– Почему ты не попросишь отца?
      – О чем?
      – Чтобы он разрешил тебе помочь ему на компьютере.
      – Он не согласится.
      – Согласится.
      Алистер подошел к столу, сгреб свой „черный список" и смял его в руках.
      – Почему это он согласится?
      – Потому что сейчас все по-другому, – сказала Гарриет.
      – Да, – отозвался Алистер. Он утвердительно кивнул. – Я и сам знаю.
      „Галерея" была пуста. Был вечер пятницы, магазин уже закрылся. Внутри стоял полумрак. Лишь падали отблески от тщательно установленных в витринах светильников. Они были запрограммированы тан, что автоматически выключались в одиннадцать часов. Лиззи расположилась в глубине магазина в итальянском шезлонге, сделанном из полированного тикового дерева, по которому была натянута прочная парусина. Это был очень симпатичный шезлонг. Правда, купили его Роберт и Дженни.
      Сбросив туфли, она неподвижно сидела в шезлонге. Руки сложены на коленях, а босые ноги отдыхают на грубоватом паласе, которым было покрыто все помещение магазина. Взгляд Лиззи блуждал по силуэтам мебели и товаров „Галереи", пронизывал ярко освещенную витрину и вырывался на улицу, на Хай-стрит. Народу на ней сейчас было немного. Семь часов. А в семь часов большая часть населения Ленгуорта прочно сидит либо дома, либо в пабе, либо в карточном клубе, что занял здание бывшего кинотеатра, в который однажды тайком пробрались школьницами Лиззи и Фрэнсис на фильм „Любовь под вязами". Пойти на этот фильм их заставили слово „любовь" в заглавии и Энтони Перкинс в главной роли. Когда они вышли из кинотеатра после сеанса, Лиззи хотела так много сказать Фрэнсис, но та остановила сестру: „Тише, я думаю".
      „Я тоже сейчас думаю, – сказала себе Лиззи. – Я не очень люблю это занятие, я скорее люблю делать, но когда сталкиваешься с тем, что все, что ты делаешь, по меньшей мере – неловко, а по большому счету – ошибочно, то необходимо остановиться и подумать. Даже мне". Она положила руки на подлокотники. Шезлонг был действительно замечательным, красивым и удобным. Роберт купил шесть штук, и вот остался всего один. Лиззи не могла дождаться, пока и этот последний уйдет. Этот шезлонг был свидетельством (а ей сейчас не нужны были никакие свидетельства) того, что еще недавно она не полностью контролировала окружающую ее жизнь. Того, что в этой жизни были неподвластные ей сегменты, существовавшие сами по себе.
      И как бы ей ни хотелось сейчас думать, что она легко может вернуть себе контроль над этими сегментами, это было не так. Большинство из тех, кого Лиззи считала спицами в колесе, в котором она была по меньшей мере осью, – Роберт, дети, родители, Фрэнсис – каким-то образом отделились от нее и покатились дальше сами по себе. И, как бы ей ни хотелось думать, что она может вернуть их на свое место щелчком пальцев, это тоже было не так. Они уже не вернутся. Формально у Лиззи по-прежнему были муж, четверо детей, родители, сестра-близнец, дом, дело и работа. Но только формально. Навсегда канула в Лету та ее наполненная властью жизнь в Грейндже. Теперь со своей жизнью ей приходилось разбираться самой, потому что все, включая Роберта или даже начиная с Роберта, ясно показывают, что они не склонны подчиняться ей.
      – Моя супружеская жизнь, – сказала ей Барбара не особенно приветливо, – тебя не касается. Конечно, я – твоя мать, конечно, вполне естественно, что как мать и дочь мы беспокоимся друг о друге. Но моя супружеская жизнь – только моя, независимо от того, удачная она или нет. Она началась задолго до твоего появления на свет, и ты знаешь о ней только то, что могла видеть. Ты не можешь повлиять на нее, не можешь сказать отцу и мне, что нам делать. Ведь ты моложе нас, и, если даже считаешь, что знаешь больше нас, это не так.
