, хвосты напряжены.
– Ты уверен, что ей ничего не грозит? – спрашивает Артуро из своей лодки.
Элизабет оборачивается и смотрит на него так, как будто от него воняет тухлой рыбой. Внезапно она резко, пронзительно свистит, и собаки мгновенно убираются с пристани. Мы с ней смеемся, глядя, как Артуро заливается краской.
Элизабет закрепляет канат, я заглушаю моторы и любуюсь пристанью, ближайшими деревьями, коралловыми стенами своего дома. Морской бриз быстро уносит запахи выхлопов «Большого Бэнкса» и навевает знакомый аромат соленого морского воздуха и свежих зеленых растений. Теперь я чувствую себя дома. Мне даже кажется, что вот-вот я услышу беззвучное приветствие отца. Я заново переживаю его потерю. Как было бы прекрасно, если бы он мог встретить мою жену!
Артуро тоже пришвартовывает свою лодку.
– Рад тебя видеть! – говорит он, пожимает мою руку и похлопывает меня по спине. – Это твоя жена? – он протягивает руку и ей, улыбается и говорит: – Поздравляю. Она просто, красавица. Элизабет смотрит сквозь него, не обращая никакого внимания на его жест.
– Можно теперь пройти в дом? – беззвучно спрашивает она меня. – Я хочу посмотреть, как там, внутри.
Артуро ждет, потея на солнцепеке. Улыбка его уже стала вымученной, но руку он все еще не опускает.
– Пожалуйста, Элизабет, подай ему руку. Этот человек полезен мне. Он скоро уйдет.
Элизабет вздыхает, протягивает Артуро вспотевшую ладошку и выдавливает из себя улыбку.
– Так как насчет войти в дом, Питер? – вновь неслышно обращается она ко мне.
Натянуто улыбнувшись, я произношу вслух:
– Почему бы тебе не спуститься в каюту и не собрать свои вещи? Мы должны разгрузить лодку.
Я спущусь через несколько минут и помогу тебе.
Она обжигает меня гневным взглядом и беззвучно восклицает:
– Он всего лишь человек! Почему бы не заставить его сделать это?
Не получив от меня ответа, она нехотя плетется вниз, в каюту.
– Надеюсь, я не помешал? – говорит Артуро.
– Вовсе нет, – отвечаю я. Я с трудом подавляю порыв извиниться за свою невоспитанную жену.
– Кстати, спасибо за помощь в этом деле с «Карибским талисманом».
Латиноамериканец сверкает белозубой улыбкой:
– Всегда рад служить. Мои люди сказали мне, что такого пожара в округе давно не было. Горело целый день. Все служащие сгорели в офисе. Такая реклама «Карибскому талисману»!
– Отлично, – киваю я, благодарю Артуро за охрану дома и прошу его связаться с Джереми Тинделлом и сказать ему, что ближе к вечеру я верну лодку.
– Вряд ли Джереми будет рад услышать мой голос, – говорит Артуро, бросая взгляд на катер, и улыбается. – Я бы на твоем месте вымыл палубу.
С Джереми случится припадок, если ты вернешь ему лодку в таком состоянии. Во всяком случае он будет ныть неделями.
Я пожимаю плечами:
– Так это же его обычное поведение.
Артуро кивает.
– Черт возьми, славно будет снова вернуться в офис! – мечтательно восклицает он.- Я даже по Джереми соскучился. Хотя он-то, думаю, вовсе не горит желанием видеть ни тебя, ни меня. Ну, так что ты думаешь об этом парнишке?
Я недоуменно поднимаю брови.
– О Сантосе, – поясняет он. – Как тебе понравился отчет? Тинделл прислал мне копию.
– Я его еще не читал,- говорю я, вспомнив о конверте в ящике стола.- У меня не было времени.
– Не было времени? – удивляется Артуро. – Чем это ты был так занят? Греб, что ли?
У нас деловые отношения, и фамильярности мне ни к чему. На бестактный вопрос Артуро я отвечаю бесстрастным пустым взглядом.
Усмешка мгновенно исчезает с его лица. Во второй раз он не наступит на те же грабли.
– Ну что ж,- говорит он,- ты бы все-таки прочел его досье. Этот парень доставляет много неприятностей. Он даже нанял самолет и кружил тут над островом. Все уши мне прожужжал. Эмили уже трясет от его звонков. Он звонит каждый день.
Меня раздражает необходимость заниматься всей этой докучливой ерундой сразу по возвращении домой.
– Тебе вовсе не обязательно встречаться с этим парнем, – говорит Артуро.
Я машу рукой, сразу понимая и отметая его молчаливое предложение. Никакого насилия. Я дал себе слово больше не приносить горя семье Марии. Кроме того, этот человек всерьез заинтересовал меня своей настойчивостью.
– Я хочу взглянуть на него. Скажи Эмили, чтобы назначила ему встречу на пятницу, на десять утра.
Элизабет сидит в салоне, скрестив на груди руки. Меня она приветствует гробовым молчанием. Я вижу через открытую дверь в коридор сваленные на кровати вещи.
