– В этом всегда есть смысл! И никогда не поздно это сделать! Почему ты решила, что тебе, в тридцать девять, жизнь дороже, чем мне? Потому что жить мне осталось меньше, чем тебе? – Она посмотрела на Фрэнсис. – Я беспокоилась за тебя всю свою жизнь.
      Фрэнсис вздохнула.
      – Я знаю. Ты всегда считала меня ни на что не способной и слабой…
      – Нет, – сказала Барбара, – не совсем так. Я просто думала, что ты не создана для роли близнеца. Точно тан же, как я не создана для роли жены.
      – Но мама!..
      Барбара начала раскладывать на хлеб кусочки огурца.
      – Тебе действительно нужен этот мужчина, да?
      – Да.
      – Ты счастливая. Я вот на самом деле никогда ни в ном не нуждалась. Ты уедешь жить в Испанию?
      Фрэнсис подняла на нее глаза.
      – Может быть…
      – Я не могу давать тебе советы, я никому не могу давать советы, я для этого не гожусь. Но я поддержу тебя.
      – Серьезно? Ты не шутишь?
      – Когда у тебя начался этот роман, я была очень рассержена. Я думала: „Ну как можно быть такой глупой, чтобы решиться на эти отношения, не имеющие будущего? Как можно сознательно готовить условия для того, чтобы столкнуться с бедой в будущем?" Потом мне пришла в голову другая мысль: ну что такое, в конце концов, беда? Зачем жить, если только и делаешь, что стараешься избегать горестей? И, если бы ты отказалась от этой любви, что ждало бы тебя? Женитьба на одном из твоих прежних хлипких ухажеров? Или продолжение этих гонок с туристами по Италии, из которых ты однажды вернулась бы, как когда-то я, опустошенная и обессиленная? Но потом встал вопрос об этом ребенке, и я подумала: „Фрэнсис решилась! Она молодец, она решилась!" Я никогда не была так оживленна с тех пор, как решила поехать в Марракеш, который, кстати, оказался отнюдь не таким романтичным, как я ожидала. И я сказала себе: „Ну вот, теперь и мы с Уильямом можем выяснить свои отношения". И я высказала ему все. В том числе спросила, что стал бы он делать, если бы Джулиет завела от него ребенка.
      – И что же? – проговорила пораженная Фрэнсис. Барбара соединила два куска хлеба.
      – Ответа у него не было. Мне кажется, он никогда над этим не задумывался. Я знаю, он добрый. Его не надо просить о помощи. Но в каких-то отношениях я не могу его терпеть. Я устала от него. И еще больше я устала от того, что жизнь с ним делает со мной.
      Фрэнсис прикрыла лицо руками.
      – Вы оформите развод?
      – Думаю, нет. Какой в этом смысл?
      – Ты сказала Лиззи об этом?
      – Еще нет.
      – Тогда это сделаю я, – заявила Фрэнсис. – Я хочу сказать ей. Разреши мне сделать это?
      – Хорошо. Как хочешь. Возможно, это не такой уж плохой вариант…
      – Почему?
      – Потому что на прошлой неделе мы с Лиззи немного повздорили, – осторожно проговорила Барбара. – Ты ведь знаешь, у ее детей была ветрянка, потом вышла какая-то история с их помощницей из магазина, ей даже пришлось уволиться от них, потом стало известно о твоей ситуации… В общем, Лиззи понесло. И я была вынуждена сказать, что ее просто гложет ревность и что она должна справиться с этим чувством, должна перебороть его, должна в конце концов остановиться. Может быть, мне и не следовало говорить ей это в присутствии детей…
      – Да, не следовало…
      – Но сказать все-таки надо было.
      – Разве?
      – Да, если она еще рассчитывает поддерживать нормальные отношения со своими мужем и сестрой.
      Фрэнсис сложила руки крест-накрест на столе и опустила на них голову. Мысль о Лиззи вдруг наполнила ее жалостью к сестре, каким-то озабоченным состраданием. То же самое чувство охватило ее в то утро в Мохасе, когда концы штор шуршали по плиточному полу балкона, а женщина на аллее все звала своего куда-то спрятавшегося сына…
      – Я встречусь с Лиззи, – сказала Фрэнсис. – Я пойду к ней завтра, я должна ее увидеть, ведь мы так давно не виделись. Мама…
      – Да?
      – А что будет с папой, если ты уедешь жить в Бат? Барбара помолчала. Она сложила сандвичи на блюде аккуратной горкой.
      – Он может сделать то, что, вероятно, ему следовало сделать двадцать пять лет назад. Он может уйти жить к Джулиет.
