V. Детские игры

Итак, в доме № 3 по улице П. были большие квартиры для жильцов «свободных профессий» – ковры на лестницах, лифт, на каждой лестничной площадке только одна дверь, да еще двойная, черный ход; а тот же самый дом со стороны улицы Р. имел всего один-единственный вход, помещавшийся между магазином Луиджи Петраччи и красильней. Деревянная лестница, никаких ковров, три двери на каждой площадке и самые разномастные жильцы. Квартира семейства Луазель была точно такая же, как и все прочие: перегородок много, места мало. Семья состояла из госпожи Луазель, матери, ее сына Рене, его жены Денизы (супруги работали на радио) и их четырех детей, в порядке появления на сцену: Оливье, Миньоны (Маргарита), Кристо (Кристоф) и Малыша (Поль-Луи-Амеде – в честь покойного дедушки). «Давно пора, – говаривал Рене Луазель, – давно пора повесить на дверях дощечку с надписью „укомплектовано и никаких прибавлений“.

С тех пор как Малыш стал ходить без посторонней помощи, самые упоительные часы он проводил на улице вместе со своими сверстниками; ребята облюбовали для игр двор, примыкавший к мастерской Петраччи, откуда их никто не гнал. Малыш первый из Луазелей проник в лавку Луиджи, а потом увязался за Мишеттой и попал к Натали. Кристо пришел за ним и остался посмотреть, как Натали рисует… Было это год назад, и с тех пор Кристоф стал одним из самых усердных посетителей квартиры в нижнем этаже. Кристо был вдвое старше Малыша – пять и десять лет – и поэтому уже не гонял с ребятами, ходил в городскую школу на углу улицы Р., в ту самую, где когда-то учился Луиджи, – все четверги и воскресенья, каждую свободную минуту проводил у Натали. Он ей не мешал, интересовался всем, чем интересовалась она, наблюдал, как она набрасывает эскизы для иллюстрированных серий, читал вместе с ней исторические книги, смотрел картинки.

Ныне все их помыслы занимал «Игрок в шахматы». Тот самый «Игрок», о котором говорилось во всех этих книгах, где были помещены его изображения, и который, грязный, облезлый, сидел у Луиджи в подвале. С тех пор как Натали начала изучать материалы, связанные с «Игроком», чтобы изобразить в рисунках его историю, Кристо ходил смотреть на него каждый божий день. Он и сейчас пришел на него посмотреть, но дверь в подвал оказалась запертой. Луиджи куда-то ушел и унес с собой ключ.

Пристроившись у стола, Кристо, прихлебывая шоколад, разглядывал рисунки Натали и молчал. Натали, занятая рисованием, вдруг заметила, что он молчит.

– Что ты сегодня такой мрачный, Кристо?

– Нервничаю, – пояснил Кристо, – у нас в доме целая драма. Ненавижу, когда ругаются. Просто сил никаких нет.

Кристо разглядывал «рисунок № 3», изображавший внутренность ящика, за которым сидел «Шахматист».

– Не люблю, когда орут… – продолжал он. – Миньона сцепилась с бабусей. Мама заступилась за Миньону, Оливье – за бабушку. А тут еще явился папа… Сначала он захохотал и крикнул: «Всех в кутузку!», но никто не смеялся, тогда он решил их рассудить. Ха-ха! Ему же и попало! Зачем он только лезет в их дела, я вот никогда не лезу. Не люблю я, когда ему попадает.

У Кристо от носа к подбородку шли две тоненькие морщинки. Веки были коричневые, будто сквозь их прозрачную пленку просвечивал темно-каштановый зрачок, нежная кожа голубоватого оттенка, словно парижское снятое молоко. Посадка головы и шея были как у лошади, закусившей удила, подбородок квадратный – настоящий шахматный конь. Под рубашкой ходили острые лопатки, коленки, икры, все было такое худенькое, такое тоненькое – сплошные кости, маленькие руки тоже казались бескровными. Натали покачала головой.

– А ты витамины не забываешь принимать? Ну, молодец… Надо тебе на каникулы уехать.

