Глава 13

ДЯДЮШКА ЖИВОПИСЕЦ СТАВИТ КОМЕДИЮ

Старший Алексид посмотрел на младшего и во второй раз за этот день горестно воскликнул:

— Ну и попал же я из-за тебя в беду!

Алексид же чуть не плясал от радости.

— Дядюшка, но ведь это чудесно! Разве ты не понял? Он же принял ее!

Мою комедию! Ее покажут на празднике Дионисий! Ущипни меня, вдруг это мне только снится?

— Я бы тебя с радостью не только ущипнул! — Дядюшка Живописец почесал в затылке. — Что же нам теперь делать?

— Как — что? Репетировать комедию.

— Опомнись! Да разве мы сумеем? Я же в этом ничего не смыслю!

— Зато я смыслю!

— Вот ты и репетируй! — И дядюшка Живописец сердито заковылял прочь, громко стуча по земле, чтобы дать исход гневу.

Алексид догнал его и принялся уговаривать:

— Ну, дядюшка, актеры же и слушать не захотят мальчишку!

— Конечно, не захотят — они, наверно, умнее меня.

— Неужели ты теперь все испортишь? Ведь тебе надо будет просто повторять то, что я скажу.

— Надо мной будут смеяться все Афины! — ворчал старик. — Мне проходу не дадут. «Сочинил комедию — это он-то! А когда ты сочинишь еще одну?» Вся моя жизнь переменится. Я никогда не искал славы — занимался потихоньку своим делом, и ладно, а что теперь будет? Мне до самой смерти придется играть чужую роль.

— Только до Дионисий! После праздников, если комедия понравится зрителям, мы откроем тайну, и тебя больше не будут тревожить.

— Если она будет одобрена! Ну, а если не будет? Тогда нам ради архонта придется держать язык за зубами.

Алексид смущенно кивнул:

— Да, получается, словно мы кидаем монету: выпадет богиня — я выиграл, выпадет жертвенник — ты проиграл.

Дядюшка Живописец вдруг остановился, стукнул палкой о землю и сказал с неожиданной твердостью:

— Я иду к архонту и все ему расскажу!

— И комедию не допустят к представлению!

— Ты можешь через несколько лет подать ее еще раз, от своего имени. И дядюшка Живописец, повернувшись, решительно зашагал обратно.

Алексид кинулся за ним и дернул его за плащ.

— Я не могу ждать несколько лет, — сказал он умоляюще. — «Овод» устареет, он написан специально для этих Дионисий.

— Это меня не касается, — отрезал дядюшка Живописец и, побагровев, ускорил шаг.

Алексид прибегнул к последнему средству:

— Мать так огорчится…

Старик остановился.

— Твоя мать? Почему?

— Ну, ведь она очень обрадовалась бы, если бы узнала, что я написал комедию, которую допустили к представлению. Каково же ей будет узнать, что все шло так хорошо, а ты под конец взял да и испортил дело!

Дядюшка Живописец постоял в нерешительности, повернулся, вновь стукнул палкой о землю и пошел в сторону своего дома.

— Очень уж ты похож не свою мать, — буркнул он.

— Как так?

— Вот она тоже всегда умела заставить меня поступить по-своему.

На обратном пути они договорились, что пока не станут посвящать в свою тайну никого из родных.

— Мне, конечно, неприятно обманывать твоих родителей, — ворчал старик, — да только есть кое-что еще неприятнее…

— Что?

— Обманывать всех остальных и знать, что твои мать и отец видят это.

И старику пришлось скрепя сердце принимать поздравления изумленных родственников и соседей.

— Просто не верится, дядя! — сказал Леонт.

— Я всегда знала, что дядюшка Живописец человек очень одаренный, хотя вы этого и не замечали, — укоризненно проговорила его жена.

— Молодец, дядюшка Живописец! — кричал Теон, прыгая вокруг него. — Ты ведь пустишь меня на репетицию, правда?

— А меня даже в театр не пустят, — уныло вздохнула Ника.

— Мы все очень гордимся твоим успехом, господин, — сказал Парменон с фамильярностью старого слуги.

Дядюшка Живописец совсем растерялся под этим градом похвал и расспросов, но все же не забыл обратиться к Леонту с просьбой, чтобы он разрешил Алексиду пропускать занятия у Милона, если мальчик будет ему нужен на репетициях. Леонт, конечно, не мог отказать старику, а Алексид решил про себя, что будет «нужен» дядюшке каждый день.

