Обострение борьбы флангов вызвало к жизни промежуточную группировку. Под руководством Чернова она [264] пыталась спасти единство между преследователями и преследуемыми, путалась, попадала в безвыходные, нередко смехотворные противоречия и еще более компрометировала партию. Чтобы открыть себе возможность выступления перед массовой аудиторией, ораторам-эсерам приходилось настойчиво рекомендоваться "левыми", интернационалистами, не имеющими ничего общего с кликой "мартовских эсеров". После июльских дней левые эсеры перешли в открытую оппозицию, не порывая еще формально с партией, но перенимая с запозданием аргументы и лозунги большевиков. 21 сентября Троцкий, не без задней педагогической мысли, заявил на заседании Петроградского Совета, что большевикам становится "все легче и легче столковываться с левыми эсерами". В конце концов они отделились в виде самостоятельной партии, чтобы вписать в книгу революции одну из самых причудливых ее страниц. Это была последняя вспышка самодовлеющего интеллигентского радикализма, и от нее через несколько месяцев после Октября осталась лишь небольшая куча пепла.
      Дифференциация глубоко захватила также и меньшевиков. Их петроградская организация находилась в резкой оппозиции к Центральному комитету. Основное ядро, руководимое Церетели, не имея крестьянских резервов, как эсеры, таяло еще быстрее последних. Промежуточные социал-демократические группы, не примыкавшие к двум главным лагерям, все еще покушались объединить большевиков с меньшевиками: они донашивали иллюзии марта, когда даже Сталин считал желательным объединение с Церетели и надеялся, что "внутри партии мы будем изживать мелкие разногласия". В двадцатых числах августа состоялось объединение меньшевиков с самими объединителями. Значительный перевес на объединительном съезде выпал на долю правого крыла, и резолюция Церетели за войну и коалицию с буржуазией прошла 117 голосами против 79. Победа Церетели в партии ускоряла поражение партии в рабочем классе. Петроградская организация рабочих-меньшевиков, крайне немногочисленная, шла за Мартовым, толкая его вперед, раздражаясь его нерешительностью и готовясь перейти к большевикам. К середине сентября василеостровская организация чуть не полностью вступила в большевистскую партию. Это ускорило брожение в других районах и в провинции. Вожди разных течений меньшевизма на совместных заседаниях яростно обвиняли друг друга [265] в крушении партии. Газета Горького, примыкавшая к левому флангу меньшевиков, сообщала в конце сентября, что петроградская организация партии, еще недавно насчитывавшая около 10 тысяч членов, "перестала фактически существовать... Последняя общегородская конференция не могла собраться из-за отсутствия кворума".
      Плеханов нападал на меньшевиков справа: "Церетели и его друзья, сами того не желая и не сознавая, прокладывали путь для Ленина". Политическое состояние самого Церетели в дни сентябрьского прибоя ярко запечатлено в воспоминаниях кадета Набокова: "Самой характерной чертой его тогдашнего настроения был страх перед растущей мощью большевизма. Я помню, как он, в беседе со мною с глазу на глаз, говорил о возможности захвата власти большевиками. "Конечно, - говорил он, - они продержатся не более двух-трех недель, но подумайте только, какие будут разрушения... Этого надо было избежать во что бы то ни стало". В его голосе звучала неподдельная паническая тревога"... Перед Октябрем Церетели переживал те самые настроения, которые Набокову были хорошо известны уже в дни Февраля.
      * * *
      Той ареной, где большевики действовали бок о бок с эсерами и меньшевиками, хотя и в постоянной с ними борьбе, являлись советы. Изменения в относительной силе советских партий, правда, не сразу, с неизбежными отставаниями и искусственными промедлениями, находили свое выражение в составе советов и в их общественной функции.