Она снова взялась за рисунок. Но через минуту спохватилась и уточнила:

– Но, насколько я могу судить по твоим рассказам, Миньона не поругалась с бабусей, а обругала бабусю.

– Верно. Ты знаешь, бабуся не хочет, чтобы она ходила наверх к этим Менарам. – Кристо показал пальцем на потолок. – С этого-то и началось. Миньона все равно пошла, а бабуся начала плакать и сказала, что она принесет нам сверху ребеночка! А, оказывается, Миньона еще не ушла, она все слышала, открыла дверь и как закричит, что, если на то пошло, она сделает все, чтобы принести нам ребеночка. А отца у него не будет, потому что плевать ей на отца, ей главное, чтобы ребенок был только ее.

Натали захлопнула книгу, которую листала, рассеянно вслушиваясь в слова Кристо.

– Тут пришла мама и как начнет кричать: «Несчастная девочка! А любовь? Значит, тебе все равно, есть любовь или нет?» Знаешь ведь какая мама. Потом явился папа и сразу осадил Миньону. «А кто, интересно, будет кормить твоего младенца?» А Миньона как ему отрежет: «Ты, – говорит, – ты сам будешь его кормить, пока я не кончу учебу, а зато когда ты будешь старый, больной, я тебя буду кормить. Неужели же, – говорит, – ты хочешь лишить меня счастья иметь ребенка из-за каких-то паршивых денег, из-за нескольких тысяч франков?»

Кристо поднялся со стула и конец истории досказал стоя.

– Ты очень хорошо рассказал.

Кристо снова сел, допил шоколад, отнес чашку на овальный столик, смел с большого стола крошки.

– Здесь теперь чисто, дай мне Эдгара По… – Натали положила перед ним томик. – Расскажи мне все с самого начала, ну расскажи, Натали!… Ты ведь все до конца прочла. Что ты будешь делать?

– Пока я еще обдумываю… Помолчи.

Кристо замолчал. Он тоже думал об этом турке, который сидит в подвале Луиджи, прислонившись спиной к стене. Задвинут он в самый темный угол, перед ним ящик, а на ящике нарисована шахматная доска. Он куда больше Кристо… Грязный, пыльный, а на голове тюрбан… И вот внезапно этот турок, этот безликий персонаж, входит в жизнь, обрастает историей, становится чуть ли не самым главным, занимает собой весь стол Натали, заполняет все, кичится своей тайной… Наталп рассказывала Кристо о том, как отец Луиджи купил турка на аукционе.

– Натали, а что такое аукцион?

– Опять ты за свое, я тебе уже объясняла…

– Ладно, ладно… Ну а потом?

– Потом у Луиджи не было ни гроша и он решил продать турка в «Музей искусств и ремесел». Если бы это оказался настоящий «Игрок в шахматы», за него дали бы кучу денег. По так как всем известно, что Луиджи может смастерить любой автомат, его могли заподозрить, что турок не настоящий, а Луиджи не переносит, когда его подозревают.

– Ты неправильно сказала… Не Луиджи бы заподозрили, а автомат.

Натали внимательно посмотрела на Кристо.

– Что-то ты слишком мудрено говоришь…

– Мудрено? А что такое «мудрено»? Я тебе говорю, я заподозрил бы автомат, что он нехороший, а не Луиджи, раз он выдает его за хороший.

– Ты хочешь сказать, решили бы, что Луиджи ошибся?

– Пожалуй… Заподозрили бы автомат, что он нехороший…

– А Луиджи, что он сам его сделал?

– Почему Луиджи? Мог и кто-нибудь другой сделать.

– Ох, замучил! Из тебя наверняка адвокат выйдет или иезуит.

В дверь магазина постучали, и слышно было, как за дверью топчутся, свистят…

– Кристо! – крикнул за дверью Малыш. – Кристо! Натали!

– Поди отопри ему, – сказала Натали. – Почему ты так орешь, Малыш? Прямо разбойник какой-то! Должно быть, нашалил? Уйми своих собак, а то они все здесь вверх дном перевернут.

