Партии прежде всего нужна правильная линия. Такую линию надо уметь и сметь отстаивать и против большинства партии, даже против действительного большинства, и тем облегчить этому большинству исправление ошибки. Но и ошибаться с большинством, на худой конец, не так уж поносно, если это большинство самостоятельно ошибается, проверяет себя на опыте и учится. Но ведь этого-то нет и в помине. Давно уже аппарат ошибается за большинство и не позволяет большинству себя поправить. В этом квинтэссенция нынешнего "руководства", в этом душа сталинизма. Если бы партия была исполнена этого духу, разве могла бы она совершить Октябрьскую революцию? Разве могла бы помыслить о ней? Но "дух" этот есть продукт последнего
      пятилетия. До октябрьского переворота стихия примиренчества, приспособленчества, соглашательства, дрябленького и дрянненького мещанства прилипала к другим силам: к либеральному культурничеству, к легальному просветительству, к патриотизму эпохи войны, к февральскому революционному оборончеству. А ныне все это выпирает под знаменем аппаратного "большевизма", оплачивается и натаскивается на травлю оппозиции, т е. большевизма пролетарского.
      Подсчитайте, сколько нынешних маститых защитников Октября от "антисоветской оппозиции" находилось в октябрьский период по ту сторону баррикады, а затем в годы гражданской войны -- в безвестной отлучке. Оппортунизм всегда стремится прислониться к уже установленной силе. Советская власть есть сила. Каждого оппортуниста, мещанина, обывателя тянет прислониться к ней не столько потому, что она советская, сколько потому, что она власть. Лжереволюционеры разных мастей, бывшие революционеры, съеденные внутренним обывателем, бывшие рабочие, раздувшиеся в чванных сановников, бывшие и сущие Мартыновы и Куусинены имеют возможность, держась за существующее, как оно есть, выступать и даже чувствовать себя прямыми наследниками Октября.
      Среди всех "бывших" особо видное место занимают сейчас бывшие большевики. Хорошо бы произвести им однодневную перепись. Это те самые, что в качестве революционных демократов примкнули вокруг 1905 года к большевизму, с контрреволюцией отошли от партии, пытались, и не без успеха, устроиться в режиме 8-го июня, становились большими инженерами, врачами, воротилами, кумились и роднились с буржуазией, вместе с нею патриотами вступали в империалистскую войну, на волнах военных поражений вошли в Февральскую революцию, пытались найти себе место пошире в режиме "демократии", оскаливали челюсти на большевиков, мешающих установиться "порядку", были злобными врагами Октября, надеялись на учредилку, а когда, наперекор всему, стал складываться большевистский порядок, они сразу вспомнили о 1905 годе, восстановили свой "стаж", взяли на себя защиту нового порядка и старых традиций и поносят сейчас оппозицию теми самыми словами, какими в 1917 году поносили большевиков. Много их таких. Загляните хотя бы в общество старых большевиков: оно на добрую половину, если не больше, состоит из таких непреклонных "партийцеNo с легким буржуазным перерывом эдак в 8--10 или 12 лет.
      Чего все эти осевшие, отяжелевшие и малость отупевшие бюрократы не выносят, так это идеи "перманентной револю
      ции". Речь идет для них, конечно, не о 1905 годе, не об ис
      кусственном оживлении давно сданных в архив фракцион
      ных споров. Что им Гекуба? Речь идет о нашей эпохе, о се
      годняшнем дне, о том, чтобы выключиться из цепи мировых
      потрясений, застраховать себя "мудрой политикой" извне
      и строить то, что строится, и называть это социализмом в
      отдельной стране. Обыватель хочет порядка, спокойствия,
      темпа поумереннее и в экономике, и в 'политике. Потише,
      полегче, не зарывайтесь, поспеем. Не перескакивайте через
      этапы. Страна мужицкая. И в Китае 400 миллионов "темно
      го" крестьянства. На индустриализацию нужно столетие.
