Все, что он зарабатывал – жалованье и чаевые, – уходило на книги, и он жил, погрузившись в теоретические расчеты и потрясающие гипотезы. С университетских времен его больше всего привлекало небо, вселенная и ее светила, астральные миры, путешествия на Луну… Теперь он уже не мог наблюдать ночное небо: у него не было ни гигантских университетских телескопов, ни времени – ведь он работал ночью.
      Однако ночи, проводимые в «Терминюсе», не были ему в тягость. Ему нравилась тишина большого здания с бесконечными коридорами песочного цвета, с сотнями дверей, за которыми спали умиротворенные люди, к тому же у Карлоса был составлявший ему компанию товарищ, коридорный Фернан, обслуживавший один из этажей. Другие коридорные приходили только к шести часам утра, а Фернан в дни своего дежурства приходил после каких-то собраний, в полночь, и охотно оставался с Карлосом до утра. Ведь Фернана по-настоящему звали Фернандо, и, как вообще многие испанцы, он был полуночник, ел и спать ложился когда придется. А в Карлосе не было ничего испанского, кроме имени, хотя он, по-видимому, родился в Испании. По крайней мере так ему говорили, хотя жизнь, казалось, нарочно заметала за ним все следы.
      Позванивая связкой запасных ключей, Карлос обходил по очереди все этажи отеля. Коридоры были длинные, и к концу ночи Карлос, шагая с этажа на этаж, проходил по ним многие километры. Он начинал сверху… На пятом – все спокойно… Карлос спустился по лестнице и прошел до конца по коридору четвертого, по всем его ответвлениям, загибам и сложным переплетениям. Потом повернул обратно и уже подходил к широкой лестничной площадке, когда услышал шум остановившегося лифта… Дверь хлопнула, и навстречу Карлосу вышла женщина в белом вечернем платье… Широкая белая юбка покачивалась вокруг талии, тускло поблескивая в свете ночника. Женщина шла медленно, опустив руки, как будто все люди остались далеко позади и незачем больше с ними считаться, как будто она уже начала раздеваться, волоча за собой меха… Казалось, что платье соскользнет с ее плеч вслед за соболями и на ней останется одно только бриллиантовое колье, которое ослепительно сверкало на ее едва прикрытой груди… Карлос прижался к стене, чтобы дать дорогу широкой юбке – всему этому атласу и тюлю. «I beg your pardon» , – пробормотал он. Женщина не повернула головы, только глаза ее, как вращающиеся фары, боком скользнули по Карлосу. «Спокойной ночи», – ответила она. Карлос не отрывал от нее взгляда, пока она не скрылась за поворотом.
      Он спустился на третий этаж. Там Фернандо уже расставлял обувь перед дверями.
      – Сыграем в белот , Фернандо? – спросил Карлос по привычке.
      Фернандо, держа под мышкой башмаки, на подошвах которых были мелом написаны номера, ответил Карлосу, и его испанский акцент звучал настолько карикатурно, будто он говорил так нарочно.
      – Сыграем. Хотелось бы знать, где шлялся этот 320-й номер, я потратил четверть часа, чтобы счистить грязь с его мокроступов…
      – Ты знаешь женщину, которая только что поднялась на четвертый?
      – Да откуда ты свалился? Ты больше года в этом заведении и не знаешь Ольгу Геллер? Она живет здесь с незапамятных времен.
      – Я никогда не занимаюсь постояльцами, которые спят спокойно, – ответил Карлос, – а эта дама ни разу не шумела по ночам. По-видимому, никто не покушался на ее бриллианты – настоящие или фальшивые. Когда эти дамы и господа встают, я иду спать. Так кто же эта Ольга?… Я уже забыл, как ее фамилия…
      – Ольга Геллер – русская… довольно странная женщина…
      Фернандо расставил обувь на своем этаже, и, тихонько разговаривая, они спустились по лестницам и обошли коридоры. Все было спокойно. Дойдя до бельэтажа, Карлос уже знал об Ольге Геллер все, что было известно Фернандо; а Фернандо слышал о ней от Альберто, генерала авиации Альберто, заключенного немцами в концлагерь, героя испанской войны и Сопротивления. Какой человек! Во время войны Ольга прятала у себя Альберто, сброшенного на парашюте во Франции. Мадам Геллер, по-видимому, вела себя героически в годы Сопротивления и после освобождения была награждена орденом Почетного Легиона… Она оказывала немало услуг маки, и, кстати, ей случилось укрыть и английского полковника! Но с тех пор она не совершила ничего такого, чтобы на нее вновь посыпались награды… и это делает ей честь. Но неизвестно, на чьей она стороне… Возможно, она просто ничего не поняла во всей этой истории… или, вернее, вообще в истории… Она уже много лет работает в рекламной конторе и даже стала там директрисой… Она хорошо зарабатывает и спокойно живет в номере 417, том самом, который такой странной формы, что в него не решаются поселять приезжих постояльцев, чтобы их не напугать! Поэтому он и стоит дешевле.