      Лиззи сказала, что она не хотела бы говорить в квартире, где, как ей казалось, было слишком много людей. У детей как раз начались школьные каникулы. Фрэнсис подумала, что сестра выглядит неважно. Дети же, напротив, несмотря на последние приметы ветрянки, смотрелись отдохнувшими и здоровыми. Гарриет помогала Роберту в „Галерее", потому что с уходом Дженни им остро не хватало рабочих рук. Лиззи сказала, что, полюбив работу в магазине, Гарриет всех удивила, и в первую очередь, ее, Лиззи. Она, правда, заметила, что Фрэнсис должна поговорить с Гарриет сама.
      – Должна? Почему?
      – Потому что она уязвлена.
      – Уязвлена?
      – Да, – сказала Лиззи, – потому что ты ей ничего не сказала о ребенке. Ты исходила из того, что это сделаю я. Для мальчиков это не важно, ты же знаешь их. Иногда мне даже кажется, что у них в голове просто нет приемника для восприятия каких-то сугубо жизненных вещей. Но с Гарриет иначе. Она всегда думала, что вас связывают особые отношения, что она тебе вовсе не безразлична.
      – Да, это так.
      – Значит, тебе следовало самой рассказать ей об этом ребенке.
      – Он – не „этот", он мой!
      Фрэнсис спустилась по лестнице в „Галерею". Там было много посетителей. Некоторые из них, одетые по-отпускному, явно были туристами. Роберт сидел на табуретке за кассой, с улыбкой отсчитывая мелочь и складывая покупки клиентов в новые желто-синие бумажные пакеты, специально заказанные недавно для магазина. Фрэнсис помахала ему рукой. Он ответил жестом, напоминающим отдание чести у военных. Она прошла в заднюю часть салона, где нашла Гарриет. Та держала в руках развернутый коврик, а покупательница прикладывала к нему кусочек гардинной ткани.
      – Не совсем тот оттенок бежевого…
      – Разве полное совпадение оттенков не создает несколько скучное впечатление? – весьма профессиональным тоном говорила Гарриет. Она подняла глаза, увидела Фрэнсис и слегка покраснела.
      – Мне надо еще подумать, – вздохнула покупательница.
      Гарриет положила коврик на стол.
      – Мне и голубой нравится, и зеленый тоже, – в раздумье проговорила покупательница. – Но коричневый цвет кажется более динамичным.
      – Да, – сказала Гарриет, явно сдерживая себя.
      – А миссис Хардэйкер здесь? – спросила женщина. – Она так хорошо разбиралась в цветовых сочетаниях…
      – Извините, у нее отпуск.
      Покупательница посмотрела на Гарриет так, как будто считала отсутствие Дженни большим неуважением к клиентам. Она аккуратно свернула свой образец и положила его во внутреннее отделение своей сумки, застегнув его на молнию. Потом взглянула на Фрэнсис.
      – Ах, извините, мне не следует задерживать эту даму…
      – Спасибо, – сказала Фрэнсис, – я действительно тороплюсь.
      – Торопишься? – спросила Гарриет, когда они остались вдвоем. Она стояла за горкой ковров, будто стремясь создать барьер между собой и Фрэнсис. – Ты действительно спешишь?
      – Нет, – ответила Фрэнсис. – Просто мне хотелось побыстрей избавиться от нее. Я пришла, чтобы извиниться.
      Гарриет холодно проговорила:
      – Это мама послала тебя.
      – Да, действительно, она сказала, что я была невнимательна и обидела тебя. И вот я пришла извиниться.
      Гарриет подняла было носок ботинка, собираясь пнуть сложенные в кучу коврики, но вспомнила о своем положении продавца и сдержалась.
      – Мне все равно. Это же твой ребенок…
      – Да, но ты – моя племянница, и нас всегда связывала дружба.
      – До тех пор, пока… – вырвалось у Гарриет.
      – Да, – сказала Фрэнсис, – до тех пор.
      – Я думаю, – чересчур громко проговорила Гарриет, – ты поступаешь неправильно.
      – По отношению к тебе?
      – Нет, к твоему ребенку. Мама говорит, что ты не собираешься выходить замуж.
      У Фрэнсис кольнуло в сердце. Как можно спокойнее она произнесла:
      – Да, видимо, замуж я не выйду.
      – Это неправильно по отношению к ребенку. Люди могут болтать сколько угодно, утверждая, что детям не важно, есть ли у них мать или отец. Но это важно. Иначе получается, что взрослые могут делать что им заблагорассудится. И вот еще один бедный малыш вынужден будет объяснять, почему его фамилия не соответствует фамилии матери. Ты начала эту битву, которую твой сын обязан будет продолжать всю жизнь. – Гарриет встряхнула головой, и копна ее волос упала на лицо. – Ты должна была подумать об этом. Должна была подумать, прежде чем все начинать!
