Татьяна Тронина

Золотая женщина

Солнце еще не достигло зенита, но раннюю утреннюю прохладу уже стремительно сменял летний зной, тревожный и одуряющий.

С обеих сторон заросшего разнотравьем луга темными стенами стоял лес, но он совсем не манил – наверняка там, среди деревьев, тоже было жарко. Не так жарко, конечно, как здесь, на солнцепеке… Но идти туда – в душный, полный наглой мошкары сумрак, совсем не хотелось.

Уж лучше здесь.

Уж лучше стоять здесь, посреди луга, и смотреть вдаль. Потому что дрожащий от жара воздух и хаотичный полет шмелей над цветами гипнотизировали, лишали чувства остроты, дарили обморочное забытье.

А ведь о чем-то надо было вспомнить! О чем-то важном… Или понять – то, что пока никак не желало умещаться в голове. Опять же нечто судьбоносное…

Но Вика предпочла находиться в этой точке безвременья. Она стояла посреди луга, плавясь от жара, ничего не видя, ни о чем не думая – как каменное степное изваяние.

А вдруг случится чудо и она и вправду превратится в каменное изваяние? В этот, как его… дольмен. Или верстовой столб! Высушенный солнцем, выбеленный дождем столб, у которого одно-единственное предназначение – стоять. Стоять, и все.

Воздух у горизонта слегка сгустился.

Нет, пожалуй, бессмысленно изображать из себя верстовой столб…

Вика вздрогнула и пошевелила пальцами рук, напоминая себе, что она все-таки живая.

Однако что там творится? Как будто тьма какая-то движется…

Она поморгала. Прищурилась, хотя от природы обладала хорошим зрением. Снова всмотрелась.

Потом оглянулась назад – а там-то как дела? Но позади все было спокойно. Синее небо безмятежно сливалось с зеленой травой.

И какой-то глухой гул… Или это в ушах звенит? Не стоило так долго торчать на солнцепеке!

Вика потрясла головой, но гул не исчез. Наоборот, он усилился.

Она снова повернулась вперед и с ужасом обнаружила, что темное облако совсем близко. И это… это не облако вовсе, а…

Вика полуоткрыла рот от изумления.

По лугу, прямо на нее, на бешеной скорости мчался табун лошадей.

Пока Вика осознала это, прошла еще пара секунд.

Вика метнулась вправо. Потом влево – ей показалось, что с той стороны лес ближе. На это ушло еще несколько драгоценных секунд.

Бежать было бесполезно.

Вика видела разгоряченные морды лошадей, их обезумевшие глаза. Видела, как взлетают и падают их копыта, уминая траву. Как играют мышцы под кожей. Как гривы летят по ветру.

Красиво, черт возьми.

Роскошное зрелище…

Единственный минус – лошади через пару мгновений растопчут Вику. Насмерть. Наверняка. Пронесутся вихрем, собьют, расплющат, раздавят… А потом на какой-нибудь единственной травинке неподалеку, которой не коснулись копыта, будет переливаться рубиновым блеском кровь. Ее, Викина кровь.

Опять же красиво, черт возьми, – синее небо, травинка чуть колышется… и капелька крови на ней, а в капельке ослепительно отражается солнце!

А она, Вика, так ничего не вспомнила… Не успела подумать о самом главном!

Впрочем, какой в этом смысл, если сейчас – смерть. Разве не она теперь – самое главное?

Вика хотела закричать – от ужаса. Даже не от ужаса, а… А от чего-то другого, чему и слово-то не сразу подберешь. Недаром Пушкин сказал – «есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…». Нечто подобное испытывают мореплаватели, когда попадают в шторм и над ними нависает последний, девятый вал. Нечто подобное чувствуют срывающиеся в пропасть альпинисты, когда несутся вдоль скал к земле. Или, например, незадачливые путники, на которых надвигается смерч.

Первобытная жуть. Древняя. Ни с чем не сравнимая. Раритет, доступный редким избранным…

Лошади были уже в нескольких метрах от Вики. Топот копыт заглушил все прочие звуки. Она ощутила на лице конское дыхание, и…

Вика закричала:

– А-а-а!..