      Закончив обход, Карлос и Фернандо спустились на первый этаж, прошли через огромный вестибюль с кожаными креслами и диванами и расположились в закутке, около портье, за доской с ключами. Там уютно мурлыкал газовый камин; весна только началась, и, когда отопление не работало, по ночам в домах бывало холодновато. На столе стоял легкий ужин: колбаса и литр красного вина, которые принес им перед уходом домой Пьер, официант из ресторана. Пьер очень хорошо к ним относился: еда полагалась только Карлосу, Фернандо не имел на нее права, но Пьер знал, когда была очередь Фернандо чистить ботинки, и в эти дни увеличивал порцию, – разрезанная пополам булка, на каждой половинке по куску колбасы – этого вполне хватало на двоих.
      Фернандо не должен был дежурить по ночам, он был обязан приходить только на заре, но, если работа выполнена, дирекция не вмешивалась. И вот Карлос с Фернандо проводили вместе целые ночи вплоть до рассвета.
      Этой ночью, как и много раз до того, они сидели вдвоем, а над головой у них, похрапывая, сонно дышал отель. А может быть, это просто попыхивал газ.
      – Спокойная ночь, – сказал Фернандо, – и надежный кров над головой!… Я не понимаю, как может эта женщина, Ольга Геллер, которая пережила оккупацию и видела, что сталось с Освобождением, как она может спокойно сидеть в своем 417-ом, как будто ничего не происходит. Это странно. Уверяю тебя, очень странно.
      Так же странно было слушать маленького Фернандо, одетого в полосатый жилет коридорного… он говорил изысканным языком, расцвеченным словечками арго, которые приобретали особую остроту из-за его невероятного акцента.
      – На свете гораздо больше людей, которые сидят спокойно, чем людей, которые не хотят сидеть спокойно, – сказал Карлос.
      Карлос ел колбасу, густо намазывая ее горчицей, едва отщипывая хлеб. Маленький Фернандо поглощал все подряд, и кадык его ходил взад и вперед на худой шее, как будто он глотал не хлеб, а камни.
      – Эта женщина устала, очень устала… – продолжал Карлос, – она не так уж молода, а? И все еще очень хороша. Есть у нее любовники?
      – Откуда я могу знать, есть ли любовники у номера 417? Ведь это ты ночной дежурный, а не я.
      – Я уже говорил тебе, что интересуюсь только чрезвычайными происшествиями, а когда все тихо, мне что… Если у этой Ольги и есть любовники, они, вероятно, не шумят, приходят до девяти часов вечера и уходят после восьми утра.
      Фернандо собрал крошки, высыпал их в рот, потом сказал:
      – Что там, за этими дверями, творится! Если бы ты был истым американцем, ты бы стал знаменитым писателем и писал бы потом в своей биографии: переменил несколько профессий, был ночным дежурным в большом парижском отеле… Звонят, Карлос!
      Карлос поставил стакан и пошел открывать. Он поднял в лифте двух мужчин в смокингах, от которых разило вином, прошел впереди них по коридору и открыл дверь их номера. Сто франков на чай. Ладно. Он вернулся в лифт, который оставил открытым, и уже собирался нажать кнопку, чтобы спуститься вниз, когда женский крик штопором пробуравил верхние этажи… Карлос нажал кнопку. Откуда это? Он остановился на четвертом, быстро пробежал коридор… Здесь царило мертвое спокойствие и тишина… Карлос дошел до конца – около номера 417 открытые туфельки на высоких каблуках стояли в танцевальной позиции. Карлос прислушался – нет, ничего… Он медленно вернулся к лестнице, снова прислушался. Нет, ни вверху, ни внизу – ничего… Везде тишина.
