Хаббард–Джонс спрыгнул с автобуса и нырнул в ближайший подъезд. Он украдкой огляделся по сторонам, посмотрел вперед, назад. Через минуту огляделся снова, на сей раз внимательно и не торопясь. Вдруг следом за ним подкатят какие–нибудь широколицые славяне в черной машине с дипломатическим номером или подъедет в такси элегантная черноволосая красотка, иностранная контрразведчица… Но ничего похожего он не увидел.
      Значит, все в порядке: слежки за ним нет. Снова разочарование — никакого интереса к его персоне с ихстороны. Он пожал плечами и двинулся через дорогу.
      На противоположном тротуаре он остановился полюбоваться собой у витрины табачной лавки и остался много доволен тем, что увидел. Приподнятое настроение, в котором он покинул заседание Объединенного совета контрразведки, вернулось к нему.
      — Хаббард–Джонс, — обратился он к своему отражению в стекле. — Хаббард–Джонс, приятель, ты, верно, что–то затеял.
      — Доброе утро, сэр.
      В стекле рядом с ним возникла высокая тощая фигура. Хаббард–Джонс пришел в неописуемую ярость, и хорошее настроение мигом улетучилось. Однако он даже не повернул головы и лишь процедил, как чревовещатель, сквозь зубы:
      — За каким чертом вас сюда принесло, Джонсон?!
      — Я иду обедать, сэр. У меня сейчас перерыв…
      — Сколько раз я вам говорил, — накинулся на провинившегося Хаббард–Джонс, позабыв о конспирации. — Сколько раз! И вам, и всем остальным: встретили меня на улице — сделайте вид, будто не знаете. А если я, черт побери, веду слежку за опасным агентом? И вообще! Вы нас провалите, Джонсон! — вопил он. — Нас всех поубивают из–за вас…
      Тут он смолк, заметив, что вокруг в ожидании драки собралась небольшая толпа.
      Окинув зевак гневным взглядом, Хаббард–Джонс круто повернулся и зашагал прочь.
      Он пересек еще одну улицу и оказался в узком переулке под названием Пикок–Лейн. Там, между конторой строительного подрядчика и довольно сомнительным заведением, где перекрашивали автомобили, помещался его отдел. Хаббард–Джонса трясло от негодования.
      — Я из этого Джонсона кишки выпущу! — гремел он на весь переулок, пиная ржавые мусорные контейнеры у входа в дом под вывеской «Акционерное общество Футлус. Производство документальных, видовых и короткометражных фильмов». — И вообще, мне положена шикарная контора на Майфер, а не такая дыра, — добавил он поспокойнее, прыгая на одной ноге и потирая другую: он больно ушиб ее о зловредный контейнер.
      У Хаббард–Джонса настроение всегда менялось неожиданно и резко, в этом он походил на английскую погоду. Сейчас его терзала обида на несправедливость.
      Войдя в контору, Хаббард–Джонс остановился у стеклянной двери с надписью «Постановочная часть» и злобно воззрился на пятерых сотрудников, которые лениво перебирали за столами бумажки.
      — Забываете о конспирации! Распустились! — завопил на них Хаббард–Джонс. Сотрудники подняли на него равнодушные глаза. Такие вспышки были им не в новинку, и они уже не принимали их всерьез. Хаббард–Джонс повернулся на каблуках и, громко топая, стал подниматься по лестнице. На полпути он остановился, подумал и дальше двинулся на цыпочках. На верхней площадке он неслышно подкрался к двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен» и постоял минуту, прислушиваясь.
      — В–девять, — услышал он. — В–девять. А–пять. А–семь… Звучит неплохо, серьезная шифровальная работа, как и полагается на секретной службе.
      Хаббард–Джонс самодовольно усмехнулся.
      За дверью в неприбранной комнате царил покой. Придурковатый шотландец Джок Мак–Ниш, положив ноги на стол, разглядывал картинки в порнографическом журнале и самозабвенно жевал резинку. Молодой человек и девушка играли в морской бой.
      —… и А–восемь, там, наверно, что–то есть.