      Стоит ли тут ломать себе голову над платформами? Живи
      и жить давай другим. Вот подоплека ненависти к "перма
      нентной революции". Когда Сталин сказал, что у нас де
      вять десятых социализма уже построено, он дал этим выс
      шее удовлетворение ограниченной самодовольной бюрокра
      тии: девять десятых построили, одну десятую уж наверняка
      достроим.
      Чего больше всего боялся Ленин в последние годы своей жизни, так это круговой поруки таких аппаратчиков и чиновников, вооруженных всеми ресурсами правящей партии и государственного аппарата.
      И Вы призываете нас сдаваться стихии обывательщины, этой гигантской исторической отрыжке, в результате плохо еще переваренной Октябрьской революции? Нет. Совсем Вы не по тому адресу обратились. "Передумайте". Передумали. Письмо Ваше только лишний раз вскрывает несравненные исторические преимущества нескольких тысяч гонимых большевиков-ленинцев над рыхлой, бесформенной, безыдейной массой чиновников, службистов и просто приживальщиков. Если бы мы пришли к Вашему выводу, что "переделать нельзя", мы не смутились бы, а стали бы строить заново, т. е. выбирать из старых стен здоровые кирпичи, обжигать новые кирпичи и создавать из них на новом месте новое здание. Но, к счастью для революции, так далеко ваши успехи еще не зашли. С пролетарским ядром партии, с рабочим классом мы смычку найдем, сколько бы нас ни травили и как бы нас ни огораживали. Ни большевистской традиции. ни пролетарских кадров большевизма мы вам не отдадим.
      * * *
      Кстати. За день, за два до отъезда моего из Москвы посетил меня один из сановных обывателей, чтобы выразить мне, так сказать, свое сочувствие и соболезнование, а вер-нее, чтобы дать какой-нибудь выход своей обывательско-си
      ротливой неловкости и беспомощности перед лицом грозных процессов, совершающихся в партии и стране. Этот сановный партиец сказал мне в прощальной беседе, что всю политику ЦК считает правильной, но вот партийный режим не без грехов. Это, мол, верно. А высылка и вовсе возмутительна. Так примерно и сказал: очень храбрый сановник. И то сказать: свидетелей не было. А на вопрос, как же хорошая политика привела к плохому режиму, мой гость ответил, что тут-де отдельные промахи и что "мы" это дело поправим. "Все, решительно все, с кем мне приходилось говорить,-- откровенничал сановник,-хоть и осуждают оппозицию, но возмущены высылками. Мы добьемся их отмены". Я посмеялся "ад своим гостем и, кажись, сказал ему несколько жестких слов, в том же духе, в каком Вы вынудили меня разговаривать с Вами. "Ничего вы не добьетесь, а завтра будете подпевать ссылкам, ибо ничего у вас за душой не осталось". Так оно, разумеется, и вышло.
      А от другого "сановника", поменьше, я получил недавно письмо. И этот другой сановник, поменьше, жалуется, видите ли, что я не поддерживаю с ним дружественной переписки; хоть он, мол, со мною и "не согласен", но это, мол, не причина. И тут же переводит речь на то, какие у него перемены по службе, и что Иван Кириллович потолстел и играет на скрипке.
      А то еще одна благосклонная сановница передавала с оказией свой совет: люди живут-де один раз, и не нужно всякими оппозициями доводить себя до высылок. Жены бывших якобинцев эпохи Директории рассуждали -- больше, правда, бедрами, чем головою,-- точь-в-точь таким же образом. А скажите вы этой сановнице, которая живет "один раз", что от нее воняет термидором, она вам закатит такую цитату из сочинений Врецкого или Брехецкого, что сам Ярославский придет в умиление.
