Через несколько минут он усадил ее на зеленый металлический стул под навесом и сказал:
– Ну вот. А теперь снимите свою шляпу и расслабьтесь…
– Я не думаю, что моя шляпа вам нравится.
– Скажем так, я думаю, что существуют более интересные шляпы.
– Она хорошо защищает меня от солнца, иначе моя кожа покраснеет и покроется веснушками.
– Веснушками?
– Вот, – указала она на свой нос, – они очаровательны у детей, но не у взрослых.
Луис повернулся на стуле и крикнул что-то официанту.
– Мне следовало бы заняться испанским, – заметила Фрэнсис. – Для человека, работающего в турбизнесе, я, к своему стыду, очень слабый лингвист.
– Вы музыкальны?
– Не очень. Он засмеялся.
– Слушайте, какие же тогда в вас положительные стороны?
Она тоже улыбнулась и без всякого кокетства заявила:
– А это вы скажите мне сами.
– Вы серьезно?
– Нет.
– О, – вскричал он, всплеснув руками, – вы опять ускользаете?
– Луис…
Он подался вперед, его темные глаза блестели.
– Послушайте, Фрэнсис, мне хочется понять вас. Я никогда еще не говорил так с женщиной, никогда не чувствовал себя настолько поглощенным тайной. Но, когда я подбираюсь к ней чуть ближе, вы прячетесь от меня. Почему? Чего вы боитесь?
Она посмотрела на него в упор.
– Я не знаю.
Подошел официант с двумя высокими стаканами лимонного сока, кувшином воды и маленьким металлическим блюдцем с белыми пакетиками сахара. Он поставил все это на стол. Луис не обратил на него ни малейшего внимания.
– Фрэнсис, мы теперь друзья. Мы поддразниваем друг друга, смеемся вместе, рассказываем друг другу разные вещи. Это длится еще недолго, дня два-три, но большую часть этого времени мы провели вместе. Я не опасный человек. Взгляните на меня: сорок восемь лет, три лишних килограмма, представитель среднего класса. Моя теща назвала бы меня типичным буржуа. Я не волн. Мы занимаемся бизнесом, и это постепенно перерастает в дружбу. Или вы предпочитаете отправиться в Кордову одна?
– Конечно нет, – ответила Фрэнсис, почувствовав вдруг страх и отнюдь не из-за того, что ей придется ехать в Кордову одной.
– Тогда не надо, – сказал он почти с жаром, ловко смешивая напитки, – вести себя так, будто я – какой-то дикарь, а вы – побитая собака.
Она молчала. Луис закончил процедуру смешивания лимонада и протянул ей стакан.
– Попробуйте, достаточно ли сладко. Она сделала глоток.
– Достаточно. Очень вкусно, Луис.
– Правда?
Фрэнсис осторожно произнесла:
– Мне кажется, что жизнь в одиночестве имеет и хорошие стороны, и плохие. В ней также есть нечто такое, что не имеет ни положительного, ни отрицательного знака. Оно просто в ней есть. В моем случае это нечто, в частности, проявляется в том, что у меня выработались определенные устойчивые реакции на внешние раздражители, и одной из них является стремление уйти в сторону в тех случаях, когда мне что-то не понятно. В таком отступлении, по-видимому, проявляется мой защитный рефлекс. Это не критическое отношение к другим людям, а просто моя привычная реакция.
Он кивнул. Его взгляд был устремлен на противоположную часть небольшой площади с ее маленьким, неохотно бьющим фонтаном в стиле барокко и плотно припаркованными машинами.
– Но почему вы исходите из того, что новое обязательно причинит вам вред? Почему вы не допускаете, что новое может сделать вас богаче, счастливее?
– Я понимаю, что может быть и так. Понимаю, что новое может принести мне благо.
– Тогда в чем же дело?
– Потому что я не знаю… Я хочу открыться, но не знаю как… – почти умоляюще сказала Фрэнсис. И резко добавила: – И не мучайте меня разговорами об этом.
Его лицо оставалось абсолютно серьезным.