      Многие провинциальные советы являлись уже до июльских дней органами власти - в Иваново-Вознесенске, Луганске, Царицыне, Херсоне, Томске, Владивостоке - если не формально, то фактически, если не непрерывно, то эпизодически. Красноярский Совет совершенно самостоятельно ввел карточную систему на предметы личного потребления. Соглашательский Совет в Саратове вынужден был вмешиваться в экономические конфликты, прибегать к аресту предпринимателей, конфисковать трамвай у бельгийцев, вводить рабочий контроль и организовывать производство на брошенных заводах. На Урале, где с 1905 года преобладающим политическим влиянием пользовался большевизм, советы часто сами творили над гражданами суд и расправу, создали на некоторых заводах свою [266] милицию, выплачивая ей средства из заводской кассы, организовали рабочий контроль, который запасал для заводов сырье и топливо, следил за сбытом фабрикатов и устанавливал тарифные ставки. В некоторых районах Урала советы отобрали у помещиков земли под общественные запашки. На Симских горных заводах советами организовано было окружное заводоуправление, подчинившее себе всю администрацию, кассу, бухгалтерию и прием заказов. Этим актом была вчерне проведена национализация Симского горного округа. "Еще в июле, - пишет Б. Эльцин, у которого мы заимствуем эти данные, - на уральских заводах не только все было в руках большевиков, но большевики уже давали наглядные уроки разрешения политических, земельных и хозяйственных вопросов". Эти уроки были примитивны, не сведены в системы, не освещены теорией, но они во многом предопределяли будущие пути.
      Июльский перелом гораздо непосредственнее ударил по советам, чем по партии или профессиональным союзам, ибо в борьбе тех дней дело прежде всего шло о жизни и смерти советов. Партия и профессиональные союзы сохраняют свое значение и в "мирные" периоды и во время тяжкой реакции: меняются задачи и методы, но не основные функции. Советы же могут держаться только на основе революционной ситуации и исчезают вместе с нею. Объединяя большинство рабочего класса, они ставят его лицом к лицу с задачей, которая возвышается над всеми частными, групповыми и цеховыми нуждами, над программой заплат, поправок и реформ вообще, т. е. с задачей завоевания власти. Лозунг "Вся власть советам" казался, однако, разбитым вместе с июльской демонстрацией рабочих и солдат. Поражение, ослабившее большевиков в советах, неизмеримо более ослабило советы в государстве. "Правительство спасения" означало возрождение независимости бюрократии. Отказ советов от власти означал их принижение перед комиссарами, хирение, увядание.
      Упадок значения Центрального исполнительного комитета нашел себе яркое внешнее выражение: правительство предложило соглашателям очистить Таврический дворец, как требующий ремонта для нужд Учредительного собрания. Советам отведено было во второй половине июля здание Смольного института, где воспитывались до тех пор дочери благородного дворянства. Буржуазная пресса писала теперь о передаче советам дома [267] "белых голубиц" таким же почти тоном, как ранее о захвате дворца Кшесинской большевиками. Различные революционные организации, в том числе и профессиональные союзы, занимавшие реквизированные здания, подверглись одновременной атаке по линии жилищного вопроса. Дело шло не о чем другом, как о вытеснении рабочей революции из захваченных ею в буржуазном обществе слишком просторных квартир. Кадетская печать не знала границ возмущению, правда, запоздалому, по поводу вандальских вторжений народа в права частной и государственной собственности. Но в конце июля раскрыт был, через типографских рабочих, неожиданный факт: партии, группирующиеся вокруг пресловутого комитета Государственной думы, давно уже, оказывается, захватили для своих нужд богатейшую государственную типографию, экспедицию и ее права на пересылку литературы. Агитационные брошюры кадетской партии не только бесплатно печатались, но и бесплатно рассылались, целыми тоннами, притом вне очереди, по всей стране. Исполнительный комитет, поставленный в необходимость проверить обвинение, оказался вынужден подтвердить его. У кадетской партии нашелся, правда, новый повод для негодования: разве можно, в самом деле, хоть на минуту ставить на одну доску захваты государственных зданий с разрушительными целями и использование государственного имущества в целях защиты высших ценностей? Словом, если эти господа и обкрадывали слегка государство, то в его же собственных интересах. Но этот довод не всем казался убедительным. Строительные рабочие упрямо считали, что имеют больше прав на помещение для своего союза, чем кадеты - на государственную типографию. Разногласие не было случайным: оно-то и вело ведь ко второй революции. Кадетам пришлось, во всяком случае, слегка прикусить язык.
