19. ОЗЕРО БОГОВ

И вот настало время великого и многотрудного перехода. Случалось, что река становилась совершенно непреодолимой: она стремглав неслась по порогам, кидалась в разные стороны, как зверь, стараясь проглотить и корабль викингов, и каноэ краснокожих. В такие моменты краснокожие устремлялись в маленькие речушки, которые спокойно текли под низко нависающими над водой ветками деревьев. Однажды какое-то странное существо, похожее на кошку, соскользнуло с ветки, угодив прямо в одно из каноэ. Это было так неожиданно, что воины все до одного попрыгали в воду. Они плавали вокруг каноэ и били зверя томагавками до тех пор, пока он перестал скалить на них свои страшные зубищи и не затих. Женщины и дети, наблюдавшие всю эту сцену из других каноэ, захлопали в ладоши и засмеялись от радости. Они тут же подняли крик, потому что каждый хотел сшить себе одежду из красивой шкуры убитого зверя.

Иногда перед путниками вырастали сплошной стеной скалы. По отвесным стенам грохоча низвергались потоки вспенившейся ледяной воды.

Тогда всем приходилось высаживаться на берег и нести лодки на плечах, обходя водопады. Это были моменты тяжелых испытаний. «Длинный Змей» был малость тяжеловат, чтобы таскать его на руках! Приходилось викингам валить деревья и ставить корабль на катки. И викинги, и краснокожие, и женщины, и даже детишки, схватившись за крепчайший, сплетенный из кожи канат волокли корабль по суше к верховьям реки, где течение было поспокойнее.

– Нам уже приходилось перетаскивать суда волоком в Гардарики, – заметил Харальд. – Например, попался нам на пути волок, когда мы возвращались из Миклагарда на кораблях, которыми владел Хокон Свиной Жир.

– М-да, – хмыкнул в ответ Груммох, прикрыв глаза ладонью и пытаясь разглядеть вершину горы, с которой река срывалась вниз бешеным потоком. – Разве это был волок! Такого, что здесь твориться, наверно, больше не встретишь на всей земле!

Но они в конце концов добрались до верховьев, стерев в кровь руки, хребет у мужчин чуть не переламывался пополам, а кровь стучала и пела в голове. На вершине горы они расположились на ночь. Усталость валила их с ног, ни у кого не было сил двигаться дальше.

Однажды они расположились на ночь на опушке сосновой рощи. Женщины тихонько ударяли по натянутой коже маленьких барабанов, а подростки плясали у костра.

Вдруг неожиданно для всех Хеоме вскочил на ноги, размахивая искалеченными руками, с искаженным злобой лицом.

– Почему, отец мой, – вскричал он, – эти белые чужестранцы сидят с тобой и моим братом Вавашей у костра, а мне место находится только среди ребятишек?! Разве я не доказал всем, что я мужчина, как и любой другой?

На морщинистом лице Гичиты, освещенным желтыми отблесками огня, появилась печальная улыбка.

– Хеоме, сын мой, – начал он ласково, – я не могу нарушать обычаи народа, требуя того, что желательно мне или тебе. Все из нашего племени знают, что я люблю обоих моих сыновей одинаково, как и полагается отцу. Оба мои сына для меня равны, несмотря на то, что один большой и сильный, а другой маленький и слабый. Даже среди медвежьего народа отец одинаково забавляется и с калечным медвежонком, и со здоровым и сильным, который может повзрослев, прогнать его.

– А не сможет ли и калечный медвежонок прогнать старого матерого медведя с помощью хитрости, которая и в голову-то не придет старику? – спросил Хеоме, щуря свой недобрые глаза.

