12. ПЛЕМЯ БЕОТУК

Жизнь среди племени беотук пришлась по душе викингам, особенно после их долгого пребывания в скованной льдом стране иннуитов и мучительного скитания по морским волнам.

Старый вождь, Гичита, предложил Харальду и Груммоху занять место у самого костра рядом с ним и Вавашей. Он подарил им головные уборы из перьев в знак того, что они приняты в члены племени. Это были шапки из меха, украшенные спереди и сзади орлиными и соколиными перьями. Головной убор Груммоха был отделан серебряными пуговичками, которые позванивали при ходьбе. А у Харальда он был украшен белыми крупными бусинами, нашитыми на широкую голубую ленту.

Вручая им эти дары, Гичита сказал:

– Великие воины должны носить знаки своей славы.

Младшая дочь Гичиты, Ненеошавег, научила их причесывать волосы на манер беотуков. Длинные пряди зачесывались назад, а получившийся «хвост» продевался в полую кость, так чтобы волосы не трепались, когда приходилось быстро передвигаться в лесной чаще.

– Это проще, чем заплетать их в косу, названный братец, – сказал Груммох Харальду. – Беда только в том, что эта кость прыгает за плечами, когда идешь, а это неприятно. Мне все кажется, что кто-то подкравшись, хлопает меня по спине.

– Да брось ты об этом беспокоиться, – ответил Харальд. – Если уж кто из здешних похлопает тебя между лопаток, тебе не придется оборачиваться. Твой позвоночник просто переломится, и все.

Это была, конечно, мрачная шутка. На самом деле, особенно в первое время, жизнь среди племени беотук проходила не без приятности. Викинги подарили Гичите железные мечи и боевые топоры, которые остались от тех, кто погиб на пути в Гренландию. В ответ Гичита подарил им оперенные топорики, сделанные из камня и лосиной кости, а также охотничьи ножи из меди и железа с рукоятками из лосиного или оленьего рога.

Вскоре викинги переняли у беотуков их боевую раскраску: она наносилась на лица широкими полосами. Иногда полосы были голубые, их готовили из сока местных растений. Иногда желтыми – из глины, которую добывали на поляне неподалеку от деревни.

Гудбруд Гудбрудссон заявил однажды:

– Эта раскраска очень тебе идет, Торнфинн Торнфиннссон.

Торнфинн поклонился с важностью, как это было принято у беотуков.

– Мне приятно, что ты это заметил, друг, – сказал он.

Гудбруд продолжил:

– В самом деле, она идет тебе потому, что скрывает твое уродство. Так ты меньше походишь на обезьяну и больше напоминаешь человека, хоть и очень чудного!

Торнфинн фыркнул и пошел прочь. Он направился к музыкантам, которые били в барабаны и играли на костяных флейтах и однострунных арфах.

Там, на поляне, под монотонную музыку Груммох танцевал Танец Медведя, которому когда-то обучился в Лапландии. Он раскачивал свое огромное туловище, волочил ноги, а руки его висели по бокам, как плети.

Этот танец беотукам чрезвычайно нравился. Они сразу же догадались, что он собой символизирует, и вскоре тоже начали ему подражать.

И еще кое-что очень понравилось беотукам в викингах. Норманны были великолепными рассказчиками и умели рассказывать истории о вечерних огнях, перед тем как забраться в свои кожаные спальные мешки и натянуть поверх звериные шкуры.

История, которую однажды поведал им Харальд, так понравилась слушателям, что они заставили его повторять ее снова и снова, пока и сами от слова до слова не выучили ее наизусть.

– Много-много лет назад, – так обычно начинал свое повествование Харальд, – у великой богини Фрейи было двое сыновей. Один – Бальдр Прекрасный, а другой – Хед Слепой. Ах, как радостно было смотреть на Бальдра, скачущего по небесному своду на своем белом коне! – Тут Харальд должен был остановиться, чтобы объяснить, что такое конь, потому что краснокожие никогда не видели лошадей. – И как печально было наблюдать Хеда, который бродил по лесам, спотыкаясь о древесные корни, слабый и беспомощный.

Бальдр был и красив и могуч, вот, например, как у вас Ваваша, и мастер на любое дело, а Хед был способен только жевать мясо, сидя у костра, да спать в своей постели, завернувшись в овечьи шкуры. Проку от него не было никакого.