      „Проблема как раз и состоит в том, – подумала Лиззи, забираясь с ногами в шезлонг и обнимая колени руками, – что я думала, что знаю больше. И в некоторой степени я и продолжаю так думать, но теперь мне приходится учиться не высказывать все свои мысли вслух. Роб мне такого пока не говорил, но я знаю, он думает так же, как Барбара. И еще я знаю, какое радостное облегчение он испытывает, узнав об отъезде Фрэнсис в Испанию. И хотя она ему, в принципе, нравится, но выносить нас обеих он больше не в состоянии. Или, если быть откровенной до конца, он не может больше выносить того, как я веду себя по отношению к Фрэнсис. Хотя теперь я больше вообще никак не смогу вести себя по отношению к Фрэнсис просто потому, что она меня в свой мир не пустит. Мама считает, что Фрэнсис нельзя было рождаться двойняшкой, и, может, это так и есть, но как тогда со мной? Я-то ощущаю себя прирожденной двойняшкой, но мне, похоже, пора уходить от мыслей об этом, а не то окажется, что я не в состоянии больше быть ни матерью, ни женой, превратившись в ту бесполезную истеричную рухлядь, каких я тан всегда ненавидела".
      Она встала и мягко зашлепала босыми ногами по магазину. Роберт сказал, что Гарриет приносит реальную пользу в магазине и что свои деньги она зарабатывает честно. Он также сказал, что решил объяснить Алистеру систему учета и маркировки товара. Алистер сам просил об этом. Лиззи хотела было сказать, что Алистер еще мал и от него не будет проку, но промолчала. В лице Роба она вдруг отметила что-то недружелюбное, какое-то терпеливо-устало-равнодушное выражение. Она уже была почти готова спросить у него, не устал ли он от нее, но воздержалась только потому, что побоялась услышать „да". Он совершенно ясно давал понять, что устал от разговоров, что не хочет их больше, что боится, что разговоры заменят в их жизни все, в том числе и любовь.
      – Я не должен все время говорить тебе, что люблю тебя, – почти выкрикнул он не так давно. – Я не должен этого говорить! Лучше бы ты замечала то, что я делаю! Что я делаю для тебя, для нас, для детей. Почему ты не обратишь внимание на это?
      И вот теперь она смотрела на частицу того, что он сделал. Смотрела на полки с тщательно подобранным товаром – результат многочасовых раздумий Роба. И ведь покупатели пошли! Гарриет говорит, что эта неделя была гораздо успешнее предыдущей. А Алистер подсчитал, что оборот увеличился на семнадцать процентов. Лиззи остановилась у стола, на котором горкой громоздились деревянные коробочки с решетчатыми крышками, предназначенные для хранения ароматических смесей. Она вспомнила, что заказала их у странного молодого человека, говорившего, что он буддист. Этим коробочкам не место в куче, так не видна их прелесть. Они должны стоять по одной, в хорошо освещенном месте, возле лампы или вазы. Их следует поместить в таком окружении, которое подчеркнуло бы и выявило их функцию, их предназначение. Лиззи протянула руку, взяла ближайшие к ней две коробочки и занялась их расстановкой.
      За ужином они говорили о детях. Это был один из тех разговоров, какие у них часто случались в прошлом и какого не было между ними уже давно по, как говорила Лиззи, „разным причинам". С мягкой обеспокоенностью они обсуждали отстраненность Алистера и наивность Дэйви и с удовлетворением отмечали ростки ответственности за других, пробивавшиеся в поведении Гарриет и Сэма. Только успели они обменяться фразами типа „Он (или она) все-таки еще такие маленькие", как на кухню выплыл Сэм в поисках чего-нибудь съестного и спросил их, о чем они беседуют, сразу же оговорившись, что на самом деле это ему не интересно, потому что они наверняка говорят о чем-нибудь скучном. Когда они сказали, что говорят о нем, это его обрадовало. Он лег на пол в узком пространстве между столом и сервантом с намерением подкрепиться сандвичем и послушать, что они будут о нем говорить. Но о нем больше не говорили, и он начал тянуть сопровождаемую чавканьем монотонную песню: „Ску-у-учно, ску-у-уч-но, ску-у-уч-но…", пока Роберт не выставил его вон. Было слышно, как он замаршировал по коридору, распевая гимн Кубка мира по футболу. Это рассмешило их, однако Лиззи тут же почувствовала прилив грусти.
      – Лиззи…
      – Да?
      – Мне нужно кое о чем спросить тебя, – сказал Роберт.
      – Если о школе, то…
      – Нет, не об Уэстондэйле, об этом позже. Я хочу спросить об Уильяме.