      Один из инструкторов Исполнительного комитета, объезжавший во второй половине августа советы юга России, где большевики были значительно слабее, чем на севере, доносил о своих неутешительных наблюдениях: "Политическое настроение заметно меняется... В верхушках масс нарастает революционное настроение, вызванное сдвигом политики Временного правительства... В массе чувствуется усталость и равнодушие к революции. Замечается сильное охлаждение к советам... Функции советов понемногу сокращаются". Что массы устали от шатаний демократических посредников, совершенно бесспорно. Но [268] охладевали они не к революции, а к эсерам и меньшевикам. Положение становилось особенно невыносимым в тех местах, где власть, вопреки всем программам, сосредоточивалась в руках соглашательских советов: связанные окончательной капитуляцией Исполнительного комитета перед бюрократией, они не смели больше делать из своей власти употребление и лишь компрометировали советы в глазах масс. Значительная часть повседневной, будничной работы отходила, к тому же, от советов к демократическим муниципалитетам. Еще большая часть - к профессиональным союзам и фабрично-заводским комитетам. Все менее ясным становилось: выживут ли советы и что ожидает их завтра?
      В первые месяцы своего существования советы, далеко опередившие все другие организации, брали на себя задачу строительства профсоюзов, завкомов, клубов и руководства их работой. Но успевшие стать на собственные ноги рабочие организации все больше подпадали под руководство большевиков. "Фабрично-заводские комитеты, - писал Троцкий в августе, - создаются не на летучих митингах. В их состав масса выдвигает тех, которые на месте, в повседневной жизни завода, доказали свою стойкость, деловитость и преданность интересам рабочих. И вот эти заводские комитеты... в подавляющем большинстве состоят из большевиков". Об опеке над завкомами и профсоюзами со стороны соглашательских советов не могло быть больше и речи, наоборот, здесь открывалось поле ожесточенной борьбы. В тех вопросах, где массы бывали захвачены за живое, советы все менее оказывались способны противостоять профсоюзам и заводским комитетам. Так, московские союзы провели всеобщую стачку против решения Совета. В менее яркой форме подобные конфликты происходили повсеместно, и не советы выходили из них обычно победителями.
      Загнанные собственным курсом в тупик, соглашатели оказались вынуждены "придумывать" для советов побочные занятия, переводить их на путь культурничества, в сущности, развлекать их. Тщетно: советы были созданы для борьбы за власть; для других задач сущестовали другие, более приспособленные организации. "Вся работа, катившаяся по меньшевистско-эсеровскому каналу, - пишет саратовский большевик Антонов, - потеряла смысл... На заседании Исполкома мы до неприличия зевали от скуки: мелка и пуста была эсеро-меньшевистская говорильня". [269]
      Чахнущие советы все меньше могли служить опорой для своего петроградского центра. Переписка между Смольным и местами приходила в упадок: не о чем писать, нечего предлагать, не осталось ни перспектив, ни задач. Оторванность от масс приняла крайне ощутительную форму финансового кризиса. Соглашательские советы на местах сами оставались без средств и не могли оказывать поддержку своему штабу в Смольном; левые советы демонстративно отказывали в финансовой помощи Исполнительному комитету, запятнавшему себя соучастием в работе контрреволюции.
      Процесс увядания советов пересекался, однако, с процессами другого, отчасти противоположного порядка. Пробуждались далекие окраины, отсталые уезды, глухие углы и строили советы, которые на первых порах проявляли революционную свежесть, пока не подпадали под разлагающее влияние центра или под репрессии правительства. Общее число советов быстро росло. К концу августа канцелярия Исполнительного комитета насчитывала до 600 советов, за которыми числилось 23 миллиона избирателей. Официальная советская система поднималась над человеческим океаном, который мощно колыхался и гнал свои волны влево.
      Политическое возрождение советов, совпадавшее с их большевизацией, начиналось снизу. В Петрограде первыми подняли голос районы. 21 июля делегация Межрайонного совещания советов предъявила Исполнительному комитету свиток требований: распустить Государственную думу, подтвердить неприкосновенность армейских организаций декретом правительства, восстановить левую печать, приостановить разоружение рабочих, прекратить массовые аресты, обуздать правую печать, приостановить расформирование полков и смертные казни на фронте. Снижение политических требований по сравнению с июльской демонстрацией совершенно очевидно; но это был лишь первый шаг выздоравливающего. Урезывая лозунги, районы стремились расширить базу. Руководители Исполнительного комитета дипломатично приветствовали "чуткость" районных советов, но свели речь к тому, что все беды проистекают от июльского восстания. Стороны расстались вежливо, но холодно.