– Он ушел, – говорю я.
Она ничего не отвечает, только безразлично пожимает плечами.
– Нечего сказать, отличная работа! – киваю я на сваленные в кучу вещи. Потом достаю из нижнего ящика стола конверт.
– У нас дома такую работу выполняют слуги.
– А здесь нет.
Я прохожу в каюту и начинаю разбирать вещи и складывать одежду.
– Почему?
– Потому что отец отказался от использования рабского труда еще перед гражданской войной.
– А кто же стирает? Кто убирает дом?
– Я.
– Не понимаю почему,-говорит Элизабет. Она тоже подходит к кровати, берет из кучи одежды шорты, медленно-медленно их складывает.
– Я не привыкла к такой работе. Не думаю,, что у меня это хорошо получится.
– Ничего, – отвечаю я. – У меня это хорошо получается.
После трех просьб Элизабет я наконец соглашаюсь оставить пока вещи на катере и пойти в дом.
– Мы можем все перенести потом, – говорит она.
Она улыбается, когда мы идем по пристани, и улыбка становится еще шире, когда я отпираю железные ворота и включаю один за другим генераторы.
– Здесь есть электричество? – спрашивает она.
– И кондиционеры, и телевизор, и стереомагнитофон… – говорю я.
Опередив меня, она взбегает на галерею, перепрыгивая через ступеньки.
Когда я тоже поднимаюсь, Элизабет уже ждет меня, облокотившись на парапет у пушки, и смотрит на океан.
– Мне здесь понравится. Покажи мне все, каждую комнату.
Сначала я веду ее в свою спальню, распахиваю двойные двери и морщусь от духоты, сырости и затхлости. Мы с Элизабет бегаем из комнаты в комнату и распахиваем окна и двери, чтобы свежий морской ветер наполнил дом. Элизабет еще успевает все потрогать по пути, присесть на кровать, включить и выключить свет, пробежать пальцами по гладким каменным стенам.
– Этот дом гораздо меньше нашего, – говорит она, – но он и гораздо милее.
На втором этаже, в большой комнате, она бродит от стены к стене, любуется видами из каждого окна, спрашивает у меня названия островов, которые видит, указывает на материк вдали. По комнате гуляет свежий ветерок. Он охлаждает и успокаивает нас, заставляя забыть об августовском пекле.
– Здесь всегда так уютно? – спрашивает она.
– Почти, – отвечаю я. – Но зимой иногда приходится разводить огонь.
– В Яме Моргана холодно почти каждую ночь, – говорит она.
Она подходит к стене, дотрагивается до висящего на ней кинжала. Он висит на этом месте, сколько я себя помню.
– Отцовский, – говорю я, – еще с пиратских времен.
Элизабет молча кивает и переводит взгляд на картины.
– Французские импрессионисты, – поясняю я, указывая на пейзажи и портреты, которые моя мать привезла с собой из Франции. Это она настояла на том, чтобы их развесили в доме. На одной из картин изображена обнаженная молодая женщина на кушетке.
– Это моя мать, – говорю я. – Она жила с художником в Париже и позировала ему, пока ее не нашел мой отец. Отец рассказал мне об этом только перед смертью. Он сказал, что, когда она уже стала его женой, он снова привез ее в Париж и купил ей все, что она пожелала, и картины в том числе. Она настояла на том, чтобы эту он купил за любую цену.
– А ты, Питер, – говорит Элизабет кокетливо, переходя от картины к картине,- ты мог бы купить своей жене все, что она пожелает?
– Увидишь, – говорю я.
Когда мы спускаемся по винтовой лестнице в подвал, шаги Элизабет замедляются, улыбка ее становится натянутой, безразличной. Она едва удостаивает подвал взглядом и не спешит входить вслед за мной в самую маленькую камеру.
– Питер, мне приходилось бывать в тюрьме…
Однако ее глаза округляются, когда я поднимаю
койку и открывается дверь.
– Куда мы идем? – спрашивает она, спускаясь в темноте вслед за мною.
Я ничего не отвечаю и не включаю свет, пока мы не придем в сокровищницу. И вот Элизабет входит в маленькую холодную комнату, а я, зайдя следом за ней, щелкаю выключателем.
– О! – восклицает она, в первый момент закрыв лицо руками. Ее изумрудные глаза загораются. Она восхищенно переводит взгляд с одного ящика на другой. – Мой отец пошел бы на все ради этого!
– Он получит часть золота, как я и обещал.
Она набирает пригоршню драгоценностей, подносит их к свету, потом поворачивается ко мне:
– Но мы ведь не обязаны быть слишком щедрыми, не так ли, Питер?
К моему удивлению, сад занимает ее едва ли не больше, чем сокровищница.
– Слеза Дракона, – говорит Элизабет, рассматривая растения и заодно выпалывая сорняки.
– А это Роза Смерти. Почему ты не сказал мне, что у вас все это есть?
Я пожал плечами:
– Это садик моей матери. Мы с отцом просто не обращали на него внимания.