      — Ничего, — объявила девушка. — У меня Г–три, ваш крейсер пошел ко дну, мистер Бейтс…
      Дверь распахнулась, и на пороге возник жирный, пучеглазый Хаббард–Джонс. Сотрудники на миг оцепенели, потом с виноватыми лицами кинулись к своим бумагам. Хаббард–Джонс не произнес ни слова. Он лишь окинул всех скорбным взглядом и в горестном молчании проследовал в свой кабинет, или, как он его называл, «святилище».
      — Вот это влипли! Подловил он нас все–таки, — проговорил, наконец, Рональд Бейтс.
      — Ерунда, просто он не в духе. Видно, ему влетело на этом дурацком совещании за то, что много о себе понимает. И поделом ему, воображале, — сказала девушка, повернулась к своей машинке и с силой застучала по клавишам, словно вымещая раздражение на своего шефа.
      — Неловко как–то получилось. Он приходит, а мы тут бездельничаем, играем в морской бой, конечно, ему неприятно, — сокрушался Рональд. Он слегка кривил душой — особой неловкости он не испытывал, а просто считал, что добросовестный человек должен на его месте устыдиться такого поведения.
      — Заткнись, Рон, — злобно оборвал его Мак–Ниш.
      Рональд вспыхнул, но заткнулся. Это был обыкновенный молодой человек, совсем неприметный, и лишь что–то простодушное и открытое в его лице отличало его от других.
      Дверь «святилища» отворилась.
      — Скромница! Идите сюда, быстро, — скомандовал Хаббард–Джонс.
      — И когда он перестанет называть меня Скромницей, — вздохнула девушка, вставая и поправляя белокурые волосы. — У меня есть имя — Джина, Джина Кафф.
      Хаббард–Джонс перекрестил ее в Скромницу в честь своей любимой литературной героини — персонажа из серии приключений в картинках, которая публиковалась в «Ивнинг стандард».
      Скромница остановилась на пороге кабинета, обернулась и с мольбой взглянула на Рональда — пусть хоть он поймет, как тяжело ей приходится. Рональд смущейно опустил глаза. Джина вздохнула еще раз и исчезла в кабинете, с такой силой захлопнув за собою дверь, что на полках забренчали пустые коробки от кинопленки, загрохотали ящики с наклейками «Сценарии», «Последовательность кадров» и тому подобное. «Акционерное общество Футлус» служило всего лишь вывеской для одного из отделов службы национальной безопасности, но правила конспирации здесь блюлись свято.
      Хаббард–Джонс гордился своей должностью. Он надувался спесью от сознания собственной значительности, хотя отдел его был не из особо важных, и работа там была лишена всякой романтики. «Отделу наблюдения за иностранными гражданами» вменялось в обязанность совместно с иммиграционными властями и Особым управлением Скотланд–Ярда вести повседневную слежку за подозрительными иностранцами, обосновавшимися в Соединенном Королевстве. До того как заведующим назначили Хаббард–Джонса, на этом посту много лет находился отставной армейский майор, служака, начисто лишенный воображения. Единственным его вкладом в дело была подробнейшая картотека ресторанов и кафе с восточной кухней. Майор считал, что быстрый рост числа подобных заведений в Великобритании свидетельствует о наличии опасного заговора со стороны восточных государств.
      Отдел не располагал особыми возможностями. На его счету не имелось ни одного пойманного шпиона, и роль он играл весьма незначительную, а вернее — он был попросту не нужен. Но теперь его шеф вознамерился все это изменить, по крайней мере так он всем говорил…
      «Пока что никаких изменений не видно», — грустно размышлял Рональд. Несмотря на туманные разлагольствования шефа о великом будущем, в отделе царила все та же будничная рутина. Время от времени Хаббард–Джонс пытался оживить работу несогласованными с начальством безумными тратами. Крупные суммы из скудных ассигнований (которые, кстати говоря, сокращались из года в год) выбрасывались вдруг на:
      а) сомнительные мероприятия: «Бейтс, всем сотрудникам нужно пройти специальную тренировку. Ходят слухи, что начальство УВБ собирается переформировать отдел в десантный отряд по борьбе со шпионажем»;
      б) опасные мероприятия: «Да, вот еще что, Бейтс. Я взял нового сотрудника, Мак–Ниша. Официально его оформить нельзя, поэтому платить я ему буду из наличного фонда. Он туповат, но нам понадобятся крепкие ребята, если придется, — тут он перешел на невнятный шепот, — убивать, когда наступит время…»;
      в) личные цели: «Хватит ворчать, Бейтс. Без вас знаю, что девчонка печатает плохо, но, черт побери, глава отдела имеет право выдавать денежные премии по своему усмотрению».