– У меня и в мыслях этого не было. – Он поднял ее шляпу с пустого стула между ними. – А теперь наденьте эту вещицу, и мы не спеша пройдемся до „парадора".
Фрэнсис кивнула и послушно надела шляпу, слегка сдвинув ее на затылок, что придало ей несколько старомодный вид. Она посмотрела на Луиса в ожидании одобрения.
– Извините, но я не могу больше этого выносить, – проговорил он и, протянув руки, осторожно снял с нее шляпу. – Я с удовольствием куплю вам новую, а эта пусть остается здесь. Дети хозяина кафе очень позабавятся, когда найдут ее.
Фрэнсис с легким сожалением посмотрела на свою шляпу. Она когда-то по случаю купила ее на распродаже в одном киоске на Норт-Энд-роуд.
– Бедная моя шляпка! – с притворным сожалением воскликнула она, немного взволнованная тем, что Луис сам снял с нее шляпу. – А что вы купите мне вместо нее?
Он положил несколько мелких купюр и отсчитал мелочь на поднос, на котором им принесли воду и сок, и ответил без тени улыбки:
– Что-нибудь похожее на колпак для осликов, с отверстиями для ушей.
На обратном пути он спросил, не сочтет ли она грубостью с его стороны, если он сделает несколько деловых звонков. Она ответила, что ни в коей мере. Луис установил спинку ее сиденья так, чтобы она, как и в день своего прибытия, могла откинуться назад и разглядывать сквозь люк в крыше машины голубое небо, темнеющее по мере того, как солнце медленно скатывалось за мрачный контур гор Сьерра-Невады.
Луис спросил:
– Вам так удобно?
– Да, очень. Просто блаженство. Никогда раньше так не было.
Позади нее, на заднем сиденье, лежала ее новая соломенная шляпа, тулья которой была пониже, чем у старой, а поля в три раза шире и очень мягкие. Луис заставил Фрэнсис примерить одиннадцать шляп, и это за пятнадцать минут! Она не примеряла такого количества шляп за всю свою жизнь. У нее была еще только одна шляпа – темно-синяя фетровая, стандартная шляпа англичанки из среднего класса, какую надевают мамы на родительские собрания в школе или подружки невесты во время зимних свадеб. Луису она, конечно, тоже не понравилась бы. Он бы сказал, что в ней нет жизни, и был бы прав. Она подумала о своей старой шляпе, оставшейся лежать на столике в кафе, и почувствовала прилив радости, как будто ей удалось одержать маленькую, но важную победу. Когда Фрэнсис наконец выбрала новую шляпу и Луис одобрил ее выбор, она вдруг, к собственному удивлению, сказала:
– Я думаю, неплохо было бы купить шелковый шарфик и завязать его вокруг шляпы.
– Вы абсолютно правы, но куплю его я, – охотно согласился Луис.
И он купил ей длинный лилово-зеленый, с голубым отливом шарфик из чистого шелка, а женщина-продавец ловко завязала его вокруг тульи новой шляпы, так что его концы ниспадали мягкими струями с больших изгибающихся полей.
– Вот так лучше, – сказал Луис, глядя на нее, – намного лучше.
– Даже в сочетании с футболкой „Марк и Спенсер"?
– Даже с ней.
И вот теперь шляпа лежала позади нее, а концы шарфа были аккуратно расправлены поверх сложенного пиджака Луиса. Фрэнсис подумала, что глупо испытывать такую радость по поводу какой-то соломенной шляпы, но это была действительно шикарная шляпа, и никогда раньше она не решилась бы заплатить и четверть такой суммы за вещь, предназначенную всего лишь защищать от солнца. Правда, такая шляпа была не просто вещью, она была символом элегантности, в ней было что-то романтическое, а главное – ее купил для нее Луис.