      А теперь еще Вы вот появились, наиболее в своем роде "идейный" и тоже напористый: так сразу и хотите меня исправить Днепростроем. И все вы -- имя вам легион--как будто совсем забываете, что это вы, именно вы, отправили меня и многие сотни моих единомышленников в тюрьмы и ссылку. Скажи вам это в упор, вы сделаете большие глаза. Да, конечно, что-то такое там голосовали; конечно, не протестовали. Но чтобы мы выслали! Нет, это преувеличение. Партийный обыватель предпочитает в таких делах роль Понтия Пилата, благожелательно ковыряющего пальцем в носу. Если сотни превосходных революционеров, идейных, твердых, выдержанных, в большинстве героев гражданской войны, посидели за это время в общих камерах с каз
      нокрадами, спекулянтами и со всякой вообще темной сволочью, а сейчас обогревают старые места царской ссылки, так это так, по-вашему, печальное обстоятельство, несовершенство механики, недоразумение, перегиб исполнителей. Нет, шалите, голубчики. Вы за это отвечаете. И еще ответите.
      Мы, оппозиция, формируем сейчас новый исторический призыв подлинных большевиков. А вы бесчестной клеветой и репрессиями подвергаете их испытанию, помогая нам производить отбор. Есть такие, что пугаются общей камеры с казнокрадами и спекулянтами. Те "каются", признают свои ошибки, и тем привратники открывают дверь. Что же, это лучший элемент? Это революционеры? Это большевики? А между тем они идут на заполнение тех мест, с которых были сорваны подлинные революционеры. В партии все больше идет отбор приспособляющихся. От оппозиции отходят опустошенные скептики, маловеры, дешевые диплома-ты или просто придавленные семьей люди. Они увеличивают число лицемеров и циников, которые думают одно, а вслух говорят другое. Одни оправдывают это "государственной необходимостью". Другие просто тянут лямку, навсегда отравленные невозможностью высказаться в собственной партии. Тем временем ярославские и прочие могильщики ведут статистику "большевизации". А подлинная рабочая масса, в партии и за ее пределами, духовно отодвигается от аппарата, замыкается в себе, ожесточается. Сталинская фракций сейчас больше всего работает на меньшевиков и анархо-синдикалистов, подготовляя для них почву в пролетариате. Безнадежным делом являются попытки удержать рабочих за аппаратом приемами самокритики раз в год по чайной ложечке. Только оппозиция, смертельно враждебная не только меньшевизму и анархо-синдикализму -- об этом нечего и говорить,-- но и сталинскому центризму и аппаратной казенщине, способна дать большевистское выражение потреб-ностям и настроениям лучшей части рабочего класса и удержать ее под знаменем Ленина.
      * * *
      Вы, конечно, знаете о деле Малахова, члена ЦКК, который в течение нескольких лет занимался хищениями и взяточничеством на широкую ногу. В семье не без урода, скажете Вы. Это что и говорить. Резонерствующий обыватель всегда в затруднительных случаях прикрывается пословицами. Смею, однако, думать, что ЦКК по замыслу слишком уж высокая семья, чтобы так легко объяснять пребывание
      в ней в течение столь продолжительного времени столь исключительного "урода". Но дело не только в этом. Ведь вся Кардолента, по крайней мере верхушка ее, знала про художества Малахова. Знали и те, кто связан был с ним по быту. Неужели же так-таки и не было у него ни друзей, ни знакомых, ни приятелей в ЦКК? Как же он попал в это высокое учреждение: не с неба же свалился? Значит, кое-кто знал и молчал. И таких |было немало. Молчали сослуживцы и подчиненные; одни пользовались, другие боялись. Вдвойне боялись, ибо ведь Малахов член ЦКК. Он вяжет и решает. Малахов имел, следовательно, возможность столь долго, разнообразно и успешно воровать именно потому, что он член высшего трибунала партийных нравов. Вот она диалектика бюрократизма.
      А ведь, знаете ли, этот самый Малахов нас, оппозиционеров, судил и исключал. Между многотысячной взяткой и разнузданной попойкой в обществе спекулянтов он участвовал в суде над Раковским, И. Н. Смирновым, Преображенским, Мрачковским, Серебряковым, Мураловым, Сосновским, Белобородовым, Радеком, Грюнштейном и многими другими и признавал их "изменниками делу пролетариата". Малахов же исключал Зиновьева и Каменева, а после их покаяния миловал их и направлял в Центросоюз. Вот она какая выходит "диалектика".