      На программе районных советов открывается внушительная кампания. "Известия" изо дня в день печатают резолюции советов, профсоюзов, заводов, военных кораблей, воинских частей с требованием роспуска [270]
      Государственной думы, прекращения репрессий против большевиков и устранения поблажек контрреволюции. На этом основном фоне поднимаются более радикальные голоса. 22 июля Совет Московской губернии, значительно обогнав Совет самой Москвы, вынес резолюцию за передачу власти советам. 26 июля Иваново-Вознесенский Совет "клеймит презрением" способ борьбы с партией большевиков и посылает привет Ленину, "славному вождю революционного пролетариата".
      Перевыборы, проходившие в конце июля и первой половине августа во многих пунктах страны, приводили, по общему правилу, к усилению большевистских фракций в советах. В разгромленном и ославленном на всю Россию Кронштадте новый Совет насчитывал 100 большевиков, 75 левых эсеров, 12 меньшевиков-интернационалистов, 7 анархистов, свыше 90 беспартийных, из которых ни один не решался открыто признать свои симпатии к соглашателям. На областном съезде советов Урала, открывшемся 18 августа, большевиков оказалось 86, эсеров - 40, меньшевиков - 23. Предметом особой ненависти буржуазной печати становится Царицын, где не только Совет успел стать большевистским, но и городским головой выбран вождь местных большевиков Минин. Против Царицына, который был бельмом на глазу у донского атамана Каледина, послана Керенским, без всякого серьезного предлога, карательная экспедиция с единственной целью: разорить революционное гнездо. В Петрограде, Москве, во всех промышленных районах за большевистские предложения поднимается каждый раз все больше рук.
      Конец августа подверг советы проверке. Под ударом опасности внутренняя перегруппировка произошла очень быстро, повсеместно и с небольшими, сравнительно, трениями. В провинции, как и в Петрограде, на первый план выдвинулись большевики, пасынки официальной советской системы. Но и в составе соглашательских партий "мартовские" социалисты, политики министерских и чиновничьих передних, временно оттеснялись назад более боевыми элементами подпольного закала. Для новой группировки сил понадобилась новая организационная форма. Нигде руководство революционной обороной не сосредоточивалось в руках исполнительных комитетов: в том виде, в каком их застигло восстание, они мало были пригодны для боевых действий. Везде создавались особые комитеты обороны, революционные комитеты, [271] штабы. Они опирались на советы, отчитывались перед ними, но представляли собою новый подбор элементов и новые методы действия в соответствии с революционным характером задачи.
      Московский Совет, как и в дни Государственного совещания, создал боевую шестерку, которая одна имела право распоряжаться вооруженными силами и производить аресты. Открывшийся в конце августа киевский областной съезд предложил местным советам не останавливаться перед смещением ненадежных представителей власти, как военных, так и гражданских, и принять меры к немедленному аресту контрреволюционеров и вооружению рабочих. В Вятке советский комитет присвоил себе исключительные полномочия, вплоть до распоряжения военной силой. В Царицыне вся власть перешла к советскому штабу. В Нижнем Новгороде революционный комитет установил свои караулы на почте и телеграфе. Красноярский Совет сосредоточил в своих руках гражданскую и военную власть.
      С теми или другими отклонениями, иногда существенными, эта картина воспроизводилась почти всюду. И это отнюдь не было простым подражанием Петрограду: массовый характер советов придавал чрезвычайную закономерность их внутренней эволюции, вызывая однородную реакцию с их стороны на большие события. В то время как между двумя частями коалиции прошел фронт гражданской войны, советы действительно собрали вокруг себя все живые силы нации. Ударившись об эту стену, генеральское наступление рассыпалось прахом. Более показательного урока нельзя было и требовать. "Несмотря на все усилия власти оттеснить и обессилить советы, - гласила по этому поводу декларация большевиков, - советы обнаружили всю несокрушимость... мощи и инициативы народных масс в период подавления корниловского мятежа... После этого нового испытания, которого ничто более не вытравит из сознания рабочих, солдат и крестьян, клич, поднятый в самом начале революции нашей партией, - "Вся власть советам" - стал голосом всей революционной страны".