Он уверенно говорил в телефонную трубку на быстром резковатом испанском, ритм которого отличался от итальянского и уж совсем далек был от английского. Луис рассказывал ей, что являлся совладельцем обувной фабрики в Севилье и еще одной, производящей специальную строительную оснастку. Он также владел небольшим виноградником, несколькими небольшими гостиницами, и, конечно, был еще этот новый проект фермы по производству экологически чистой продукции. Работать на этой ферме должны были в основном женщины, поскольку, как он объяснил Фрэнсис, они работают лучше мужчин.
– Работа для них особенно важна, потому что обеспечивает материально и их детей.
Он собирался вложить в эту ферму большую часть денег, заработанных в течение последних двадцати пяти лет, и надеялся, что она будет крупнейшей в Европе. Луис спросил Фрэнсис об обороте „Шор-ту-шор". Она назвала цифру.
– И это при двух сотрудниках?
– Одна работает полную рабочую неделю, вторая – неполную, и я.
– Неплохо.
– Да вы бы уж помолчали, – без всякой злости заметила Фрэнсис.
Луис улыбнулся.
– Через десять лет, когда вы будете в моем возрасте, вы станете ворочать миллионами.
– Мне достаточно и сегодняшнего уровня.
Ей действительно этого было достаточно, думала она сейчас, но проблема состояла в том, что небольшой бизнес имеет обыкновение разрастаться, как бы кто ни старался это приостановить. Ведь приехала же она в Испанию, хотя клялась себе, что Италии для нее и ее клиентов будет вполне достаточно. И вот, на заднем сиденье машины лежит шляпа, купленная ей мужчиной, с которым она предполагает делать бизнес. А сколько они успели поговорить за это время о делах? Да почти нисколько.
– Поговорите обо всем с Хуаном, – предложил Луис, адресовав ее к менеджеру гостиницы, – обсудите с ним цены. Вам нравятся мои гостиницы, мне нравится ваша фирма. На этом мы с вами сошлись, что осталось – это деньги, вот и обсудите вопрос о деньгах с Хуаном.
Хуан был маленьким, подвижным и очень пекущимся о хорошем мнении со стороны Луиса. Это делало его немного необъективным по отношению к Фрэнсис, которую, как бы там ни было, Луис лично привез в Мохас, и заставляло слишком много улыбаться. Было похоже, что дело у них пойдет без осложнений. Фрэнсис собиралась забронировать шесть из десяти двойных номеров гостиницы на неделю в мае и на неделю в октябре следующего года по специальным расценкам, с завтраком и обедом. Обе стороны договорились рассматривать это как эксперимент, чтобы посмотреть, какова будет реакция у клиентов „Шор-ту-шор". Лично у Фрэнсис не было никаких опасений. Гостиница с ее прохладными, запутанными двориками, удобными, с любовью обставленными спальнями, красивым тенистым садом и прекрасной кухней не могла не понравиться. Как и вся окружающая местность, где возможности для любимых англичанами прогулок пешком были неограниченны…
– Что вы за нация – ходить пешком для удовольствия? – говорил Луис. – Здесь мы ходим пешком только для того, чтобы добраться до нужного места.
…Замечательные виды, интересная флора и фауна. Так же как и сама Гранада, экзотическая и неожиданная, где сегодняшние католики хранят в памяти веками укоренившееся мавританское прошлое.
„Так странно, – думала она, мечтательно уставившись в небо, – что здесь мне даже не пришлось заботиться о делах, все устраивалось само собой. Как будто стоишь на берегу моря и позволяешь каждой накатывающей волне приносить тебе то, что ты хочешь, даже если ты и не знаешь, чего же тебе хочется, но, получив, уже боишься потерять".
Луис положил трубку.
– Современная экономика. Глупость! В будущем году, наверное, будет дешевле импортировать кожу для наших туфель из Аргентины, чем использовать испанскую. Я разбудил вас? Вы спали?
– Нет.
– Вы проголодались?
– Пока нет.
– Фрэнсис, я хочу показать вам еще кое-что до нашего отъезда из Мохаса. Затем мы отправимся в Кордову.
– Завтра?
– Или послезавтра.
– Но в пятницу я должна улетать домой.
– Почему?
