5. ХОКОН КРАСНОГЛАЗЫЙ

Эту ночь викинги тоже провели на корабле, поглядывая на костры, которые горели на вершинах холмов. Они опасались сойти на берег. Весь живущий в этих местах сброд мог подобраться к ним и перебить во сне.

Они проснулись рано на рассвете и обнаружили, что корабль чуть ли наполовину заполнен бурой от водорослей морской водой.

Левый борт дал течь, и ее срочно надо было законопатить. Когда, подплыв к берегу, они заделывали дыру обрывками каната и засмаливали дегтем, из-за кормы неожиданно показался корабль. Он двигался вдоль залива и держал курс на запад.

Заметив, в каком плачевном положении находится «Длинный Змей», корабль подошел к нему на расстояние полета стрелы, и тут Харальд разглядел на носу Хокона Красноглазого, смотревшего на него с глумливой улыбкой.

– Будь у меня чуть больше свободного времени, я бы охотно помог тебе, Сигурдссон. Но вот беда – я опаздываю. Мне надо вовремя попасть к моей бабушке, которая обитает среди троллей[3]. Приближается ее день рождения, и я обещал привезти ей подарочек. Я надеюсь, ты извинишь меня!

Его люди выстроились вдоль всего борта, посылали ехидные улыбочки из-за своих щитов и махали руками.

– Останься, и сразись со мной, как мужчина! – крикнул Хокону Харальд. – Я согласен сойтись с тобой в битве на твоем корабле, и всего только два человека будут меня сопровождать. Я должен хотя бы сделать попытку поквитаться с тобой.

– Нет уж, благодарю, Харальд Сигурдссон, – отозвался Хокон Красноглазый. – Мне вовсе не улыбается, чтоб ты меня пристукнул. Я как раз только что позавтракал, обидно, если пропадет такая хорошая еда. Прощай!

И Хокон Красноглазый скрылся из виду на своем корабле, а Харальду и его дружине ничего другого не оставалось, как посылать ему вслед грозные проклятья, отчерпывать воду да заделывать брешь.

Им пришлось провозиться еще парочку часов. Когда работа была закончена, они высадились на берег и наполнили бочонки из-под пива свежей родниковой водой. Кто-то из мореплавателей набрел на стадо овец. Они завладели девятью овцами. Молоденький пастушок сбежал, убоявшись боевых топоров. Вернувшись, они тут же принялись солить баранину, чтобы она хоть как-то сохранилась в их плавании на запад.

Наконец, когда солнце уже садилось, а заделанная брешь перестала пропускать воду, «Длинный Змей» вновь отправился по следам Хокона Красноглазого.

– Я не знаю, куда мы отправляемся, друзья, – сказал Харальд, когда солнце село и сумерки сгустились, – но стыдно было бы нам повернуть спины и сделаться посмешищем наших жен, когда мы вот-вот наступим на пятки человеку, принесшему нам столько горя.

6. ПУТЬ НА ЗАПАД

И всю дальнейшую жизнь аж до тех самых дней, когда пришло им время пройти через дубовые двери Валхаллы, где старые воины улыбаясь сидят за столами и ждут их прибытия, люди с «Длинного Змея» вспоминали это плавание как черный, кошмарный сон.

Временами огромные зеленые волны поднимались выше мачт, выше прибрежных скал. А то вдруг нависали как темные тучи и с грохотом обрушивались на палубу, швыряли корабль, как щепочку в потоке водопада, вращая и вращая его до тех пор, пока люди на борту теряли не только всякое представление о том, в каком направлении надо плыть, а вообще ощущение реальности. Они не были уверены, что существует мир и сами они.

Потом все разъяснялось и утихло, и их корабль качали приливы и отливы, и он скользил, точно состязаясь на каких-то сумасшедших скачках, плавно скатываясь по зеленым, заколдованным, грозящим смертью холмам. Викинги вычерпывали воду своими наполовину проржавевшими шлемами, ведя бесконечное и безнадежное сражение с непокорным, своевольным морем.