      – Гарриет…
      – Я не хочу с тобой говорить. Мне все равно. Мне противно, что ты оказалась такой же, как все остальные взрослые, со всеми их секретами и ложью. Извини, мне надо помогать отцу.
      – Да, конечно, – сказала Фрэнсис. Она оперлась рукой о массивный застекленный сервант из сосны. Внутри на полках были расставлены фарфоровые тарелки. – Надеюсь, что, когда родится твой двоюродный брат, ты не будешь переносить на него раздражение, накопленное против меня.
      – Конечно нет, – с усмешкой произнесла Гарриет – За кого ты меня принимаешь?
      Лиззи и Фрэнсис расположились на подстилке под огромным каштановым деревом в парне Ленгуорта. Невдалеке группа детей играла в крикет под руководством пожилого седого тренера. У него были неестественно длинные руки, почти как у обезьяны. Сэм и Дэйви с завистью наблюдали за тренировкой, стесняясь показать, как им хотелось бы присоединиться к игре. Сэм обожал крикет, как и все другие игры. Дэйви уже сейчас старался приучить себя не бояться мяча.
      Лиззи лежала на животе, выщипывая травинки по периметру подстилки. Фрэнсис сидела рядом, вытянув ноги и оперевшись на отставленные назад руки. Она рассказала Лиззи о разговоре с Гарриет. Лиззи успокаивала ее, говоря, что теперь подростки все такие.
      – Но в том, что она говорила, есть смысл.
      – Может быть. В словах каждого из нас есть смысл. В том-то и проблема. Мы все хотим, чтобы нас услышали.
      Фрэнсис посмотрела на сестру, глубоко вдохнула воздух и сказала:
      – Вот и мама хочет быть услышанной.
      Она ждала, что Лиззи повернется к ней, но та продолжала сплетать в косичку три толстые травинки. Наконец она спросила:
      – Ты имеешь в виду это ее желание уехать в Бат?
      – Ты уже знаешь?
      – Мама тан упорно намекала на это, что я не могла не понять. Я думаю, нам следует остановить ее, но если честно, то сама я сейчас не в состоянии заниматься этим. Конечно, они наши родители, но это их жизнь, их брак, если только это можно назвать браком.
      – Думаю, они считают это браном. Как бы то ни было, во всем виновата я.
      – Почему?
      – Отец говорит, что с моей беременностью этот нарыв в их отношениях прорвался. Теперь они так сильно ругаются, что мать не может больше оставаться с ним в одном доме.
      – Ты не виновата, – безразличным голосом проговорила Лиззи.
      – Почему ты так считаешь?
      – Ну, может, часть твоей вины здесь и есть, но главное – это Луис.
      – Луис?
      – Отношения с ним сильно изменили тебя. Он отобрал тебя у нас. А теперь вот он бросает тебя.
      Фрэнсис почти яростно вскрикнула:
      – Если ты еще раз позволишь себе сказать что-либо, что хоть отдаленно…
      – Извини, – опомнилась Лиззи. – Я не хотела, не хотела…
      – Мне казалось, что мы уже покончили с этими дурацкими разговорами.
      – Да, да, конечно. Извини меня, извини.
      – Лиззи…
      – Послушай, – перебила ее Лиззи. Ее голова была низко склонена над руками, продолжавшими лихорадочно теребить травинки. Она заговорила быстро и сбивчиво. – Послушай, мне многое нужно тебе сказать. Не знаю, смогу ли по порядку. Начну с Дженни, ладно? Бедная Дженни. Я застала Роба целующим ее, вернее, поцеловавшим. Он сказал, что сделал это из чувства благодарности к ней за то, что она такая нормальная, тогда как я такая взвинченная. Не знаю, поверила я этому или нет. Во всяком случае, решила поверить. Я пошла поговорить с Дженни, но, похоже, она вообразила, что у них с Робом роман. Я нашла ее в отчаянии, и мне стало понятно, что ее отчаяние порождено тем, что она действительно считала Роба очень привлекательным и не могла отделить то, что произошло, от того, что в ее фантазиях могло произойти. Она сама уволилась из „Галереи", что, вероятно, было наихудшим из возможных решений для всех, включая и ее саму. Но мне не удалось переубедить ее. И потом ты. Эта ужасная ситуация, в которой ты оказалась. Ты – моя сестра, и я постараюсь помочь тебе всем, чем смогу. Но я не могу притворяться, будто считаю, что ты все делала правильно. Наоборот, я считаю, что с самого начала, с той самой поездки в Испанию, все это было ужасно… – Ее голос дрогнул, и вдруг, без всякого перехода, она оглянулась на Фрэнсис и спросила: – Фрэнсис, что же мне делать?