– Не спрашивайте почему. Вы сами знаете. Меня ждут дела, как и вас.
– Иногда нам приходится нарушать правила или подправлять свои планы. Разве вам не хорошо сейчас?
– Вы же знаете, что хорошо.
– Тогда на данный момент это важнее вашего или моего бизнеса. Есть такое ужасное английское слово „благоразумный". Я не переношу его. Это слово не имеет ни малейшего отношения к тому, что следует считать разумным.
– Раньше оно имело отношение к разуму, чувствам. Им определяли думающего, эмоционально переживающего человека.
– Серьезно?
– Да.
– Тогда я его прощаю. Я буду использовать его в старом смысле. А сейчас, Фрэнсис, я хочу, чтобы вы были благоразумны в том смысле, когда разум дарит благость через осознание своих чувств.
Она не смогла ответить. Она только отвернулась, чтобы скрыть лицо, полное восторга. После небольшой паузы Луис неопределенно хмыкнул, поднял трубку аппарата сотовой связи и стал набирать номер в Мадриде.
ГЛАВА 10
Этой ночью ей снилась Лиззи.
Она поднималась вверх по дорожке к дому Джулиет и слышала, как кто-то плачет. Этот плач становился все громче и громче, а затем она увидела, что человек, который плакал, бежит ей навстречу. Когда бежавшая фигура приблизилась, Фрэнсис увидела, что это была Лиззи, выглядевшая очень молодой, лет двадцати, с длинными волосами, в одном из халатов Барбары. Когда они поравнялись, Фрэнсис протянула руки, чтобы обхватить Лиззи, но та не обратила на сестру никакого внимания, продолжая с плачем бежать дальше, мимо нее, а затем исчезла. После этого Фрэнсис видела еще несколько мимолетных снов. Один из них про Гранаду, про украшенные резьбой арки Дворца Львов в Альгамбре. Но когда утром она проснулась, то помнила только сон про Лиззи.
Поутру ее комната была чудесной. Прохладная, со светлым голубоватым воздухом, как в доме на берегу моря, со шторами, мягко шуршащими по кафельному полу. Женщина, жившая на ближайшей улочке, прямо под гостиничным садом, кричала, как и каждое утро: „Пепе! Пепе! Пепе!" – зовя своего маленького сына. Фрэнсис ни разу не слышала, чтобы он ответил. Видимо, он не хотел идти в маленькую, чисто выбеленную школу у церкви и теперь прятался где-то, озорной, подвижный маленький испанский Сэм.
Она села в кровати, откинув белую вышитую простыню. Вышивка была сделана, как сказал Хуан, двумя пожилыми женщинами из деревни, которые еще с подросткового возраста плели кружева, но теперь плохое зрение не позволяло им больше заниматься этим ремеслом. Почему она думает о Лиззи? Почему она увидела ее в этом тревожном сне? Фрэнсис опустила ноги на гладкий пол. Может, в Англии идет дождь, и, может, он идет над тем местом, где была сейчас Лиззи? А может, причиной всего было застарелое чувство вины перед сестрой, вины за то, что она никогда не раскрывалась перед ней до конца, ценя свою маленькую свободу? За то, что она любит сестру и ее семью, но уже не нуждается в них в такой степени, как раньше? Видимо, теперь это ощущение вины тяжело заворочалось, словно доисторическое чудовище, в подсознании Фрэнсис и проявилось в этом странном сне. Фрэнсис потянулась, потом подошла к окну и раздернула шторы.
Окна были открыты, как и в течение всей ночи. Внизу, в зеленом, полном цветов саду, Хуан поливал растения в кадках, а толстый официант раскладывал желтые подушки на белых железных стульях и сметал с таких же железных столов опавшие листья. На одной из крошечных травяных лужаек сидела собака Хуана, маленькая забавная дворняжка с закрученным колечком хвостом, и чесалась. Ее клиентам понравилась бы эта собака, подумала Фрэнсис, как понравились бы и расставленные повсюду каменные горшки с геранью, и заросли плюща, грациозно обвивающего чугунные балюстрады. Единственное, чего им будет не хватать, так это шезлонгов, в которых они читали бы толстые романы и еще более толстые мемуары, а также и „Дэйли телеграф" трехдневной давности, купленную в Малаге. Она должна будет сказать Хуану о шезлонгах, она объяснит ему, что они составляют часть английской жизни, столь же необходимую для англичанина, как и джем на завтрак.