– Собаки! – крикнул Малыш. – Собаки! Тубо!

Но утихомирить бурю удалось только Кристо. Он поправил половички, придвинул стулья к столу… Два черных пуделя улеглись, уткнув морды в вытянутые лапы, лишь кончики хвостов нервно подрагивали, видимо, собаки с трудом сдерживались, чтобы не вскочить. Малыш, встав коленями на стул, налил себе минеральной воды. Малыша вечно мучит жажда, это всем известно. На нем был передничек, который, казалось, вот-вот лопнет по швам, и слишком коротенькие штанишки, не закрывавшие пухлых ляжек, а там, ниже, были круглые коленки и пара икр с выступавшими, как два яблочка, мускулами. Щеки у него были румяные и горячие даже на вид, глаза блестящие, черные, как спелые вишни.

– Что ты такое натворил? – повторила Натали. – А ну, признавайся!

Малыш слез со стула, подобрал свое оружие – какие-то деревяшки, железки – встал в позицию и выбросил вперед обе руки:

– Как я его двину! Как он упадет! А потом пиф-паф! Он встал, а нога у него деревянная!

– Вот уж врун, в первый раз такого вруна вижу! – заметил Кристо.

– Пиф-паф! – кричал Малыш, пропустив мимо ушей замечание Кристо. – Он встал, а у него обе ноги деревянные!…

Потом Малыш крикнул:

– Прощай, Натали! – и бросился к дверям. Оба пуделя, лежавшие с притворно равнодушным видом, поскакали за ним следом, волоча за собой поводки…

– Он меня уморит! – проговорила Натали, вытирая мокрые от смеха глаза. – Поди все-таки посмотри, что он там такое натворил…

Но Кристо не волновали злоключения брата, и он преспокойно уселся на прежнее место к столу Натали. Малыш был сильнее его и хитрее. И вечно что-нибудь выдумывал! Бабуся плакала, папа хохотал, а мама огорчалась, так как он все время врет. Мама говорила даже, что надо показать Малыша врачу, но ей никак не удавалось выкроить свободную минуту.

– «Поднялся, а нога деревянная!» Надо же выдумать!

– Ну, – скептически протянул Кристо, – он сегодня у нас отличился, потому так и носится… Натали, можно еще один бисквит? Спасибо… Вчера вечером папа принес из ячейки листовки, а сегодня утром не мог их найти. Мы весь дом обшарили. Малыш вернулся из детского садика, а бабушка его спрашивает: «Не видел ли ты листовок, они лежали здесь на буфете?…» А Малыш как закричит: «Я, – говорит, – их унес и роздал в садике!…»

Сегодня во вторую половину дня Натали и так уж плохо работалось, а теперь она встревожилась… Что это еще за листовки? У твоего папы не будет из-за них неприятностей? Да нет, папа сказал, что половина работы уже сделана, но пусть Малыш не трогает его вещей, ведь папа без разрешения его вещей не берет… Бабуся плакала и сказала, что со всеми этими листовками, ячейками и со всем прочил! мы в тюрьму попадем; мама заперлась в спальне и там хохотала, а папа пошел к своим за другими листовками. Хорошо еще, что Оливье, этого пижона, не было дома… Тогда было бы дело.

Но теперь Кристо срочно потребовалось узнать, нарисует ли Натали «Шахматиста», играющего в шахматы с Екатериной II? Конечно. А что сделал бы Оливье, если бы узнал, что Малыш роздал листовки в садике? Сам не знаю! Разве можно что-нибудь знать с этим чернорубашечником! Кристо, так некрасиво говорить. Твой брат вовсе не чернорубашечник!… Можно подумать, что ты его ненавидишь!

Кристо положил локти на стол, не удостоив Натали ответа… Ему хотелось знать, когда Натали по-настоящему начнет рисовать «Игрока». Только не завтра, сначала надо закончить подготовительные работы.

– Если я когда-нибудь заболею, ты к нам придешь, Натали, в прочтешь мне все, что написала, от начала до конца?