Пройдя десять лиг, они лишились и мачты, и паруса. А через двадцать они уже не помнили собственных имен. Их застывшие губы отказывались произнести хотя бы звук. Они передвигались, как люди, впавшие в глубокий транс, которых впереди ожидает только одно – смерть.

Но каким-то чудом смерть их все-таки не настигала.

Снова и снова она грозила им, без конца разевая свои покрытые пеной челюсти. Казалось она вот-вот проглотит «Длинного Змея». А потом исчезала…

Однажды Харальд увидел издали корабль Хокона Красноглазого, который скользил по водам прилива как по склону зеленой горы. Временами он как-то странно дергался, точно жеребец, которому стрела угодила в сердце.

Но Харальд никому ничего не сказал. Был момент, когда он не смог вспомнить имя того, кто плыл на этом корабле, имя человека которого он, Харальд, поклялся уничтожить. Так оно было в те страшные дни: люди забывали, куда и зачем они направляются, что за дело позвало их в путь, и как зовут их смертельного врага…

И тогда, когда уже думалось, что смерть была бы избавлением, небеса прояснялись, белые птицы опускались на покачивающуюся палубу, а высокие волны делались плоскими и гладкими, как стекло, и упругими, как мускулистая спина великана.

Однажды, ближе к вечеру, «Длинный Змей» подошел к одинокому острову. Его скучные скалы громоздились среди безбрежного моря. Тогда все, кто еще не утратил способности к передвижению и членораздельной речи, с криками ринулись на берег, и ухватились за канаты ослабевшими руками, пытаясь пришвартовать «Длинного Змея» к берегу.

И там, на этом заброшенном островке, когда темнота уже почти совсем окутала его, точно серым плащом, викинги пустили на дрова пару пивных бочек, выбили искру, ударяя кремнем о железо, и разожгли костер.

В самом сердце океана на незаметном островке люди «Длинного Змея» сели вокруг огня и, постепенно согреваясь, пытались вспомнить имена тех десятерых, что потеряли в это страшное время разрушительных штормов.

Но пока они смогли собраться со своими размокшими в соленой морской воде мыслями, налетела огромная стая птиц, которая старалась будто бы смести их с острова белыми крыльями.

И вдруг кто-то из викингов завопил не своим голосом:

– Скорее на корабль! Этот остров опускается в море!

И вот вода поднялась сначала по колено, а потом и по горло. Они увидели, как сперва залило их костер, а затем остров целиком ушел в морскую пучину.

И те, у кого еще достало присутствия духа и сил, боролись с канатами, чтобы снять корабль с якоря.

В эту ночь они потеряли еще пятерых. А над скрипящим, снова давшим течь, побитым бурей кораблем кружили птицы и кричали дикими голосами, точно фурии[4].

– Я во всем виноват, – сказал Харальд, лежа на палубе у борта. – Не пристало человеку тащить людей в неведомые моря на бессмысленную погибель. И еще один раз в жизни, Груммох, брат мой, я совершил ошибку.

Груммох, распластавшись, лежал в шпигате. Он повернул свою косматую голову и ответил Харальду через силу.

– Харальд Сигурдссон, человеку не дано провидеть будущее. И ни один человек сам не выбирает себе судьбу. Яйцо его жизни держат в руках духи, и он им сам распорядиться не может.

Но многие, например, Гудброд Гудбродссон, ворчали и говорили, что вождь должен жертвовать собой, если его людей постигнут черные дни.

Другой, лежавший с ним рядом сказал, что Харальд теперь до самой смерти в долгу перед дружинниками, за то, что они оставили свои дома и согласились отправиться с ним в эту погоню за отмщением.

Возвышая голос, чтобы перекричать поднимавшийся ветер, Груммох напомнил им, что не оставляли они никаких домов, потому что оставлять им было нечего после того, как Хокон все сокрушил и пожег. Поэтому каждый из них стремился отомстить, а не только Харальд.