      Городские думы, пытавшиеся соперничать с советами, в дни опасности померкли и стушевались. Петроградская дума смиренно посылала делегацию в Совет "для выяснения общего положения и установления контакта". Казалось бы, что советы, избранные частью городского населения, должны иметь меньше влияния и силы, чем думы, [272] избранные всем населением. Но диалектика революционного процесса показала, что в известных исторических условиях часть неизмеримо больше целого. Как и в правительстве, соглашатели в Думе шли в блоке с кадетами против большевиков, и этот блок парализовал Думу, как и правительство. Наоборот, Совет оказался естественной формой оборонительного сотрудничества соглашателей с большевиками против наступления буржуазии.
      После корниловских дней открылась для советов новая глава. Хотя у соглашателей все еще оставалось немало гнилых местечек, особенно в гарнизоне, но Петроградский Совет обнаружил столь резкий большевистский крен, что удивил оба лагеря: и правый и левый. В ночь на 1 сентября, под председательством все того же Чхеидзе, Совет проголосовал за власть рабочих и крестьян. Рядовые члены соглашательских фракций почти сплошь поддержали резолюцию большевиков. Конкурирующее предложение Церетели собрало полтора десятка голосов. Соглашательский президиум не верил своим глазам. Справа потребовали поименного голосования, которое затянулось до трех часов ночи. Чтобы не голосовать открыто против своих партий, многие делегаты ушли. И все же, несмотря на все средства давления, резолюция большевиков получила, при окончательном голосовании, 279 голосов против 115. Это был большой факт. Это было начало конца. Оглушенный президиум заявил о сложении полномочий.
      2 сентября на объединенном заседании русских советских органов в Финляндии принята была, 700 голосами против 13 при 36 воздержавшихся, резолюция за власть советов. 5-го Московский Совет пошел по пути Петроградского: 355 голосами против 254 он не только выразил недоверие Временному правительству как орудию контрреволюции, но и осудил коалиционную политику Исполнительного комитета. Возглавляемый Хинчуком президиум заявил, что выходит в отставку. Открывшийся 5 сентября в Красноярске съезд советов Средней Сибири весь прошел под знаменем большевизма. 8-го резолюция большевиков принята в Киевском Совете рабочих депутатов большинством 130 голосов против 66, несмотря на то, что в официальной большевистской фракции числилось только 95 членов. На открывшемся 10-го съезде советов Финляндии 150 тысяч матросов, солдат и русских рабочих были представлены 69 большевиками, 48 левыми эсерами и несколькими беспартийными. Совет крестьян[273] ских депутатов Петроградской губернии выбрал делегатом на Демократическое совещание большевика Сергеева. Еще раз обнаружилось, что в тех случаях, где партии удается, через рабочих или солдат, связаться с деревней непосредственно, крестьянство охотно становится под ее знамя.