У Гичиты сильно болели ноги, доставляя ему большие страдания. Он как-то не обратил внимания на слова сына, продолжая говорить свое:

– Это верно, что ты принес волка, убитого неподалеку от нашего стойбища. Но когда мы столкнулись с алгонкинами и абнаками, ты не показал себя воином и истинным сыном вождя. Люди говорят о том, что когда они сражались, ты лежал в каноэ, укрывшись шкурами, точно тебя там вовсе и не было. Вот почему твое место сейчас не рядом со мной и твоим братом. И с этим я ничего не могу поделать до тех пор, пока тебе не выпадет случай вновь проявить себя мужчиной. Тогда и ты, сын мой, будешь сидеть со мной рядом вместе с остальными, и ты тоже принесешь клятву кровного братства с великими белыми воинами, и тебя положат рядом с ними в могилу братства и прикроют землей.

На это раздался визгливый голос Хеоме:

– Я лучше умру, Гичита, чем побратаюсь с этими чужаками! Это просто белые волки, вот кто они есть! Эти белые волки пришли сюда ради собственной добычи, а вовсе не из любви к нашему народу!

Харальд и Груммох сидели у костра молча, воззрившись на Хеоме, но он избегал встречаться с ними взглядом. Зато другие викинги не проявили такого же спокойствия. Среди них поднялся ропот.

Они громко заявили, что потеряли отличных воинов в битве, которая вовсе их не касалась. А иные говорили, что если бы Харальд вовремя к ним прислушался, то «Длинный Змей» был бы уже на полпути к дому.

Но Ваваша постарался всех примирить. Он поднялся и стал исполнять у костра Танец Орла, широко раскинув руки, кружась и подпрыгивая, словно птица, которую он изображал, парила в воздухе над костром. Время от времени он издавал клич: «Ку-и-и-и! Ку-и-и-и!»

Женщины у отдаленных костров подхватили этот клич «Ку-и-и-и! Ку-и-и-и!». И кричали до тех пор, пока лесное эхо многократно его не повторило.

Когда барабанные палочки из молодого ясеня и орешника начали выбивать легкую дробь, Ваваша застыл на месте, поднялся на цыпочки, и колыша руками, точно трепеща крыльями, сомкнул кончики пальцев над головой.

И пока все молчали, застыв в восхищении перед дивно исполненными танцем, Хеоме встал и с презрением плюнул в огонь.

Но никто даже и не взглянул на него. Все взоры были устремлены на юного воина, который однажды сделается вождем их племени.

Когда Ваваша замер, вытянувшись на носках, барабаны ударили – туанг! – точно слетела стрела с тетивы огромного лука.

И затем, в полной тишине, Ваваша, выкрикнув высоким голосом «Ку-и-и-и-ок!», закружился на месте, опускаясь все ниже и ниже, кругами обходя костры, пока наконец не опустился на землю, все еще трепеща одной рукой-крылом.

Наконец, и эта рука замерла, и бой барабанов стал стихать, пока не превратился в еле слышный шепот, и замер вместе с затихшей на земле птицей.

Глаза у женщины сделались влажными от слез, дети подползли поближе к матерям, пряча лица в их кожаных одеждах. И только воины продолжали молча взирать на Вавашу, их медные лица оставались неподвижны и бесстрастны. Они молча выражали свое восхищение.

Гичита наклонил свою старую голову и произнес молитву, обращенную к Богу-Орлу:

Тогда Ваваша поднялся и подошел к отцу.

– Хорошо ли я танцевал, отец? – спросил он с улыбкой.

Старый вождь кивнул.

– Очень хорошо, сын мой, – сказал он. – Я сердцем чувствую, что теперь мы доживем до того, чтобы вновь увидеть Великие Озера, и доберемся до священных камней.

Но Харальд шепнул Груммоху:

– Я бы во все это поверил тоже, если бы этот бешенный волк, Хеоме, оказался бы скованным железной цепью, так чтобы нам можно было каждый час знать, что он замышляет. Прошлой ночью мне приснилось, будто он стоит на воде прямо посредине реки и беседует с Девой со щитом, которая однажды явилась мне из тумана, после того как я оставил Хавлока Ингольфссона погибать на тонущем острове. Во сне мне почудилось, будто Хеоме и Дева со щитом о чем-то договорились друг с другом, потому что они держались за руки и улыбались. И чуднее всего то, что искалеченные руки Хеоме были совсем здоровы, а пальцы его шевелились после рукопожатия Девы.