Ворчание прекратилось. Груммох дополз до рундука, где хранилось смазанное бараньим жиром и завернутое в тряпье оружие. Он достал оттуда свой боевой топор «Поцелуй Смерти» и, держа его перед собой, заявил:

– Я названный брат Харальда Сигурдссона, и мой долг и мое право защищать его. Не поговорить ли нам на языке топоров? Выходите любые трое и побеседуем.

Никто не пошевелился. Ни в этот день, ни на следующий. А когда на третий день «Длинный Змей» шел по мелководью между голых скал, они увидали такое, что выдуло у них из головы всякие бунтарские мысли.

Между двумя остроконечными скалами лениво покачивалась носовая часть корабля, украшенная вырезанным из дерева драконом, ощерившим моржовые клыки. Корма корабля целиком ушла под воду. Ее прочно держали густые водоросли.

Рядом с драконом на скале лежал топор, уже слегка тронутый ржавчиной.

Пристально вглядевшись, Харальд сказал:

– У человека, разорившего мою деревню, теперь будет достаточно времени, чтобы обдумать свои подлые поступки.

Когда быстрое течение пронесло их совсем близко от останков принадлежавшего Хокону корабля, Гудбруд Гудбрудссон заметил:

– Море наказало его, Харальд. Нам больше нечего здесь делать.

– А что еще нам остается? – сердито огрызнулся Харальд. – Что, как ни сидеть здесь со шлемами в руках да отчерпывать воду? У нас нет ни паруса, ни весел! Ты думаешь, я волшебством, что ли заставлю «Длинного Змея» добраться до родного фьорда? Куда нас понесет течение, туда и понесет.

Не успел он промолвить эти слова, как где-то далеко, на зеленой линии горизонта выступила твердая зубчатая полоса. Ветер усилился и погнал «Длинного Змея» к этой земле.

– Вот тебе и ответ, Гудбруд Гудбрудссон, – заметил Харальд. – Мы движемся туда, куда нас ведет судьба. А судьба гонит нас к земле, о которой до сих пор люди и не догадывались.

Вот таким образом и достиг «Длинный Змей» берегов, которые много лет спустя люди назвали Гренландией[5].

7. ПЛЕМЯ ИННУИТОВ

Когда «Длинный Змей» пришвартовался к незнакомой земле под нависшими утесами, была поздняя весна. Но только к концу лета тридцати оставшимся в живых викингам удалось из бревен, вынесенных на берег прибоем, соорудить новую мачту и вытесать весла, правда, корявые, но все же пригодные для гребли сильными и привычными руками.

Из остатков дерева, медвежьих шкур и моржовой кожи они ухитрились изготовить покров для палубы и спальные мешки. Каждый из них умел ловко управляться с иглой. Поэтому у каждого был с собой мешочек из оленьей кожи, в котором содержались иглы из крепкого дерева, заячьих зубов и рыбьих костей. Не пристало викингу, говорили они, каждый раз бежать домой к жене, если на штаны требуется положить заплатку!

Питались они мясом, какое удавалось добыть, даже и лисьим, хотя это было сильно не по вкусу молодым воинам, вскормленным на нежной баранине и свином окороке.

Однажды, беседуя с Груммохом с глазу на глаз, Харальд заметил:

– Все это хорошо для того, кто родился тут, на краю света. Однако я вижу, что ветер начинает дуть с севера и приносит запах снега. Застрянь мы тут еще на месяц, мы увидим, как весь этот фьорд покроется льдом. И даже те жалкие корешки и ягоды, которые могут пойти в пищу, скроются от наших глаз под толстым слоем снега.

– Ты знаешь, – поделился с ним Груммох, – прошлой ночью я слышал, как выли собаки, и мне это сильно не понравилось. Я поднялся на холм, туда, где горбятся странные курганы, и увидал, как бежали собаки прямо на запад – такой длинной-длинной цепочкой. Они не были похожи на наших собак: все большие, круглые, точно шары, лохматые, и хвосты у них загнуты крючком вроде бы и не по-собачьи.

– Бегут цепочкой? – изумился Харальд.

Груммох кивнул своей большой заросшей головой.