      Рональда глубоко тревожили эти нелепые выходки. Он с пуританской бережливостью относился к деньгам налогоплательщиков. В особенное уныние его поверг последний неоправданный расход шефа — Хаббард–Джонс не только выбросил на ветер неслыханную сумму государственных денег, но и лишил своих сотрудников единственного прибежища, превратив уютную уборную в коварную западню.
      Почти всю уборную теперь загромоздила старинная газовая колонка, настоящее страшилище. Казалось, будто она наглухо привинчена к стене, на самом же деле она стояла незакрепленная на полу и могла в любую минуту рухнуть на ноги незадачливому посетителю. Это тяжеловесное сооружение из труб , баков и кранов, памятник какому–то давно умершему хитроумному водопроводчику, скрывало за собой секретную дверь в потайной ход — очередная глупость Хаббард–Джонса, которая влетела в немалую копеечку.
      — Нам нужен запасной выход, — повторял он несколько месяцев подряд. — Да нет же, Бейтс! Какой еще пожар, дурак вы набитый! Это на случай, — здесь он понижал голос до выразительного шепота, — на случай, если онинападут на нас с парадного хода.
      Навязчивая идея об их(кто бы они ни были) нападении все чаще и чаще приходила в голову Хаббард–Джонсу. И когда получили очередную квартальную субсидию, он без зазрения совести истратил ее на аренду заброшенного гаража на пустыре позади конторы… И теперь (если допустить, что нашелся бы подобный смельчак) можно было через дыру за колонкой головой вниз соскользнуть между двумя стенами в набитый старыми покрышками стенной шкаф гаража.
      «Но кто полезет туда по своей охоте?» — размышлял Рональд, стараясь не задеть злобную колонку. И в сотый раз спрашивал себя: «Что я делаю? Зачем я здесь? И что будет дальше?» И в сотый раз был вынужден признать, что не может ответить ни на один из этих вопросов.
      В огромной картотеке Управления внутренней безопасности на одной маленькой карточке поместилась вся официальная биография Рональда. Там было сказано:
       Бейтс Р. (образов. — средняя школа). Место прохожд. воен. службы — Кент. Перев. в разведывательный корпус. Имеет офицерское звание. По оконч. службы завербован в систему безопасности. Назначен зам. зав. отделом наблюд. за иностр. гражд. Дополнение: оч. добросовестен; отлично составляет документацию.
      Рональд немало бы огорчился, доведись ему прочесть это бесстрастное жизнеописание. В нем не было ни слова о тяжелом детстве, которое он теперь винил во всех своих недостатках и слабостях. (Правда, там не упомянули также и причины, по которой Рональда перевели на секретную службу — а именно: того, что он показал себя никуда не годным солдатом). Но разве могла официальная бумажка передать, каким разочарованием оказалась для Рональда служба в контрразведке? Солдатом он частенько мечтал о заманчивой стороне этой профессии — белых смокингах, бесшумных пистолетах и пышногрудых брюнетках. Реальность оказалась куда прозаичнее: томительные месяцы в продутых сквозняком коридорах службы внутренней безопасности и ускользающая призрачная мечта о романтическом задании, которое можно доверить только ему. Его не направили в блистательный МИ–5 или куда–нибудь в этом роде — нет, его ждал отдел Хаббард–Джонса. И Хаббард–Джонс преподнес ему самую горькую пилюлю (этого тоже не было в карточке), когда объяснил, почему он,выбрал себе в помощники именно Рональда.