Когда Харальд впервые произнес эти слова, странная тишина воцарилась среди его слушателей-беотуков, и все обернулись и поглядели в сторону бледного юноши, сидящего в одном из последних рядов.

– Фрейя так гордилась своим сыном-воином, – продолжал Харальд, – что однажды во время празднества, посвященного приходу весны, она призвала птиц, зверей и деревья в лесном краю никогда не причинять вреда Бальдру и взяла с них священную клятву. Она заставила принести клятву даже грозовые тучи и бурлящие воды, и они охотно поклялись, ведь в северных краях Бальдра любили абсолютно все.

И после того, как земля и вода, огонь и железо принесли свои клятвы, Один решил созвать всех на праздник и устроить состязания. Он пригласил всех знаменитых воинов и героев, чтобы они сразились с Бальдром, стреляли бы в него из луков или сражались мечами. Один хотел узнать, будет ли сдержана священная клятва. И клятва оказалась крепкой. Ни меч, ни стрела, ни топор не могли повредить Бальдру, они отскакивали от него. Прекрасный Воин оставался невредимым.

Праздник продолжался долго-долго, и рог с вином переходил из рук в руки. Коварный интриган, бог зла Локи подобрался к Фрейе и спросил у нее, неужели во всем огромном мире ничто не может повредить прекрасному юноше. И Фрейя, которая пила из рога наравне с мужчинами, беспечно призналась ему, что она не взяла клятву только со слабенького и ничего не значащего кустика омелы, который рос к востоку от Валхаллы. Кустик был так мал и слаб, что его-то уж можно было не опасаться.

В этот же вечер Локи, набросив на себя свой черный плащ, отправился в рощицу, где росла омела. Он срезал с кустика ветку, выстругал из нее стрелу своим острым ножом «Злодеем» и вернулся домой, спрятав ее под плащом. Локи направился прямехонько к Хеду, брату Бальдра, который молча стоял среди тех, кто шумел и восхвалял героя.

– А что же ты не веселишься, Хед? – спросил его Локи. – Что ты не примешь участия в состязаниях?

– Потому что я не вижу, где мой брат, да и оружия у меня нет, – ответил слепой.

– С чем не справиться человеку, то подвластно богам, – сказал бог зла Локи. – Я тебе отведу туда где он находится и поставлю рядом с ним. Пусти в него эту стрелу, тогда выйдет, что ты все-таки тоже участвовал в празднике и проверил его неуязвимость. Не пристало тебе, родному брату, быть в стороне, когда даже последний кухонный раб оказал ему честь, испытав его могущество.

И вот Хед оказался совсем рядом со смеющимся, счастливым Бальдром. Локи вложил стрелу из омелы в его слабую руку и направил ее Бальдру прямо в сердце.

Когда Хед шел к брату, все присутствующие расступились, давая ему дорогу, потому что Хед все-таки был королевских кровей.

Как только стрела коснулась Бальдра, она сразу же пронзила сердце юноши-бога, и он упал ничком, пытаясь вытащить это странное смертоносное оружие. Но оно поразило его насмерть, и Бальдр умер на полу залы, где происходило празднество, горько оплаканный своими друзьями.

Локи выскользнул из зала и растворился в темноте. Никто не обвинял Хеда, потому что все поняли, какую злую шутку сыграл с ним Локи. Так окончился короткий час торжества юного бога Бальдра.

Воины на щитах отнесли тело Бальдра к берегам фьорда и положили на его корабль «Звенящий Рог», самый большой корабль, когда-либо существовавший на севере. С ним вместе положили тело его жены Нанны, которая умерла от горя в ту же ночь. И у ног Бальдра покоился его белый жеребец Рексгор в золотой сбруе.

Корабль после долгих попыток наконец с трудом подожгли и пустили в море. Останки его затонули. Так прекрасный Бальдр был погребен по обычаю викингов. И боги и люди рыдали, понимая, что что-то светлое ушло из их жизни.

Когда Харальд окончил рассказ, вокруг костра племени беотуков наступила великая тишина, потому что история эта тронула их ничуть не меньше, чем самих викингов. У многих по щекам катились соленые слезы, и они этих слез не стыдились.

Чтобы немножко разрядить гнетущую тишину, Груммох сказал:

– Это древняя история, Гичита. Не плачь. Ведь твой сын также прекрасен, как Бальдр и такой же отважный воин. Ваваша похож на Бальдра, не сомневайся.