– Цепочкой, – повторил он. – Точно следуют за вожаком. И я тебе больше скажу, Харальд, брат мой названный, только прошу тебя никому не говорить, а то как бы меня не приняли за помешанного и не поколотили. Мне показалось, что там были и двуногие, не знаю, люди ли они. Сдается, что больше похожи на троллей.

– Опиши их поподробнее, дружище, – сказал Харальд. – Это, думается мне. будет поинтереснее, чем то, что скальд Торнфинн слагает о ночных огнях:

Это его последняя песня, в которой он рассказывает нашу историю.

Груммох хмыкнул:

– Ерунда его песни. Я знавал простых скотников, которые сочиняли песенки поскладнее всего-навсего про скотину, за которой ходили. Однажды на Оркнеях я слышал, как мужик пел…

Но Харальд перебил его:

– Давай в другой раз, названный братец. Песня подождет, а то как бы не поостыли твои новости. Расскажи лучше про троллей, которые прошлой ночью бежали с собаками.

Груммох хмыкнул сердито, но спрятав свою обиду, как и полагалось викингу, продолжал:

– Ты, может, и не поверишь мне. Эти тролли ростом мне только до пояса, но в толщину ничуть не меньше, чем я сам. Головы у них огромные и круглые, завернутые в мех. Они бежали со своими собаками, не проронив ни звука. Кажется, в руках у них было по копью, Но точно я не могу сказать.

– Мы бились с воинами в стране франков и в Испании, – заметил Харальд. – А также в Миклагарде. Мы сумели перехитрить диких всадников, скачущих в Приднепровье. Не пристало нам пугаться каких-то низкорослых троллей с меховыми головами, которые бегают со своими крючкохвостыми собаками при луне, не кажется ли тебе, братец?

– Все зависит от того, сколько их, – отозвался Груммох, – и еще от того, какой силой обладает их волшебство. Каким бы сильным не был викинг, что он сможет сделать, если на него нападут полсотни троллей? Ни один человек, будь он хоть викингом, не сможет поднять топор против волшебства. Не об этом ли говорится в саге об Улафе Скрагге? Думаю, нам надо укладываться спать, положив рядом с собой по мечу, и надо кому-нибудь хоть один глаз держать открытым.

Харальд усмехнулся.

– Тот, кто не высыпается, и сражаться не сможет, – сказал он. Если тролли здесь появятся, тогда нам придется с ними сразиться, но не стоит наперед самих себя запугивать до смерти, ожидая их нападения. Мой совет, завтра же начать конопатить «Длинного Змея» и готовиться к отплытию, пока море не покрылось толстой коркой льда. А другие пусть идут на охоту. Нам надо хорошо питаться перед дальней дорогой. Если повезет, и ветер не переменится мы соберемся еще до конца недели. Что скажешь?

Груммох кивнул:

– Хорошо бы. Только вряд ли мы сумеем тронуться в путь так скоро. От рыбной пищи да от медвежьего мяса многие болеют. Кожа трескается и покрывается язвами. С такими нарывами на спинах и ягодицах, гребля вряд ли кому доставит радость. Но все равно, надо отправляться в плавание при первой возможности.

Они подошли к сидевшим вокруг костра воинам. То тут то там слышалось недовольное ворчание: всем хотелось поскорее увидеть своих жен и детей. Скальд Торнфинн, освещенный светом костра, стоя пел песню, которую он недавно сложил:

– Ничего не скажу, приятель, – проворчал Груммох. – А теперь послушайте дельные речи, друзья мои. Наш вождь, Харальд Сигурдссон, хочет кое-что вам сообщить. Это может вас заинтересовать чуть больше, чем чушь про котов, которую лепит Торнфинн.

Когда Харальд изложил свой план, послышались одобрительные возгласы, викинги заметно приободрились. Все желали себе и друг другу успешного плавания и скорейшего возвращения домой. Торнфинн сам попал под град шуток и сидел надувшись – все дружно смеялись над ним, а те, кто помоложе, дразнили его «Киса, киса!» и мяукали по-кошачьи.

Они все еще сидели у костра, слушали Харальда, и спорили, как это обычно бывает перед сборами в дальнюю дорогу. Вдруг Груммох, подняв глаза, издал изумленный вопль, тыча пальцем в сгустившиеся сумерки. Викинги проследили за его указательным пальцем и тоже вскрикнули. Все мысли о плавании тут же растаяли, как снег на холмах под лучами весеннего солнца.

Неподалеку от костра их окружила толпа людей, таких странных, что ни одному из викингов в жизни не приходилось встречать подобных.

Ростом они были чуть больше карликов. Их плоские и широкие лица под меховыми шапками отливали желтым. Глаза – щелочки. Большие, губастые рты.

Одетые в шкуры белого медведя, они казались круглыми шарами. В руках у каждого была пика с остро заточенной китовой костью на конце.

И было этих людей множество, не меньше сотни. А за ними стояли собаки, сотни собак, уставившиеся на викингов зелеными глазами.

– Вот они твои тролли, Груммох, – сказал Харальд. – Хотел бы я поглядеть на героя, который бы с ними управился одним только боевым топором. К тому же наше оружие – в хижине, и не так-то нам легко до него добраться.

Груммох стал медленно подниматься на ноги.

– Пойду и укокошу парочку дюжин голыми руками, – сказал он. – Может, они тогда отвяжутся.

Но едва он успел подняться на колени, как шестеро троллей опустили свои гарпуны ему на грудь, не проронив ни звука и не меняя выражения щелочек-глаз.

Груммох снова сел, уже далеко не уверенный в том, что сможет осуществить свое намерение.

Тогда один морщинистый тролль выступил вперед, странно переставляя ноги, обернутые в заячьи шкуры и оленью кожу. В руках он держал палицу, сделанную из челюсти нарвала, на конце которой торчал моржовый клык. Оружие это выглядело довольно грозно. Он обошел всех викингов, пристально глядя в лицо каждому, точно никогда в жизни не видел таких людей. Его сопровождали четыре собаки с загнутыми хвостами, они тщательно обнюхивали воина, возле которого тролль останавливался.

Викинги сидели неподвижно, точно окаменели. Никому не пришлась по вкусу эта палица, да и нюхающие собаки с загнутыми хвостами тоже. Харальд показал глазами, чтобы его люди не шевелились.

Затем в конце концов старый тролль вернулся к своим и стал им что-то говорить резким голосом, выражаясь короткими, отрывистыми словами и в паузах взмахивая палицей.

Один из троллей забил в маленький барабан, и тогда все остальные стали подскакивать вокруг костра, медленно и ритмично, точно в каком-то дурном сне, потряхивая своими гарпунами.

Наконец, когда от всего этого зрелища холодный пот выступил на лбу у викингов, странный танец прекратился, и старый тролль снова вышел из толпы вперед.

Он стоял, освещенный огнем костра и бил себя ладонью в грудь, приговаривая:

– Яга! Kaгa! Яга! Kaгa!

– Мне кажется, он сообщает нам свое имя, – сказал Груммох. – Объяви ему свое имя, брат.

Харальд поднялся осторожно и неторопливо, чтобы не навлечь на свою голову острые пики троллей, Он тоже похлопал себя по груди и произнес:

– Харальд Сигурдссон! Харальд Сигурдссон!

Тролль прислушался, но казалось, ничего не понял. Харальд повторил свое имя еще несколько раз, пока оно не зазвучало довольно комично, и Харальд подумал, зачем это боги нарекли его таким дурацким образом.

Наконец старый тролль вроде бы уловил что-то и указывая на Харальда произнес:

– Рольд Сгун! Рольд Сгун!

Харальд закивал и заулыбался, стараясь хоть как-то выйти из этого странного положения.

Старый тролль обвел рукой, завернутой в меха, всех своих собратьев и сказал:

– Иннуит.

– Он говорит, что этот народец называет себя иннуитами, – шепотом пояснил Груммох.

– Это даже я разумел, дружище, – ответил Харальд. – Ну а дальше-то что будет?

Но этого вопроса и задавать не следовало. Старый тролль вдруг залаял, точно тюлень во фьорде весенней порой, и в ту же секунду иннуиты бросились на викингов и связали им руки тонкими ремнями из оленьей кожи. Они проделали это так молниеносно, что воины не успели даже защититься.

– В жизни не встречал таких прытких людей, даже в Миклагарде, – сказал Харальд. – Если только они, конечно, люди.

Вот так Харальд Сигурдссон и его викинги попали в плен к иннуитам, как раз в то время, когда собирались покинуть Гренландию на «Длинном Змее».

8. СТОЙБИЩЕ

Никогда в дальнейшей жизни не забывали викинги это долгое путешествие к северу. Они проделали его привязанными к саням, которые тащили собачьи упряжки, и сидя в длинных кожаных челнах, которые плыли на север, огибая выступающую мысом землю и чернеющие фьорды. Иннуиты обращались с пленниками неплохо, засовывали им в рот китовый жир, хотели они того или нет, и закутывали в медвежьи шкуры, как только начинало темнеть и холодать.

Главный «тролль» Яга-Kara часто подходил к ним, изучая их лица и дотрагивался, как бы сравнивая, то до их длинных прямых волос, то до своих густых седых прядей, то до жестких черных волос своих соплеменников. Потом он обходил всех викингов, приподнимая им веки и вглядываясь в их светлые глаза с близкого расстояния. Можно было подумать, что он считал варягов незрячими.

Гудбруд Гудбруссон заметил:

– В жизни не встречал я человека, от которого так бы разило медведем.

– В жизни я не передвигался так медленно, – вступил в разговор Торнфинн Торнфиннссон. – Они проходят за неделю расстояние, которое можно преодолеть за день. И что они бороздят эти несчастные фьорды на своих странных посудинах?

Где бы иннуиты ни останавливались на ночь, они выстраивали маленькие пирамидки из камней, и под камнями оставляли китовый жир и рыбу, чтобы их охотникам, если придется вдруг забрести в эти края, было чем подкрепиться.

Викинги, привыкшие к солонине и сушеной рыбе, с трудом переносили такое количество китового жира. Многих тошнило, когда их заставляли есть жир или начинавших протухать полярных куропаток. Причем иннуиты ели птиц едва ощипанными и сырыми.

Если кого и рвало от этой пищи, то и в том не было для него спасения. Старый «тролль» тут же пролаивал что-то, как тюлень, и его подручные тут же бежали и снова запихивали пленнику в рот тухлую куропатку, только бы он не остался голодным.

– Если я когда-нибудь вернусь домой, – не уставал повторять Груммох, – в жизни не стану есть мяса. Ни сырого, ни вареного. Ни разу не гляну ни в один рыбий глаз. Буду питаться только ячменным хлебом и свежим молоком, прямо из коровьего вымени.

– Человеку на краю земли не пристало говорить о будущем, – обычно отвечал на это Харальд. – Может, у нас и нет никакого будущего, кроме того, что мы здесь имеем. Во веки веков. Только китовый жир, да тухлые куропатки, да кожаные лодки, да каменные пирамидки. И больше ничего!

– Ну тогда, – приходил в ярость Груммох, – остается только надеяться, что эти «тролли» вскорости воткнут в меня свои гарпуны, потому что я не из тех людей, кому приятно жить с собаками и жрать неощипанных птиц.

И действительно, положение, в котором оказался Харальд со своей дружиной, было отчаянным. Когда они наконец прибыли в стойбище иннуитов, всех викингов запихнули в длинный каменный сарай, притом вместе с собаками, которые беспрерывно грызлись и рычали.

Пол в сарае был тверд, как железо, и ночами, когда трещали морозы, люди были рады и собакам, которые спали с ними вповалку и грели их своим теплом.

Вскоре повалил снег. Викинги глядели на снегопад сквозь окна-щелочки. Снег летел густо-густо, точно перья с груди гигантского лебедя. И вот уже снежный покров поднялся выше человеческого роста и до самой крыши засыпал длинный каменный сарай.

Но иннуиты вроде бы ничего этого не замечали. «Тролли» продолжали охотиться, и плясать, и лупить в свои барабаны, как будто на дворе стояло лето, а вовсе и не начиналась долгая трудная зима.

Аборигены прокопали в снегу проход к длинному сараю и ходили туда-сюда, принося китовый жир и ламповое масло. Масло наливалось в лампы, сделанные из мыльного камня, и те слабо освещали помещение, наполняя его чадом и дымом, от которого у викингов поднимался кашель. Женщины тоже иногда заходили в длинный сарай поглазеть на голубоглазых, белолицых чужеземцев. Одеты они были в точности как мужчины, в звериные шкуры, и на головах у них сидели такие же круглые меховые шапки. Но в отличие от мужчин, это были тихие, мягкосердечные существа, которые просто опускались на корточки рядом с собаками и молча улыбались норвежцам.

Однажды несколько женщин явилось в сарай с каменным блюдом, на котором была положена горячая тюленья печенка. Викинги принялись есть и вскоре их затошнило от этого деликатеса. Но они изо всех сил постарались это скрыть от женщин, которые, между прочим, строго следили за тем, чтобы каждому досталось поровну.

– Харальд, тебе не кажется, что они принимают нас за собак? – сказал Груммох. – Заметь, они всегда дают собакам корм поровну. Так же они обходятся и с нами.

– Да пусть они думают, что хотят, – раздраженно отрезал Харальд. – Лишь бы выпустили нас из этого сарая. Мне уже только собаки и каменные сараи и снятся в кошмарах по ночам. Если эти «тролли» ничего не предпримут, то я начну буйствовать и хорошего из этого получится для них мало.

На это Груммох возразил:

– Вчера я глядел в окошко, знаешь, там, где снега поменьше. Я увидал как молодой «тролль» врезал тому, что постарше. Они поругались из-за горячей тюленьей печенки. Он его и стукнул-то несильно. Но все-таки стукнул.

– Ну и что же случилось дальше, братец? – полюбопытствовал Харальд.

– А то, что десятеро других налетели на парня и содрали с него всю одежду. Потом они стянули ему руки и ноги ремнями из оленьей кожи и положили на снег. А он и не вскрикнул ни разу. Лежал себе и тихо улыбался. В это же утро его засыпало снегом. Теперь его никто не увидит, пока весной не стают снега. Это же случится и с тобой, дружище, если ты начнешь буйствовать.

– Если бы мой меч «Миротворец» был со мной! – воскликнул Харальд. – Я бы рискнул нанести удар первым. А там бы я поглядел, что они со мной сделают. Но все наше оружие так и лежит в хижине возле «Длинного Змея». Эти «тролли» не проявили к нему никакого интереса. Да и к «Длинному Змею» тоже. Это довольно странно.

– Да, странный они народец, – согласился Груммох. – Вроде бы люди, но как будто и нет.

– А на кого был похож тот парень, которого они раздели и сунули в снег? – спросил Харальд.

– Человек как человек, только кожа желтоватая, – сказал Груммох. – Так только лица их отличаются от настоящих людей. А как завернутся они в свои меха, так и сделаются похожими на троллей. И руки и ноги у них не хуже наших. И знаешь, что удивительно: они довольно упитанные, а уж, казалось бы, в этом проклятом месте даже средних размеров мыши и то пропитаться нечем!

В этот вечер произошло одно чрезвычайное событие. Груммох мирно сидел на корточках возле огня, когда вожак собачьей стаи кинулся на него без всякой видимой причины и попытался перегрызть горло. Груммоху ничего другого не оставалось, как прикончить собаку, иначе, кто их знает, остальные животные тоже могли последовать примеру своего вожака и загрызть всех викингов до смерти.

Великану это было вовсе не по сердцу, но другого выхода не было. И до чего же противное зрелище явилось их глазам, когда остальные псы кинулись и стали рвать на куски своего дохлого вожака.