Мишетта просунула голову в дверь: пускай Кристо идет и утихомирит детвору, а то они уже настоящую войну затеяли. Кристо поцеловал Натали. «Как не хочется уходить…» Он неслышно закрыл за собой дверь, потом снова появился на пороге. «В следующий раз ты мне расскажешь, да, Натали?»

VI. Кто теряет, тот выигрывает

Луиджи наконец позвонил Фи-Фи. Только условился о встрече: удобнее всего, если они позавтракают вместе.

Все шло благополучно, с Корсиканцем тоже все уладилось как нельзя лучше, до того хорошо, что если бы даже Фи-Фи заплатил три миллиона штрафа, ему бы вернули деньги. Хозяин подал им тушеное рагу из зайца в густом темно-коричневом соусе, и аппетитный пар приятно щекотал ноздри… Фи-Фи расцвел, даже щеки у него порозовели, а обычно лицо у него было как у трупа. Содержатели кафе внесут деньги, чтобы покрыть штраф. В прежние времена поломали бы все эти биллиарды, чтобы его проучить. Теперь народ пошел покультурнее, и, кроме того, Фи-Фи даже не из чужой шайки, а просто сопляк…

– Хорош сопляк, Луиджи, мне уже сорок два!

– С чем тебя и поздравляю.

Луиджи воспользовался случаем, чтобы преподать Фи-Фи урок. Фи-Фи скоро сможет жить на ренту, аппараты приносят регулярный доход, значит, сиди себе и поплевывай в потолок… Люди развлекаются, а ты, ты денежки гребешь. Дело куда более надежное, чем скаковые лошади, кому и знать об этом, как не Луиджи. Пусть Фи-Фи угомонится, сейчас, когда Корсиканец пошел с ними на мировую, и все будет в порядке, раз электрические биллиарды пока в ходу, а если публика их разлюбит, подыщем что-нибудь еще… Слава богу, голова пока варит. Луиджи с видом знатока отхлебнул глоток вина; он был великий гастроном, а Натали с Мишеттой его совсем избаловали.

– Все это очень мило, я тебе бесконечно признателен, – сказал Фи-Фи, – и я отлично понимаю, как мне повезло. Но, пойми же и ты меня, хоть ты меня пойми, не создан я для того, чтобы жить на ренту. Через неделю мне все осточертеет. Стоит мне пожить спокойно, я сам начинаю искать неприятностей.

Луиджи поднял стакан, поглядел на свет… Сейчас Фи-Фи начнет свои нескончаемые жалобы. Вот если бы Фи-Фи засадили в тюрьму, там бы ему действительно жизнь осточертела! Пусть-ка спросит у Натали, которая до отправки в немецкий лагерь хлебнула горя во французской одиночке. А ведь Натали – она в себе самой силы черпает, а вот Фи-Фи один в четырех стенах непременно рехнется.

– И что же у тебя на примете для будущих неприятностей? – спросил Луиджи.

– Женщина…

Луиджи поставил стакан. Это что-то новенькое! Фи-Фи, конечно, бабник, как и все прочие. Он ходок по женской части, но головы никогда не терял. Значит, что-то изменилось.

– Ну, раз так, дело плохо.

Да, дело плохо, так плохо, что Луиджи даже не может себе представить. Фи-Фи рассказал, как встретил ее в «Колибри» на улице Жан-Мермоз, этим было все сказано. И вовсе не какая-нибудь потаскушка, которая шатается по барам, а вполне современная женщина, которая умеет себя поставить. Не ее выбирают, а она сама выбирает себе мужчин. Значит, очень красивая? Красивая? Да нет, не особенно… Но как раз такая, какие сейчас требуются… Высокая, бледная… Губы без помады, веки намазаны синим, ресницы длиннейшие, накладные… Прекрасные каштановые волосы, встрепанные… Грудь как у слонихи… Известно ли Луиджи, что у слонихи прелестная розовая грудь?