– Снам не стоит доверять, – ответил Груммох. – Мне как-то раз приснилось, что у меня появился новый меч и боевой топор, весь отделанный драгоценными камнями из Миклагарда. Так ясно я это видел, и дотрагивался до них, и даже чуть было палец не обрезал! А проснулся, пошарил под лавкой, где им полагалось лежать – и ничего похожего! И никто мне их никогда не дарил! Нет, Харальд, смешно верить снам. Не думай ты больше про этого Хеоме Волка. Если он станет чересчур опасным, я скажу Кнуту Ульфссону, берсерку, чтобы он прогулялся с Хеоме в лесочек и показал ему путь в Валхаллу – своим маленьким ножичком. Это поручение, безусловно, понравится Кнуту, потому что он мало думает о чем-либо другом. Его не заставишь грести или тянуть корабль на веревках! Но надо же ему что-нибудь делать, чтобы оправдать свое существование!

Харальд отвернулся, ничего не ответив. Ему казалось, что вряд ли Кнуту захотелось бы прикончить увечного сына Гичиты, сколь зловредным он бы ни оказался. Для этого Кнут был слишком серьезным воином.

Но на следующий день перед храбрецом Кнутом встала другая задача, которая была ему больше по вкусу, хоть и явилась полной неожиданностью и для него самого и для всех остальных.

Он брел по лесу вдоль берега, когда остальные воины выгребали против течения, как вдруг прямо перед ним спрыгнул с дерева незнакомый краснокожий и накинулся на него, размахнувшись боевой дубинкой.

Кнут был не тем человеком, который уклоняется от битвы. Он быстро пригнулся так, что дубинка только мазнула его по спине. Затем берсерк ударил краснокожего по ногам, и тот мгновенно оказался на земле. Кнут и сам не запомнил, как он махнул своим топором. Краснокожий, неподвижно лежавший у его ног, уж и вовсе не мог ничего вспомнить. Он был убит единственным ударом топора.

Затем Кнут спел короткую песенку о том, какой он лихой вояка, стащил с убитого его головной убор и одежду, расшитую голубыми и желтыми бусинами и облачился в них. В душе он был франтом, только вот в бесконечных путешествиях и плаваниях бедному Кнуту негде было развернуться.

Когда наконец он догнал «Длинного Змея», который боролся с речной стремниной, кто-то из викингов крикнул:

– Глядите-ка на берегу какой-то белый краснокожий!

Тут все рассмотрели белокурые косы и признали в «краснокожем» Кнута Ульфссона.

– На тебе наряд сына вождя, – сказал Ваваша с мрачной улыбкой. – Так одеваются люди из племени снейда. Красиво, ничего не скажешь.

Кнут приосанился и тряхнул убором из перьев.

– Тот, на ком были эти одежды, их вовсе не заслуживал, – заявил он. – Кто носит такой изысканный наряд, должен уметь драться более искусно.

К этому он ничего больше не добавил.

– Если ваш воин убил сына вождя снейда, тогда нам надо двигаться побыстрее, – сказал Ваваша с тревогой. – Это мстительный народ. Вряд ли они будут сидеть у костра, мирно распевая песни, когда до них дойдет весть о случившемся.

На «Длинном Змее» так же, как и на всех каноэ, гребцы налегли на весла и не останавливались день и ночь, пока не решили, что им удалось покинуть территорию снейдов.

Следующей ночью им пришлось сделать привал на берегу небольшого водоема, над которым низко склонялись ветки огромных елей. У Гичиты отекла правая нога, покраснела и сделалась горячей.