…Когда она сообразила, что это всего лишь сон, было уже поздно.

Вика сидела на кровати и вопила.

Она видела в зеркале свое отражение с открытым ртом (надо же, даже мягкое нёбо разглядеть можно!) и продолжала орать.

Затем опомнилась и закрыла рот, ощущая, как ломит челюсти.

А потом в комнату вошел Андрей. В руках у него был поднос, на подносе – кружка, и над кружкой дымился приятный парок.

Увидев этот пар, Вика окончательно пришла в себя.

Это был всего лишь сон. Никакого луга, никакого табуна обезумевших лошадей… Ничего. Она дома, в постели, а рядом – муж, добрейшей души человек.

Андрей подошел к кровати, осторожно поставил поднос рядом с Викой.

– Проснулась?

Он поцеловал ее в щеку мягкими губами.

– Твой цикорий, дорогая…

– Это не цикорий, а самая настоящая цикута… – невнятно пробормотала Вика.

Андрей добродушно засмеялся:

– Ого, мы шутим – это хороший признак! – И после паузы добавил: – А насчет цикория ты не права – в нем масса полезных веществ и ни капельки кофеина…

– Прости.

Андрей аккуратно сел на краешек кровати, внимательно посмотрел на жену.

– Бедная моя… Все тот же сон, как я понимаю?

Вика утвердительно кивнула головой, с отвращением стала глотать цикорий. Не допив, отдала чашку мужу.

Андрей вышел, и Вика снова осталась одна.

Зеркало отражало ее – растрепанную, с испариной на лбу, голыми тонкими руками, облаком рюшей на плечах и вокруг декольте. И глазами, в которых затухающим отзвуком читалась первобытная жуть.

Вика себя не любила. Ей было тридцать лет, она обладала неплохой фигурой и классическими чертами лица; длинными, светлыми от природы волосами и серо-голубыми глазами – скорее голубыми, чем серыми. В общем, никакого особого повода для пессимизма быть не должно.

Но Вика себя не любила. «Какая-то она жалкая…» – однажды за спиной услышала она чью-то реплику и вздрогнула. Эта фраза полностью характеризовала ее.

Она, Виктория Павловна Бортникова, в девичестве Казакова, была жалкой. И уже не имело никакого значения, что у нее приличная фигура, красивые волосы и глаза, которые скорее голубые, чем серые. Что у нее есть высшее образование, что у нее есть дом и муж. Что она физически здорова. Что может родить ребенка, а может подождать с материнством… Что не надо работать (муж неплохо зарабатывает) и не надо надрываться по хозяйству (на то существует домработница Нюра).

Она была жалкой – чистая правда. Эта правда напоминала о себе всякий раз, когда Вике приходилось общаться с кем-либо посторонним. Общение происходило примерно так: сначала к ней бросались, начинали беседу, восхищались ею. Женщины открывали душу, мужчины с ходу принимались очаровывать ее. А потом восхищение падало вдруг до нуля, болтовня заканчивалась, и собеседник (или собеседница), неискренне улыбаясь, ретировался.

Потому что она, Вика, была жалкой. В ней ничего не было, кроме оболочки. Да и та на поверку оказывалась пустой, жухлой, словно сброшенная змеиная кожа. Поворошить брезгливо шуршащий ком ногой и отойти в сторону…

Вика с отвращением отвернулась от зеркала, натянула на себя халат (хотя на самом деле назывался он «пеньюаром», но сути-то это не меняло!) и вышла из спальни.

Андрей сидел на кухне, читал газету. Работал без звука телевизор – плазменная панель размером в пол-окна…

Вика опустилась на стул напротив мужа.

Домработница Нюра тут же поставила перед ней тарелку с пышным омлетом. Потом метнулась к плите. Оглянулась, забеспокоилась:

– Виктория Пална – хлебушка? С хлебушком-то оно сытней…

Нюра была из простых. Откуда-то из-под Рязани, что ли… Полная, немолодая, добродушная, без всяких там рефлексий. Она быстро поставила перед Викой тарелку с хлебом.

– Нюра!!! – дернулась назад Вика.