Крыши деревенских домов, видневшиеся под садом гостиницы, в лучах утреннего солнца были бледно-абрикосового цвета. На крышах уже было развешано белье, и несколько кошек уже грелись на солнышке. Слышно было, как шуршат по камням метлы дворников, а в маленьких улочках цокают копыта мулов и стучат каблуки мужчин, отправляющихся на весь день в поле. Как заметила Фрэнсис, стойла для мулов являлись столь неотъемлемой частью домов в Мохасе, что представляли собой как бы нижнюю комнату жилища, где зачастую хранились еще и велосипеды с мотоциклами. Жизнь здесь казалась такой естественной, такой простой, такой правильно организованной и органично вписывавшейся в эти крутые красноватые холмы и горы с их оливковыми рощами, миндалевыми садами и неожиданными вкраплениями ухоженных полей, зеленых и ровных, как бильярдные столы. Но, по словам Луиса, эта жизнь была еще и бедной, бедной и трудной. Так что, когда Хуан дал объявление о наборе официантов, из ближайших деревень в Мохас пришли тридцать семь парней, оспаривая одну из двух имевшихся вакансий. Луис сказал:
– Солнце обманчиво. Оно заставляет людей с севера думать, что жизнь здесь должна быть легкой. Вы были бы поражены, если бы узнали, насколько однообразна пища людей из этой деревни.
Это была отрезвляющая мысль, как и воспоминание о сне с бегущей и плачущей Лиззи. Фрэнсис вернулась к своей кровати, присела на край, сняла трубку с находившегося на тумбочке телефона и попросила соединить ее с международной станцией.
– Фрэнсис! О, Фрэнсис, как я рада!
– Ты мне приснилась. И это был неприятный сон. С тобой все в порядке?
– Все нормально, – ответила Лиззи.
– Правда?
– Да. Мы подбивали итоги за год, а ты знаешь, какое это занятие.
– Роб сказал на Рождество, что, видимо, они будут неутешительными.
– Тан и есть.
– Что, правда?
Раздался какой-то щелчок и наступила пауза.
– Лиззи?
– Я думаю, мне придется подыскать себе работу. Чтобы помочь выплатить проценты по залогу. Но это не так уж и серьезно. Я не хочу попусту тратить дорогое телефонное время.
– Работу? Но ведь у тебя же есть работа, в „Галерее"…
– Речь идет о дополнительной работе. Роб и Дженни могут сами справиться с „Галереей". Роб спросил, хочу ли я работать, или это нужно сделать ему, и я выбрала себя. Теперь чувствую себя скверно, как будто выбрала более легкое занятие.
– Когда это произошло?
– Вчера. Я виделась с Джулиет. Мы бы могли попросить взаймы у отца, но Роб этого не хочет, да и я тоже.
– Я могу вам помочь?
– Фрэнсис, у тебя же нет денег…
– Есть немного, как раз для того, чтобы чуть-чуть помочь.
– Нет. Очень мило с твоей стороны, но нет. Мы не должны паниковать по этому поводу, уйма людей находятся в такой же ситуации. Нам просто надо немного изменить наш образ жизни, и это самое сложное, так как мы никогда не думали, что это нас ожидает. Давай не будем больше об этом говорить, это так портит настроение, а тут еще дождь льет как из ведра. Ты довольна поездной?
– Боюсь, что да.
– Почему ты боишься?
– Потому что я чувствую себя свиньей, когда у вас такие трудности.
– Фрэнсис, неужели ты считаешь меня такой мелочной? – твердо сказала Лиззи. – Как сейчас в Испании?
– Солнечно. Просто, очаровательно, но и как-то свирепо. Похоже, что и сама Испания свирепа.