Тогда Гичита поднялся и указал на бледного юношу, который сидел вдалеке от огня.

– Да, – сказал он. – Но у меня еще есть сын, который очень напоминает несчастного Хеда. С той только разницей, что не глаза его, а руки ни на что не годны. Пойди сюда, Хеоме, пусть наши новые братья поглядят на твои руки.

13. ХЕОМЕ

Воины у костра расступились, чтобы Хеоме мог предстать перед Харальдом и Груммохом. Он послушался только после того, как Гичита трижды повторил свою просьбу, да и то скорчив недобрую гримасу на бледном лице.

Став возле костра под низкими еловыми ветками, он с горечью произнес:

– Вот мои руки, белые чужестранцы. Поглядите на них и в глубине души посмейтесь надо мной. Когда я был еще мальчишкой, их изуродовал бурый медведь. Полюбуйтесь.

Гичита печально склонил голову.

– Это случилось, – сказал он, – когда Хеоме шел двенадцатый год. По нашим обычаям мальчиков в этом возрасте посвящают в воины. Это моя печаль, что Хеоме не прошел испытаний.

Харальд мучительно искал слова, чтобы как-то утешить молодого человека, но не успел он раскрыть рот, как Хеоме горестно засмеялся и сказал так, чтобы слышали все:

– Это ты послал меня в леса, отец. Ты приказал мне сделать то, за что я поплатился своими руками. На тебе лежит вина! Ты отвечаешь за мои искалеченные руки!

Гичита низко склонил голову и заслонил лицо одеялом из шкуры буйвола. Ваваша, великий воин, резко поднялся от костра и протянул руки к брату. Отблески огня играли на его медных браслетах и крашенных перьях.

– Брат мой, – воскликнул он. – Никогда больше не говори так. Наш отец стар, и не надо доставлять ему мучений. Он послал тебя в леса, потому что таков обычай нашего народа, а не потому, что он хотел причинить тебе зло. Ты же плоть от его плоти, разве мог он желать тебе плохого?

Хеоме обернулся и со злобой плюнул брату в лицо. Воины у костра затаили дыхание.

– С тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет, женщины кормят меня с костяных ложек и пальцами отправляют мне кусочки еды в рот. Разве это жизнь для мужчины? Ты просишь меня не огорчать отца? Да я ненавижу его за то, что он сделал со мной! Гичита навеки утратил мою сыновнюю любовь!

Хеоме зарыдал, и слушать его рыдания в тихих сумерках было еще тяжелее, чем гневные слова. Это были рыдания приговоренного, утратившего всякую надежду и не знающего чем и для чего ему жить человека. Даже лесные птицы подхватили его рыдания, и все поляны и просеки в лесу отозвались птичьим эхом на его горестный плач.

Харальд встал. Вспомнив о своих раненых сыновьях, он сказал:

– У каждого человека есть свое горе.

Но Хеоме, резко обернувшись в его сторону, перебил его:

– Молчи, собака, когда говорит человек! Однажды я увижу, как тебя сожгут на медленном огне, ты, собака, лезущая в чужие дела!

Сказав это, он повернулся и пошел в темноту, подальше от света горящего костра. Воины расступились, давая ему дорогу.

– Это мой единственный брат, – печально проговорил Ваваша, – которого я люблю больше, чем свою правую руку, и который ненавидит меня в ответ.

– Если бы я мог, – с болью в голосе сказал Гичита, – я дал бы оторвать себе обе руки, чтобы только руки Хеоме вновь стали здоровыми.

После этого замерли и песни, и танцы, и рассказы. Ссора всех очень расстроила.

Когда викинги остались одни, Харальд сказал Груммоху:

– Настанет день, когда Локи придет и научит Хеда, как убить брата, Бальдра Прекрасного.

– Мне это тоже пришло в голову, – кивнул Груммох. – Что же нам предпринять, чтобы этого не случилось? Мы здесь чужие. А чужому лучше подождать за дверью, пока хозяева ссорятся в доме.

– Может, я зря рассказал эту старую норвежскую легенду сегодня, в присутствии Хеоме?

Но Груммох покачал головой.

– Беда случилась задолго до того, как мы покинули Норвегию, брат мой, – сказал он. – Ты не отвечаешь за горе этого бедолаги.