      Она вилкой отодвинула несколько макаронных ракушек на край тарелки.
      – Джулиет отказалась жить с ним.
      – Я знаю.
      – Думаю, нам всем нужно было ожидать этого. Если бы она действительно хотела жить с ним или он с ней, они решили бы этот вопрос уже давно.
      – Вот именно, – согласился Роберт. – Уильям никогда не хотел терять устоявшегося ритма своего существования, а Джулиет никогда не хотела связываться со всей этой суматохой семейной жизни. Я всегда об этом говорил.
      Лиззи кивнула.
      – Да, ты говорил. Думаю, мы все просто привыкли к их отношениям, как привыкли и к жалобам матери на них, при том что она ничего не хотела с этим делать.
      Когда мы с Фрэнсис в детстве ходили в школу, с нами училась одна девочка, ее звали Беверли Лэйн-Смит. Ее родители жили вместе, но не были женаты. Фамилия отца была Лэйн, а матери – Смит. Никто из нас, ни сама она не придавали этому никакого значения, как вдруг, уже взрослой, года в двадцать два, она возмутилась легкомысленно-равнодушным отношением родителей к ее судьбе и поменяла свою фамилию на Бертон, в честь известного киноактера, по которому сходила с ума.
      – Да, – поддержал разговор Роберт, – но какое отношение это имеет к Уильяму?
      – Просто это пример того, как однажды, очнувшись, человек ясно видит и понимает то, мимо чего всегда проходил, смирившись.
      – Лиззи, – спросил Роберт, – где Уильям собирается жить после продажи дома?
      Она положила вилку на тарелку.
      – Он говорил, что собирается купить квартиру. Причем здесь, в Ленгуорте. В тех новых домах за полицейским управлением.
      – Но ведь это – дома для престарелых!
      – Когда-то и ему понадобится уход.
      – Но еще очень нескоро.
      – Нет, конечно, но, по-моему…
      – Лиззи, – сказал Роберт, – я думаю, он должен жить с нами.
      От изумления она раскрыла рот.
      – С нами?!
      – Да.
      – Но ты от него сойдешь с ума. Он же доведет тебя до белого каления, слоняясь по квартире, все забывая… И потом, у нас тесно. Посмотри, как тесно детям! И как мы здесь уместимся с отцом? Тогда квартира просто превратится в общежитие.
      – Не здесь. Здесь мы, конечно, не уместимся, – твердо произнес Роберт. – Мы могли бы купить дом. Денег Уильяма вполне хватит, чтобы купить дом для всех нас, а эту квартиру мы могли бы сдавать, чтобы арендную плату пустить на покрытие процентов по остатку долга.
      – Но ты не хотел просить его о помощи! Ты отказался от нее!
      – Это было прежде, – сказал Роберт. – Теперь все иначе. Я не мог принять от него помощь, когда мы тонули. А сейчас могу воспользоваться ею, поскольку считаю, что наше положение, пусть и медленно, но выправляется.
      – Это действительно так? Роберт посмотрел на нее.
      – Ну, что скажешь?
      – Почему ты меня спрашиваешь?
      – Потому что решение зависит от тебя.
      Лиззи взглянула на полированную поверхность стола, на которой виднелись порезы и следы от горячей посуды.
      – Он может прожить еще лет двадцать…
      – Да.
      – Роб, тебя не беспокоит перспектива долгого сосуществования с ним?
      – Меньше, чем что-либо другое. Он мог бы помогать в магазине.
      – Помогать в магазине?
      – Да, в спокойные часы или когда мы куда-нибудь отлучимся.
      – Куда-нибудь отлучимся?
      – Да. Ты что, собираешься продолжать работу в Уэстондэйле?
      – Я должна.
      – Нет, больше не должна.
      – Должна! – крикнула Лиззи. – А за счет чего мы будем покрывать проценты по кредиту?
      – Я мог бы найти работу, – спокойно проговорил Роберт. – Теперь моя очередь.
      Ее охватил страх.
      – Но зачем? У меня же уже есть работа…
      – Мне нужна перемена. Это всем нам нужно. Нам нужно почувствовать, что жизнь подвластна нам. Скука и однообразие угнетают даже сильнее, чем страх. Я хочу что-то делать.
      Сдерживая себя, она спросила:
      – Но что бы ты мог делать?
      – Преподавать.
      – Преподавать?!