– И даже тот твой мистер, как его, Морено?
– Нет. Он…
– Он что?
– Замечательный, – ответила Фрэнсис.
– Фрэнсис!
– Ты знаешь, я очень счастлива.
– Фрэнсис, что происходит?
– Ничего особенного. За исключением того, что он возит меня по разным красивым местам, мы много разговариваем, и я веду деловые переговоры с его менеджером.
Лиззи закричала из дождливой Англии:
– Фрэнсис, ты что, влюбилась в него?
– Да. И в Испанию, и в эту деревню, и…
– И во что еще?
– И в саму себя. Здесь я сама себе нравлюсь.
– С тобой происходит что-то непонятное!
– Ничего непонятного. Просто я спокойна и счастлива.
– Пожалуйста, будь осторожней.
– Лиззи, мне уже тридцать восемь лет.
– Я знаю. Извини. Правда… очень солнечно?
– Да.
– Я так рада за тебя!
– Я приеду домой в выходные или сразу после них. Тогда поговорим обо всем. Я знаю, что одними думами о тебе делу не поможешь.
– Нет, наоборот. Я поехала к Джулиет, потому что не могла повидаться с тобой.
– Но у тебя есть Роб.
Опять наступило недолгое молчание. Затем Лиззи сказала:
– Да. Позвони мне, когда вернешься. Не волнуйся за нас, у нас все нормально. Огромное спасибо за звонок, это на самом деле большая поддержка. Пока, Фрэнсис.
Фрэнсис услышала слабый щелчок. В Ленгуорте положили трубку. Ей надо было спросить Лиззи, о какой работе она подумывает, о Робе, который был так склонен к переживаниям и в данный момент, наверное, сам нуждался в ободрении со стороны Лиззи. Ей следовало бы… „Прекрати, – жестко сказала себе Фрэнсис, – прекрати сейчас же! Неудачи Лиззи – не твоя вина. Ты просто глупая, неуравновешенная, одержимая комплексом вины…"
Раздался стук в дверь. Фрэнсис завязала поясок ночной рубашки.
– Да?
– Доброе утро! – послышался из-за двери голос Луиса. – Я увидел, что шторы в вашей комнате уже раздернуты. Вы будете завтракать?
– Еще бы!
– Вы согласны позавтракать вместе со мной?
– Конечно.
– Тогда я спущусь вниз и буду ждать вас.
– Я буду готова через десять минут.
– Это Испания, – сказал Луис. – Разве мне нужно вам снова напоминать? Десять минут, или один час…
Фрэнсис засмеялась. Она упала на постель и смеялась, смеялась.
– Не смейтесь сама с собой, – проговорил за дверью Луис. – Это так эгоистично.
Но голос его звучал так, будто он и сам смеялся. Затем Фрэнсис услышала, как он спускается вниз по лестнице, в маленький дворик, и ей показалось, что он поет.
– Я хочу свозить вас в Мирасоль. Дорога будет трудной, через холмы.
– Почему бы нам не пойти пешком?
– Пешком? Фрэнсис, это почти десять километров!
– Ну и что же? Вы не можете проделать такой путь пешком? Подумайте, как хорошо это было бы для тех лишних трех килограммов.
Он похлопал себя по животу.
– Я теперь обожаю их…
– Давайте пойдем на компромисс. Часть пути мы проедем на машине, а остальную пройдем пешком.
– Это ужасная перспектива, – сказал Луис.
– Вы просто лентяй.
– В юности я неплохо играл в теннис, действительно неплохо…
– Это меня совсем не интересует. Мне хотелось бы походить по этим холмам и чтобы вы пошли вместе со мной. В конце концов, я же должна сообщить своим клиентам, что здесь прекрасные пешие прогулки, и при этом сослаться на собственный опыт. А почему мы вдруг должны ехать в Мирасоль?
– Мне нужно вам кое-что показать.
– Церковь? Замок? Луис ответил:
– Нет. Что-то простое и печальное. Идите и возьмите свою шляпу.