      Та наклонилась и обняла сестру.
      – Разумеется, никто не может чувствовать себя спокойно, когда со мной приключилось такое.
      Лиззи обхватила ее руки.
      – С тобой все будет в порядке?
      – Не знаю. Откуда мне знать?
      – А Луис? Он добр к тебе?
      – Да, очень.
      – Может… Может, когда родится ребенок, он передумает?
      – Не знаю, – повторила Фрэнсис. – В этой ситуации ничего нельзя знать наперед.
      Лиззи немного отстранилась и взглянула на сестру.
      – Ты боишься?
      – Да.
      – Боишься за ребенка, за свою работу, за то, что из всего этого выйдет?
      – Конечно, но не только за это.
      – За что же тогда?
      Фрэнсис села на корточки, продолжая держать Лиззи за одну руку.
      – Это какой-то внутренний страх. Это инстинктивный страх одиночества, который живет в нас с детства. Это страх потерять доступ к каким-то своим внутренним уголкам, которые мне открыл кто-то другой…
      – Луис?
      – Да.
      – Что за внутренние уголки?
      – Я не могу сказать тебе, это слишком личное. Я просто чувствую, что эта утрата будет для меня очень тяжелой.
      – Что же можно сделать? – прошептала Лиззи.
      – Ничего…
      – Ты имеешь в виду, что потеря Луиса для тебя будет очень тяжелой?
      – Да.
      – Видишь ли, – проговорила Лиззи, осторожно высвобождая свою руку, – видишь ли, для меня так же тяжело будет потерять тебя.
      Она посмотрела вверх, на сестру, с ожиданием и надеждой. Лиззи надеялась, что Фрэнсис воскликнет: „Нет, ты не потеряла меня! Это невозможно! Я не допущу этого!" Но Фрэнсис лишь тихо сказала:
      – Да, я понимаю.
      – Понимаешь? И это все?
      – Да.
      – Фрэнсис…
      – Нет, – отрезала Фрэнсис, резко вставая. – Не нужно больше разговоров. Я устала от них. Я устала от обсуждения всех наших переживаний.
      – Но чего же ты ждала?
      – Не знаю, чего я ждала, но знаю, что мне сейчас по душе. Мне по душе планы конкретных действий. Мне больше нравится план мамы, чем переживания отца. Мне нравится план Аны…
      – Кто такая Ана?
      – Сестра Луиса.
      – Ты мне никогда не рассказывала…
      – А теперь рассказываю, – почти закричала Фрэнсис. – Теперь вот рассказываю. Ана врач, и она поможет мне устроиться в больницу, где я буду рожать своего ребенка. Я пойду, пожалуй, к мальчикам. – Она посмотрела на Лиззи сверху вниз и закончила: – Если ты не переключишься на положительные эмоции, то скоро у тебя их вовсе не останется.
      Фрэнсис почти бегом пошла по траве в сторону Сэма и Дэйви, не дожидаясь, пока Лиззи как-то отреагирует. А предугадать ее реакцию было нетрудно. Лиззи сказала бы: „Ты говоришь совсем как мать".
      – Что же будет с „Шор-ту-шор"? – спросил Роберт.
      – Думаю, все будет нормально. В конце концов, там есть Ники. В любом случае Фрэнсис необходимо сохранить фирму. На что же еще ей жить?
      Роберт выдавил пасту на зубную щетку и сунул ее в рот, закрывая колпачок тюбика.
      – Но если она решит жить в Испании…
      – Не знаю, может, Ники будет заниматься офисом и итальянскими делами, а Фрэнсис – только испанскими. А может, она возьмет себе и Италию. Не знаю. Мне кажется, Фрэнсис все это не волнует.
      – Но ведь это ее фирма.
      – Роб, – проговорила Лиззи, откидываясь назад в ванне, наполненной водой с пеной, – я не знаю, что будет дальше. Знаю только, что Фрэнсис хочет рожать в госпитале в Севилье. А то, чего Фрэнсис хочет, она обязательно добивается.
      – Лиззи!
      – Ну и что? Почему бы ей не поступить таким образом?
      Роберт уставился на нее, затем прополоскал рот и сказал:
      – Зачем же…
      – Я не хочу больше об этом думать, – заявила Лиззи.
      – Правда?
      – Да. В этом нет никакого смысла. Ведь это не моя жизнь, а ее. Мне это может не нравиться, но дела обстоят именно так, как они обстоят, так что… – она замолчала.
      Роберт положил щетку на раковину и встал на колени рядом с ванной, нежно глядя на Лиззи.
      – Ну и слава Богу, – сказал он.

ГЛАВА 20