Андрей, не отрываясь от газеты, спокойно произнес:

– Нюрочка, Виктория Павловна не ест хлеба. И молоко тоже уберите. Молоко – только для младенцев, взрослым его категорически нельзя употреблять в пищу…

– Да как же… без хлеба, без молока… – привычно начала было «убиваться» Нюра, но потом вспомнила, как должна себя вести образцовая прислуга, и опомнилась.

Стиснула губы, молча протерла стол и выплыла в коридор.

Вика повернула тарелку, рассматривая омлет. Нет ли в нем скорлупы? Неприятно, когда она скрипит на зубах… Хотя Нюра подобных промахов никогда не допускала. А если там маленький эластичный червячок, сгусток белковой ткани – будущий зародыш?! Такие тонкости Нюра не учитывает! Вика немедленно принялась ковырять омлет вилкой. Андрей покосился на Вику, перевернул страницу. Потом вспомнил:

– В пятницу у Черткова день рождения… Ты не беспокойся, подарок я уже купил.

Вика мгновенно напряглась, но Андрей тут же это заметил.

– Если хочешь – не ходи. Я что-нибудь совру, – мужественно произнес он.

Вика быстро сказала:

– Нет, я пойду. Обязательно! Если не приду, они бог знает что подумают… И что в этом такого сложного – появиться на дне рождения у твоего компаньона?.. Я пойду, пойду, – бодро улыбнулась она. – И ты развеешься – ведь так?

Андрей тоже улыбнулся и поцеловал Вике руку. Она почувствовала влажный след слюны на запястье и машинально стерла его. Через некоторое время Вика принялась эту руку почесывать.

– Что у нас сегодня? – Андрей сложил газету. – А, среда… Отвезти тебя к Герману Марковичу? – посмотрел он на часы. – Нет, не успеваю. Славик тебя отвезет.

– Нет! Я сама, сама…

Андрей с укором посмотрел на жену. Потом произнес спокойно:

– Сама? Сама знаешь, какое движение в Москве… А Славик – профессионал. Ты слишком дорога мне, и я не собираюсь рисковать твоей жизнью…

– Я не хочу – со Славиком… Ну его… я сама! Не надо Славика… – морщась, начала возражать Вика.

– Выдумщица! И вовсе он не пахнет.

– Пахнет, ужасно пахнет!

– Ну разве что совсем чуть-чуть. Он молодой мужчина, двадцать пять лет, в свободное время занимается спортом, силушки – хоть отбавляй…

Вика едва слышно застонала.

Андрей отбросил газету, потрепал Вику по волосам, точно ребенка.

– …А от Германа Марковича тебя заберет Эмма, – продолжил Андрей. – Ты ведь не имеешь ничего против Эммы?

Вика не ответила.

Андрей вздохнул, потоптался на месте, потом вышел.

Вика некоторое время сидела неподвижно, затем повернулась к окну.

Андрей шел через двор к своей машине энергичной, немного развалистой походкой, выбрасывая носки в стороны – он был чуть полноват.

– Солидный… очень солидный… – едва слышно пробормотала Вика. Она имела в виду не лишний вес мужа, а то, какое тот производит впечатление.

А потом Вика заметила, что продолжает расчесывать руку.

– Господи, что это? – застонала она. Чесалось именно там, куда ее поцеловал муж. Но его поцелуй тут ни при чем, поцелуй скорее был поводом, чем причиной, догадалась Вика.

– Небольшое белое или розовое пятно на коже, нечувствительное к прикосновениям, слабость, сонливость, потеря аппетита… – забормотала она, вспоминая лекции по инфекционным болезням. – Господи, это… Но откуда?..

И тут Вика вспомнила.

– Полгода назад, в посольстве! Я поздоровалась за руку с этим индусом! Полгода назад… А какими болезнями страдают жители Юго-Востока?.. Ясно какими! Хоть у проказы инкубационный период – от трех до десяти лет, но это наверняка она!..

Из глаз у Вики хлынули слезы. Она не сомневалась в том, что страшно больна. Она схватила пульт и сделала звук у телевизора погромче, чтобы Нюра не слышала ее всхлипываний.