Когда она вновь спустилась вниз со шляпой в руках, Луис и Хуан стояли в крошечном белом дворике, рядом с баром. В этом дворике росли фиговые деревья, а постояльцы пили перед обедом шерри со льдом.
– Хуан говорит, что у нас проблемы с водой. Это здешнее проклятье. Две цистерны на крыше не наполнились за ночь.
Он обернулся и быстро заговорил с Хуаном.
– Фрэнсис, попозже нам, может быть, придется съездить в Мотриль поругаться с представителями властей. Но это мы сделаем после Мирасоля.
– Может, нам нужно сначала заняться этим, я имею в виду водой?
– Нет, Хуан здесь менеджер, и вода – его проблема. За это ему и платят. Пойдемте.
Машина Луиса, серая от пыли, ожидала в маленьком скверике под акацией. Для стариков было еще слишком рано, поэтому скверик был пуст, только в одном углу через дырку в проволочном заборе курица изучала содержимое бачка для мусора, а в другом с показным безразличием за ней наблюдала тощая кошка. Бар был еще закрыт, так же как и почта – полуразрушенное здание в стиле барокко с большими пятнами на фасаде, оставленными обвалившейся штукатуркой. Лишь магазинчик подавал слабые признаки жизни: дверная занавеска из тонких полосок пластика, видимо, служившая защитой от мух, слабо колыхалась на ветерке.
Луис поехал на северо-восток по лабиринту узких улочек. По сторонам мелькали дворики, цветы, какие-то темные мастерские и еще более темные внутренние помещения домов. Затем улицы стали немного шире. Здесь бизнесмены Мотриля поставили себе уродливые и претенциозные современные виллы, спрятанные за устрашающими заборами и решетками. Перед некоторыми из них разверзлись грязные ямы, которые когда-то должны были стать бассейнами, а рядом с каждой виллой стоял гараж как минимум на две машины. „Это, – подумала Фрэнсис, – почти что испанский Ленгуорт, где агрессивные буржуазные районы угрожающе наступают на древнее сердце города". За микрорайоном новых вилл лежало маленькое старое городское кладбище, надежно огражденное от современного мира белыми стенами с абрикосового цвета черепицей и охраняемое величественной часовней и шпалерами кипарисов.
– Когда здесь хоронили предыдущего мэра Мохаса, – сказал Луис, – на его похороны собрались все жители поселка. Он жил в доме, в котором теперь находится „посада". Он правил в деревне, как тиран. В то время в доме не было канализации, и каждое утро четверо мужчин относили его в деревянном кресле в поле, а после того как он справлял нужду, приносили обратно. Они боялись и ненавидели его, но когда он умер, то все – и женщины, и мужчины – оплакивали его. Они собрали деньги на памятник мэру, который хотели установить на поселковой площади, но местный священник запретил эту акцию, заявив, что мэр был коммунистом.
– А что стало с деньгами? – спросила Фрэнсис.
– Они исчезли.
– Вы думаете, их прикарманил священник?
– Фрэнсис, это – в высшей степени нелепое предположение, – улыбнулся Луис.
За кладбищем от шоссе ответвлялась проселочная дорога, покрытая красноватой пылью. Она извивалась среди миндалевых садов, разбитых на красноватой же почве. Затем дорога обогнула невысокий холм и нырнула в небольшую долину, где старик и юноша обрабатывали аккуратное картофельное поле, расположенное рядом с полуразрушенным домом. Далее дорога вновь поднималась вверх по неглубокой теснине до вершины гряды холмов, поросшей спутанным кустарником. С вершины открывался прекрасный вид: крутые склоны холмов и долины, испещренные неясными линиями тропинок, которые соединяли разбросанные на местности строения, как нитки соединяют камешки в ожерелья. Сколько-нибудь широких дорог видно не было, равно как и линий электропередачи. Создавалось впечатление, что окрестности были населены только примитивными людьми и зверьем. Вдалеке, милях в трех, на склоне холма в поросшей лесом теснине виднелась большая белая деревня. Колокольня ее церкви хорошо контрастировала на фоне поднимающегося над ней зеленого склона.