– Ну, животный мир для меня… Все, что не относится к механизмам…

– Талия такая, – продолжал Фи-Фи, – что если бы стянуть пояс чуть потуже, ее перерезало бы пополам: налево торс с бюстом, а все прочее направо. – Вот она какая, значит, есть надежда, что она отучит его скучать? Ну, это еще неизвестно… Во-первых, ему нравится заниматься с ней любовью, конечно не африканские страсти, но все-таки очень приятно, а главное, все происходит весьма аккуратненько. Вечерами она являлась в «Колибри»… вокруг нее вечно мужчины, немного пили, немного танцевали, немного играли в покер с барменом… Когда Фи-Фи ее уводил, остальные роптали, а ему было лестно, не больше того. Он не желает, чтобы его пырнули ножом в бок…

Луиджи и Фи-Фи сидели одни в зале на втором этаже. На столе в застывшем соусе плавали кусочки зайца… Влажные стены, искусственные цветы грязных тонов, словом, раздолье мухам. Фи-Фи слишком много съел, слишком много выпил, и радость по поводу счастливого окончания дела с биллиардами уже успела улетучиться. Нет, десерта не надо. Они выпили кофе… Фи-Фи захотел во что бы то ни стало уплатить по счету. Нет уж, позволь, нет уж, ты меня так выручил!…

Они дошли до большого кафе на Бульварах. На этом пятачке обычная толпа имела почему-то весьма подозрительный вид… Молодые люди, в расстегнутых чуть ли не до пупа рубашках, в джинсах – и это в самом центре Парижа, – чересчур морщинистые дамы, мужчины ростом и телосложением с платяной шкаф, с такими лучше не встречаться в темном переулке, простодушные туристы… На Фи-Фи оборачивались, очевидно, из-за бритого черепа принимали его за Уилля Бриннера. В животе у него начались рези, не надо было есть рагу… «Гарсон, бутылку Виши»… Но почему эта женщина должна принести ему неприятности? Потому что она опасная особа… именно опасная… Поначалу он платил, и даже наличными. Потом, когда очутился на мели, сказал ей: «Только не сегодня, сижу без гроша…» Все-таки она утащила его с собой, потом так и пошло, впрочем, иначе и быть не могло, так как Фи-Фи это вообще не по карману. Такие певицы с собственной машиной и шикарной квартирой вовсе не стремятся перейти к вам на содержание, все равно одного мужчины на это не хватит. Просто с ума сойти, сколько они зарабатывают! Я не говорю, что у Линды куча денег, но только потому, что она картежница, а то бы… откровенно говоря, ничего в ней особенного нет, в сущности, она такая же, как и все особы, которые ловят клиентов, разъезжая на машине, моторизованные шлюхи… Когда вы садитесь в машину такой девушки, получается, что у ней над вами перевес. Не будет же неимущая девчонка сидеть за рулем собственного «ягуара» или «мерседеса». Мужчина чувствует себя отчасти избранником… У таких, как Линда, во всяком случае у самой Линды, квартиру обставлял специальный декоратор: мебель или в стиле Луи-Филиппа или английское красное дерево… широкие диваны, проигрыватель, а ванная комната таких размеров, что в ней можно ночевать… Что ей, скажите на милость, при таком образе жизни какие-то жалкие десять тысяч франков…

– Итак, по-моему, с этой стороны неприятностей не предвидится, – заметил Луиджи. – Ты что же, любовник Линды, так сказать, по ее сердечной склонности?

– Сердечной? Не смеши меня, пожалуйста. У Линды сердца и рентгеном не обнаружишь… Врожденный недостаток!

Он приводил своих приятелей к Линде. Лучше посидеть у девушки в комфортабельной квартире – надо, конечно, принести свое виски, – чем торчать в «Колибри». Приятели привели своих приятелей. Вокруг Линды всегда куча народа. И подружки у нее тоже есть. Настоящий бордель. Но только бордель, ничего противозаконного: ни наркотиков, ни торговли живым товаром. Но Линда афиширует их отношения, обращается с ним как с хозяином дома. Почему? В один прекрасный день она обвинит его в сводничестве или в каком-нибудь другом грехе… Луиджи никак не мог взять в толк: если Фи-Фи не влюблен и раз у него такие мрачные предчувствия, почему бы ему заблаговременно не смыться? Смыться? Хорошо, он смоется, а куда ему прикажете идти? Некуда ему идти, и вечера пустые.