Старая знахарка из беотуков, которая прекрасно умела залечивать раны, заявила, что опухоль не спадет, если Гичита не пролежит целую ночь спокойно с повязкой из кожи зеленой змеи.

И хотя старый вождь сказал, что он не хочет задерживать путешественников, особенно в таком гиблом месте, молодые воины, возможно, первый раз в жизни, отказались ему повиноваться и принялись сушить весла. Трое воинов тут же отправились в леса, и через несколько часов упорных поисков вернулись с тремя зелеными змейками. С них тут же сняли кожу и быстро, пока кожа еще сохраняла влагу, обернули раненую ногу Гичиты.

Все улеглись спать. И пока краснокожие на земле, а викинги на корабле мирно спали, к лагерю подобрались странные люди в медвежьих шкурах. Они уселись возле вытащенных на берег каноэ держа наготове свои боевые топоры. Лица их были плоски и неподвижны. Глаза – точно узкие прорешки в оленьей шкуре.

Когда Ваваша проснулся, он с изумлением увидел, что охрану, которую он оставил на ночь, как будто ветром сдуло. Предводитель одетых в медвежьи шкуры обратился к Ваваше:

– Не вини своих охранников, друг мой. Мы подобрались к ним незаметно и привязали к деревьям. Мы не причинили им вреда. Вам от нас тоже никакого вреда не будет, если только вы проявите выдержку и разум.

– Кто вы такие? – спросил Ваваша у предводителя. – Я не знаю вашего языка, хотя и могу кое-что разобрать из вашей речи.

Тот ответил Ваваше:

– Мы племя, носящее имя кри. Мы живем на болотах. Нас иногда так и называют – болотные кри. Мы заблудились в здешних лесах и потеряли дорогу. Мы не различаем деревьев. Они для нас все одинаковы. Мы не привыкли бродить по лесам.

Ваваша кивнул в знак того, что понял.

– Что вы хотите, болотные кри?

– Мы хотим добраться до места возле Большого Озера, где добывается камень для трубок. Но мы не знаем туда пути. Согласитесь проводить нас, и тогда все обойдется хорошо.

– Вы что, хотите нам пригрозить? – возмутился Ваваша. – Не очень-то умно с вашей стороны так говорить с беотуками. С нами вместе к Великим Озерам направляются белые боги на большом деревянном корабле. Хорошо, что они пока спят и не слышат ваших заносчивых речей. Иначе бы они непременно укоротили бы ваш рост ровно на голову, или уменьшили бы ваше племя на несколько дюжин.

Пришельцы прислушивались к словам Ваваши, недоверчиво улыбаясь. Ваваша трижды свистнул условным свистом, и Груммох, сон которого всегда был неглубок, выскочил на берег и двинулся в сторону болотных кри, сидевших на корточках и державших на коленях свои топоры.

Он встал перед ними, распрямившись во весь свой громадный рост, и казался в ширину, как трое кри. Он был облачен в слегка поржавевшую кольчугу и рогатый шлем. Его боевой топор выглядел таким тяжелым, что ни один из пришедших не смог бы его даже приподнять.

Когда Груммох пошел прямо на чужаков, они отпрянули, затаив дыхание, хотя и не показали страха – из гордости.

– Так как? – спросил он громовым голосом. – Скажи мне, брат Ваваша, медведи явились, чтобы разговеться от поста с нами или нами?

– Пусть сами решают, – сказал Ваваша громко, чтобы всем было слышно. – Если они выбирают первое – милости просим, оленины хватит на всех, Если же второе – то они жаждут смерти. Что ж, мы не откажем им в этом.

Груммох, лениво кивнув, стал покачивать в руке «Поцелуй Смерти», точно помешивая бледный свет приближавшейся зари. Топор посвистывал, а болотные жители не сводили с него восторженных глаз.