      — А, Бейтс, рад видеть вас в числе своих сотрудников, — встретил он его. — Теперь слушайте: главная наша задача — это обскакать все другие отделы контрразведки.
      Рональд тупо уставился на своего нового шефа, пораженный его необычайным уродством.
      — Вот единственная причина, — безжалостно сообщил Хаббард–Джонс, — по которой я просил назначить вас сюда. Вы столько времени болтались в правлении — у вас там должны быть полезные связи. Так вот, держитесь за них. Я не постою за расходами, чтобы получать информацию о других отделах безопасности и обскакать их. Ясно?
      Сокрушительный удар? Но худшее было впереди…
      Патриота Рональда привела в ужас легкость, с какой он сумел выполнить недостойное требование шефа. Пока Рональд набирался храбрости, чтобы обратиться к кому–нибудь из знакомых сотрудников Управления внутренней безопасности, один из них сам предложил ему свои услуги. В последующие несколько месяцев почти весь фонд отдела на «непредвиденные расходы» перешел в карман этого информатора, а картотека о соперниках Хаббард–Джонса необычайно разрослась.
      Рональду не понадобилось много времени, чтобы понять, как мешают в избранной им карьере энтузиазм, преданность, трудолюбие и другие свойственные ему черты. И сейчас он угрюмо размышлял об этом, подпирая спиной газовую колонку в уборной. В дверь забарабанили.
      — Ты здесь, Рон? Он тебя зовет, — пробасил голос с сильным шотландским акцентом. Минута покоя истекла, Рональд тяжело вздохнул и вышел. Хаббард–Джонс, казалось, был теперь в отличном расположении духа. Он сидел у Рональда на столе, хлопая себя линейкой по толстой ляжке. В «святилище» у открытой двери Скромница застегивала блузку.
      — Живей, живей, живей! — орал Хаббард–Джонс. — Хватит ковырять в носу, Бейтс! Вы — контрразведчик. Нечего ворон считать.
      Он игриво хлопнул Рональда линейкой по ноге. Рональд тоскливо подумал, что выглядит как наивный мальчуган.
      — Как прошло заседание, сэр? — спросил он вежливо, вспомнив, что шеф только что вернулся из Управления.
      — Очень, очень интересно. Об этом я и собираюсь с вами поговорить. Кто–то что–то затевает… Мак–Ниш, убирайтесь, и вы, Скромница!
      Мак–Ниш и Скромница нехотя вышли, а он продолжал:
      — Видите ли, до начала совещания я постоял у сэра Генри Спрингбэка под дверью, я хотел… То есть, собственно, я приехал в Управление рано. И разыскивал столовую, хотел выпить чашку кофе. Ну, вы сами знаете, Бейтс, это здание — настоящий лабиринт.
      Рональд уныло кивнул. Его невыразимо угнетала привычка шефа бесстыдно подслушивать под дверьми.
      — Останавливаюсь я, значит, случайно в этом коридоре, хотел спросить у кого–нибудь, как оттуда выбраться — оказалось, что я рядом с кабинетом сэра Генри… Этот старый дурак кудахтал, как истеричная наседка, и все было слышно: «Не могу, не могу — это же государственная измена», потом слышу, еще кто–то (я не разобрал кто, он говорил чертовски тихо) отвечает… Знаете, что он сказал?
      Рональд кротко покачал головой.
      — Он сказал: «Ваше единственное спасение — никому об этом ни слова. Даже не упоминайте об этом курьере. Если вы проболтаетесь на заседании, все набросятся на вас».Вот так. Каково, Бейтс?
      Рональд помолчал минуту и спросил:
      — А что было потом?
      — Чья–то идиотка секретарша вышла из соседнего кабинета, и мне пришлось спрятаться в шкафу со щетками и ведрами. Но они что–то затевают, это точно. Сэр Генри все заседание подпрыгивал и разевал рот, как издыхающая рыба, — и никто ни словомне обмолвился о курьере.