Алексиду было немножко досадно слышать, как дядюшку Живописца хвалят и поздравляют, — ведь все эти лестные слова по праву должны были бы говориться ему. Сам же дядюшка, как только немного свыкся со своей ролью, быстро вошел во вкус и забыл недавние тревоги. Без малого семьдесят лет родные считали его неудачником, и вот теперь он обнаружил, что купаться в лучах славы — довольно приятное занятие. Алексид не стал ему мешать и чуть ли не бегом направился в харчевню, чтобы поделиться новостью с единственным человеком, который знал всю правду.

Коринна как раз выходила из дверей, неся на голове пустой кувшин. Она чуть не уронила его, когда Алексид, схватив ее за руку, начал бессвязно рассказывать о случившемся.

— Как это замечательно, Алексид! — Ее лицо просияло от радости. Оглядевшись по сторонам, Коринна добавила:

— Проводи меня до источника. Мать ведь ждать не любит… Ах, как я рада! И, по-моему, твой дядюшка просто прелесть.

— Еще бы! То его терзают страхи, то он вдруг приободряется, и тогда ему уже нравится делать вид, будто он сочинил комедию. Одним богам известно, как мы проведем все репетиции так, чтобы никто не догадался!

Тем временем они подошли к источнику Коринна подставила кувшин под струю, вырывавшуюся из львиной пасти. Прозрачная вода с журчанием наполнила кувшин, и Коринна, грациозным движением поставив его себе на голову, выпрямилась и повернулась, чтобы уйти.

— Если бы я могла тебе как-нибудь помочь! — сказала она.

— Ты и так мне очень помогла, — ответил он горячо. — Без тебя я, наверно, никогда не кончил бы «Овода».

На следующий день было официально объявлено, что на празднике Дионисий будут показаны комедии Аристофана, Эвполида и Алексида. Каждому из них был назначен хорег, оплачивающий все расходы. Эта обязанность возлагалась по очереди на всех самых богатых граждан Афин: каждый из них должен был либо оплатить театральное представление, либо снарядить военный корабль.

Расходы по «Оводу» должен был нести богач Конон. Когда дядюшка Живописец услышал об этом, лицо его вытянулось.

— В чем дело? — спросил Алексид. — Ты знаешь о нем что-нибудь плохое?

— Не-ет, но лучше бы нам назначили кого-нибудь другого.

— Но почему?

— Ну… — Дядюшка Живописец растерянно поскреб в затылке. — Это трудно объяснить. Видишь ли, Конона весельчаком не назовешь. Он редко бывает в Афинах… а в театр не заглядывал уже много лет…

— Вот оно что! — Алексид досадливо нахмурился: вряд ли от Конона можно было ждать большой помощи. — А где он живет?

— У него имение под Колоном, и он его почти не покидает. Говорят, он живет скромно, словно простой земледелец, но денег у него, должно быть, много. Ему ведь принадлежат серебряные рудники.

— Значит, он скряга?

— Да нет, пожалуй. В былые дни он даже славился своей щедростью. Но последние годы он живет в деревне настоящим затворником, и никто о нем толком ничего не знает. Кроме, конечно, — тут дядюшка Живописец весело усмехнулся, — государственного казначея.

— Какая таинственность! Нам надо будет сходить к нему?

— Ну, он-то, во всяком случае, не явится в город, чтобы повидать нас.

И вот в этот день вазы остались неразрисованными, а два Алексида вышли за городские ворота в поля, озаренные неярким солнцем. Был один из тех прозрачных зимних дней, когда обнаженные ветви деревьев кажутся особенно черными на фоне синего неба и одетых снегами горных вершин. Над темной вспаханной землей с резкими криками кружили белые чайки.

Наши путники миновали небольшой храм, прошли через знаменитую соловьиную рощу, теперь, правда, безмолвную, и спросили у пахаря, где им найти Конона.

— Конона? — повторил он и ткнул большим пальцем через плечо. — А вы идите вон по той дороге — по той, которая ведет к фиванской границе. Имение его в пяти стадиях отсюда. Только застанете ли вы его дома… и как он вас встретит… Ну, да сопутствует вам удача!

— И правда она нам как будто понадобится, — пробормотал Алексид.

Эти пять стадиев показались им очень длинными. Дядюшка Живописец, запыхавшись, остановился и тяжело оперся на палку. Он вдруг вспомнил, что к фиванской границе от Колона ведут две дороги. Может быть, они пошли не по той, которую имел в виду пахарь?

