Геннадий Трошин
      Рассветы
      Не спалось. Так бывает со мной на новом месте, где все поначалу кажется непривычным и требуется время, чтобы обвыкнуть. Мы только вчера приехали в небольшой поселок на берегу Волги. Решили провести отпуск здесь, вдали от городской суеты. Хозяйка дома Дарья Никитична оказалась приветливой маленькой старушкой с румяными щеками, которых так и не коснулась сеточка морщин.
      - Места у нас привольные, не заскучаете, - нараспев говорила она, приглашая нас в дом. - Парного молочка вволю попьете, свежих яичек покушаете. У меня корова своя и куры.
      И хозяйка гостеприимная, и горница хорошая, а вот не спится и все тут. На улице сонно прокричали первые петухи. Кто-то протяжно всхрапнул за перегородкой и засвистел носом. Я поднялся. В комнате стояла ночная темнота, сквозь которую лишь смутно серели окошки да белела печь. Натыкаясь на стулья, я на цыпочках пробрался к столу, с наслаждением выпил кринку густого, как сливки, молока и так же тихо вышел во двор, где у сарая заранее были приготовлены удочка и банка червей. Удочку я прихватил из города по совету приятеля и сейчас был доволен, что послушался. Идти на Волгу в такую рань просто так, с пустыми руками, выглядело бы по крайней мере нелепо и могло вызвать недоумение у случайно встретившихся людей.
      В лугах было тихо и пахло сыростью. Штанины брюк снизу тут же намокли, и в полуботинках начало хлюпать. Узкая тропинка, вьющаяся среди заливных лугов, вывела меня к Волге и оборвалась у песчаной отмели. Я пошел дальше вдоль берега в поисках удобного места и увидел впереди большой валун, возвышавшийся почти у самой воды. "Вот где и можно присесть", - обрадовался я, но "валун" неожиданно зашевелился и оказался человеком. Это был огромного роста старик с окладистой бородой. В накинутом сером плаще он и впрямь походил на могучую глыбу. Заметив меня, старик поманил к себе пальцем.
      - Садись сюда. Не бойся, не укушу, - сказал он, похлопывая широкой ладонью по глинистому бугорку, устланному сеном.
      Я примостился рядом, забросил крючок с червяком в воду и положил удилище на свободную рогульку.
      - Дачник? - поинтересовался старик и, получив утвердительный ответ, внимательно уставился на темную воду.
      "И чего он делает в такую темень? - с удивлением думал я. - Ведь поплавков все равно не видно".
      Однако от нечего делать тоже стал глядеть на Волгу. Где-то позади, в темных кустах, вдруг раздалось звонкое чоканье. Затем стихло на мгновенье, и его сменила частая, веселая трель.
      - Соловушка утро почуял, - нарушил молчание старик потеплевшим голосом. Слышь, сейчас булькать зачнет, потом вновь трелью рассыпется.
      Старик в точности знал все коленца своего соловья. Он, действительно, сначала чокал, потом делал паузу, заливался звонкой трелью, за которой следовало нежное бульканье, и снова далеко-далеко разносилась веселая трель. От этой трели у меня почему-то гулко забилось сердце, встрепенулось что-то давным-давно забытое, затуманились глаза.
      Темнота между тем начала стремительно таять, уступая место белесым сумеркам. Звезды на поголубевшем небе потускнели, исчезли их двойники в посвежевшей, ожившей и ставшей матовой воде. Теперь не один соловей, а разноголосый птичий хор ликующе зазвенел вокруг нас. Над рекой показались чайки. Они уже видели солнце и купались в его лучах, отчего крылья казались отлитыми из золота. Потом лучи скользнули по макушкам тополей, задели седые кусты тальника, на которых тотчас же вспыхнули изумрудными огоньками капельки росы. Река стала розовой и вдруг загорелась, словно подожженная изнутри. Над поймой, светлея до рези в глазах, засияло солнце.
      Я, очнувшись, потянулся к удилищу, чтобы посмотреть, цел ли червяк, но старик положил на мою руку широкую ладонь.