      Почти не сомневаюсь, что когда судили Раковского или Мрачковского как изменников пролетариата, то Малахов подавал наиболее кровожадные реплики. Еще на Пятнадцатом съезде, сидя в президиуме и наблюдая впервые Мои-сеенку, который вместе с несколькими другими украинскими чревовещателями был посажен на переднюю скамью, чтобы рычанием срывать тогдашних ленинградских оппозиционеров, я высказал моему соседу, Калинину, такое предположение: "Что-то этот (Моисеенко) очень уж старается, боюсь, что у него под носом не чисто". Тогда это было лишь несколько рискованное предположение, так сказать, "рабочая гипотеза", а потом на поверку оказалось, что действительно так и есть -- Моисеенко, обогативший протоколы конференций и пленумов заборными изречениями по адресу оппозиции, принадлежит к тому же малаховскому вероисповеданию. И не раз мне доводилось за последние годы, руководствуясь вышеуказанной психологической догадкой, добираться до корня вещей. Если уж слишком нагло аппаратчик орет, лжет, клевещет и размахивает кулаками по адресу оппозиции, то в девяти случаях из десяти это малаховец, который производит по своему делу шум. Вот она какая "диалектика"...
      Вы осмеливаетесь утверждать, что все это как есть, так и будет. Не нами, мол, заведено, не с нами и кончится. Нет-с. Это нами заведено. Точнее сказать: вами, т. е. тем партийным режимом, который вы поддерживаете. Это режим самодовлеющего бюрократизма, грубого и нелояльного. Вы помните, от кого исходит это определение? Не от какого-либо бессильного моралиста, нет -- от величайшего революционера нашего столетия. Нелояльный режим -- вот опаснейшая из всех опасностей. Каких-нибудь извне навязанных или неизменных норм нравственности, мы, конечно, не знаем. Цель оправдывает средства. Но цель должна быть классовой, революционно-исторической, тогда и средства не могут быть нелояльными, бесчестными, гнусными. Ибо нелояльность, недобросовестность, бесчестность, может давать временно весьма "полезные" эффекты, но на значительном протяжении времени она разъедает самую основу революционной силы класса, внутреннее доверие его авангарда. От фальшивых цитат и сокрытия подлинных документов -- к врангелевскому офицеру и к 58-й статье. Тут, конечно, дело идет еще о политике -- прежде всего о спасении политического "престижа", подкопанного рядом оппортунистиче-ских банкротств. А в Кардоленте -- ставка поменьше и средства другие, применительно к цели. Но Малахов из Кардоленты страхует себя тем, что ест глазами начальство: я, мол, жизни за тебя не пощажу, но уж и ты меня прикрой. Семена грубости и нелояльности, если их столь систематически разбрасывать, дают всходы. Посеешь врангелевского офицера, а взойдет Малахов. Да, если бы один. А то урожай сам-сто и сам-тысяча.
      Вот когда Вы все это обдумаете и поймете, тогда и разговор у нас будет другой.
      * * *
      После того как Вы обнаружили столь живой интерес к моему партийному положению, позвольте немножко поинтересоваться Вашим. Вы говорите все время о партии, об ее большинстве. Но ведь мысли, которые Вы сами излагаете, являются мыслями подпольной фракции. Вы обвиняете Центральный комитет в том, что он повел индустриализацию по троцкистскому пути. Это голос правой, рыковской, фракции. Вы утверждаете, что в деревенской политике Центральный комитет заговорил в начале этого года языком оппозиции. Это доподлинные слова Рыкова. Вы считаете, что такие затеи, как Днепрострой, являются "преступным уничтожением народных средств". Но ведь за эти затеи отвечает ЦК, т. е. его большинство. Чрезвычайные меры по отношению к
      деревне подорвали, по Вашим словам, смычку на ряд лет. Значит, никуда не годится политика нынешнего большинства ЦК. Другими словами, Вы ведете прямой подкоп под партийное руководство. Только подкоп Ваш ведется справа, в духе тех политиков, которых Сталин стал туманно именовать "крестьянскими философами". Я не знаю, входите ли Вы официально в эту фракцию. Но что Ваше письмо насквозь проникнуто ее взглядами, настроениями и является насквозь оппозиционным, т. е. правооппозиционным, в этом для взрослого человека сомнения быть не может. Вы -- ры-ковец. В качестве рыковца Вы нападаете на оппозицию, а метите в Сталина. По пословице: кошку бьют, а невестке повестку дают.