— Слышишь? — сказал Алексид. — Нас нагоняет какой-то всадник. Спросим у него, правильно ли мы идем.

Стук копыт становился все громче, и вот на фоне синего неба и бегущих облаков над гребнем крутого холма, с которого они только что спустились, возник всадник и тотчас остановил своего коня, как будто удивившись при виде путников. Он был высок и худ, лицо его казалось высеченным из камня, а серый жеребец был словно создан из мрамора, шелка и огня. У Алексида перехватило дыхание: на секунду ему почудилось, что перед ним возник из земли сам Посейдон, бог — укротитель коней.

Незнакомец собирался было повернуть коня и ускакать, но, когда дядюшка Живописец окликнул его, он во весь опор промчался по обрывистому склону и остановился рядом с ними.

— Так ведь и убиться недолго, — заметил дядюшка Живописец, поглядывая на опасную крутизну.

Всадник бросил на старика внимательный взгляд и, по-видимому решив, что возраст дает тому право говорить все, что угодно, ответил с сухим смешком:

— Если человек не боится смерти, ему ничто не грозит. Я в этом не раз убеждался. Вы сбились с дороги?

— Да я и сам не знаю, — ответил дядюшка Живописец. — Мы ищем имение Конона…

— Я Конон.

Алексид с интересом взглянул на всадника. Он был моложе дядюшки Живописца, но гораздо старше Леонта. Теперь, когда он приблизился, стало видно, что его обветренное лицо изрезано глубокими морщинами. В далекие дни молодости он, вероятно, был очень хорош собой. Даже теперь его лицо хранило следы благородной красоты.

— Я Конон, — повторил он еще более резко и перебил их, едва они начали свои объяснения. — Я знаю. Архонт-басилевс прислал ко мне утром гонца. Сколько вам нужно?

— Ну… э… видишь ли…

— Вопрос скорее в том, — смело вмешался Алексид, — сколько нам могут дать.

Конон в первый раз поглядел на него внимательно. Его голос стал чуть мягче.

— А кто ты такой? Для его сына ты как будто молод. — И он вопросительно посмотрел на дядюшку Живописца.

— Нет, нет, — торопливо ответил тот, — я не был женат и, к моей большой печали, никогда не имел сына.

— Считай себя счастливцем. Твоя печаль могла бы оказаться куда горше, — мрачно заметил Конон.

Воцарилось неловкое молчание, и дядюшка Живописец, чтобы как-то прервать его, начал длинные и довольно бессвязные объяснения:

— Это мой внучатый племянник. Он помогает мне с комедией… У него очень ясная голова… и я взял его с собой потому, что на его память можно положиться, а я с годами что-то забывчив становлюсь…

— Это, пожалуй, не такая уж большая беда, как ты полагаешь, — сказал Конон, думая, как показалось Алексиду, о чем-то своем. Но потом, взяв себя в руки, он продолжал:

— Вы пришли издалека. Так отдохните у меня в доме, и мы обо всем там поговорим.

Он повернул коня, и они пошли рядом. Чтобы нарушить неприятное молчание, Алексид похвалил жеребца, и Конону это было, очевидно, приятно, хотя на его угрюмом лице не появилось даже тени улыбки.

— Чем же еще заниматься в Колоне, как не разведением лошадей? — заметил он. — Ведь, если верить легенде, впервые лошадь была объезжена именно здесь, и селение было названо в честь человека, который сделал это. Загородный дом Конона был довольно велик и стоял на южном склоне скалистого холма. Над его кровлей простирались ветви могучего орехового дерева, дальше тянулся фруктовый сад — ряды старых, корявых яблонь, а обвитая сухими виноградными лозами деревянная решетка весной, по-видимому, превращалась в красивую беседку. Но больше всего понравился Алексиду ручей, кипевший и бурливший в узкой расселине.

Конон спрыгнул с коня, бросил уздечку удивленному рабу и провел своих гостей в комнату, которая обогревалась маленький жаровней, полной раскаленных углей. Сидевшая там красивая пожилая женщина молча собрала свое рукоделие и встала, чтобы уйти, но Конон жестом остановил ее.

— Тебе незачем уходить, милая, — сказал он ласково и, повернувшись к дядюшке Живописцу, пояснил:

— Моя жена Деметрия. Мы ведем здесь простую жизнь и не соблюдаем городских обычаев. Не понимаю, почему хозяйка дома должна, словно кролик, убегать из собственной комнаты только потому, что к мужу кто-то пришел.