      — Но…
      — Бейтс, глава службы внутренней безопасности утаил информацию особой важности о вражеском шпионаже! Намеренно утаил от всего Объединенного совета контрразведки! И все, что вы, черт вас побери, можете сказать — это «но»!
      — Но…
      — К черту, Бейтс, я вам сейчас сверну вашу дурацкую шею! — Хаббард–Джонс в ярости стукнул по столу кулаком.
      Воцарилась долгая и напряженная тишина. Рональд ждал затаив дыхание. Но, как ни странно, Хаббард–Джонс вдруг совершенно спокойно сказал:
      — Слушайте внимательно, Бейтс, как раз такой возможности я и дожидался. Мне надо подсидеть старого Генри, значит, нужно разузнать, что именно он утаил… Итак, беритесь за это дело, дружище!
      На Рональда надвигалось багровое лягушачье лицо с выпученными глазами.
      — Бейтс, это приказ! Совесть подсказывала Рональду, что нужно возмутиться. Но он свято верил в дисциплину, и неповиновение было для него столь же омерзительно, как джин для трезвенника. А кроме того, он попросту боялся своего шефа, когда тот входил в раж. Он с тяжелым сердцем снял трубку и набрал номер Управления внутренней безопасности.
      — Не поиграть ли нам завтра после работы в гольф? — спросил он, когда его соединили.
      Он говорил неестественно веселым голосом, хотя лицо у него было виноватое — и немудрено, ведь этот бывший бойскаут принимал теперь участие в купле–продаже государственных секретов.
      — В гольф? Вообще–то я сейчас очень занят садом. У меня куча дел — надо пересадить пятьдесят кустов, — услышал Рональд в ответ.
      — Да бросьте, вы проведете время в двадцать раз приятнее. Встретимся. завтра, а?
      Код был несложен. «Гольф» означал СЕМУВБ, «Сводку ежедневных мероприятий Управления внутренней безопасности», особую книгу с подробным отчетом о каждом действии в системе британской контрразведки, «пятьдесят кустов» — цену в фунтах за то, чтобы эту книгу просмотреть. Бодрое встречное предложение Рональда — двадцать фунтов было с презрением отвергнуто, собеседники долго торговались, хитроумно подбирая фразы, и, наконец, сошлись на сорока пяти фунтах.
      — Ну как? — осведомился Хаббард–Джонс, когда Рональд в изнеможении положил трубку,
      — Я получу ее завтра вечером, значит, в субботу и воскресенье я смогу над ней поработать.
      — Ладно, — сказал Хаббард–Джонс, даже не поблагодарив подчиненного за подобную самоотверженность.
      Рональд задумался — единственное утешение было в том, что, заключая столь позорную сделку, он все–таки сумел сберечь пять фунтов государственных денег.

      Антони де Вир Бакстер Лавлейс, член клубов Уайта, Брукса и Будла, дважды упомянутый в журнале «Закройщик и портной» в числе десяти самых элегантных мужчин Великобритании, отложил «Файнэншл тайме» и собрался идти обедать. Щегольская внешность этого невысокого, стройного человека странно не вязалась с обстановкой в запущенном здании на Уайтхолле, где под вывеской одного из отделов министерства сельского и рыбного хозяйства скрывалось Управление внутренней безопасности. Лавлейсу было тридцать два года, он двигался изящно, как женщина, отличался аристократической внешностью, вкрадчивыми манерами и непомерным самодовольством.
      В длинном коридоре, куда выходила дверь его кабинета, не было ни души, только вдалеке у лифта виднелась изможденная фигура, слегка напоминавшая одну из злых карикатур на Невиля Чемберлена в дни Мюнхена. Это был сэр Генри Спрингбэк. Бедняга сэр Генри! Шесть лет службы в системе британской безопасности превратили его из способного и дельного администратора в жалкого и беспомощного неврастеника.