– …все помнят школьные уроки истории о монголо-татарском иге. Но мало кто знает, что теория о завоевании Руси Ордой возникла в восемнадцатом веке и с тех пор не претерпела почти никаких изменений, – забубнил телевизор. – Но некоторые ученые, в том числе и Лев Николаевич Гумилев, считали, что Русь и Орда были равноправными империями. Более того – Орда была всего лишь регулярным русским войском, наемниками, и та самая дань, о которой мы столько слышали в школьные годы, – это всего лишь плата за услуги! Конечно, такое утверждение может шокировать. Но сами подумайте – степь и лес существовали бок о бок издавна, и жестких противоречий между ними не могло быть. Кочевники-скотоводы в степи пасли табуны лошадей, земледельцы и ремесленники лесной части страны выращивали хлеб, ковали оружие. Существовал вполне равноправный обмен между степью и лесом! Русская конница взращивалась в степях кочевниками, кочевники пользовались оружием русичей. Это симбиоз народов! Кстати, в летописях есть свидетельства о браках между русскими и ордынцами. Например, сын святого князя Даниила Московского был женат на Кончаке, сестре хана Узбека, названной в крещении Агафьей…

«Бред какой-то!» – вяло подумала Вика.

– …но возможно и третье. Симбиоз, то есть соседское существование степи и леса, то есть Орды и Руси, был когда-то нарушен. Неким внешним событием. И началось действительное противостояние. Только вот что было поводом, что столкнуло эти две империи, две культуры? Может быть, как всегда, – шерше ля фам?.. Например, в некоторых источниках упоминается о некоей кочевнице по имени Алтынай и русском князе Светозаре…

Вика поморщилась и выключила телевизор. То, что вещали с экрана, было ниже всякой критики. Она тут же выкинула из головы то, о чем говорилось в этой передаче.

«Милый мой Андрей! Не дай бог он заразится… За что ему такое?.. Хороший, милый!»

– Виктория Пална, Славик нарисовался… – закричала из коридора Нюра. – Спускайтесь, он вас в машине ожидает!

Через полчаса Вика, уже полностью одетая, поправляла перед зеркалом волосы. Ее уже не лихорадило, взгляд был безразличный, тусклый.

– Ну и ладно… Ну и пусть… Только противно все это как! И помереть-то все равно не дадут… Будут лечить до посинения! Уж лучше самой – раз, и все…

Она провела ребром ладони по шее и выскользнула в дверь.

– Счастливого пути! – крикнула ей вслед Нюра.

Вика ничего не ответила. Но вовсе не потому, что была из тех высокомерных дамочек, которые не считали прислугу за людей, – вовсе нет. Просто ей было так плохо, так тоскливо, что она не могла ни единого словечка из себя выдавить.

«Счастье… какая ирония! Неужели кто-то в этом мире чувствует себя счастливым?»

Вика вышла из подъезда во двор и увидела Славика – тот стоял, прислонившись к авто. Считалось, что вторая машина, которая была в семье Бортниковых, принадлежала Вике. А Славик стоял, вытирая платочком лоб. На щеках у него играл кирпичный румянец, глаза глядели настолько безмятежно, спокойно и даже невинно (невинность первобытных людей, не знавших греха!), что тоска Вики стала еще острее, еще нестерпимей. Были, были на этом свете счастливые люди!

Славик просиял, увидев Вику, ибо отличался патологическим добродушием, и распахнул перед ней дверцу авто.

– Добрый день, Виктория Павловна!

Вика не ответила. Плотно сжав губы и стараясь не дышать, она прошла мимо Славика и забралась в машину на заднее сиденье.

– Погода какая, а, Виктория Павловна?

Вика опять ничего не ответила. В салоне авто ощутимо пахло чем-то острым, мускусным. Запах молодого мужского тела, который не в силах заглушить ни один дезодорант, ни один одеколон. Феромоны, будь они неладны…

Славик тронул машину с места.

Вика немедленно достала из сумочки свои духи и принялась обильно поливать все вокруг.

Славик закашлялся. В зеркале Вика увидела, что его щеки из кирпично-красных стали постепенно превращаться в синюшно-багровые.