      – Что с тобой случилось? – Фернандо уже вытер стол и достал кофейные чашки. – Ты так долго не возвращался, что кофе закипел, досадно…
      – Ты не слышал крика?
      – Крика? Да что с тобой случилось, Карлос?
      – Только не со мной… Кричала какая-то женщина…
      – Так пойдем посмотрим!
      – Нет, я думаю, что это нас не касается. Если в какой-нибудь комнате окажется труп – дело не мое, я не отвечаю за нравственность жильцов. Но я хотел убедиться, не из комнаты ли мадам Ольги раздался этот крик. Она ведь одна там…
      – Смотри-ка, она тебя заинтересовала!
      – У нее удивительный взгляд…
      – Ты чудак, – заключил Фернандо.
      Они молча выпили кофе; стояла та тишина, от которой гудит в ушах. Карлос налил сливовой водки в еще теплые чашки.
      – Послушай-ка, старина, мы устраиваем фиесту у одного товарища, испанца, конечно… Будет рис по-валенсийски и гитара. Хочешь, пойдем со мной!
      Уже давно Фернандо пытался затащить Карлоса к своим друзьям… Карлос уклонился: фиеста? Нет, ведь, кроме работы и сна, ему хватало времени только на научные занятия, они и были его фиестой. Фернандо смотрел на него с уважением: парню едва исполнилось двадцать лет, а он больше всего на свете любит науку… Карлос внушал ему уважение, но Фернандо, который был политическим комиссаром во время войны в Испании, не мог понять, как такой человек может стоять в стороне от событий. И не то чтобы ему не хватало жизненного опыта, наоборот, чего только этот ангел не видал на своем веку! Фернандо чувствовал себя старым дураком рядом с этим парнишкой, которому жизненный опыт придавал даже некоторое величие. Для этого юноши мир был судном, которое качает и бросает из стороны в сторону, и он уже научился сохранять равновесие, как моряк, и глаз у него, как у моряка, – острый, проницательный; он умеет быть всегда настороже – ведь существуют ветры, волны, туман, мины и рифы… Карлос научился плавать, не выходя на поверхность, исчезать, завидев начальство, и снова появляться в удобный момент… Он знал, что такое война и хитросплетение законов и что значит находить себе пропитание. Карлос, такой большой, сильный и красивый, не досадовал на то, что жизнь его проходила в ночных катакомбах старого парижского отеля. Казалось, будто не он охраняет эти невидимые занумерованные существа за одинаковыми дверями, а, наоборот, это его держат здесь в заточении, это его стережет стоглавая гидра… Может быть, он был слишком хорош, слишком драгоценен, чтобы его показывать среди бела дня с открытым лицом? Фернандо был мечтателем, и если когда-нибудь одному из них пришлось бы стать писателем, – а когда человек без конца занимается не своим ремеслом, это может с ним случиться, – то, вероятно, писателем стал бы Фернандо, а не Карлос…
      Фернандо снова принялся агитировать за свою фиесту:
      – Ты, значит, не хочешь знаться с нами, Карлос! Ведь мы твои товарищи, истинные товарищи… Нужно же все-таки, чтобы ты понял, жертвой чего и кого ты являешься.
      – Фернандо, мне некогда.
      – Тебе некогда познакомиться со своей родиной или по крайней мере со своими соотечественниками!
      Карлос громко расхохотался; смеясь, он раскрывал рот так широко, что видны были не только белые без изъяна зубы, но даже глотка.
      – Моя родина? По-твоему, если меня зовут Карлос. я обязан быть испанцем, и не знать истории испанской войны – это все равно, что не знать отца и матери… Но ведь их-то к и не знаю, чудак ты эдакий! Как ты не можешь понять: я их не знаю. Позади меня только черная бездна! И бывает, что это полное неведение того, что во мне сидит, бесит меня…
      – Ты образцовый результат войны… – начал Фернандо.