Луис остановил машину.
– Мирасоль, – сказал он.
– Мы можем теперь пойти пешком? – Да, пойдемте.
Воздух пахнул чабрецом. Было очень тихо, если не считать слабого шелестения ветра и доносившегося издалека перезвона колокольчиков козьих стад – звука, который Фрэнсис уже успела полюбить. Она надела шляпу, и концы шелкового шарфа развевались позади нее на ветру. Луис не отрывал от нее взгляда.
– Итак, – сказал он, – начнем вашу английскую прогулку.
Они шли некоторое время в молчании. Тропинка была мягкой и спускалась в долину мимо кустов терновника, обвитого диким горохом. Внизу им часто попадались небольшие аккуратные, ухоженные участки с овощными культурами: томаты и фасоль, морковь, картофель и капуста. На некоторых из них работали одинокие фигурки, и тогда поблизости можно было увидеть привязанного к дереву мула. Но большинство участков были пусты и напоминали яркие симметричные лоскутки. Пока они шли, один раз капризный порыв ветра сдернул с Фрэнсис шляпу, и Луису пришлось вызволять ее с небольшого колючего деревца, покрытого мелкими ворсистыми листочками. Через некоторое время Луис объявил привал, и они присели передохнуть на траву возле тропинки. Здесь Фрэнсис вдруг рассказала ему о том, как ее мать однажды сбежала в Северную Африку, и оценила это в ретроспективе как рывок Барбары к свободе. Но тут же добавила, что если это и было тан, то этот рывок увенчался ничем.
– Создавалось впечатление, что, когда она уезжала, она как будто вынула пробку из бутылки, а когда возвратилась – как будто попросту вновь закупорила бутылку.
Луис поинтересовался, похожа ли Фрэнсис на свою мать.
– Нет, не очень. Моя мать брюнетка, и у нее довольно жесткие черты лица. У отца волосы светлые. По крайней мере, были светлыми, пока он не поседел.
– Я тоже седею, – сказал Луис.
– Разве? И вас это беспокоит?
– Конечно, беспокоит, – улыбнулся он.
Дорога в Мирасоль оказалась круче, чем могло показаться на первый взгляд. Тропа становилась все более каменистой. Деревья отбрасывали на нее тень. Она все время извивалась по скалистому склону холма. Луис начал жаловаться на усталость, однако Фрэнсис молча шла впереди него, то освещаемая солнцем, то скрываемая тенью. Наконец она достигла пересечения тропинки с шоссе и присела на валун, поджидая Луиса.
– Это было ужасно, – сказал он, задыхаясь.
– Для машины это было бы так же ужасно. Подумайте о подвеске.
Она подождала, пока он отдышится.
– Расскажите мне об этой деревне.
Фрэнсис посмотрела вдоль шоссе. Несколько ближайших домов прижимались к крутым склонам холма по обе стороны от дороги. Дома эти были полуутоплены в землю и выбелены. Выглядели они как-то неприветливо.
– Во время гражданской войны эта деревня была на стороне республиканцев, – сказал Луис.
– Это была страшная война, – заметила Фрэнсис. Они пошли по шоссе по направлению к деревне.
Дорога то поднималась, то опускалась по рельефу холма, так что к старинным зданиям деревни с их балконами и ставнями, разбросанным по склонам, можно было подойти только по узким крутым каменным лестницам. „Судя по всему, жители Мирасоля должны быть большими любителями растений", – подумала Фрэнсис. Со стен и крыш свешивались гроздья винограда, перевитые ползучей настурцией и плющом. На каждой терраске и балкончике стояли горшки с цветами.
– Но здесь нет людей, – проговорила пораженная Фрэнсис.
– Да, вы их здесь не увидите.
Фрэнсис подняла голову. Над ней висело солнце – до блеска отполированная монета в чистом небе. Она опустила взгляд на улицу. Все выглядело очень живописно, но атмосфера стала казаться ей зловещей.