Харальд на мгновение задумался, а потом кивнул в знак согласия.

– И все же, если выдастся случай, я постараюсь, чтобы соплеменники приняли Хеоме как воина. Тогда, может, он откажется от мыслей о мести.

Случай представился раньше, чем Харальд или кто-нибудь другой мог предположить.

14. СЕРЫЙ ВОЛК

Охотники скользили по лесу беззвучно, как тени. Викинги, бежавшие отдельно от них под предводительством Харальда, производили больше шума, ведь они были непривычны к такому виду охоты.

Откуда-то спереди до них доносились крики совы. Такие крики беотуки обычно издавали, когда им удавалось выследить добычу.

– Наши люди не ухают как совы, когда видят своего врага, – заметил Гудбруд Гудбрудссон. – Они идут и приканчивают его – молча.

Торнфинн Торнфиннссон заметил, подмигнув:

– Это потому, что нас отличает скромность. Нам воспитание не позволяет хвастаться.

Он снова подмигнул и продолжил:

– Мой дядя, Свен Три Меча из Гульпье фьорда, всего лишь маленьким охотничьим ножом прикончил однажды пятнадцать датчан за одну ночь, пока они спали в зарослях вереска. Потом он вытер нож о траву и отправился домой ужинать. И ни словечка не сказал моей тетушке Бесье. Она спросила, откуда у него пятна на рукаве. Он заявил, что собирал чернику. Однажды он болтался на размохренной веревке над глубоким ущельем, собирая морской укроп целых четырнадцать часов. А когда к нему подошел пастух и предложил вытянуть его, он сказал: «Успокойся, приятель, мне ничего не стоит провисеть на этой веревке хоть до завтрашнего утра». Он был такой скромный, ясно вам?

Ямсгар Хавварссон сказал в своей обычной простоватой манере:

– Конечно, это правда, что мы, люди Севера, избегаем восхвалений и наград. Когда мой отец отправился на корабле в страну франков и сжег там семь церквей, то Папа Римский предложил ему большую награду: стол и постель до конца его жизни в самой крепкой тюрьме города Рима. Другой бы, может, и воспользовался такой милостью, но мой отец предпочел доживать дома со своей козочкой Несси и четырьмя коровками (я забыл их имена) и не воспользовался славой, распространившейся о нем в других землях.

– В самом деле, – заметил Торнфинн, подталкивая Гудбруда локтем, – мы все – очень скромные люди. Будем надеяться, что боги воздадут нам за это.

И когда они так разговаривали друг с другом на бегу, Харальд чуть не споткнулся о Хеоме, который лежал под кустом можжевельника, измученный попытками догнать своих соплеменников.

Груммох поднял молодого человека и перекинул его через плечо.

– Пошли, приятель, – сказал он, – может, ты и не сумеешь убить медведя, но это еще не резон отставать от других и просмотреть охотничью потеху.

Через какое-то время Хеоме начал лягаться, злясь на Груммоха за свое унижение. Но великан решил не обращать внимания на такие проявления дурного характера и продолжал его нести. В конце концов Хеоме затих.

К полудню, когда крики беотуков затихли вдалеке, викинги оказались на полянке, где в углу были навалены плоские камни, заросшие лишайником и диким плющом. В этой груде камней виднелся открытый лаз, точно это было чье-то жилище.

Харальд заглянул внутрь, но тут же отпрыгнул, словно его ударили по лицу. И тут все, кто подошел поближе, учуяли волчий запах.

Харальд крикнул:

– Это волчья лежка. Тут волк с волчицей и целая куча волчат.

Едва он успел объявить эту новость, как на пороге появился огромный серый волчище. Он рычал, злобно помахивая хвостом. Все разглядели его тяжелые челюсти и острые клыки.

– Да, тут, пожалуй, потребовался бы боевой топор, а не уполовник, которым моя бабушка прогнала англичан, явившихся в наш фьорд однажды весной.

– Это дедушка всех волков, – заметил Торнфинн. – Я ничего подобного не видел у нас в Норвегии.

Харальд наверное, отступил бы, уважая право зверя защитить свою жену и детей. Но огромное серое существо неожиданно издало грубый рык и кинулось на викинга, стоявшего шагах в трех от него. Харальд понял, что увернуться было бы глупо, да и выглядело бы это трусостью. Он выхватил охотничий нож и, наклонившись, чтобы дикий зверь не мог задеть его грудь и голову, повернул острие таким образом, что волк в своем прыжке сам распорол себе брюхо.