      – Да, – теперь Карлос разговорился, – меня бы на выставку… И наклеить этикетку: «Ребенок, потерянный во время войны в Испании; был помещен в приют, вторично потерян во время бегства из Испании в 1939 году, подобран французскими крестьянами, которые были убиты во время французского бегства 1940 года; еще раз подобран семьей англичан на дороге, около исковерканных трупов своих приемных родителей; отвезен в Англию, где английская семья бесследно исчезла во время бомбардировки; нашел приют в многодетной семье итальянцев, бежавших от Муссолини; затем был передан супружеской паре французов, которые отправлялись в Португалию, а оттуда в Мексику… Взят под опеку американским филантропом, оставшимся для него неведомым… Был отдан в интернат… „блестящие успехи“… Филадельфийский университет, наука. Опять-таки „блестящие успехи“. Мне выдали настоящие, добротные американские документы… дали имя. Я мог бы стать вполне правдоподобным американским гражданином… Если бы одна проклятая девчонка не заставила меня наделать глупостей, чертовских глупостей. После этого мне оставалось только пойти добровольцем: меня отправили в Корею… Но есть щели даже в бумажных стенах… И вот я дезертировал! Так я очутился здесь, а ты требуешь, чтобы у меня была родина! Ты меня просто смешишь!
      Карлос снова расхохотался, его смех переливался руладами. Глаза маленького Фернандо обычно были прикрыты короткими жесткими черными ресницами, но, когда он их поднимал, в них сверкал серный пламень Испании…
      – Это зависит от тебя… – сказал он. – Биография за биографию. Я ведь тоже «результат войны». Но у меня есть родина. Я знаю, что я испанец. Я знаю, кто мои отец и мать. Знаю, где я родился. И я знаю, что я республиканец, разбитый, несчастный… Я был молод, когда началась война, и единственное, чему я успел научиться, – это воевать! И все же я богаче тебя: у меня прошлое – общее с другими людьми. Я воевал, как и ты, но не в Корее, я воевал на моей испанской земле за свою родину, в окопах и засадах со мной рядом были друзья… Если бы ты знал тяжесть ответственности политического комиссара, тяжесть ночей… шерстяного одеяла на плечах… В своих собственных рядах приходилось воевать против головотяпства, анархии, мародерства; против усталости и отчаянья… И все это перед лицом врага… Можешь ли ты понять, что люди, которые собираются здесь на фиесту, неразрывно спаяны, даже если они и раздирают друг друга на части… Нужно быть с кем-нибудь заодно, Карлос, нехорошо, противоестественно жить оторванно от всех.
      Каждая ночь, проведенная с Фернандо, открывала Карлосу что-нибудь новое о том, как движется мир. Они каждый вечер собирались сыграть в белот, но никогда не играли. Фернандо передавал Карлосу все свои знания. Разговор шел о войне в Испании, о ней он рассказывал во всех подробностях, она служила примером – тол каплей воды, которая может дать представление об океане. Этот худой, живой, неутомимый, весь собранный человек, чья жизненная сила угадывалась в глазах, этих окнах внутреннего мира, и сейчас продолжал свою работу политического комиссара. В эту ночь он рассказывал о тех, кого одевали, вооружали и вели за собой враги его родины и кто был доволен таким положением вещей. Блокада, оружие, задержанное на французской границе… бомбы над домами, над дорогами и над беззащитными людьми… Голова, разрывающаяся от напряжения, и голые руки…
      Глядя на Фернандо и слушая его, Карлос думал, что время не действует как болеутоляющее средство, что ничто со временем не принимает желаемый вид – ни страсти, ни горе… ни «право на жительство иностранца». Вот Фернандо со своими документами эмигранта волей-неволей соглашается на любую работу, жить ведь как-то надо, а профессии у него нет. Карлос тоже докатился до должности ночного дежурного, несмотря на «блестящие успехи» в Филадельфийском университете и знание нескольких языков. Он оказался без документов, с одной только «квитанцией» да апломбом вместо паспорта. У Карлоса не было никакой охоты ходить по коридорам Полицейской префектуры за «удостоверением о праве на жительство» или в Министерство труда за трудовой книжкой. Тем более что он был несовершеннолетним, хотя тщательным образом это скрывал: ему едва исполнилось двадцать лет. Взаимоотношения Карлоса с военной службой были таковы, что он уже больше года жил на неопределенном положении… На что может рассчитывать Фернандо, который говорит по-французски с водевильным акцентом, не владеет никаким ремеслом, не отличается физической силой… Вот оба они и держались за этот отель, где им недоплачивали, но не спрашивали с них других документов, кроме тех, которыми они располагали. Тем не менее у Фернандо вечно были неприятности, он ведь коммунист и партийный работник. Хорошо еще, что его не изгоняют из Франции… Карлос очень любил Фернандо, и ему было больно думать, что у друга опять могут возникнуть неприятности. Как раз об этом и шла речь…
      – Уладились твои дела, Фернандо?