Наконец вождь чужаков проговорил с кислой улыбкой:

– Этот парень не из тех, кого бы мне хотелось обидеть, если только десять моих братьев не окажутся рядом.

Груммох перестал вертеть боевой топор.

– Пойди и приведи своих десятерых братьев, – сказал он. – Я посижу тут на камушке и подожду. Я не из тех, кто уклоняется от сражения.

Но индеец покачал своей лохматой головой.

– На севере мы великий народ, – ответил он Груммоху, – и все нас уважают, даже большое племя иннуитов. Мы хотели бы сохранить свое положение. А сохранится ли оно, если твой огромный топор прогуляется по нашим головам? Послушай-ка меня, ты, белый бог! Давай продолжим путешествие вместе, и, если придется, будем сражаться бок о бок. Идет?

Ваваша кивнул, и Груммох тоже ответил согласием, потому что по правде говоря, ему вовсе не хотелось затевать сражение натощак.

Вскоре к ним присоединился Харальд, и все уселись вокруг большого костра. И Гичита был с ними. Отек сошел с его ноги, жар поутих, а краснота исчезла, как и обещала старая знахарка.

Вождь болотных кри достал из-под одежды длинную полую трубку черного дерева и приспособил к ее концу резную чашу из красного камня. Он наполнил чашу высушенными семенами и измельченными сухими листьями каких-то трав, потом поджег содержимое чаши и пососал другой конец черной трубки. У него изо рта пошел дым.

– Клянусь Тором, странное колдовство! – воскликнул Кнут Ульфссон. – Никогда еще мне не приходилось видеть, чтобы дым шел у человека прямо изо рта. Не сжигает же он рот изнутри, а, Ваваша?

– Никто еще пока от этого не сгорел, – хохотнул в ответ молодой воин. – Хотя пускать дым изо рта не в обычае моего народа. Правда, они могут выдувать дым, когда их призывают к этому другие племена. Это обозначает мир, понимаешь?

Вождь болотных людей передал трубку Груммоху, знаками показав, что тот должен последовать его примеру.

Великан втянул в себя дым через трубку, и тут же закашлялся так. Казалось, он тут же и умрет, потому что он позабыл выдохнуть дым, а вместо этого проглотил его, как проглотил бы глоток медового напитка.

Все краснокожие дружно рассмеялись, а один из болотных кри даже осмелился подойти и похлопать Груммоха по спине. Но тут же, скорчив гримасу, отдернул руку, потому что спина Груммоха в кольчуге была твердой, как амбарная дверь из крепкого дуба.

Так с веселым смехом трубка передавалась из рук в руки. Кнут Ульфссон выдохнул самую длинную из всех струю синего дыма.

– Это детская забава! – воскликнул он. – А ну, кто из вас решиться съесть и трубку, и то, чем она набита, вместе с огнем?

Однако Харальд остановил его строгим взглядом, потому что берсерк мог и в самом деле проделать то, о чем сказал, и ему было все равно, умно это или глупо.

Наконец трубка была вновь убрана под одежду Ланука, вождя болотных кри.

С этого времени оба краснокожих племени продолжили путешествие вместе.

И вот однажды, одним прекрасным утром, они миновав излучину реки остановились в священном трепете.

Их взорам предстали воды Великого Озера, широкого, как настоящее море. По поверхности зеленых волн точно лодки там и сям плыли стволы огромных деревьев. Противоположного берега озера было не видно.

– Мне доводилось пересекать страну финнов, – сказал Харальд. – Я встречал там немало озер. Но по сравнению с этим их озера просто лужи после дождя!

Груммох спросил Вавашу:

– Вся эта вода в самом деле озеро или, может быть, все-таки море? Мне как-то не верится, что озеро может быть таким безбрежным!

– Это озеро, друг мой, – сказал Ваваша. – Это Озеро Богов. Но это еще не конец нашего пути. Мы должны переплыть это озеро, затем еще одно, и еще одно, и только тогда мы попадем туда, где собираются все племена. Там цель нашего путешествия.

