Джон Джо медленно шел мимо ателье Блэкбурна и отеля "Атлантик". Группа мужчин толпилась у входа в бар, потягивая сигареты, один из них облокачивался на велосипед.
      - Сегодня у Клонакилти танцы, - сказал высокий мужчина. - Поехали? Остальные не обратили внимания на его предложение. Они обсуждали цены на индюшатину.
      - Привет, Джон Джо, - окликнул его рыжеволосый парень, работавший на лесопилке.
      - Тебя искал Куигли.
      - Мать послала меня к Кьофам.
      - Ты хороший парень, - сказал рыжеволосый и скрылся в дверях бара.
      В дальнем конце Северной улицы, около маленького домика, где они жили с матерью, он увидел Куигли. Однажды он взял Куигли с собой в "Колизей", сказав матери, что идет туда с Кинселой, мальчиком, с которым сидел в школе за одной партой. Этот первый и единственный визит Куигли в "Колизей" закончился полным провалом.
      Куигли не понял, что происходит, и сильно испугался. Он принялся трясти и лупить стоявшее перед ним кресло. "Уведи его отсюда," - прошептал мистер Дун, подсвечивая фонариком, - "Он мне здесь все переломает". Они ушли тогда из кинотеатра и вместо кино отправились в кафе.
      - Я заглянул сегодня в одно окно, - сказал Куигли, подбегая к приятелю, - и, бог ты мой, видел такое!
      - А я у Кьофа пил с мистером Линчем портер, - сообщил Джон Джо. Он мог бы рассказать Куигли о проститутках, против которых предостерегал его мистер Линч, или о Бэйкере, который договаривался с одной из них, но в этом не было никакого смысла - Куигли никогда не слушал. Разговор с ним был невозможен: Куигли говорил только сам.
      - Это было в час ночи, - сказал Куигли. Голос его не смолкал все время, пока Джон Джо открывал дверь и закрывал ее за собой. Куигли будет ждать его на улице, и потом они, может быть, пойдут в кафе.
      - Где ты так долго был, Джон Джо? - воскликнула мать, выглядывая из кухни в узкую прихожую. Лицо ее раскраснелось от плиты, а глаза смотрели сердито. - Где тебя носило, Джон Джо?
      - Миссис Кьоф была на исповеди.
      - Что у тебя на зубах?
      - А что?
      - У тебя на зубах какая-то грязь.
      - Сейчас почищу.
      Они вошли в кухню - маленькое помещение с каменным полом и достающим до потолка буфетом. Внутри буфета среди тарелок и чашек стояла в рамке фотография отца Джона Джо.
      - Ты опять болтался с Куигли? - спросила она, не поверив, что миссис Кьоф продержала его больше часа.
      Склонившись над раковиной, он покачал головой. Джон Джо стоял, повернувшись к ней спиной, но видел воочию, как мать недоверчиво смотрит на него, ревниво сощурив глаза, а все ее маленькое жилистое тело напряжено, как пружина, готовая распрямиться в ответ на любую его ложь. Когда бы он ни говорил с матерью, его не покидало чувство, что слова, срывающиеся с его губ, имеют для нее вес и объем, и что она внимательно изучает каждое, пытаясь добыть из него правду.
      - Я разговаривал с мистером Линчем. - сказал Джон Джо, - он присматривал за магазином.
      - Как поживает его мать?
      - Он не говорил.
      - Он к ней очень хорошо относится.
      Она развернула бекон и бросила четыре куска в гревшуюся на плите сковородку.
      Джон Джо сел за стол. Эйфория, владевшая им у "Колизея", улетучилась, и пол под табуреткой был сейчас вполне устойчив.
      - Хороший бекон, - сказала мать.
      - Миссис Кьоф порезала его потоньше.
      - Чем тоньше, тем лучше. Он тогда вкуснее.
      - Миссис Кьоф сказала то же самое.
      - О чем ты говорил с мистером Линчем? Он не вспоминал свою старую мать?