— Я хочу позаботиться об угощении для наших гостей, — тихим голосом сказала Деметрия и, чуть-чуть улыбнувшись, вышла, но вскоре вернулась в сопровождении служанки, которая несла вино и лепешки.

— Да ведь это же одна из моих амфор! — воскликнул дядюшка Живописец, радуясь, словно ребенок, и все стали наперебой хвалить изящные фигуры, которыми он украсил эту амфору двадцать лет назад.

— Мы ведем скромную жизнь, — сказала Деметрия, садясь. — Но мой муж любит, чтобы то немногое, чем мы пользуемся, было самым лучшим.

«Тонкая похвала», — подумал Алексид и посмотрел на двоюродного деда, который чуть не мурлыкал от удовольствия, удобно расположившись на мягкой подушке, предложенной ему из уважения к его преклонным годам. Но тут глаза Алексида встретились со спокойными серыми глазами Деметрии.

— Возьми еще лепешку, — сказала она ласково. — Сколько тебе лет? — И, услышав его ответ, вздохнула. — Неужели? Через несколько месяцев и нашему было бы столько же… — И, еще раз вздохнув, она склонилась над своим рукоделием.

— Наши гости пришли поговорить со мной о празднике. — Голос Конона вдруг снова стал резким. — А теперь, почтенный старец, не скажешь ли ты, сколько вам от меня нужно денег? Последние годы я не интересовался театральными представлениями, но я готов дать столько, сколько требуется. — Спасибо. Ты очень добр, — ответил дядюшка Живописец и с тревогой повернулся к Алексиду. — Э… я поручил моему внучатому племяннику записать главные расходы.

— Вот список, — сказал Алексид, вынимая свиток из складок хитона. — Двадцать четыре человека хора, причем корифей получает двойную плату. Один флейтист. Ну, а главным актерам платит архонт. Нам повезло с жеребьевкой: все три актера очень хорошие — Дион и…

— Боюсь, что их имена мне ничего не скажут, — быстро перебил его Конон. — Не помню, когда я в последний раз был в театре.

— Шесть лет! — внезапно сказала его жена. — Ты ведь знаешь, прошло шесть лет…

— Читай свой список дальше! — приказал Конон, и лицо его совсем помрачнело.

Алексид послушно продолжал:

— Нужны будут еще и костюмы для актеров. Я полагаю… то есть мой дедушка полагает, что их следует сделать попестрее. Поярче. Нужны будут хитоны, плащи, чулки, котурны, маски, накладные животы для толстяков… И еще особый костюм для самого Овода, а потом у нас есть «корова» с двумя людьми внутри…

— Как вы это сделаете?

— Ну, ведь есть ремесленники, которые изготовляют актерские маски и все остальное.

— Больше ничего не потребуется?

— Это главные. Потом, конечно, могут быть какие-нибудь непредвиденные расходы.

— Да-да, он записал все, что я ему говорил, — вмешался дядюшка Живописец, решив, что слишком долго оставался в тени.

— Сколько же на это потребуется денег?

Алексид назвал цифру, бросив на Конона неуверенный взгляд. К его большому облегчению, тот сказал:

— Это немного. Не ограничивайте себя понапрасну. Пусть все будет сделано как следует.

— Ты очень щедр, — сказал дядюшка Живописец.

— Я ведь не смогу взять свои деньги в могилу, не так ли? Для чего же мне их беречь? — проворчал Конон. — Я велю моему управляющему, чтобы он выдал вам, сколько нужно. А если понадобится еще, дайте мне знать.

Они встали, и Конон, положив руку на плечо Алексида, сказал дядюшке Живописцу:

— Ты, наверно, будешь очень занят, а от Афин сюда путь не близкий. Можешь вместо себя посылать внука. Я буду рад его видеть.

— Спасибо, — с немалым облегчением ответил дядюшка Живописец. — Так, конечно, будет удобнее.

Солнце уже садилось, когда Конон вышел проводить их и указал тропку, по которой можно было пройти прямо через поля, сильно сократив дорогу. Небо на западе пылало багрянцем, и на этом фоне ели, кипарисы и далекие горы казались совсем черными.

— А он неплохой человек, если к нему присмотреться, — сказал Алексид, когда они отошли так далеко, что Конон уже не мог их услышать.

— Я все стараюсь вспомнить, что я такое о нем слышал в давние времена, когда он еще был молод, — пробормотал дядюшка Живописец. — Да-да, вот и его жена тоже… Наверно, это тот самый…