Луиджи посмотрел на часы.

– Ну, ладно, – сказал он, – мне удалось, и на мое и на твое счастье, выручить тебя. Как бы то ни было, я сократил бы свои визиты к Линде. Я предпочитаю располагать собой и своим временем н не взваливать на других заботу о моих развлечениях… Гарсон!

Гарсон тащил тяжелый поднос с мороженым, он даже вспотел и оставался глух ко всем призывам. Вообще официанты почему-то всегда обслуживают не вас, а ваших соседей.

– Тюрьма? Ты опять о тюрьме мечтаешь? Прямо мания какая-то!

Фи-Фи старался поймать взгляд гарсона. Но тот проскользнул мимо, как кошка, и уже принимал заказ у других клиентов, где-то в дальнем углу террасы.

– Уезжай куда-нибудь, Фи-Фи, – посоветовал Луиджи. – Денежных затруднений у тебя не будет, я имею в виду доходы от биллиардов.

– Всегда у меня будут денежные затруднения. И особенно сейчас, когда я с Линдой… Я и без нее-то ухитрился чуть не в петлю угодить…

Гарсон все не подходил, и Фи-Фи опять завел свои жалобы: если человек жил так, как жил он, то есть с мыслью, что каждая минута может стать последней минутой… когда человек потерял счет таким последним минутам, нелегко привыкать к существованию, где перед тобой целая жизнь… Перед смертью человек себе ни в чем не отказывает, а он слишком долго жил так, словно должен был умереть с минуты на минуту… Не ходить к Линде из соображений осторожности, причем не известно еще, правильны ли эти соображения… Болтаться без толку и скучать еще сильнее, чем у нее, там хоть бывают хорошенькие девушки и парни вроде него, то есть такие, которые созданы совсем не для того, чем вынуждены заниматься, скандалы, риск, драки, сегодня живешь, а завтра нет тебя – вот их стихия… А они пытаются разыгрывать из себя коммивояжеров или банковских служащих!

Луиджи страдал. Он торопился, а главное, уже слышал эти сетования тысячу раз. Он с нетерпением поглядывал на кряжистый торс Фи-Фи, на его короткую сильную шею, ловко схваченную воротничком белой шелковой сорочки, на его пестренький пиджак… Этот круглый, наголо обритый череп, расплющенный как у боксера нос, губы, открывающие десны, великолепные квадратные зубы… Он снова посмотрел на часы, и, когда гарсон с равнодушной миной опять попытался прошмыгнуть стороной, он крикнул ему вслед:

– А ну, стойте! Я хочу заплатить!

У входа в метро Фи-Фи пожал руку Луиджи, еще раз поблагодарил его и вдруг сконфуженно добавил: «Скажи, ты не мог бы свести меня с Корсиканцем?» Луиджи не ответил и исчез в метро.

VII. Честная мистификация

«Первоначально „Игрока в шахматы“ смастерили не с целью обычной мистификации, приносящей доход, а чтобы спасти от казни доблестного борца за независимость польского народа. Один польский дворянин, некто Вронский, которому раздробило обе бедренные кости во время восстания рижского гарнизона в 1776 году (четыре года спустя после раздела Польши), укрылся в Риге у русского врача Орлова. Орлову пришлось отнять Вронскому обе ноги тут же, у себя дома. Случилось так, что друг доктора, некий барон Вольфганг фон Кемпелен, приехал к доктору как раз в то время, когда он прятал у себя Вронского. Кемпелен был мадьяр, механик, родился он в 1734 году в Петербурге и славился по всей Германии своими научными трудами. Он был принят при дворе австрийской императрицы Марии-Терезы и, будучи искусным шахматистом, не раз игрывал с нею в шахматы. Для того чтобы вывезти Вронского из Риги, Кемпелен задумал построить лжеавтомат „Игрока в шахматы“, которому суждено было впоследствии привлекать к себе всеобщее любопытство в течение полувека…»

Натали прекратила чтение.