      – Да. Я могу научить, как делать рамы для картин, реставрировать мебель и тому подобное. В Бате как раз есть вакансия для профессиональной переподготовки людей, уволенных с предприятий по сокращению.
      – Значит, это не студенты?
      – Нет. Но я не побоюсь работать и со студентами. Лиззи хотела сказать, что сама она сейчас боится всего, но вместо этого спросила:
      – Зарплата, видимо, будет невысокая?
      – Заметно выше, чем у тебя в Уэстондэйле, а часов меньше.
      – Это потому что ты мужчина!
      – И еще я не скульптор, – раздельно произнес Роберт. – Почему бы тебе не вернуться к этому занятию?
      – Никому это не нужно.
      – Искусство людям нужно всегда. Начни с занятий с детьми, для начала хотя бы с нашими. Просто для практики.
      – Но для этого нужно помещение.
      – Лиззи! Что с тобой случилось? Если единственное, чего тебе не хватает, это помещение, то оно найдется в том новом доме, который мы купим, когда твой отец продаст нынешний. Ты будешь заниматься лепкой по субботам и воскресеньям, когда я не буду преподавать. А в магазине будут помогать дети или служащие-почасовики. Ты сможешь отдаться творчеству. Уверяю, это снимет стресс не только у тебя, но и у всех нас.
      Лиззи судорожно сглотнула слюну. Она вдруг осознала, насколько нуждается в Роберте.
      – Мне хотелось бы попробовать.
      – Хорошо, – сказал Роберт, – давно уже пора. Ты сама позвонишь отцу или это сделать мне?
      – Я позвоню.
      – Хорошо.
      – Спасибо тебе, ты такой добрый, – тихо проговорила Лиззи.
      – Это и в моих интересах. И в интересах нас всех.
      – Я знаю.
      – Нас всех, – с ударением повторил Роберт.
      Лиззи встала, обошла стол и прижалась к мужу.
      – С ребенком Фрэнсис получится то же, что и с Беверли Смит-Лэйн, не так ли?
      Он поцеловал ее волосы.
      – Шор-Гомес Морено…
      – О, Роб, мне уже сейчас жалко его, жалко этого малыша…
      Роберт положил руки на плечи жены и легонько встряхнул ее.
      – Ну когда наконец жизнь тебя научит?
      – Я устала учиться…
      – Послушай, – сказал Роберт, – послушай меня. Трудности у всех и всегда были, есть и будут. И у наших родителей, и у нас, и у наших детей. Трудности создают человека. Как же иначе можно научиться плавать, если будешь сторониться воды? Что ты узнаешь о сложном мире вокруг, если с детства имеешь в своем распоряжении все, что пожелаешь? Беспредельное счастье неконструктивно. Оно делает человека либо очень уязвимым и неприспособленным к жизни, либо глупо-самодовольным. И еще. Носить на пальце кольцо еще не означает быть идеальной матерью. Иногда мать-одиночка может принести своему ребенку больше счастья, чем большинство из нас видело от наших благополучных родителей. – Он замолчал и перевел дыхание. – Понимаешь?
      – Понимаю, – ответила Лиззи. Теперь она уже улыбалась по-настоящему.
      – Тогда иди позвони отцу. А я пойду и немного позанимаюсь воспитательной работой с детьми.
      – Роб…
      – Да?
      – Если я и ревновала Фрэнсис к Луису, то это происходило чисто инстинктивно. Я понимаю, что ревновать – это ужасно. Это сродни сумасшествию. И это так изнуряет…
      – Я все понимаю, – вежливо сказал Роберт. – Правда, понимаю. Ведь все это происходило у меня на глазах.
      Лиззи откинула челку со лба.
      – Я хочу извиниться…
      – Не надо.
      – Но я должна как-то… – Она сделала паузу. – Я понимаю, что вела себя неправильно по отношению к Фрэнсис, подавляла ее. И теперь я не осуждаю ее за то, что она решила рожать этого ребенка за тысячу миль от меня. Но меня волнует, что я невольно могла разрушить в наших отношениях что-то такое, чего уже не восстановишь.
      Роберт коротко хохотнул.
      – Ну уж нет!
      – Что нет?
      – Вас двоих это не касается. – Он подался вперед и чмокнул Лиззи быстрым, но крепким поцелуем. – Вы с Фрэнсис всегда будете как нитка с иголкой.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ДЕКАБРЬ