      – Надеюсь… По правде говоря, мне бы не хотелось угодить ни в «обязательное местожительство» , ни в тюрьму, ни просто в лагерь. У меня не такое уж крепкое здоровье, а я еще хочу увидеть Свободную Испанию! Я столько лет провел в тюрьмах да лагерях, что начинаю уставать… Посчитай-ка, сколько я отсидел во Франции, в Испании, в Германии…
      – Нам следует быть сильнее их… – сказал Карлос.
      Фернандо громко расхохотался в ответ, хотя глаза его не изменили своего обычного страдальческого выражения.
      – Браво, – закричал он, – браво! Вот как человек становится революционером: нам следует быть сильнее их! Пойдем на фиесту, Карлос! Пойдем с нами.Научись понимать слово «мы»!…Пойми, что значит «родина».
      – Ш-ш, – произнес Карлос. – Не шуми так и не говори мне о родине… Это глупо по отношению ко мне. У меня нет родины… В мире и так довольно вещей, которые можно любить, чтобы не заботиться о том, по какой земле ходишь. Что мне земля? Я люблю звезды, небо, неведомые миры, физику. Я люблю философское превосходство математики, ее неоспоримую истину. Стоит соврать, допустить малейшее отклонение от истины – и сшибка скажется тысячу раз… Как если бы ты случайно принял не то лекарство: организм тотчас же запротестует. Вот что я люблю… Если бы я только мог работать в лаборатории, в обсерватории, если бы у меня было то, что мне необходимо, если бы все не оставалось только отвлеченными выкладками на бумаге, ни опровергнутыми, ни подтвержденными…
      Когда Карлос говорил о невозможности продолжать свои научные занятия, Фернандо глубоко страдал. Величие Фернандо было в этой его способности страдать за других. Он хотел помочь Карлосу так страстно и отчаянно, с такой силой, с какой можно желать избавить от боли своего ребенка, прогнать смерть от изголовья любимого… Фернандо приводила в восторг необычайная воля Карлоса, его способность продолжать занятия наукой с таким упорством, но это же разрывало ему сердце: что ждет Карлоса в будущем? Время учебы уходит, годы идут…
      – А женщины? – вдруг спросил Фернандо.
      Карлос опять расхохотался во все горло:
      – Что, женщины? На улице их полным-полно. Почему ты меня спрашиваешь о женщинах?
      – Потому что ты красив и одинок… Это ненормально. Ты бы мог жениться на девушке, которая дала бы тебе возможность спокойно заниматься наукой.
      – То есть ты советуешь мне стать сутенером во имя науки?
      Фернандо запротестовал… Вдруг Карлосу встретится богатая девушка, и они друг друга полюбят? Пусть Карлос посмотрит на себя в зеркало… Фернандо представлял его себе то в американской военной форме – туго подпоясанным, с выпяченным задом и стянутыми бедрами, в блузе с напуском… то в узких, в обтяжку, штанах, которые из хаки превращались в черные, с шарфом, туго накрученным вокруг бедер, в белой блузе под болеро, а вместо пилотки – черное сверкающее канотье. Карлос плясал, Карлос, в расшитом золотом камзоле, дразнил быка…
      А Карлос, в жилете с блестящими пуговицами, на которых можно было прочитать название отеля, в тапочках, чтобы легче было скользить по коридорам, допивал сливовую водку.
      – Мне не хватает книг, – сказал он, – мне надо найти способ доставать книги. Существует Национальная библиотека, я ходил туда, разузнавал… Нужен пропуск, всякие формальности… Я никого не знаю, ну никого, просто удивительно… Ты представляешь себе: «Профессия – ночной дежурный!» Я найду какой-нибудь способ, я всегда рано или поздно нахожу способ. Но сейчас я теряю время. Мне нужно кое-что проверить, я не могу продолжать без этого. Звонят!