«Прости, Славик!» – мысленно произнесла Вика. Ей было жаль водителя, но изменить что-либо она не могла.

Когда наконец машина доехала до медицинского центра, Славик едва дышал. С явным облегчением выскочил из авто, помог выйти Вике из салона, а затем, опершись на ограду, принялся бурно и глубоко вдыхать свежий воздух. И интенсивно потеть, потеть…

…Вика шла по коридору за молоденькой медсестрой. Та с привычным кокетством виляла бедрами, едва заметно улыбалась каким-то своим воспоминаниям, явно приятным.

Они дошли до конца коридора, где была единственная дверь. На двери висела скромная табличка: «Герман Маркович Пелле, психотерапевт, кандидат медицинских наук, профессор».

– Прошу… – Медсестра распахнула перед Викой дверь и тут же исчезла.

– Вика, добрый день! – из-за стола поднялся навстречу Вике Герман Маркович – пожилой, сухощавый, в очках и с профессорской бородкой.

– Добрый… – выдавила из себя Вика.

Настенные часы показывали 11.30.

Вика прошла вдоль стены, увешанной всевозможными дипломами и грамотами, привычно упала на кожаную кушетку. Сложила руки на груди и уставилась в потолок – там, в углу, была едва заметная трещина, напоминающая ветку дерева.

– Ну-с, о чем мы в прошлый раз говорили? – бодро спросил Герман Маркович, снова опускаясь в кресло. Смахнул невидимые пылинки с зеркальной поверхности стола.

– О моем отце, – сказала Вика, не отрывая взгляда от трещины-ветки. Если к ней пририсовать листья и цветы… получилась бы ветка сакуры. Да, именно сакуры – уж очень стильно, по-японски, изгибаются трещины в потолке!

– Да, о вашем отце. Скажите, Вика, каким он был? Как бы вы его охарактеризовали?

– Он был потрясающий человек. Все так говорили. Все…

– Нет, меня интересует только ваше мнение, Вика.

– Это и мое мнение тоже! – с глубокой убежденностью ответила Вика. – Конечно, он по шестнадцать часов пропадал на работе – заместитель министра как-никак, выходных у него практически не было, собственно, он и умер на своем рабочем месте… но папа всегда… всегда был готов дать мне совет… интересовался моей жизнью, и все такое…

– И вы всегда следовали его советам?

– Да, а что?.. – растерянно ответила Вика.

– Даже если ваши желания не совпадали?

– Н-не понимаю… Чьи желания? Мои и папины? Папа всегда желал мне только добра…

– Например?

– Н-ну… я не знаю… вот так вот сразу трудно вспомнить… Может быть, история с институтом? – наморщила лоб Вика.

– Расскажите, – мягко предложил Герман Маркович.

– Я училась в институте… в медицинском… хотела стать реаниматологом… Мечта идиотки! – вырвалось у Вики.

Герман Маркович воскликнул укоризненно:

– Ну почему же сразу – идиотки…

– Господи, да какой из меня врач?! – нервно захохотала Вика. – Я же ничего не соображаю… А там решения надо принимать очень быстро… такая ответственность! Папа сказал, что это не для меня.

– Сразу сказал?

– Н-нет, когда я заканчивала последний курс, уже прошла специализацию. Затем должна была идти интернатура. Сдавала летнюю сессию – жара, огромный материал, который надо досконально знать, не спала три ночи… Короче, во время экзамена я грохнулась в обморок. Вот тогда папа и сказал окончательно и твердо, что медицина – не для меня. Я слишком слаба для этой профессии.

– И вы бросили институт?

– Да. Да…

Вика машинально посмотрела на свою руку, которую расчесывала утром. И с изумлением обнаружила: на ней не было никаких пятен, кожа – идеально гладкая. «Значит, я ошиблась… Что ж, следовало ожидать! Проказой заразиться трудно, особенно если находишься здесь, в Москве, а не где-нибудь в Индии или на Гаити…»

Вика беззвучно засмеялась от радости. Герман Маркович продолжал ее спрашивать, она машинально отвечала. Сама же думала: «Я здорова. Я абсолютно здорова. Никто не станет отправлять меня в лепрозорий. Я еще молодая. Все хорошо!»