      Прошел всего лишь год, как Бакстера Лавлейса назначили на пост Главного офицера связи объединенной контрразведки, пост, созданный со специальной целью — глава службы внутренней безопасности явно терял способность здраво мыслить и нуждался в прочной опоре. Сейчас, подкрадываясь к понурому сэру Генри, Лавлейс испытывал законную гордость. Многие отделы контрразведки похвалялись тем, что они довели сэра Генри до нервного тика, агентство «Б» ставило себе в заслугу, что у их шефа постоянно трясутся руки. Но Бакстер Лавлейс превзошел их всех. По его вине сэр Генри страдал тяжелой нервной экземой. Она покрывала коростой его бледное и унылое лицо.
      — Ой! — взвизгнул сэр Генри, когда ему на плечо опустилась затянутая в безукоризненную перчатку рука. Он испуганно отпрянул назад и, безмолвно открывая и закрывая рот, в ужасе воззрился на своего первого заместителя.
      — Что у вас за привычка, Лавлейс, подкрадываться сзади! — вымолвил он наконец.
      — Нечистая совесть? Сэр Генри тихо застонал.
      — Зачем вы меня на это толкнули? Это — сокрытие информации, должностное преступление…
      — Я вас ни на что не толкал. Вы занимаете ответственный пост, от вас ждут самостоятельных решений.
      — Но если узнает министр внутренних дел или эти ужасные типы из отдела борьбы со шпионажем…
      Перед ними остановился лифт, и сэр Генри Фаулер Спрингбэк, королевский советник, кавалер ордена Британской империи, вошел в кабину, сопровождаемый своим злокозненным заместителем. В лифте уже находился один пассажир — маленький старичок с добрым лицом. При виде сэра Генри его слезящиеся глазки засияли собачьей преданностью,
      — А, это вы, Кроум. — Сэр Генри заметно повеселел. — Лавлейс, вы ведь знаете Кроума?
      — Конечно. Кто же его не знает? Действительно, весь штат Управления внутренней безопасности знал и любил старика
      Кроума, старшего клерка центрального сектора документации. Он бродил по всему зданию, шаркая ногами и благодушно улыбаясь, и где бы ни появился этот согбенный, тощий старичок в поношенном черном костюме, пахнущем чернилами, и сверкающих белизной воротничке и манжетах, везде ему были рады.
      — Это чиновник старой школы, — говорили о нем. — Теперь таких не бывает. Сэр Генри обожал Кроума.
      — Как вы себя чувствуете, Кроум? — заботливо спросил он.
      — В моем возрасте жаловаться не приходится, сэр. Подумываю об уходе на пенсию. Уже недолго осталось… Что с вами, сэр? — обеспокоился старик, увидев, что сэр Генри переменился в лице.
      Откуда было Кроуму знать, что за последнее время сэра Генри терзали странные суеверия — он выдумывал свои собственные приметы. Если он замечал на улице монахиню или беременную женщину, то сидел, скрестив указательный и средний пальцы, пока машина не минует три светофора, вид катафалка на много дней погружал его в уныние. Но старик Кроум был для него связан с самой опасной приметой. Сэр Генри убедил себя, что умрет в тот день, когда старик Кроум уйдет на пенсию.
      — Что с вами, сэр? — повторил Кроум . Лифт остановился, и двери растворились.
      — А? Что? Ничего, ничего, благодарю вас, Кроум, — горестно ответил сэр Генри. Бакстер Лавлейс, радуясь, что лицо у его шефа дергается сильнее обычного, пошел через вестибюль к выходу. Старик Кроум сочувственно покудахтал и тоже покинул лифт, но сэр Генри словно застыл на месте.
      По пятницам старик Кроум всегда задерживался на службе — в нем жил природный ужас перед незаконченными делами, которые могли остаться на следующую неделю. Начальство всячески поощряло его рвение.
      — Кроуму цены нет, —- говорили они. — Что бы мы без него делали? И не один сэр Генри страшился того часа, когда старик выразит желание уйти на пенсию.
      В эту пятницу Кроум завершил свою добровольную сверхурочную деятельность сравнительно рано. В 6.15 он взял котелок, зонтик и портфель, собрал ворох секретных бумаг, которые надлежало сдать в особый сейф, и на лифте спустился в подвал.