      Господство большевистской партии в Петроградском Совете драматически закрепилось в историческом заседании 9 сентября. Все фракции усиленно созывали своих членов: "Дело идет о судьбе Совета". Собралось около тысячи рабочих и солдатских депутатов. Было ли голосование 1 сентября простым эпизодом, порожденным случайным составом собрания, или же оно знаменует полную перемену политики Совета? - так был поставлен вопрос. Опасаясь не собрать большинства против президиума, в который входили все соглашательские вожди: Чхеидзе, Церетели, Чернов, Гоц, Дан, Скобелев, большевистская фракция предложила выбрать президиум на началах пропорциональности: это предложение, смазывавшее до некоторой степени принципиальную остроту столкновения и вызвавшее поэтому резкое осуждение со стороны Ленина, имело то тактическое преимущество, что обеспечивало поддержку колеблющихся элементов. Но Церетели отверг компромисс. Президиум хочет знать, действительно ли Совет переменил направление: "проводить тактику большевиков мы не можем". Проект резолюции, предложенной справа, гласил, что голосование 1 сентября не соответствует политической линии Совета, который по-прежнему доверяет своему президиуму. Большевикам не оставалось ничего другого, как принять вызов, и они это сделали с полной готовностью. Троцкий, впервые появившийся в Совете после освобождения из тюрьмы и горячо встреченный значительной частью собрания (обе стороны мысленно взвешивали аплодисменты: большинство или не большинство?), потребовал перед голосованием разъяснения: входит ли по-прежнему в президиум Керенский? Дав после минутного колебания утвердительный ответ, президиум, и без того отягощенный грехами, сам привесил к своим ногам тяжелое ядро. Противнику этого только и нужно было. "Мы были глубоко убеждены, - заявил Троцкий, - что Керенский в составе президиума состоять не может. Мы заблуждались. Сейчас между Даном и Чхеидзе сидит призрак Керенского... Когда вам предлагают одобрить политическую линию президиума, не забывайте, что вам [274] предлагают тем самым одобрить политику Керенского". Заседание проходило при предельном напряжении. Порядок поддерживался стремлением всех и каждого не довести до взрыва. Все хотели скорее подсчитать друзей и противников. Все понимали, что решается вопрос о власти, о войне, о судьбе революции. Решено голосовать путем выхода в двери. Выходить предложили тем, кто принимает отставку президиума: меньшинству легче выходить, чем большинству. Во всех концах зала идет страстная агитация, но вполголоса. Старый президиум или новый, коалиция или советская власть? К дверям потянулось много народу, слишком много, на взгляд президиума. Вожди большевиков считали, с своей стороны, что им не хватит около сотни голосов для большинства: "и то будет прекрасно", утешали они себя заранее. Рабочие и солдаты тянутся и тянутся к дверям. Сдержанный гул голосов, короткие вспышки споров. С одной стороны прорывается голос: "корниловцы", с другой: "июльские герои". Процедура длится около часа. Колеблются чаши невидимых весов. Президиум в едва сдерживаемом волнении остается все время на эстраде. Наконец подсчитан и возвещен результат: за президиум и коалицию - 414 голосов, против - 519, воздержалось - 67! Новое большинство бурно, восторженно, неистово рукоплещет. Оно имеет на это право: победа оплачена не дешево. Добрая часть дороги осталась позади.
      Не успев оправиться от удара, низложенные вожди с вытянутыми лицами сходят с эстрады. Церетели не может воздержаться от грозного пророчества. "Мы сходим с этой трибуны, - кричит он, полуобернувшись на ходу, - в сознании, что мы полгода держали высоко и достойно знамя революции. Теперь это знамя перешло в ваши руки. Мы можем только выразить пожелание, чтобы вы так же продержали его хотя бы половину этого срока!" Церетели жестоко ошибся насчет сроков, как и насчет всего остального.
      Петроградский Совет, родоначальник всех других советов (11), стал отныне под руководство большевиков, вчера еще "ничтожной кучки демагогов". Троцкий напомнил с трибуны президиума, что с большевиков не снято еще обвинение в службе немецкому штабу. "Пусть Милюковы и Гучковы день за днем расскажут о своей жизни. Они этого не сделают, а мы каждый день готовы дать отчет в своих действиях, нам нечего скрывать от русского [275] народа"... Петроградский Совет в особом постановлении "заклеймил презрением авторов, распространителей и пособников клеветы".
      Большевики вступали в права наследства. Оно оказалось и грандиозным и чрезвычайно скудным. Центральный исполнительный комитет заблаговременно отнял у Петроградского Совета обе созданные им газеты, все отделы управления, все денежные и технические средства, включая пишущие машинки и чернильницы. Многочисленные автомобили, поступившие с февральских дней в распоряжение Совета, оказались все до одного переведены в распоряжение соглашательского Олимпа. У новых руководителей не было ни кассы, ни газеты, ни канцелярского аппарата, ни средств передвижения, ни ручек, ни карандашей. Ничего, кроме голых стен и - пламенного доверия рабочих и солдат. Этого оказалось вполне достаточно.