Когда зверь рухнул на землю, издав предсмертный вопль, Харальд нагнулся и, попросив у волка прощения, вонзил нож в холку. Огромный серый волк затих, только его задние лапы раз или два дрогнули в агонии.

Ямсгар Хавварссон заметил задумчиво:

– Ни один удар не был нанесен так блестяще, даже никем из лапландцев, а они здорово умеют управляться с охотничьим ножом. Если бы я был королем, сын Сигурда получил бы сейчас золотой браслет за храбрость.

– Если бы ты был королем, – заметил Торнфинн Торнфиннссон, – никому бы этот золотой браслет не достался, ты бы запрятал его в дубовую шкатулку и зарыл в землю, а сам бы ходил в рубище. Бывают на свете такие короли, и ты такой же, знаю я тебя.

Пока шли эти пререкания, Груммох подошел к Харальду и что-то прошептал ему на ухо. Харальд кивнул, соглашаясь.

– Хеоме, сын Гичиты, – сказал он, – весь мир знает, что ты храбрый парень. Только твои руки не позволяют тебе проявить мужество. Чтобы ты мог доказать это соплеменникам, я дарю тебе этого волка. Мы скажем, что ты схватился с ним и почти что прикончил его, когда один из наших людей подошел и нанес ему окончательный удар ножом. Как бы ты отнесся к этому?

Какое-то время Хеоме молчал, переводя взгляд с волка на Харальда и опять на волка. Наконец он заговорил, и губы его при этом подергивались:

– Это заставило бы наших людей, по крайней мере, почувствовать ко мне уважение. Они наконец-то признали бы меня мужчиной, за то, что я убил волка безоружным. Но как быть с этими белыми людьми?! Не проговорятся ли они, не выдадут ли наш секрет?

– Я ручаюсь, что тебе нечего опасаться. Все эти люди – мои друзья. Мы вместе выдержали грозные штормы на многих морях. Они не выдадут тайны, так ведь, викинги?

Все воины, стоявшие на поляне, подняли боевые топоры и потрясли ими в воздухе. Они поклялись не говорить об этом никому и никогда.

После этого все повернули назад, захватив с собой мертвого волка. Его нес Груммох, потому что это был зверь огромных размеров. Когда показался вигвам Гичиты, Груммох передал его Хеоме, и тот с трудом поволок добычу к жилищу своего отца.

Хеоме положил волка к ногам старого вождя и рассказал, как получилось, что он убил дикого зверя. Викинги стояли позади, скрестив руки на груди и кивая головами при каждом его слове.

Вначале на лице Гичиты отразилось сомнение, но когда он увидел, что и Харальд, и Груммох подтверждают слова сына кивками, он созвал старейшин племени беотук и торжественно провозгласил, что Хеоме отныне признается храбрецом и настоящим мужчиной.

Женщины ободрали волка и сделали из его шкуры головной убор для Хеоме. Его новое имя теперь стало «Победитель Волков».

Когда вернулся Ваваша, несший на шесте добытого на охоте оленя, и увидел Хеоме, важно вышагивающего в своем новом уборе, он удивленно спросил, что произошло.

Харальд поведал ему, как Хеоме показал себя настоящим воином. Тогда Ваваша подбежал к брату и заключил его в объятья, чуть не плача от радости.

Но викинги заметили, что Хеоме поспешил освободиться от братских объятий, презрительно скривив рот. Это больно задело Вавашу.

Груммох прошептал:

– Не совершили ли мы ошибку, братец?

– Возможно, – так же шепотом ответил Харальд. – посмотрим, что решат боги. Мы поклялись хранить тайну. С этой минуты мы должны забыть о происшедшем.

Надо сказать, что многие викинги в эту праздничную ночь пожалели о клятве, которую принесли днем на поляне. Они терпеть не могли заносчивых трусов, потому что сами были настоящими воинами.

15. ПУТЕШЕСТВИЕ ВГЛУБЬ СТРАНЫ

Весна была в полном разгаре. Деревья покрылись густой листвой, по лесным полянам в бесчисленном количестве носились молодые олени и лисы. Не было дерева, на котором бы птицы не свили гнезда. Орлы и ястребы парили в синем небе, гоняясь за добычей для птенцов.