      - Тс-с, - прошептал он и кивнул вниз. Там на отмели сверкала неглубокая бакалда, отделенная от берега песчаной косой, через которую перекатывались волны от прошедшего парохода. Вместе с волнами в бакалду попало несколько маленьких серебристых рыбок. Я думал, что они поспешат в реку обратно, но рыбки остались. Над ними, трепеща крылышками, запорхала какая-то птичка с желтоватой грудкой. Она опустилась, подскочила к воде. В ее клюве виднелись беленькие червячки. Рыбки высунули из воды головы, раскрыли рты, и птичка стала торопливо совать в них корм. Раздав червячков, птичка издала звонкую трель и улетела.
      Я в изумлении протер глаза: не снится ли?
      - Вот и я удивляюсь, - зашептал старик, наклонившись ко мне. - Которое утро смотрю и глазам не верю, чтобы зорянка кормила пескарей. Птичка она, конечно, душевная, жалостливая к чужой беде. Всегда при случае выкармливает осиротевших птенцов или выхаживает слабых пичужек, но чтобы кормить пескарей... Н-да. Такое видеть еще не доводилось. Может, птенец ее здесь утонул, а? И она носит корм по привычке?
      Зорянка прилетала еще несколько раз, а потом пескари уплыли вместе с набежавшей волной обратно в реку, и птичка больше не появлялась.
      Старик поймал на одну из удочек сорожку, но почему-то не опустил ее в ведерко с водой, а положил чуть поодаль у талового куста. У меня дело подвигалось успешнее. Я таскал одну плотвицу за другой, сажал на кукан и удивлялся, как это мой сосед, местный житель и, судя по всему, опытный рыболов, часто зевает поклевки и отстает от меня в улове.
      - Слышь, как трещит? - то и дело отвлекался он. - Ты думаешь, это кузнечик? И не кузнечик вовсе, а камышовка. Птичка такая. А эта, что соловьем заливается, - тоже камышовка. Только другой породы. Она может и под синицу, и под скворца, под кого угодно голос подделать. Как те артисты, которых по телевизору показывают.
      - Какие артисты? - недоумевал я.
      - Ну те, что других передразнивают.
      - Вестник, что ли, или Хазанов?
      - Вот-вот, - восторгался он, как ребенок.
      Я вытащил одну сорожку, другую, но старик снова отвлек меня.
      - Глянь-ка, глянь, как кулик ракушку разделывает! Ты ее руками ни за что не раскроешь, а ему хоть бы хны.
      Я перевел взгляд с поплавка на отмель, где крупная, похожая на сороку, птица с красными лапками долбила большим оранжево-красным клювом двустворчатого моллюска-беззубку, и прозевал поклевку.
      Не удалось мне вытащить и окунька. В тот момент, когда я потянул удилище на себя, из-за куста показалась здоровенная змея. От неожиданности я дернул удилище сильнее, и окунек, взметнув брызги, сорвался с крючка. Змея направилась к нам, и я уже начал подумывать о бегстве, как вдруг увидел на ее голове желтый венчик. Это был уж.
      - Ага, пожаловал, наконец, - ласково, будто долгожданному гостю, сказал старик. - Ну давай подкрепись, подкрепись.
      Уж схватил оставленную стариком у куста сорожку и, напрягая свое длинное тело, начал медленно заглатывать рыбу.
      - Ешь, ешь, - приговаривал старик. - А то лягушки, чай, тебе приелись. Завтра снова тебя угощу.
      Уж уполз, поклевки стали реже. Теплое дыхание ветерка принесло на берег аромат начавших млеть под солнцем цветущих лугов. Старик поднялся, стал неторопливо собирать удочки.
      - Небогато у вас, - с сочувствием кивнул я на ведерко, в котором плавало с десяток сорожек. - И стоит из-за этого недосыпать, затемно приходить на Волгу?
      - Чудак, - ответил старик. - Я ловлю рассветы.
      Его глаза, цвета покосного василька, смотрели просто и бесхитростно, как у младенца.
      Мне стало неловко. Ведь не будь его, я бы не увидел ничего вокруг, кроме обыкновенной воды, поплавка и рыбы.
      ...С тех пор я тоже ловлю рассветы. И всякий раз удивляюсь: до чего же они не похожи один на другой. Как люди, которых давным-давно знаешь, но при каждой встрече открываешь для себя что-то новое, неповторимое, близкое и понятное твоему сердцу.