20. МЕСТО, ГДЕ СОБИРАЮТСЯ ВСЕ ПЛЕМЕНА

Когда лето было в самом разгаре, и орлы носились в небе, переполненные энергией жизни, а солнце, казалось, с каждым днем светит все ярче и ярче, беотуки и болотные кри поставили свои вигвамы из кожи бизонов, высотою с три человеческих роста. Эти кожаные жилища были ярко раскрашены, а отверстия для дыма в них были обращены на восток, потому что ветер на равнине, как правило, дул с запада.

И вдоль берегов огромного озера, и в лесах, и в обширных прериях – всюду высились вигвамы. Казалось, все краснокожие, сколько их было на земле, собрались сюда, чтобы поохотиться на круторогих бизонов и добыть священный красный камень.

Харальд и все викинги, стоя на палубе «Длинного Змея», смотрели на бессчетное множество вигвамов, утопающих в клубах дыма и пыли. Они прислушивались к мириадам доносившихся до них звуков: крикам мужчин, детскому визгу, собачьему лаю, поющим женским голосам, стуку топоров, барабанному бою, тонким голосам флейт, топоту танцующих ног…

– Никогда бы в жизни я не подумал, – сказал Груммох, – что можно увидеть и услышать такое множество живых людей и такое несметное количество звуков зараз. В Каледонии, когда осенью гуси готовились к отлету, нам, ребятишкам, казалось, что нигде в мире не может быть такого скопища живых существ. А теперь я думаю, что даже если бы все гуси, жившие на земле с начала времен, собрались вместе, и то бы их не было столько, сколько сюда привалило краснокожих.

– А я вот что думаю, – сказал Харальд мечтательно. – Вот бы всю эту толпу да переправить в Норвегию, да дать бы им в руки по боевому топору и по пучку стрел, какие дела можно было бы совершить! Тот, кто сделался бы их боевым вождем, мог бы с ними завоевать Англию и страну франков, Миклагард, Испанию и еще полмира! Такой вождь прославил бы свое имя, как никто на свете до него! Его назвали бы истинно великим!

– Мой отец, – вступил в разговор Кнут Ульфссон, – возглавил однажды поход против франков. Стал он во главе ирландцев, исландцев и данов. А все кончилось тем, что они друг другу перерезали глотки, и остался мой отец в стране франков с разбитым кораблем и ржавым кинжалом. С этим ему и предстояло добыть себе счастье. Три года добирался он до дому пешком. Вот уж не хотел бы я возглавить такое разношерстное войско. Эти краснокожие больше, чем любой народ, какой мне в жизни встречался, склонны перерезать друг другу глотки, уж поверьте мне!

Когда викинги отправились в большой вигвам Гичиты, они застали там вождей других племен, с которыми Гичита о чем-то совещался. Он принимал их полулежа на шкурах. Ноги у него все еще сильно болели, и он не мог разговаривать стоя. Зато все его воины полукругом стояли у него за спиной.

Другие вожди передавали трубку мира по кругу. Гичита говорил, а они кивали головами, и черные глаза их не выдавали никаких чувств. Выражение их не изменилось даже тогда, когда прибыли белые викинги и встали за спиной у Гичиты.

Харальд с удивлением обвел взглядом вождей у костра. Ему никогда не приходило в голову, что люди могут быть такими разными! Среди них были низкорослые, с плоскими желтыми лицами, как у иннуитов, и завернутые в медвежьи шкуры мехом наружу, так что и лица-то было трудно разглядеть, и высоченные, с коричневой кожей, на которых, наоборот, почти ничего не было надето, кроме расшитой бусами набедренной повязки, медных браслетов да маленького колчана со стрелами, висящего на ремешке на шее, и крепкие прочно «сколоченные» мужчины в расшитых коротких куртках и мокасинах, с уборами из орлиных перьев на головах, которые держали в руках ножи и опушенные мехом небольшие щиты. Словом, люди всякого вида и из всех племен. Гичита что-то говорил им на простом, примитивном языке, помогая себе жестами. Они либо кивали в ответ, либо махали руками.