Элизабет деловито подбоченивается:
– Все это, да еще те семена, что дала мне мама, – и у нас скоро будет настоящий сад! Здесь Слезы Дракона хватит на несколько кварт вина. Я сделаю через пару недель.
– А потом? – спрашиваю я.
– А потом, – лукаво улыбается она, – я кое-чему научу тебя.
О досье на Сантоса я вспоминаю только вечером, после того как возвращаю Джереми Тинделлу его лодку и приезжаю домой на своем «Грейди».
Элизабет к вечеру устает от человеческого обличья и перед сном предпочитает обрести свой естественный вид.
– Не знаю, почему тебе так нравится быть человеком,- говорит она, завершив превращение.- Лично я всегда лучше чувствую себя в драконьей шкуре.
– Я привык.
Устроив себе постель из сена в углу комнаты, она ложится и зовет меня присоединиться к ней.Я втягиваю приглушенный запах ее чешуи, любуюсь изгибом ее хвоста, нежным бежевым оттенком ее живота. Я уже почти готов откликнуться на ее зов, но в последний момент решаю, что пора покончить с тем бездумным образом жизни, к которому привык за последние недели. После наступления темноты у меня будет достаточно времени, чтобы поохотиться с молодой женой. У нас будет замечательная возможность после долгого перерыва снова полакомиться свежим мясом, а потом заняться любовью. А сейчас у меня есть и другие дела. Оказавшись в родных стенах, я наконец вспомнил о своих обязанностях.
– Ты достаточно силен, чтобы брать от жизни все, что ты захочешь, – учил меня отец. – Ну и что из того? Мы живем для того, чтобы создавать себе будущее, и умираем, когда будущего у нас больше нет. Каждому следующему поколению приходится трудиться чуть больше, чем предыдущему. И наша главная забота – всегда о семье.
Я наклоняюсь и нежно целую жену в чешуйчатую щеку, провожу рукой по ее животу, который она уже поудобнее устраивает, помня о будущем ребенке и защищая его.
– Я разбужу тебя, – говорю я, выхожу из комнаты и по винтовой лестнице поднимаюсь на третий этаж, где на дубовом столе в большой комнате меня ждет папка с делом Хорхе Сантоса.
Взяв конверт, подхожу с ним к окну, выходящему на бухту. Прищурившись, смотрю на воду, серебрящуюся в последних лучах заходящего за материк солнца. И тут я замечаю в нескольких сотнях ярдах от острова большой, изящный скоростной катер. Катер не движется. Интересно, зачем он остановился…
Меня пронзает острая боль. Как ошпаренный отскакиваю от окна, выронив конверт. И только тут, с большим опозданием, до меня доходит звук выстрела и звон разбитого стекла, а потом и утробный рев мотора. Белый катер срывается с места и уносится прочь. «Черт!» – ору я, поняв, что пуля прошла чуть выше сердца, пробив мышцы и сухожилия и раздробив плечевую кость.
– Питер! – слышу я беззвучный зов Элизабет.
– В меня стреляли,- отвечаю я и сосредоточиваюсь на своем организме: срочно сузить кровеносные сосуды, замедлить пульс, остановить кровотечение.
Моя подруга с ревом врывается в комнату и бежит к окну.
– Это тот белый катер?
– Потом, – бросаю я, скривившись от. боли, – помоги мне вытащить это чертово стекло!
– Но я их вижу!
– У этого катера скорость по крайней мере шестьдесят миль в час. Нам их не догнать.
– Я могла бы.
– Чтобы тебя увидели и убили нас обоих? Лучше помоги мне!
Уложив меня на дубовый стол, Элизабет принимает человеческое обличье. Она вынимает осколки из моих волос, одежды, кожи, а я занимаюсь заживлением, заставляю свои клетки восстанавливаться, выталкиваю пулю ближе к поверхности, чтобы Элизабет смогла ее извлечь.
К заходу солнца я уже в состоянии сесть. Света мы не зажигаем.
– Кто это сделал? – спрашивает Элизабет.
Я пожимаю плечами:
– Кому известно о нашем возвращении? – спрашиваю я, подхожу к стене и щелкаю ыключателем.
– Артуро, – отвечает она.
– А еще Эмили, Джереми и всем, кому они об этом сказали, в том числе нашему другу – мистеру Сантосу. – Я достаю из шкафа швабру и собираю осколки стекла.
Элизабет встает, чтобы помочь мне. Я отстраняю ее.
– Ты порежешь ступни, – напоминаю ей, что теперь она человек и, следовательно, уязвима.
– Что будем делать?
– В данный момент мы можем сделать немного. Я позвоню Артуро и велю ему проверить все белые скоростные катера. Их, должно быть, сотни в окрестностях. Если это и был кто-нибудь из них – Артуро или Джереми, – мой звонок по крайней мере даст им понять, что меня не так-то легко уничтожить. Далее, наша задача – избегать стоять у окон, когда рядом есть лодки… пока кто-то не обнаружит себя, и тогда…