Тогда Гичита созвал все племя и заявил:

– Настало время покинуть стойбище в лесах и двинуться в сторону великих равнин, где мы сможем запасти столько мяса и шкур, что хватит накормить зимой и одеть хоть весь белый свет. Готовьтесь, настало время путешествий, надо воспользоваться хорошей погодой, если мы хотим, чтобы наши каноэ спокойно прошли по рекам и озерам.

В течение двух следующих дней воины латали и смолили длинные кожаные каноэ и спустили их на воду. Они загрузили все необходимое для весеннего путешествия: и сушеное мясо, и туши молодых оленей, и меха, и бурдюки с вином, и, конечно, оружие.

«Длинный Змей» по-прежнему стоял на якоре возле берега, и викинги тоже занялись подготовкой драккара к плаванию. Они собирались последовать за беотуками, не зная хорошенько, что их ожидает.

Накануне отплытия Ваваша взошел на корабль викингов и сказал:

– Гичита, мой отец, возглавит наш поход, и Хеоме, вновь обращенный воин, будет рядом с ним, в его каноэ. Позвольте мне, мои новые братья, поплыть с вами на вашем большом деревянном каноэ. Я мечтал об этом с того самого мгновения, когда оно впервые приблизилось к нашему берегу.

Харальд пожал его большую смуглую руку.

– Мы охотно возьмем тебя с собой, Ваваша, – сказал он. – Ничего другого я и сам не желал бы. Ты сделаешься первым краснокожим викингом!

Тогда все норвежцы засмеялись от удовольствия, а Гудбруд Гудбрудссон подарил ему свой железный шлем с бычьими рогами и инкрустациями из меди и граната.

Ваваша был рад подарку и поклялся носить его не снимая в знак их нерушимого братства, хоть шлем и был довольно тяжелым. Когда судно отчалило от берега, Ваваша встал рядом с Харальдом и Груммохом на носу корабля, и все викинги готовы были поклясться, что они не встречали более красивого воина даже во фьордах своей далекой родины.

– Вот если бы он вооружился настоящим боевым топором вместо этого своего топорика, похожего на клюв дятла! – заметил Торнфинн.

– Не беспокойся, – сказал Гудбруд, – этот дятел может наделать дел не меньше, чем твой огромный нож мясника! Уверяю тебя, друг мой, стоит Ваваше только ткнуть своим топориком, и человек тут же – брык, и дух из него вон! А тебе надо еще раскрутить над головой свой кусок железа, насаженный на древесный ствол, прежде чем нанести удар. И вот ты уже и выдохся!

– Я готов поклясться, что ты и сам стал наполовину краснокожим. И почему ты до сих пор не носишь кожаную рубаху с каемочкой?

– Я уже об этом думал, дружище, – отозвался Гудбруд. – Эти рубахи очень теплые и куда более практичны, чем моя короткая шерстяная куртка.

На что Торнфинн фыркнул:

– Ступай и раскрась свою рожу, дикарь!

Но в глубине души Торнфинну нравились беотуки, и особенно Ваваша, который наверняка в дальнейшем станет великим боевым вождем, каким мог бы стать, как ему думалось, и всякий норвежский викинг.

Все было бы хорошо, но две вещи постоянно тревожили Харальда Сигурдссона. Во-первых, сон, который снился ему почти каждую ночь. Он видел во сне свою жену и обоих сыновей. Они стояли на вершине холма над фьордом, и, протягивая к нему руки, спрашивали его взглядом, когда же он наконец вернется домой. А во-вторых, его беспокоило поведение новоиспеченного воина, Хеоме, который не упускал ни единого случая, чтобы не напомнить всем и каждому о проявленной им доблести во время охоты на волка.

В первый же день их путешествия на запад Харальд отвел Груммоха в укромное местечко на носу корабля и сказал:

– Груммох, мой боевой друг, мне хотелось бы задать тебе два вопроса.

Груммох почесал свою лохматую голову:

– Давай, брат мой названный, спрашивай. Надеюсь, ты не захочешь узнать, откуда появляется ветер, или отчего луна делается круглой, как тарелка. Я признаюсь тебе открыто, на эти вопросы у меня нет ответов. Надеюсь, что со всеми остальными вопросами я справлюсь.