– …Вика, вы меня не слушаете! – с мягкой укоризной заметил Герман Маркович.

– Нет-нет, я вас слушаю! – энергично возразила Вика.

– Вы как будто вспомнили о чем-то хорошем, да?

– Да, – соврала Вика.

Но потом она вспомнила лицо отца. Его лицо, когда он говорил ей эти слова – «Медицина не для тебя, детка».

Сказал, как отрезал.

И был прав. С какого такого перепугу она сегодня решила, что у нее проказа?! Дура. А на прошлой неделе обнаружила у себя признаки меланомы, хотя это было всего лишь чернильное пятно! Дура, дура, дура! А на позапрошлой неделе…

– Папа был тысячу раз прав – доктор из меня получился бы никудышный… – в отчаянии вырвалось у Вики. – Даже диагноз поставить не смогла бы… Какой из меня врач? Какой?!

– Ну-ну, успокойтесь…

…Часы, висевшие на стене, показывали 13.45.

Впрочем, Вика уже потеряла счет времени.

– …и все время снится этот сон! – монотонно рассказывала она. – Будто я стою посреди луга, а на меня мчится табун обезумевших лошадей. Бежать мне некуда, и я точно знаю, что через несколько секунд они меня растопчут… Это такой ужас! Даже не ужас, а… – Она задумалась, пытаясь подобрать слова. – …А смертный страх! Герман Маркович, что это значит? Герман Маркович!

Психотерапевт спохватился:

– У вас, Вика, были в реальной жизни какие-то неприятные случаи, связанные с лошадьми?

– Нет. Ни неприятных, ни приятных. Я городской человек, лошадей только на картинке видела… Несколько раз была с мужем на скачках, даже умудрилась выиграть рублей двести… Но лошади были очень далеко, я в бинокль на них смотрела! – Она вдруг нашла в себе силы улыбнуться. – А что вообще с точки зрения психоанализа значит увидеть во сне лошадь? Я хоть и училась в медицинском, но специальность выбрала другую, далекую от психологии… психиатрии…

Психотерапевт заерзал в своем кресле, явно отвлекшись от беседы:

– Очень интересный вопрос! Фрейд по этому поводу говорил, что сновидение – это осуществление запретных, подавленных, вытесненных в бессознательное желаний. В сновидении находят отражение наши собственные влечения и желания, оживают характерные черты примитивной душевной жизни, включая различные формы проявления сексуальности, и лошадь в данном случае Фрейд рассматривает как проявление кастрационной тревоги и эдипова комплекса…

Вика слушала молча, но слова Германа Марковича почему-то пугали, а не успокаивали ее. Она таращила глаза в потолок и пыталась понять, действительно ли у нее есть эти самые бессознательные желания. По Фрейду, выходило, что есть, но на деле… На деле у Вики вообще не было никаких особых желаний. Особенно сексуальных.

Герман Маркович спохватился, видимо, чувствуя, что Вика снова отвлеклась, и спросил ее прежним, «ненавязчивым» тоном:

– Скажите, Вика, а как ваш отец отнесся к вашему браку с Андреем Владимировичем?

– Отец обожал Андрея. Он сказал, что о лучшем муже для меня и мечтать не мог. Да, так и сказал: «Я, Вика, уже и не надеялся…»

– Не надеялся, что вы выйдете замуж?

– Нет, не надеялся, что я найду порядочного человека. У меня были поклонники до Андрея… Но отец их всех забраковал.

…Часы на стене показывали 14.30.

Психотерапевт закрыл за Викой дверь и сам упал на кушетку, на которой только что лежала его пациентка. Без стука, виляя бедрами, вошла медсестра Маша, поставила на стол поднос с кофе.

– Устали, Герман Маркович? – кокетливо спросила она.

– Не то слово, Машенька!