      Как же Вы, однако, представляете себе дальнейшее развитие отношений между рыковской фракцией "крестьянских философов", имеющей крепкие корни в стране, и сталинской фракцией золотой середины, которая держит в своих руках аппарат? Подпольная полемика Сталина с Фрумкиным есть подражание первым шагам борьбы между левым крылом и правоцентристским блоком. Конечно, официально царит полное единодушие. Сообщают, будто в доказательство такового даже раздавалось по делегациям Конгресса особое оповещение о том, что слухи о разногласиях внутри Политбюро... выдуманы троцкистами. Но и это лишь ученическое подражание великим образцам. В апреле 1925 года ЦК разослал по всем организациям партии циркуляр, извещающий, что слухи о разногласиях по крестьянскому вопросу в "ядре ленинцев" пускаются в обиход все теми же троцкистами. Между тем большинство оппозиционеров только из этого циркуляра и поняло, что существуют какие-то серьезные разногласия, раз приходится их опровергать циркулярами. Автором циркуляра был, конечно, Зиновьев, которому уже несколько месяцев спустя пришлось подписывать совсем другие документы. Не думаете ли Вы, что и тут история может немножечко повториться? Некий умный человек сказал, однако, что когда история дает себе труд повторяться, она обычно драму заменяет фарсом или, по крайней мере, вносит в драму элементы фарса. И надо сказать, что при всей драматичности общей обстановки нынешние подогретые заверения насчет монолитности звучат довольно-таки жалкой комедией, которой никто не верит, ни исполнители, ни зрители. Тем более что и развязка должна прийти в течение не столь уж многих месяцев.
      Фракция "крестьянских философов" сильна в стране, но боится партии, ее пролетарского ядра. Полным голосом она пока не говорит, по крайней мере публично. Эту вольность
      термидорианцы позволяют себе в частных беседах, письмах, вот как Вы, например. Но завтра они осмелеют. Не знаю, прорвется ли бой наружу уже в ближайшее время, или будет пока разыгрываться монолитно-подколодно-бюрократиче-ским порядком. Поэтому и не берусь гадать, какое на ближайшем этапе сложится "большинство". Но Вы-то обязуетесь ли заранее равняться по всякому "большинству", хотя бы это и подрывало смычку на годы, или уже собираетесь всерьез повести борьбу против сверхиндустриализации даже с риском крутой перемены собственного Вашего местожительства? Ибо ярославские бодрствуют. В их руках большие ресурсы, не идейные, конечно, но в своем роде тоже действительные... до поры до времени. Они Вас пытаются душить, проводя, по существу, Вашу же политику, только с рассрочкой платежа. И на этом пути их против Вас или их вместе с Вами ожидал бы полный успех, если бы не было на свете оппозиции. Но она существует, и Вы в этом будете иметь не мало случаев убедиться.
      Вы спросите: а выводы-то каковы? Основные выводы изложены у нас в других местах, повторять их здесь не стану. Но несколько частных выводов сделаю тут же.
      Партийный режим последних лет перевел, можно сказать, всю партию на нелегальное положение. Самые важные партийные дела сталинская фракция вершит подпольно. И ваша фракция, рыковская, действует такими же нелегальными методами. Об оппозиции нечего и говорить -- на то она и оппозиция. Единственные праведники, какие остались сейчас по части партийной легальности,-- это, должно быть, Зиновьев с Сафаровым... А уж если праведники таковы, то каковы же грешники? Так вот: не перевести ли нам общими силами правящую партию на легальное положение? Вы спросите как? Очень просто: вернуть партии ее права.