      Он пошел открывать. Изнемогающая от усталости парочка возвращалась из ночного ресторана. Лифт. Коридор. Дверь. Скажи пожалуйста – пятьсот монет! Должно быть, они здорово устали.
      – Я думаю одвух вещах, – сказал Фернандо, когда Карлос вернулся. – Во-первых, Альберто, генерал Альберто, «нежелательный» во Франции и все прочее, знает кучу народа… Я устрою тебе читательский билет в Национальную библиотеку. Я уже говорил о тебе с Альберто… Во-вторых, на первом этаже, в среднем трехкомнатном номере, живет один норвежский ученый. Что, если тебе поговорить с ним? Он здесь две недели, и у него перебывала чуть не вся Академия и Коллеж де Франс. У него хорошая морда. Скорее похож на морского капитана, чем на ученого.
      – Как же это сделать, – сказал Карлос, – под каким предлогом…
      – Я тебя научу… Он просыпается рано утром, около шести часов, и ему сразу хочется есть… Поэтому с вечера оставляют на этаже завтрак, который надо только разогреть… Вчера я его относил. Там все приготовлено… Отнеси сегодня вместо меня?
      – Тогда я побреюсь…
      Карлос достал электрическую бритву. Фернандо вымыл чашки и стаканы и поставил их в стенной шкафчик.
      – Пойду открою входную дверь, – сказал Карлос, погладив свои выбритые щеки, – пусть стоит открытой к скорому, который приходит в семь пятнадцать, а я тем временем займусь стариком…
      – Стариком? Ему нет и сорока!
      – Ну, тем лучше… А вдруг он меня выгонит? Вдруг он меня пошлет подальше? Вдруг он пожалуется в дирекцию? Атомные ученые – люди недоверчивые… Вдруг он примет меня за шпиона? Представляешь, жирные заголовки в газетах! За меня ведь некому поручиться. Меня никто не знает, а вся моя жизнь так неправдоподобна…
      Фернандо никогда еще не видел Карлоса в таком волнении. По правде говоря, Карлос не столько боялся, что его примут за атомного шпиона, сколько того, что из-за недоверия норвежский ученый не захочет помочь ему продолжать его научные изыскания.
      – Послушай, – сказал Фернандо, – может быть, в этот раз и не выйдет, но ты пробьешься, я уверен… Это видно по твоему лицу…
      Фернандо говорил правду, он был уверен, что Карлос побьется. Может быть, страдальческие глаза Фернандо обладали способностью угадывать будущее по лицам друзей Его погоня за всеобщим благом была столь напряженной, что он провидел будущее там, где другие видели всего лишь гладкое лицо красивого парня. Разве случай, великий вершитель судеб, не похож на нас, как две капли воды? Одного взгляда на лицо человека должно быть достаточно, чтобы определить его судьбу, угадать его биографию. Но алфавит человеческого лица, рук, волос, походки, голоса зашифрован, и поэтому мы называем случаем логическое и естественное развитие биографии.
      Для Фернандо во всем существе Карлоса, завязшего в роскошном отеле на берегу Сены, были только благотворные силы. Он хотел помочь этим силам, хотел помочь Карлосу дать им ход.
      Карлос и Фернандо пересекли уснувший вестибюль, куда не проникал еще ни шум, ни свет. Карлос прошел вглубь и стал раздвигать занавеси. Фернандо делал то же самое с другой стороны двери… Окна появлялись одно за другим, высокие, как витражи в соборе, но туманно-серые, непроницаемые. У дверей Карлос и Фернандо снова встретились. Карлос повернул ключ и вышел на набережную Сены. Ночь кончалась. Город отбрасывал одеяло тьмы, уже можно было угадать очертания зданий, слышались первые звуки пробуждения – поскрипывание, кашель, шаги, шум колес… Огни погасли. Вот оно – утро! Стоя на пороге своего ночного владения, Карлос потянулся, несколько раз глубоко вздохнул и вернулся в вестибюль. Фернандо там уже не было. Наверное, он пошел разогреть завтрак старому ученому, который был молод, походил на капитана корабля и должен был заняться судьбой Карлоса.

III