Ваваша шепнул Харальду:

– Мы прибыли последними, и поэтому должны поведать о своем путешествии. Вот почему мой отец Гичита говорит с ними. Таков обычай. Он объясняется на «первоначальном языке». Так мы его называем. Это язык первых краснокожих людей, которые прибыли с севера тысячу жизней назад. Они пришли сюда, неся свои пожитки на спине, чтобы заселить леса, берега и равнины в здешних местах. Все краснокожие знают этот язык и говорят на нем, когда соберутся вместе в это время года. Это язык мира и братства. Позже, когда мы покинем священный карьер, мы опять будем говорить каждый на своем языке.

– И что же, – спросил Харальд, – когда вы оставите эти места, вы опять будете убивать друг друга?

Ваваша кивнул.

– Это древний обычай, – сказал он. – Мы все тронемся в путь, когда задуют северные ветры – в один и тот же день. И направимся каждый к своему стойбищу. Древний закон гласит, что никто не имеет права начинать сражение в течение трех дней. А через три дня, когда краснокожие успеют удалиться на довольно большое расстояние от священных мест, тогда они могут себе позволить все что угодно.

– Это в обычае и у других народов, – вступил в разговор Груммох. – Народы, которые живут южнее Миклагарда, совершают ежегодные паломничества к святым местам в Иерусалиме. У них это тоже принято. Также и у саксов, и у франков, которые направляются на поклонение в Рим. Это мудрое соглашение, и оно сдерживает кровопролитие, которое могло бы случиться, не будь такого закона.

Ваваша мрачно улыбнулся.

– К сожалению, несмотря на закон, находятся люди, которые ночью у костра напиваются маисового пива, заводят сумасшедшие пляски и уже не помнят, зачем они сюда явились. Они совершают набеги на вигвамы враждебных им племен и нарушают наш закон.

– Я этого всего не понимаю, – сказал Кнут Ульфссон. – Я сам происхожу из семьи берсерков, и мне кажется, радость жизни вовсе не в том, чтобы сидеть у очага и слушать сказки старых баб, а в том, чтобы обменявшись достойными воина ударами, положить врага к своим ногам. Вот в этом действительно заключается смысл жизни!

Харальд Сигурдссон строго взглянул на него.

– У меня жена и двое сыновей, которые ждут у фьорда моего возвращения. И я собираюсь к ним вернуться. Я не потерплю этих берсеркских разговоров, Кнут Ульфссон. То, чем занималась твоя семья, это одно дело, и совсем другое – что я тебе приказываю. Так что изволь воздержаться от маисового пива и всяких там танцев, пока мы здесь. И держи свой топор там, где ему положено быть – сбоку на ремне. Если я когда-нибудь еще замечу это сумасшедшее берсеркское выражение на твоем лице, я помогу нашим краснокожим друзьям и сам утихомирю тебя. Причем, навсегда. Хорошенько запомни это.

Кнуту Ульфссону эти слова не пришлись по душе, но он хорошо знал, что Харальд Сигурдссон никогда ничего не говорит зря. На берегах фьорда даже была сложена такая припевка:

Кнут опустил голову и отвернулся, чтобы не прочесть на лице Харальда эту готовность зарычать.

Всю ночь краснокожие пели и плясали под музыку барабанов, деревянных и костяных флейт. Некоторые из краснокожих стояли, выстроившись в линеечку в чем мать родила, и вертели над головами огромные трещотки, пока розовые от пламени костров сумерки не наполнились свистом, треском, визгом этих странных инструментов. Возле другого костра плясали люди с запада. Их спины были украшены уложенными кругом раскрашенными перьями, символизирующими солнце. Ритмичный топот их ног словно пульсировал в самой земле, а затем поднимался оттуда вверх к небу, пробирая человека до костей.