– Вот тут я и запуталась, – призналась она. – Одни уверяют, что автомат был сделан в 1769 году. А Робер Гуден называет 1776 год. Словом, слушай дальше. Не кусай губы, Кристо! «Кемпелен демонстрирует свой чудо-автомат в Туле, в Витебске, в Смоленске, в Санкт-Петербурге, где автомат играет в шахматы с самой Екатериной II и выигрывает партию к великой досаде императрицы, которая даже пытается сплутовать… Затем Кемпелен продает автомат некоему господину Отону. Тот возит его по всем крупным городам Европы; в Париже он демонстрировался в 1783 и 1784 годах. После смерти господина Отона „Игрок в шахматы“ попадает к механику Леонарду Мельцелю из Регенсбурга. В 1808 году Мель-цель сконструировал огромный механизм, который назвал „пангармоникум“, состоявший из набора различных музыкальных автоматов. Несколько раз он пытался также создать говорящий человекоподобный автомат, следуя Кемпелену, которому в 1778 году удалось соорудить автомат, внятно произносивший несколько слов. (Описание его дано в рукописи, озаглавленной „Механизм человеческой речи“, Вена, 1791 г.) Мельцель везет „Игрока“ в Америку. Эдгар По, присутствовавший на одном из сеансов, дает объяснение этому феномену в своей новелле „Игрок в шахматы“. Согласно одной записи Бодлера автомат погиб в Филадельфии во время пожара. Но, если верить Роберу Гудену, это сообщение не соответствует действительности: наследники Мельцеля, по-видимому, уступили „Игрока“ врачу из Бельвилля, который, по утверждениям одних, звался Круазье, других – Корнье; в его доме „Игрок“, надо полагать, находился вплоть до 1884 года. Механик Пьер-Мари-Эдмон Петраччи купил „Игрока в шахматы“ на аукционе в 1904 году, будучи твердо уверен, что это действительно тот самый автомат, который соорудил Кемпелен ради спасения польского дворянина. Автомат перешел по наследству к его сыну Луиджи Петраччи и находится у него и по сей день…»

Натали отложила тетрадь.

– Вот и все сведения, которые мне удалось извлечь из множества более или менее серьезных трудов.

– Пойду погляжу на него еще раз.

Когда Кристо вернулся после довольно долгого пребывания в подвале, он был бледен, глаза у него блуждали и, не обратив внимания на чашку шоколада, которую тем временем принесла Мишетта, он уселся рядом с Натали.

– Значит, все они мошенничали? Скажи, Натали? Это не настоящий автомат? Правда, не настоящий? Он не умеет играть в шахматы? А Луиджи пробовал?

– Надеюсь, ты его не трогал? Тюрбан и бурнус того и гляди рассыплются в прах. Автомат ведь не думает, значит, все они мошенничали: Кемпелен, Отон, Мель-цель, словом, все… Можно и не заглядывая внутрь понять, что они мошенничали. Ведь автомат не думает… Пока еще не думает. Предположим, что история польского патриота соответствует действительности и что в турка спрятали Вронского, чтобы вывезти его из Риги… Это вполне возможно, не забудь, что Вронский был безногий, то есть меньше человеческого роста, он легко мог поместиться внутри турка, верно ведь? Не знаю, выдумала ли я сама или, может быть, где-нибудь прочла, что Вронский был прекрасный шахматист. Во время болезни он часто играл в шахматы с доктором Орловым. Может быть, тогда-то им и пришла в голову эта мысль… История шахматной партии с Екатериной II, согласно рассказу Гудена, тоже доказывает, что на самом деле играл с ней Вронский: польский патриот должен был люто ненавидеть Екатерину, которая назначила крупную награду за его голову, и вот он победил русскую царицу в ее же собственном дворце в Петербурге!