      После коренного перелома в политике Совета ряды соглашателей стали таять еще быстрее. 11 сентября, когда Дан защищал перед Петроградским Советом коалицию, а Троцкий выступал за власть советов, коалиция была отвергнута всеми голосами против 10, при 7 воздержавшихся! В этот же день Московский Совет единогласно осудил репрессии по отношению к большевикам. Соглашатели вскоре увидели себя отброшенными на узенький сектор справа, подобный тому, какой большевики занимали в начале революции слева. Но какая разница! Большевики всегда были сильнее в массах, чем в советах. Соглашатели, наоборот, все еще сохраняли в советах больше места, чем в массах. У большевиков в период их слабости было будущее. У соглашателей оставалось только прошлое, которым у них не было основания гордиться.
      Вместе с изменением курса Петроградский Совет изменил и свой внешний облик. Соглашательские вожди совсем исчезли с горизонта, окопавшись в Исполнительном комитете; их заменили в Совете звезды второй и третьей величины. Вместе с Церетели, Черновым, Авксентьевым, Скобелевым перестали показываться друзья и почитатели демократических министров, радикальные офицеры и дамы, полусоциалистические писатели, образованные и именитые люди. Совет стал однороднее, серее, сумрачнее, серьезнее.
      [276]
      БОЛЬШЕВИКИ И СОВЕТЫ
      Средства и орудия большевистской агитации представляются, при ближайшем рассмотрении, не только совершенно не соответствующими политическому влиянию большевизма, но прямо-таки поражают своей незначительностью. До июльских дней у партии был 41 печатный орган, считая еженедельники и ежемесячники, с общим тиражом всего-навсего 330 тысяч; после июльского разгрома тираж уменьшился вдвое. В конце августа центральный орган партии печатался в количестве 50 тысяч экземпляров. В те дни, когда партия овладевала Петроградским и Московским советами, наличность кассы Центрального Комитета составляла около 30 тысяч бумажных рублей.
      Интеллигенция к партии почти совсем не притекала. Широкий слой так называемых "старых большевиков", из числа студентов, приобщившихся к революции 1905 года, превратился в преуспевающих инженеров, врачей, чиновников и бесцеремонно показывал партии враждебные очертания спины. Даже в Петрограде на каждом шагу не хватало журналистов, ораторов, агитаторов. Провинция оставалась совсем обделенной. Нет руководителей, нет политически грамотных людей, которые могли бы разъяснить народу, чего хотят большевики! - такой вопль идет из сотен глухих углов и особенно с фронта. В деревне большевистских ячеек почти нет совсем. Почтовые связи в полном расстройстве: предоставленные самим себе, местные организации подчас не без основания упрекали ЦК в том, что он руководит только Петроградом.
      Как же при таком слабом аппарате и ничтожном тираже прессы идеи и лозунги большевизма могли овладеть народом? Разгадка очень проста: лозунги, которые отвечают острой потребности класса и эпохи, со[277] здают себе тысячи каналов. Накаленная революционная среда отличается высокой идеепроводностью. Большевистские газеты читались вслух, зачитывались до дыр, важнейшие статьи заучивались, пересказывались, переписывались, а где возможно - перепечатывались. "Типография штаба, - рассказывает Пирейко, - сослужила большую службу делу революции: сколько у нас в типографии было перепечатано отдельных статей из "Правды" и мелких брошюр, очень близких и доступных солдатам! И все это быстро отправлялось на фронт при помощи летучей почты, самокатчиков и мотоциклистов". Одновременно буржуазная печать, бесплатно доставлявшаяся на фронт в миллионах экземпляров, не находила читателя. Тяжелые тюки оставались нераспакованными. Бойкот "патриотической" печати принимал нередко демонстративные формы. Представители 18-й Сибирской дивизии постановили призвать буржуазные партии прекратить присылку литературы, так как она "бесплодно уходит на кипячение котелков с чаем". Совсем иное применение имела большевистская пресса. Оттого коэффициент ее полезного или, если угодно, вредного действия был неизмеримо выше.
      Обычное объяснение успехов большевизма сводится к ссылке на "простоту" его лозунгов, шедших навстречу желаниям масс. В этом есть часть правды. Целостность политики большевиков определялась тем, что, в противоположность "демократическим" партиям, они были свободны от невысказанных или полувысказанных заповедей, сводящихся в последнем счете к ограждению частной собственности. Однако одно это различие не исчерпывает вопроса.