Харальд, переходивший от одной группы людей к другой, вдруг увидел Кнута Ульфссона, жадно пьющего маисовое пиво из глиняного кувшина. Кувшин держал у его губ краснокожий, чье лицо было все расписано белыми полосами. Кнута при этом пробирала дрожь, а Харальду было известно, что это дурной знак.

Он осторожно взял кувшин и вежливо подал его краснокожему, который с удивлением взглянул на вождя викингов. Харальд схватил Кнута за шиворот, отвел к тотемному столбу, прочно врытому в землю, и привязал берсерка к столбу за руки.

Когда Харальд пришел утром отвязать его, то увидел, что берсерк прогрыз раскрашенную древесину столба, как бешенный пес. Взглянув Харальду в глаза, Кнут опустил голову.

– Если я увижу еще раз, как ты пьешь маисовое пиво, – сказал Харальд, – я тебя усмирю. Внезапно, так что ты ничего не успеешь заметить. И навсегда. Понятно, берсерк?

– Понятно, вождь, – отозвался Кнут. – Хотя я чувствую, что подобные законы неразумны и бесчеловечны.

Харальд дал ему такого тумака, что берсерк чуть было не упал.

– До тех пор, пока я вождь, – сказал Харальд внушительно, – я не потерплю, чтобы мне указывал всякий мальчишка с тюленьими мозгами. А теперь иди и проспись.

Около полудня Груммох подошел к Харальду.

– Не пристало викингу придавать значение пустякам, – сказал он. – Но сегодня я был свидетелем одного очень странного события.

Он подождал вопроса Харальда о том, что это было за странное событие. Так всегда поступали викинги, когда хотели сообщить что-либо интересное. Но Харальд только сел и улыбнулся, пристально глядя на Груммоха. Великан, не выдерживая его долгого взгляда, начал свое повествование.

– Назревает беда, Харальд Сигурдссон, – сказал он. – Попомни мои слова.

– Какая еще беда, малыш? – спросил Харальд. – Я люблю слушать об опасностях, это хорошая приправа к мясу.

Груммох нахмурился.

– Эта опасность не покажется тебе вкусной, брат мой. Хеоме побратался с этим идиотом, Кнутом Ульфссоном. В своей сумасшедшей жажде битвы, Кнут забыл данную тебе клятву верности. А Хеоме потребовал, чтобы Кнут послужил ему своими руками, а в замен этот калека объявит его величайшим берсерком краснокожих. Я все это слышал сам, там, в лесу, когда наклонился завязать шнурок. Я был за кустом, они меня не заметили.

Харальд помолчал.

– И что же Хеоме хочет, чтобы совершил этот бесноватый Кнут?

– Чтобы он убил его брата Вавашу и отца Гичиту. Вот и все.

– Да, немало, – сказал Харальд. – Теперь мы должны не выпускать этих дураков из виду. Такое соглашение может означать и наш конец.

– Я тоже так подумал, – ответил Груммох, – только не стал ничего говорить. Я всего-навсего великан-простак, о чем ты мне частенько напоминаешь, а ты человек великого ума и великих дел.

Харальд мрачно взглянул на него, но ничего не ответил.

21. СТРАННЫЕ КОМПАНЬОНЫ

Вскоре настало время рыбной ловли. Сотни краснокожих протягивали сети по мелким водоемам, или выходили на легких лодочках, сделанных из березовой коры, держа в руках нацеленные рыболовные пики. Иногда это происходило ближе к ночи, когда рыба не ждала нападения, и тогда волнующееся озеро выглядело волшебно: мерцали зажженные факелы, поблескивали отполированные ножи, сделанные из крепчайшей древесины, а люди в белых одеждах казались привидениями.