      Начать надо с резкого -- раз в двадцать -- сокращения партийного бюджета, который вырос чудовищно и стал финансовой базой бюрократического самоуправства над партией. Надо, чтобы у партии был партийный бюджет, строго подотчетный и подконтрольный. Революционно-конспиративные расходы должны проверяться ежегодно особой комиссией съезда.
      Надо подготовить XVI съезд, так чтобы он, в отличие от XV, XIV и XIII, был бы съездом партии, а не фракционного аппарата. Перед съездом партия должна выслушать все наличные фракции, на которые ее раздробил режим последних лет. Свистунов, громил, фашистов, с общего согласия, отправлять на работу на новых советских хозяйствах, без применения к ним 58-й статьи.
      А так как до настоящего раскрепощения партии надо еще пройти немалый путь, то ввести тайное голосование при всех выборах на XVI съезд.
      Вот строго практические предложения. На почве этих предложений мы были бы согласны даже и с правыми договориться, ибо осуществление этих элементарных предпосылок партийности дало бы пролетарскому ядру возможность по-настоящему призвать правых к ответу, и не только правых, но и центристов, т. е. главную опору и защиту оппортунизма в партии.
      Вот какие выводы вытекают из... Днепростроя.
      Л. Троцкий
      Алма-Ата,
      12 сентября 1928 г.
      ЕЩЕ О ШЕСТОМ КОНГРЕССЕ
      Дорогой друг.
      Почти все газетные отчеты о Конгрессе получены. Не хватает еще тезисов по гнилому докладу гнилого Куусинена. По-видимому, над этими тезисами все еще мудрят, чтобы придать им "бодрый" вид. Общая картина Конгресса все более выясняется, но от того не становится утешительнее. Гвоздем Конгресса является, конечно, не эклектическая, наспех сработанная программа, которую придется радикально переделать, а резолюция по поводу оппозиции. Ничего другого мы и не ждали. Для нас было ясно, что руководство попытается перекрыть дела рук своих самой тяжелой "могильной плитой". Теперь эта попытка совершена. Предвидение стало фактом. Надо делать выводы.
      Некоторые общие замечания по поводу Конгресса я сделал в 'предшествующем письме. Сейчас хочу их пополнить. Речь, конечно, не идет здесь о подведении полных итогов. Эта работа потребует от всех нас. значительного времени, ибо нужно будет сказать все, чего требуют интересы коммунистического движения и чего Конгресс не сказал. Здесь я хочу ограничиться некоторыми бесспорными, как мне кажется, соображениями, вытекающими из центральной резолюции Конгресса об оппозиции.
      Каков был расчет руководства в отношении оппозиции накануне "эры" репрессий? Ликвидировать оппозицию коротким ударом. "Головку--100 человек -исключим, 20 вышлем и конец". Ошибка для бюрократов типическая: переоценка силы аппаратного воздействия.
      Дополнительный расчет при этом был сознательно провокационного характера: "Довести" репрессией и клеветой головку оппозиции до таких действий или заявлений, которые, хотя бы задним числом, оправдывали расправу над нею в глазах рабочих масс и пролагали бы непроходимую грань между оппозицией и рабочим ядром партии.
      Обе части расчета не оправдались. Тысячи исключений, сотни арестов и высылок. Конца, однако, не видно, ибо оппозиция продолжает выступать устно и печатно. Капитуляции имеют индивидуальный характер. Снизу есть приток свежих элементов. С другой стороны, и провокация не подействовала. Оппозиция не сдвинулась на путь "ультиматизма" ,по отношению к партии, не повернулась к ней спиной, а когда наметился "левый" сдвиг, сказала: готовы по-чест-ному помочь партии, т. е. пролетарскому ядру, превратить левый сдвиг в правильный большевистский курс.