      Несколько лет назад весь подвал был перестроен, и теперь, выйдя из лифта, вы попадали из помпезного интерьера конца прошлого века в обстановку, представляющую собой нечто среднее между декорацией к научно–фантастической пьесе и вокзалом в стиле модерн.
      Кроум пошел по длинному коридору, миновал объявление «Только с пропусками класса «А» и остановился перед массивной стальной дверью. На ней было второе объявление, еще более грозное: «Внимание! Охрана имеет приказ стрелять в каждого, кто пытается проникнуть в данное помещение без пропуска».
      У Кроума зажужжало над головой — он попал в зону телевизионного контроля. Затем стальная дверь в десять дюймов толщиной бесшумно отворилась, обнаружив замки, которые сделали бы честь Форту Нокс.
      — Привет, мистер Кроум, вы сегодня пораньше, чем обычно, — сказал вооруженный автоматом охранник в черной форме, возникший по ту сторону двери.
      Он провел старика Кроума во второй лифт — зловещую ультрасовременную коробку из бронированной стали, отливающей змеиным блеском.
      Через мгновение Кроум очутился в просторном бетонном зале. Здесь двое охранников дежурили в будке из пуленепробиваемого стекла. Кроум пересек барьер с рентгеновской установкой — она проверяла, нет ли у входящего оружия, — затем попал под лучи аппарата с чувствительным элементом, реагирующим на фотопленку в любой, даже микроскопической фотокамере, и остановился перед будкой.
      — Привет, мистер Кроум, все работаете?
      — Что поделаешь, мистер Ледбеттер . Гм… я, значит, хотел бы… — Кроум заглянул в свои бумаги: — Мне нужны Альфа Ноль Три, Гамма Две Единицы и Омега.
      Старший охранник повторял кодовые группы, а второй вручал Кроуму соответствующие ключи. Затем они повернули в будке тяжелое колесо, и открылась еще одна стальная дверь —в противоположном конце зала. Дверь вела в хранилище, где под железобетонными, устойчивыми против ядерной радиации сводами в сорок футов толщиной хранились в сейфах самые секретные тайны державы.
      — Почему это он проходит не как все? Пропуск не показывает, в книге не расписывается, и вообще? — спросил второй охранник, когда согбенная спина Кроума исчезла за дверью. Охранник был новичок и еще не знал всех особенностей службы внутренней безопасности.
      — Вот что, парень, — строго заметил ему старший, — старик Кроум здесь на особом положении. Для него, можно сказать, свои законы.
      — Но ведь у него пропуск класса «В». Как же, он проходит?
      — Класс «В» или не класс «В», ты запомни: Кроум надежнее многих, кто ходит сюда по праву. — с жаром заявил начальник охраны. И уже спокойнее добавил: — Да и как его не пустишь, если он один из всего Управления знает, где что находится.
      В хранилище между тем Кроум уже засунул в свой портфель толстый фолиант, на обложке и на каждой странице которого стоял красный гриф: «Совершенно секретно. Ни при каких обстоятельствах не выносить из хранилища». Кроум запер сейф и двинулся к другому, обозначенному «Омега». Там в отдельных ячейках с особыми шифрами находились катушки магнитофонной ленты, числом более тысячи (на каждого сотрудника Управления внутренней безопасности, начиная с главы Управления и кончая официантом, разносившим по кабинетам чай). Это были записи всех телефонных разговоров с внешним миром.
      Кроум раскручивал карандашом пленку в ячейке под своим именем и с законной гордостью патриота думал про себя, что за страну, где так замечательно обстоит дело с внутренней безопасностью, тревожиться нечего.
      Он вытянул хвостик пленки с четкой надписью: «четверг, 23 сентября, время 12.63—12.56, звонил Бейтс, предмет разговора — гольф», аккуратно срезал его серебряным перочинным ножом и намотал на ручку зонтика.
      Без двух минут семь Кроум был на вокзале Ватерлоо. Он купил вечернюю газету и не спеша спустился по мраморным ступеням в сверкающую белым кафелем уборную. Заплатив четыре пенса, Кроум получил салфетку и одежную щетку. Он снял пальто, повесил его вместе со шляпой, зонтиком и портфелем на вешалку, завернул манжеты и с наслаждением погрузил руки в теплую воду.