Герман Маркович при виде медсестры взбодрился, заставил себя вскочить с кушетки. «Раз-два, я чувствую себя свежим и отдохнувшим, кровь весело бежит по моим жилам…» Он сел за стол, отхлебнул из чашки горячего кофе, умильно оглядел Машеньку, упакованную в тесноватый халатик-футляр. «Напоминает скрипку… Она – скрипка, а я – Паганини…»

– …и главное, совершенно не мой случай, – продолжил Герман Маркович и осторожно подхватил медсестру за руку.

Медсестра игриво отняла у него руку:

– В каком смысле, Герман Маркович?

– Этой даме уже требуется не психотерапевт, а психиатр.

Маша засмеялась и выпорхнула из кабинета.

Герман Маркович открыл дверцу шкафа – там, с внутренней стороны, было зеркало. Он принялся пристально разглядывать свое лицо. Поправил бородку, стал репетировать различные выражения лица – доброжелательное, потом строгое, потом страстное, потом снова строгое…

«Да-с, разлюбезной Виктории Павловне требуется психиатр… Случай тяжелый!»

Минут через сорок после этих событий по коридорам медицинского центра бегала женщина и заглядывала во все двери подряд.

Это была Эмма, персональная помощница Андрея Владимировича Бортникова – мужа Вики.

Даже в свободное от работы время Эмма выглядела типичной корпоративной служащей. На ней был костюм темно-синего цвета и такого покроя (длина юбки, линия плеч, расположение вытачек, карманов и пр.), что удовлетворил бы самый суровый офисный дресс-код.

На голове у Эммы из темных волос был собран аккуратный пучок. Конечно, это был не тот пучок, который носили женщины лет двадцать-тридцать назад. Пучок Эммы был сотворен в духе современных тенденций и с помощью высококвалифицированного стилиста. Но все равно четкость линий этого пучка непроизвольно внушала деловой настрой и рабочее настроение – даже самым отъявленным лентяям.

Косметики на лице Эммы было то необходимое и достаточное количество, которое требуется для работающей женщины, – ни больше, ни меньше. На носу – очки в изящной оправе (изящной, но не вызывающей!). И очень дорогой, кстати.

Вообще внешний вид Эммы заставлял собраться и хорошенько обдумать бизнес-план на завтрашний день…

– Извините за беспокойство! – ворвалась Эмма в очередной кабинет. – Виктория Павловна не у вас?

– Пациентка Пелле? Дверь в конце кабинета… – ответили ей.

– Я была у Пелле! Он сказал, Виктория Павловна ушла.

– Ну, значит, действительно ушла.

– Да не могла она без меня никуда уйти! – сердито воскликнула Эмма и бросилась к очередному кабинету.

Но и в следующем кабинете ей не смогли объяснить, где искать Вику. Эмме стало очевидно – Вики в медицинском центре не было.

Вика сбежала. И сотовый ее не отвечал.

– Да что ж это за жизнь такая… – свирепо пробормотала Эмма, выскакивая на улицу. – Ищи теперь ветра в поле!

Она на ходу принялась набирать номер Славика.

– Алло… Ты где? Ты на стоянке? Виктория Павловна с тобой?

– Так это… – растерянно забубнил в ответ Славик. – Меня Виктория Павловна отпустила. Попросила выйти из машины, сама села за руль и сказала, чтобы я ей не мешал…

– А ты инструкции мои помнишь?

– Ну да… Я знаю, что Викторию Павловну нельзя оставлять одну, и все такое… Но она мне приказала уйти! Я и ушел. Домой.

Эмма нажала на кнопку «отбой».

В обязанности Эммы как персональной помощницы господина Бортникова входили не только организация встреч шефа с клиентами, руководителями других фирм или чиновниками, не только варка кофе, заказ авиабилетов и разбор входящей корреспонденции, но и всевозможные личные поручения.

Главным личным поручением Эммы, основной причиной ее головной боли была супруга шефа – Виктория.

Эмма остановилась возле клумбы с цветами, которая была разбита у входа в медицинский центр, и задумалась.

Куда Вика могла отправиться?..

А Вика сидела на первом этаже очередного центра – только в этот раз не медицинского, а так называемого ТРЦ – торгово-развлекательного, коих в последнее время развелось – несть числа.

Вокруг все блестело стеклом, металлом и мрамором, весело журчал фонтан в виде резвящихся русалок, и толпами ходили люди.

Вика сидела неподвижно, и только голова у нее двигалась то вверх, то вниз – она машинально следила за стеклянным лифтом, снующим между этажами торгового центра.

Когда лифт оказывался внизу, Вика видела в блестящей зеркальной панели свое отражение.

О чем Вика думала?

Да ни о чем.

Хотя нет, совсем ничего не думать человек не может… В голове у Вики копошились какие-то смутные фрагментарные образы, куски услышанных фраз, беспорядочные озарения…

«Комплекс кастрации? При чем тут он?.. И Фрейд… нет, Фрейд давно устарел… И надоел. А степные кочевники… Дикие люди. Лук, стрелы, лошадь… Лошади! Кочевники всю жизнь на лошадях ездили, набеги свои совершали! Бр-р… Я бы не смогла всю жизнь – на лошади. Страшно…»

И Вика принялась воображать кочевников на лошадях – как они с гиканьем мчатся по степи. Черные волосы полощутся на ветру, в прищуренных глазах – остервенелая ярость. Любого готовы затоптать, чего бы там нынешние историки ни утверждали!

«Что-то надо такое… о чем-то я забыла, это точно, – спохватилась она. – Вот память! Впору записную книжку заводить… Андрей. Андрей сказал, что пойдем к Чертковым. На вечер. Мы пойдем на вечер. Вот о чем я забыла!!!»

Вика вздрогнула и очнулась.

Наконец цель была найдена!

Почувствовав небывалый прилив энергии, Вика вскочила и огляделась. Магазины, магазины, магазинчики…

Она ринулась в ближайший. И сразу нырнула в ряды вешалок – точно в бушующие волны.

– Здравствуйте! – немедленно подплыла к Вике продавщица. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

Безусловно, продавщица могла помочь, но Вике смерть как не хотелось хоть с кем-то общаться.

– Нет, спасибо… – пробормотала Вика, отодвигаясь от продавщицы. – Я предпочитаю как-нибудь сама…

– Обратите внимание, вот замечательный костюм – натуральная шерсть, подкладка из вискозы! – навязчиво тащилась за Викой продавщица, на бейджике которой было написало – «Антонина».

– Нет, не то… – буркнула Вика.

– А вот платье из египетского хлопка, удивительно легкое, дышащее… Очень интересное!

– Ну ладно, давайте ваше платье… – сдалась Вика.

Помимо платья из хлопка, Вика попросила отнести в примерочную еще платье из шелка, платье из шифона, платье-сарафан, платье с отделкой из парчи… ну, ладно, и прочего, что продавалось в этом магазинчике.

В примерочной Вика принялась лихорадочно все это мерить. Большая часть вещей, конечно, не подошла.

– Вот это дайте мне на размер побольше, а это, наоборот, – поменьше… И принесите еще тот костюм, с бархатными вставками, темно-зеленый… – неуверенно попросила Вика.

Продавщица бросилась выполнять ее поручения. Затем появилась вторая продавщица, на бейджике которой было написано «Зинаида», и принялась помогать Антонине.

– Ну как? – манерными голосами пищали они из зала. – Вам подходит?

– Не очень… Или ничего? – бормотала в ответ Вика.

– Можно посмотреть?

«Вот привязались!» Вика вывалилась из примерочной кабинки красная, несчастная, и, глядя в большое зеркало, висевшее посреди зала, сразу поняла – не идет.

– Чудесно! И размер – идеально… – Зинаида умиленно сложила ладошки у груди.

– По-моему, очень жизнерадостно! Вас очень освежает этот цвет… – закивала Антонина.

«Врут», – не поверила девицам Вика. Работа у них была такая – побольше продать товара. По-хорошему, Вике надо было найти какой-нибудь один бутик, где продавцы изучили бы ее вкусы, и ходить только туда, но Вика не любила долгого общения с кем-то. Ей было проще появляться каждый раз в новом месте, чтобы никогда не встречаться с одними и теми же людьми.

– Нет, не то… – Вика спряталась в примерочной с очередным ворохом одежды.