      Тем временем последовал июльский поворот вправо, который обнаружил полную беспочвенность примиренчества и сделал совершенно безнадежной перспективу разбить ряды оппозиции и изолировать руководящую головку.
      В этих условиях собрался Конгресс. В активе ИККИ были: жесточайшие мировые поражения, грубейшие просчеты, вытекающие из ложной линии, необходимость накануне Конгресса судорожно менять политику во Франции и Англии в сторону оппозиции, двойной зигзаг во внутренней политике-- точно на заказ -- как раз накануне съезда. (Этот февральско-июльский зигзаг ужасно похож на показательную диаграмму к платформе оппозиции.) Положение для ЦК ВКП создавалось архинеблагоприятное. Пойти на попятный, т. е. открыть оппозиции двери и тем исправить ошибку XV съезда, давшего совсем не те результаты, какие ожидались, могло бы только сильное и авторитетное руководство, способное думать о завтрашнем дне. Но слабый ЦК, политически скомпрометированный, лишенный морального авторитета, нуждался в "сильных" средствах. То, что сильные средства вымогались у Конгресса, Бухариным, Куусиненом и Мануильский, т. е. тройкой, олицетворяющей всякую слабость, имело в своем роде символический характер. Азартная- резолюция по поводу оппозиции -- ва-банк-является наиболее ярким выражением слабости и идейной опустошенности руководства.
      Было и еще обстоятельство, требовавшее "бесповоротного" решения. В партии и рабочем классе нарастает сильный протест против ссылок, превращающих пресловутую "самокритику" в полукомедию, полупровокацию; лишенное авторитета руководство хочет заранее спрятаться от нарастаю
      щей волны протеста за решение Конгресса. "До следующего Конгресса ничего, мол, сделать не можем". Хотя всем известно из опыта этих четырех лет, что, когда нужно, решения Конгресса отменяются легче, чем решения губисполкома.
      Остается вопрос: как пошел на такое решение Конгресс? А этот вопрос имеет две стороны: а) состав и уровень Конгресса, б) положение, в которое он поставлен.
      Конгрессу говорят: судьба Коминтерна зависит от судьбы СССР, судьба СССР связана с руководством правящей партии. Поддержите это руководство до конца, закройте глаза и голосуйте.
      Если бы VI Конгресс был на высоте своих задач и учел бы опыт V Конгресса, когда группа Зиновьева уже проделала над Коминтерном такого рода эксперимент, Конгресс понял бы, что задача состоит не в спасении "престижа" данного руководства, а в том, чтобы помочь правящей партии восстановить руководство, способное справиться с историческими задачами. Но здесь и встает вопрос о самом Коминтерне и об уровне VI Конгресса, каким он вышел из правоцентристской лаборатории последнего пятилетия.
      Из доклада Пятницкого мы узнали наконец, что в Коминтерне числится четыре миллиона членов. Из них в партиях--один и три четверти миллиона, в комсомоле -- два с половиной миллиона. Цифры эти на первый взгляд кажутся не столь уж обескураживающими. Но тут же выясняется, что из общего числа членов партии на СССР приходится 1,2 миллиона, а на все остальные партии мира менее 600 тысяч. На комсомол СССР приходится свыше 2 миллионов, а на комсомол всех остальных стран мира менее 200 тысяч. Таким образом, все партии капиталистического мира составляют около одной третьей части Коминтерна, а две третьих составляет ВКП. Мировой комсомол, кроме СССР, составляет около одной двенадцатой части КИМа. Последняя цифра имеет совершенно убийственный характер; 'прогресс движения, прогресс революционной идеи всегда характеризуется притоком молодежи. Ибо, не в обиду бюрократам и филистерам будь сказано, молодежь есть барометр своего класса. Если принять во внимание названные, наконец, во всеуслышание размеры Коминтерна и КИМа, а также степень их всесторонней зависимости от ВКП, то нетрудно понять, насколько затруднена Коминтерну, в нынешнем его состоянии, самостоятельная позиция по отношению к каждому очередному руководству ВКП.