      Через три умывальника от него другой посетитель поднял голову и стал энергично вытирать лицо. Это был Рональд Бейтс. Кроум украдкой наблюдал за ним в зеркале. Рональд надел пиджак, подошел к вешалке, взял портфель Кроума, и, громко топая, побежал вверх по лестнице ид перрон. На соседнем крючке он оставил точно такой же портфель, где лежали 45 фунтов в мелких засаленных купюрах.

      Хаббард–Джонс с бритвой в руке застыл в волнении перед зеркалом. Лицо у него было наполовину покрыто мыльной пеной, но все–таки оно выглядело этим утром необычно.
      — Я избранник судьбы, — звучно обратился он к своему отражению, и ванная откликнулась на эти пророческие слова мелодичным эхом.
      Из спальни доносилось приглушенное хныкание и шуршание. Скромница одевалась.
      — Убирайся к черту! — крикнул он ей и снова погрузился в мечты об уготованной ему великой судьбе. 9.45. Понедельник, 27 сентября. Он твердо знал — наступил его день.
      Его день. Быть может, этому дню суждено стать национальным — нет, всемирным! — праздником. Люди приколют на грудь значки с его портретом, и все усядутся за праздничные столы. «Что вы делаете в день Хаббард–Джонса? Едете куда–нибудь?» — «Нет, мы собираемся провести его дома, в семейном кругу, ведь для нас это священный день».
      Хаббард–Джонс сделал над собой усилие и добрился. Уж если этому дню суждено стать днем его величия, нужно начинать его достойно…
      Стуча каблуками, Скромница взбежала по деревянной лестнице, и вот она уже в конторе «Акционерного общества Футлус».
      — Вы сегодня рано, — заметил Рональд. В его словах не было и тени сарказма. Четверть двенадцатого — это действительно было рановато для Скромницы. Четких заданий отделу не давали, сотрудников нанимали бог весть по какому принципу, и поэтому рабочий день начинался поздно. Но добросовестный Рональд всегда являлся в девять, а сегодня и того раньше — он встретился в кафе с Кроумом, чтобы снова обменяться портфелями.
      — Я приехала на метро, — объяснила девушка, усаживаясь на стол, за которым работал Бейтс, и, помолчав, добавила:
      — Он меня все время обижает…
      Рональду очень хотелось попросить ее слезть с фотокопий, аккуратно разложенных на столе, — это были снимки с двадцати страниц книги, которую он брал у Кроума, — он слышал, как хрустит плотная бумага, но не мог вымолвить ни слова, чтобы спасти плоды своего труда, он только смотрел на гладкое колено и белое–белое плечо. Скромница наклонилась к нему поближе:
      — Знаете, что он сегодня утром болтал? Рональд, в восхищении от ее красоты, лишь помотал головой.
      — Он снова завел свою старую песню: мы диверсионно–десантный отряд, и сегодня особенный день, и все мы этого дня столько времени ждали, а сам он на пороге великих дел.
      — Кто знает, может, быть, так оно и есть. Поглядите. Рональд протянул руку за фотокопиями, на которых сидела Скромница, и потащил из–под
      нее лист бумаги. Девушка вдруг вскочила, сбросив плоды его труда на пол.
      — Ах, неужели и вы такой же, как все! — воскликнула она, бросилась в «святилище» и заперлась там на ключ.
      Хаббард–Джонс приехал перед самым обеденным перерывом — он все утро отмечал в баре на углу «День Х. — Дж.».
      — Сэр, они действительно ведут странную игру, — сказал ему Рональд, как только шеф появился на пороге. — Вот посмотрите. Вы сказали, что сэр Генри упомянул какого–то курьера. И курьер должен был прибыть в лондонский аэропорт накануне этого заседания. И он прибыл. Но его машину по дороге в Форин оффис обстреляли. Курьер был убит, а мешок с диппочтой украден! — Рональд перевел дыхание. — И он не первый, — продолжал Рональд, но шеф бесцеремонно его перебил: