Глава восемнадцатая

Поход в Ньюпорт

– Не очень мне все это нравится, – сказал Том поеживаясь.

Они ждали уже часа два, но две другие колонны не показывались. Казалось, туман, сгустившийся над дорогами, поглотил их и уже не выпустит.

– Все будет как надо, – заверял друга Оуэн. – Даже без них мы сможем кое-чего добиться.

– Говорят, в Ньюпорте полно солдат.

– Говорить могут что угодно. А вот увидишь: на нас выпустят двух подслеповатых сторожей-пенсионеров и мальчишку-барабанщика. Бодрись, старина! Сегодня величайший день в истории Англии.

– А вот и мистер Фрост.

Ньюпортский торговец шел к ним по траве и вел за руку паренька, их сверстника. Паренек был хорошо сложен и красив собой, его темные глаза светились от возбуждения.

– Здравствуйте, молодые люди, – приветствовал Оуэна и Тома чартистский вождь. – Это мой сын Генри, Я поведу часть ваших людей в город, а другую половину по другой дороге поведет он. И вы идите с ним. Все ребятишки вместе. Ладно?

Мальчики пожали друг другу руки. Оуэн и Том с интересом разглядывали нового приятеля, которому в шестнадцать лет доверили такое важное дело. А Генри Фрост, в свою очередь, глядел с почтением на двух друзей, отличившихся во время бурных событий на «Вольной ферме».

Чей-то возглас прервал их беседу:

– Смотрите!

Все повернули головы, и громкий торжествующий крик разнесся над толпой. Колонна людей, такая же большая, как первая, входила в ворота парка. Знамена развевались над головами, в руках поблескивало оружие. Впереди гордо вышагивал Джонс из Понтипула.

Колонна остановилась, и ее вождь поспешил навстречу Фросту. Они не стали обмениваться любезностями – время не ждало.

– Мы задержались…

– А из Ллантрисанта еще никого нет.

– Будем их ждать?

– Нет. Мы здесь уже два часа. Пусть твои люди передохнут минут пять – и вперед.

– Вперед, товарищи!

Трое пареньков стали вместе с Джонсом во главе колонны. Генри поведет их знакомой дорогой к центру города. Одна колонна должна пройти через Стоу Хилл, вторая – по Чарльз-стрит, так что, если власти попытаются чинить препятствия, хоть одна колонна, а достигнет цели. Если же все пойдет гладко, обе сольются возле Уэстгэйт-отеля, где, как они предполагали, заключены арестованные чартисты.

За несколько минут перед маршем ребята познакомились еще с одним своим сверстником. Его звали Джордж Шелл из Понтипула. Он пойдет с ними в одной «четверке». Джордж оказался пылким, романтичным и несколько мрачным мальчиком.

– Ты написал письмо родителям? – спросил он

Тома.

– Нет. А зачем?

Но… но ведь… – глаза Шелла округлились от изумления. – Но ведь мы все можем погибнуть сегодня.

– А ты написал? – Тома этот разговор явно забавлял.

– О, разумеется! Письмо будет отправлено, если я паду в битве, и родители узнают, что я погиб смертью храбрых, сражаясь за Народную Хартию.

– Звучит бодро, нечего сказать! – рассмеялся бирмингемец. – И правдоподобно.

Вскоре ему пришлось раскаяться в этой шутке…

– А битвы никакой и не будет, – доверительно сообщил друзьям Оуэн. – Они все разбегутся по своим норам, когда увидят, что мы взялись за дело всерьез. Сами посудите: что они могут сделать, если нас тысячи?!

– Мы не солдаты, – откликнулся юный Фрост.

И эти краткие слова прозвучали как смутное пророчество.

– Товарищи, строиться!

Люди из Понтипула строились в ряды, повинуясь сильному голосу Джонса. Неподалеку Джон Фрост выравнивал свою колонну, командуя, как заправский фельдфебель.

– Вперед к Ньюпорту! Вперед, за Хартию!

Этот призыв, возникнув в первом ряду, волной прокатился по всей колонне. Зазвучала чартистская песня, и под ее мятежный мотив рабочие снова прошли через гордые ворота старинного парка.

Теперь только миля или две отделяли их от цели, от заветного момента, о котором они мечтали всю жизнь, к которому готовились много месяцев.

Дождь прекратился. Наступил день, и солнце хлынуло на землю, заиграло в лужах. Справа шумело море, вливавшееся, как серебряная сабля в ножны, в узкий Севернский лиман. Слева поднимались горы, долго прятавшие и оберегавшие чартистских вождей. Теперь, отгоняя туманы от своих круч, они безмолвно глядели вниз, на пролог великой драмы, которая должна была вот-вот разыграться.

Наконец внизу открылся Ньюпорт, город, обезображенный промышленностью и промышленниками. Он лежал в долине реки Аск, повторяя своими улицами изгибы ее берегов. Город уже проснулся. Дым из тысячи труб лениво коптил небеса. Женщины, стоя на коленях возле своих дверей, отмывали белые ступени домов; мужчины и дети спешили на работу. Только лавки были заперты, а их ставни – опущены. И еще – на каждом углу дежурили мужчины с повязками на руках и с дубинками.

Слухи расползлись по Ньюпорту, дикие, нелепые слухи: будто на город идут чартисты, будто эти чартисты собираются грабить дома и убивать каждого встречного! И еще поджечь ратушу и вздернуть мэра.

Уже не оставалось времени и возможности объяснять жителям, что чартисты – мирные люди, что они требуют лишь принадлежащее им по праву, что многие из них – граждане Ньюпорта: они ненадолго ушли из города – хотели встретить своих товарищей из ближних городов и деревень.

Но ньюпортские мелкие торговцы слушали и слышали только то, что говорил им мэр и городские власти. Они сотнями вступали в специальные полицейские отряды и старались изо всех сил помочь тирании, той самой тирании, которая давила и угнетала их всю жизнь.

Но были и другие, множество других. Они тайно сочувствовали мятежникам, но не решались сказать об этом открыто: «Жена, дети!..» Они боялись ареста, а еще больше – потерять работу. Эти люди ждали своего часа: если только Фрост и его молодцы выиграют первый раунд, они поднимутся как один.

Все зависело от тех, кто спускался теперь с гор.

И чартисты приближались, распустив по ветру знамена. Земля отзывалась эхом на их четкий шаг, на дружные их голоса:

Армия подступала к городу. Армия, которой двигала не гордыня, не стремление к войне и грабежам, а великолепный народный гнев, вспыхнувший наконец пламенем мятежа. Нет, не нарядные гусары, не надменные драгуны, не сверкающие доспехи и не яркие мундиры входили в город.

Серый люд, рабочие Уэлса – вперед!

Шахтеры из Абертиллери, Эббу-Вейла, Риски, Тредигара, Аберкарна – вперед!

Литейщики из Карфилли – вперед!

Пастухи из спящих еще долин – вперед!..

Они наводнили улицы, как два потока раскаленной лавы, выброшенной внезапно ожившим вулканом.

Глава девятнадцатая

Четвертое ноября

Шаг, шаг, шаг!..

Колонна шагала по тихим утренним улицам. Ни криков, ни беспорядков – только ровная поступь грубых башмаков. Горожане выглядывали из окон – с надеждой, с восторгом, со страхом.

Генри Фрост шел впереди. Рядом, плечом к плечу, – Оуэн, Том и Джордж Шелл.

– Скоро выйдем на площадь, – сказал Генри. – Странно, никто даже не пытается остановить нас. Для чего тогда набирали специальных констеблей???

Но улицы были пусты. Вот они повернули за угол и вышли на площадь перед Уэстгейт-отелем. Здесь – наконец-то! – они увидели этих констеблей. Их всех стянули сюда и выстроили перед входом в отель.

Генри, не поворачиваясь, поднял вверх руку – условный сигнал: «Стой!» Некоторые из констеблей, решив, что этот жест – команда к нападению, нервно схватились за свои ружья. Но кто-то остановил их вовремя. А сигнал передали дальше – один за другим люди поднимали вверх ладонь, и вот колонна остановилась.

Из соседней улицы на площадь вступила вторая колонна, во главе с Фростом-старшим. Обе колонны остановились одновременно, их ряды смешались, отец и сын стояли теперь почти рядом. Джон Фрост, некогда мэр Ньюпорта и мировой судья, глядел с улыбкой на своих коллег – торговцев и их воинство.

– К сожалению, мистер Морган, дружить нам, видимо, не суждено, – обратился он любезно к своему главному сопернику и конкуренту, которого увидел среди других мануфактурщиков. – А вы, мистер Уильямс, – он повернулся к хозяину городской оружейной лавки, – неужели не опечалитесь, если все это прекрасное оружие придется применить в таком скверном деле?

– Что вам здесь надо, мистер Фрост? – резко спросил Морган.

– Освободите арестованных, которых вы, вопреки закону и справедливости, держите под замком в этом доме.

– Нет. Мы их вам не отдадим. Можете отправить своих хулиганов туда, откуда они пришли.

Толпа сердито заворчала в ответ и придвинулась ближе, вплотную к констеблям. Люди выкрикивали хором:

– Освободите арестованных! Освободите арестованных!

– Не освободим! Не освободим! – взвизгнул Морган, побагровев.

– Тогда мы освободим их сами! – разнесся над площадью чей-то сильный голос.

Толпа напирала, и один из констеблей, не выдержав напряжения, спустил курок. Началась всеобщая свалка.

Впрочем, битва длилась недолго. Чартисты наступали, констебли разбегались. Пузатые ньюпортские лавочники, встретившись нос к носу с жилистыми шахтерами и рабочими, дрогнули, посрывали повязки с рукавов и, забыв присягу, пустились наутек. Рассказывали, что один из них вбежал в кухню отеля, залез в котел, накрылся крышкой и просидел там шесть часов, пока не кончилась заваруха.

Путь к отелю был открыт. Но в этот же момент в одном из окон верхнего этажа показались знакомые лица ньюпортских градоначальников. Фрост опять поднял руку. Обе колонны замерли, повинуясь этому приказу. Четко организованные, разбитые на сотни и десятки, с командирами во главе каждой сотни, каждого десятка, чартисты оказались более дисциплинированными, чем полицейские. И они всё еще не отказывались вести переговоры, добиваться своего миром, а не войной.

Мистер Филлипс, мэр города, член магистрата, и мистер Блюуитт, член парламента от города Ньюпорта, с беспокойством глядели из окна на бурлящую толпу, на стремительный поток, затопивший площадь, на рябь людских голов. Пока эту силу еще можно сдержать, но, если плотина прорвется…

Странные мысли, должно быть, приходили в голову мистеру Блюуитту в тот момент. Одно дело – заседать в палате общин, слушать изо дня вдень ложь о том, чего народ хочет, а чего народ не хочет, другое дело – слышать голос самого народа, голос недобрый, требующий отмщения за свои обиды…

Фрост, как всегда – пример учтивости, шагнул вперед и, сняв шляпу, обратился к членам магистрата:

– Джентльмены! Люди, которых вы видите, явились сюда не с ожесточенным сердцем. Они хотят получить арестованных. Если вы их выпустите, никому из вас не будет причинено вреда.

Мэр высунулся наружу, его лицо налилось кровью.

– Я не собираюсь с тобой разговаривать, негодяй! – прокричал он. – Пусть твой сброд убирается отсюда, или я сам очищу площадь!

Фрост не мог не улыбнуться:

– С помощью ваших вольнонаемных констеблей, надо полагать?

Он осмотрелся вокруг и поискал их глазами, хотя отлично знал, что они давно исчезли, растаяли, как снег на огне.

– У нас найдутся средства, – отвечал мэр.

– Господин мэр, – заговорил Фрост серьезно, – вы берете на себя большую ответственность: вы затыкаете уши, когда народ хочет сказать свое слово. Если сегодня прольется кровь, она будет на вашей совести. Мы просим в последний раз, даем вам последнюю возможность: освободите заключенных.

– Никогда!

И члены магистрата повторили, как эхо:

– Никогда!

Фрост повернулся к своим товарищам и голосом, хриплым от волнения, прокричал:

– Трижды «ура» нашей Хартии, друзья!

– Ура-а-а!

Отцы города переглянулись: все они были теперь бледнее штукатурки.

– Ура-а-а!

Оглушенные члены магистрата кивнули ошеломленному мэру, Мэр вынул какую-то бумагу и зашевелил губами – он читал, ее, но никто не слышал ни слова.

– Ура-а-а!..

Мэр повернулся и исчез, его коллеги поспешно последовали за ним; вид толпы не доставлял им радости. Это был закон о мятеже, – прошептал Генри. – Они обязаны зачитать его перед тем, как…

Последние его слова потонули в общем крике:

– Вперед! Освободим арестованных! Плотина прорвалась.

Толпа хлынула к отелю, затопила ступени парадного входа, забарабанила в двери и окна. Оуэн вместе с другими вбежал во двор дома – может быть, оттуда будет легче проникнуть внутрь.

– Они уже взломали парадную дверь! – закричал Джордж Шелл. – Я побегу туда!

Размахивая палкой, он снова выскочил на улицу.

…А то, что случилось через секунду, было похоже на жуткий сон. Оуэн и Том до последнего своего вздоха не смогут забыть тот момент.

Внезапно ставни высокого первого этажа растворились все одновременно, как пушечные люки боевого корабля, В окнах мелькнули красные куртки и бледные лица. И на каждом лице только один глаз: второй, нацеленный на ружейную мушку и на человека под зияющим дулом, зажмурен. Оглушительный грохот – и ружья выплюнули пламя и дым. Залп в упор.

– Не бойтесь, они бьют холостыми! – насмешливо прокричал Генри.

Но насмешка погасла у него на губах, когда он увидел, как падают люди вокруг него.

– Тогда получайте!

Он поднял пистолет и выстрелил – пуля ударила в ставень, никому не причинив вреда. Те немногие чартисты, которые имели пистолеты, тоже открыли огонь. Но солдаты были вооружены новейшими карабинами и к тому же надежно прикрыты толстыми ставнями, в то время как толпа во дворе оказалась вся на виду.

Это было похоже на убийство. Люди отчаянно ломились в окна подвала, пытались вывернуть из мостовой булыжники, чтобы ответить стрелкам.

Оуэн понял, что здесь их перебьют, как мух. Лучше снова вернуться к парадному входу – может быть, дверь действительно взломали. Оттуда легче подобраться к солдатам и достать их рукой или палкой.

– За мной! – Он тянул Генри за руку.

Юный Фрост не помнил себя от ярости. Сейчас он полез бы и на каменную стену, где его могли пристрелить, как собаку.

Все, кто остался цел, выбежали на улицу. Оуэн оглянулся. Около десятка трупов громоздились один на другом в маленьком дворике. Булыжник был залит кровью.

Но то, что они увидели на площади, нельзя было даже назвать убийством. Скорее – всеобщее избиение. Толпа настолько стеснилась и сгрудилась, что не могла двинуться ни назад, ни вперед. И в эту беспомощную массу, в мужчин, в женщин, в детей, солдаты выпускали один залп за другим.

Оуэн пробился ко входу, потом в вестибюль. Умирающий рабочий лежал на пороге. Его товарищи отбивались от солдат, но, когда мальчик подбежал, их уже оттеснили штыками к выходу; толпа вынесла Оуэна обратно на площадь.

Он очнулся на мостовой, усеянной мертвыми телами, залитой кровью. Огонь не прекращался, и с каждой минутой ряды чартистов редели. Никого из друзей не видно. Может быть, они ранены, убиты.

– Сопротивляться бессмысленно, – прошептал кто-то рядом с Оуэном; раненый мужчина пытался здоровой рукой поддержать вторую свою руку, раздробленную пулей. – Надо отступить, перестроиться, и тогда…

Это был единственный разумный шаг. Чартисты могли драться как львы, но забаррикадированный взвод солдат перебил бы их, как овец. Лучше сейчас отойти, собраться с силами и напасть снова, уже зная, какое сопротивление им предстоит встретить.

Оуэн присоединился к большой группе чартистов, – они покидали площадь, соблюдая ряды и дисциплину. Раненых пришлось оставить там, где их настигла пуля. Тех, кто пытался к ним приблизиться, солдаты расстреливали без всякой жалости.

Мальчик в последний раз оглянулся, увидел забрызганное кровью здание – и… Джорджа Шелла – он лежал в канаве и еще дышал. Оуэн бросился к нему и опустился на колени. Пули ударяли все ближе и ближе… Оуэн не обращал на них внимания.

– Ага, я оказался прав, – задыхаясь, прошептал Джордж. – Но ты иди туда, где сейчас нужнее…

Он закашлялся, и тонкая струйка крови побежала по его подбородку.

Пуля ударила в камень возле самого колена Оуэна.

– Эй ты, убирайся! – послышался сверху грубый голос.

– Мы побеждаем, да? – проговорил Шелл.

Оуэн огляделся. Слезы застилали ему глаза. Толпа постепенно отходила с площади, очищала улицы. Чартисты отступали в горы.

– Да, – солгал он. – Конечно, мы побеждаем.

– Я так рад! Значит, стоило…

Джордж Шелл умер. Его лицо, черное от порохового дыма и залитое кровью, уткнулось в грязь канавы.

Солдаты вышли наружу и рассыпались по площади. У некоторых кончились патроны, и они пополняли запасы, обшаривая карманы убитых. Чартисты давно уже прекратили сопротивление, а красные куртки все не переставали палить по отступающим колоннам.

Оуэн втянул голову в плечи и побежал. Солдаты стреляли ему вслед, а между залпами он слышал их веселый хохот. Но, к великому их разочарованию, ни одна пуля не настигла мальчика. Он свернул за угол и замедлил бег.

Из-за городских крыш виднелись горы, пурпурные в лучах заката. Горы! Никогда еще они не казались ему такими зовущими, никогда еще он так не стремился укрыться в их тени.

Глава двадцатая

В Англии затишье

«Чартисты овладели почти всем городом. Их семь или восемь тысяч», – сообщал в одиннадцать ночи охваченный ужасом газетный репортер.

Несмотря на первую неудачу дело еще не было проиграно. Любая решительная попытка в другой части страны подняла бы весь Уэлс.

Но в Ньюпорте, вопреки паническим воплям газет, красные куртки одержали верх. Шахтеров и рабочих рассеяли и загнали в горы, а население города, готовое примкнуть к мятежу, правительство привело в повиновение, показав всем свою безжалостную мощь. Трупы, которые все еще стыли на площади, были немым предупреждением бунтарям и мятежникам.

Но Южный Уэлс еще бурлил.

В Монмуте власти заперли и забаррикадировали старинные ворота, ведущие на мост через реку Монноу, преградив путь ньюпортским чартистам. Седые бастионы и городские стены, воздвигнутые еще для обороны от кельтских стрел, теперь ощетинились ружейными дулами.

Колонна чартистов из Мэртира подошла к Брекону, но власти выставили против них четыреста солдат.

В Гламорган были стянуты силы вольнонаемной полиции, а на всех дорогах к Кардиффу в лицо людям зловеще глядели рыла шестифунтовых пушек; возле них стояли моряки с военных кораблей.

В Понтипуле, где не было военного гарнизона, чартисты овладели городом, но победа оказалась недолгой; маленький островок свободы вскоре потонул в море торжествующего деспотизма.

Англия наводнила Уэлс войсками. Десятый гусарский полк из Бристоля примчался галопом на подмогу монмутским властям. Из Винчестера подходило восемь рот сорок пятого пехотного полка. Славный сорок пятый теперь прибавил к своим боевым подвигам лавры ньюпортского побоища. Вулвич поставлял пушки.

Никогда еще со времени Эдуарда I[8] Уэлс не был так похож на побежденную вражескую страну…

– Почему, почему они медлят? – ворчал Оуэн. Вместе с Томом они сидели в зарослях вереска и глядели на роту солдат, марширующих по дороге. – Почему молчит твой Бирмингем, который столько наобещал?

Том не отвечал. Да и что он мог сказать!

Впрочем, едва ли Бирмингем был в чем-нибудь повинен.

Группа горожан в то утро с нетерпением ждала на площади почтовую карету из Ньюпорта. Они надеялись: не придет! И вдруг разочарование! Почта пришла, и с нею новости: чартисты в Ньюпорте разгромлены, «законность и порядок» восторжествовали. И, прежде чем они успели решить, что теперь предпринять, как действовать в новой обстановке, власти успели нанести удар: все те, кто должен был поднять Бирмингем на восстание, очутились за решеткой.

А Север? Нищий Север, где легионы ткачей, прядильщиков, шахтеров, казалось, ждали только слова, чтобы взбунтоваться? Их робкие вожди колебались и откладывали выступление до тех пор, когда выступать стало уже поздно. К тому же генерал Напьер, главнокомандующий гарнизонами Севера, ловко перебрасывал кавалерию и пушки из одного опасного места в другое. Да, тот самый Напьер, который объявил себя чуть ли не чартистом, который открыто признал, что все требования чартистов справедливы, теперь, однако, заявил:

«Дело солдата – повиноваться приказу».

Оуэн никак не мог успокоиться, впервые услышав эти знаменитые слова.

– Наши солдаты дураки! – негодовал он. – Нам вдалбливают в головы, что английские солдаты – герои, что они постоянно выполняют свой долг. Чушь! Чепуха! Если Напьер – чартист, почему бы ему не двинуть свои войска на Вестминстер? А солдаты, выполняя его приказ, выполнили бы свой долг.

– Иногда они хуже чем дураки, – пробормотал Том. – Когда вспомнишь площадь в Ньюпорте… Палачи!

– Интересно, где теперь все наши? – грустно откликнулся Оуэн.

Они растеряли всех своих друзей в тот день. Норрис убит, Шелл убит. Генри Фрост в тюрьме. Уильямс, Джон Фрост и другие скрывались, и за их головы назначено вознаграждение. А о докторе и Беньовском никто ничего не знал.

Мальчиков приютил в своем доме один знакомый пастух. Здесь они решили переждать до лучших времен. Оба еще надеялись, что вот-вот придут вести о новом восстании, о победе. Где бы это ни произошло, они поспешат туда, они не останутся в стороне.

Но вот как-то вечером раздался знакомый скрип колес и перестук легких копыт. Ребята подбежали к. двери… Да, с холма спускались Таппер и Буцефал и старая их тележка.

– О Боже, да ведь это мальчишки!..

Аптекарь бросил поводья, соскочил на землю и стал горячо жать мальчикам руки. Буцефал тянулся к ним мордой.

– Где вы пропадали? Есть что-нибудь новое? – спрашивал Оуэн; он был уверен: если огонек где-нибудь еще тлеет, значит, Таппер спешит туда, чтобы раздуть его.

Маленький аптекарь криво усмехнулся.

– На первый твой вопрос отвечу так: в горах, в долинах, где угодно. А на второй скажу: новое всегда есть. Сейчас это новое загнали под землю, много и не увидишь…

– Но какие-то новости должны быть, – настаивал Оуэн. – Сюда доходят только нелепые слухи. Это правда, что взяли мистера Фроста? А как другие?

Таппер снял шляпу и устало опустился на скамью.

– Да, они сцапали Фроста в конце концов. И приговорили его и еще нескольких человек к смерти.

– К смерти! – повторили оба в ужасе.

– Очень возможно, – проговорил Таппер с горькой усмешкой, – что ее величество в неизреченной своей милости смягчит приговор. Тогда их на всю жизнь вышлют в Австралию.

– А что они сделают с мэром Ньюпорта? – Оуэн требовал ответа. – Ведь это он приказал солдатам стрелять. Кровопролитие на его совести.

– Мэру города Ньюпорта тоже воздали по заслугам. Его возвели в дворянство.

Оуэн сплюнул.

– Генри Фросту повезло, – продолжал Таппер. – Его выпустили как несовершеннолетнего. Если бы только они знали, как помогли нам несовершеннолетние мальчишки, они бы и его упрятали на каторгу.

– А майор Беньовский?

Его они не поймали. Так же как и меня, – Аптекарь усмехнулся знакомой своей усмешкой. – Мы старые лисицы, и мы еще выйдем из нор.

– А я думал, всему уже конец, – уныло откликнулся Том.

Таппер встал и весело похлопал его по плечу. В комнате уже стемнело. Лучи заката, бьющие через маленькое окно, освещали только голову маленького аптекаря. Он был сейчас немножко похож на пророка из книжки с картинками.

– Конец? Никогда! – проговорил он серьезно. – Никогда не будет конца борьбе – до тех пор, пока не станут свободными все люди на всей земле. Не думайте, что битва, в которой вам довелось участвовать, – это просто случай в вашей жизни. Нет, это одно из сражений великой войны – единственной войны, которую стоит вести: войны работающих против тех, кто украл весь мир. Может быть, мы не доживем до победы, может быть, победа придет через сотню лет. Может быть, завтра мы добьемся всего, а может быть, цель так же далека, как сто лет назад.

– А какая у вас цель? – прошептал Оуэн. Таппер повернул голову; в его глазах отражался закат.

– Наша цель – вся земля, – ответил он просто. – Все страны мира и слава их. И все мы разделим поровну, чтобы жить в согласии.

– А что нам делать теперь?

– Жить и ждать, когда снова придет наш день. И проповедовать людям их людскую правду… Хотите, пойдем вместе. Я собираюсь на Север. Не знаю, как будем жить, но проживем как-нибудь.

– Я пойду, – сказал Оуэн.

– И я тоже.

Из-за дверей послышалось ржание Буцефала. Таппер выглянул на дорогу.

– Сюда скачет рота гусар, – сказал он. – Думаю, нам не следует их дожидаться.

Горная дорога убегала на север, теряясь в зимних сумерках. По склонам скользили вечерние тени, догоняя последние отблески солнца, похожие на пятна крови на мостовых Ньюпорта.

Кони ее величества и гусары ее величества промчались по дороге мимо пастушьего домика, но даже и тени чартистов уже не было видно ни на одной из укромных тропок.

Черные горы, сумрачные и пустынные, приняли их. Приближался сумрачный и невеселый 1840 год, начинался сумрачный и невеселый век. Век забастовок, безработицы, голода и войн.

Медленно и трудно катилась в гору маленькая тележка. А впереди еще долгий подъем, еще горы и горы…

1

(древнеевр.) по библейской легенде, «земной рай».

2

Буцефалом звали легендарного дикого коня, которого обуздал Александр Македонский.

3

Стихи в этой повести даны в переводе Р. Сефа.

4

древний город в Палестине. Согласно библейскому мифу, неприступные стены Иерихона рухнули от звука труб.

5

массовое революционное движение английских рабочих (30-50-е годы XIX века) под лозунгом борьбы за Народную Хартию (по-английски charter). Движение выражало протест против бесправия трудящихся, против господства крупной буржуазии. Одно из основных требований чартистов – право голоса для каждого гражданина, независимо от его имущественного положения.