      Факт таков, что по отношению к ленинскому руководству первые конгрессы были неизмеримо самостоятельнее, чем Пятый конгресс -- по отношению к зиновьевскому руковод
      ству и Шестой -- по отношению к Бухарину и Мануильско-му. Достаточно напомнить, что во время Третьего конгресса Ленин со всей тревогой обсуждал со мной (во "фракционном" порядке) вопрос о том, какой тактики нам держаться в случае, если мы окажемся на Конгрессе в меньшинстве по основному стратегическому вопросу момента. А эта опасность нам грозила. Мануильский ныне отнюдь не рискует остаться в меньшинстве. Для того чтобы достигнуть такого счастливого результата, пришлось в течение пяти лет систематически дезорганизовать руководства компартий и обезглавливать их.
      В Германии отстранен от работы ЦК Брандлера. Затем исключен ЦК Маслова-Рут Фишер. Оба эти ЦК были далеко не безупречны. Руководство могло выработаться из них только в процессе большого опыта. Но каждый из них был головой выше ЦК Тельмана.
      Во Франции исключили центральные группы нескольких ЦК: Лорио, Суварин, Росмер, Монатт, Трэн, Сюзан, Жиро и др Опять-таки во Франции ЦК мог бы сложиться только в результате серьезного партийного отбора на основе собственного опыта партии при осторожном и вдумчивом содействии Коминтерна. Нынешний же ЦК с Семаром во главе несравненно ниже тех, которым он пришел на смену.
      В Бельгии произведен был накануне Шестого конгресса прямой партийный переворот, изгнавший из партии основную группу Оверстратена, вокруг которой партия создавалась. Вуйович мне рассказывал, что накануне Пятого конгресса сделано было все возможное, чтобы опрокинуть группу Оверстратена. Но она так срослась с партией, что переворот не удался даже зиновьевскому руководству. Теперь бельгийскую партию разбили, заменив Оверстратена Жак Моттом, недавним выходцем из социал-демократии.
      В Италии единственное серьезное руководство представлено было группой Бордиги, фактического создателя партии. Сколько раз слышал я от многих нынешних Полониев отзыв о Бордиге как о подлинном вожде. Теперь "бордигианство" объявлено "преодоленным", т. е. партия снижена на голову, если не более. В Италии, как и везде, ставка поставлена на послушного, а следовательно, посредственного чиновника. Но посредственный чиновник не завоюет мира. Слишком часто он и заботится не столько о завоевании мира, сколько о том, чтобы не потерять места.
      И подумать только, что Бухарин имел неосторожность по частному поводу приводить на этом Конгрессе цитату из неопубликованного письма, в котором Ленин предупреждал Зиновьева и Бухарина, что если они будут исключать
      умных, но непослушных, заменяя их "послушными дураками", то погубят Коминтерн наверняка. Но ведь та программа, которую Ленин изображал в этом письме как довод от абсурда, ныне осуществлена на три четверти.
      Сейчас Шмераль является одной из руководящих фигур Коминтерна. Каково шмералевское руководство чехословац-кой компартией показал убийственный опыт "Красного дня". Что привело к нам этого человека?--спрашивал меня Ленин о Шмерале, имея в виду мое близкое знакомство с внутренними делами старой австрийской социал-демократии (я прожил в Австрии 1907--1914 гг.). "Шмераль потому только оказался коммунистом,-- отвечал я,-- что во время войны ставил, вместе с Реннером, ставку на габсбургскую монархию, а не на чешскую республику. Когда последняя тем не менее создалась, он оказался перед лицом национального "общественного мнения" в безвыходном положении и купил железнодорожный билет на Москву". "Это очень, очень вероятно",-- повторял Ленин в ответ на мое объяснение. Шме-раля терпели как временную зацепку. Теперь он -- вождь Коминтерна, исключает Раковского, Радека и других. А сам он остался тем же Шмералем, и события это покажут.