      - Он рассказывал, как был на войне.
      - У нее чуть сердце не разорвалось, когда он ушел в армию.
      - А что он мог сделать.
      - Мы же были нейтральной страной.
      Мистер Линч все еще в баре у Кьофа. Каждый вечер он сидит там все в той же шляпе и тянет портер. Заходят посетители, и он обсуждает какую-нибудь проблему с ними и с миссис Кьоф. К ночи он будет совсем пьян. Наверное, тоже жует чайные листья, чтобы мать не почувствовала запах портера. Он вернется и соврет ей что-нибудь.
      Он ушел в Британскую армию, чтобы избавиться хотя бы на время от ее опеки, но она и там достала его своим сном.
      - Накрой на стол, Джон Джо.
      Он достал из ящика вилки и ножи, поставил масло, соль и перец. Мать отрезала четыре куска хлеба и бросила их в шипевший на сковородке жир. "Я видел однажды в окно," - сказал голос Куигли, - "как миссис Саливан ласкала Саливану ноги".
      - Мы опоздали с чаем на целый час, - сказала мать. - Ты голоден, малыш?
      - А, конечно.
      - У меня есть для тебя свежие яйца.
      Ей стоило немалого труда наскрести ему на нормальную еду. Он знал об этом, хотя они никогда не говорили на эту тему вслух. Когда он будет работать на лесопилке, станет легче, потому что каждую неделю к ее пенсии будет прибавляться его зарплата.
      Она поджарила яйца - два для него и одно для себя. Он наблюдал, как она перемешивает их на сковородке в обычной своей манере, полностью поглощенная этим занятием. Теперь, когда он сидел рядом с нею в кухне и тихо ждал, пока она готовит еду, гнев ее улетучился. Мистер Линч, наверно пьет дома чай сразу после работы, перед тем, как уйти к Кьофу. "Я пойду прогуляюсь," - говорит он, наверно, каждый вечер матери и вытирает с губ остатки яичного желтка.
      - Что он рассказывал о войне? - спросила мать, ставя перед ним тарелку с беконом, яйцами и жареным хлебом. Она налила кипяток в коричневый эмалированный чайник и оставила на плите завариваться.
      - Он рассказывал, как их атаковали немцы, - ответил Джон Джо. - Мистера Линча тогда чуть не убили.
      - Она боялась, что он никогда не вернется домой.
      - Но он же вернулся.
      - Он очень хорошо к ней относится.
      Когда брат Лихай, накручивая на пальцы короткие волосы у Джона Джо на затылке, спрашивал, о чем он думает, он обычно отвечал, что решает в голове какую-нибудь задачу, например складывает длинные цифры. Один раз он сказал, что переводит на ирландский трудное предложение, а в другой - что решает в уме ребус, напечатанный в воскресной газете. Он ел и видел перед собой лицо брата Лихая.
      Мать повторила, что яйца свежие. Потом налила ему чай.
      - Тебе нужно делать уроки?
      Он покачал головой, молча отмечая, что это ложь: ему нужно было делать уроки, но вместо этого он собирался пойти с Куигли в кафе.
      - Тогда мы сможем послушать приемник, - сказала она.
      - Я хотел пойти погулять.
      Глаза ее снова стали сердитыми. Губы поджались, и он положила вилку на стол.
      - Я думала, ты сделаешь перерыв, Джон Джо, - сказала она, - хотя бы в день своего рождения.
      - Может, не надо:
      - У меня есть для тебя сюрприз.
      Она говорит неправду, подумал он, так же, как он всегда говорит неправду ей. Она вернулась к еде, и он видел по выражению ее лица, какая работа происходит сейчас у нее в голове. Какой придумать сюрприз? Она уже подарила ему утром зеленую рубашку, зная, что это его любимый цвет. И пирог тоже был готов, хоть они его еще не ели. Она не сможет выдать пирог за сюрприз, потому что он видел, как она украшала его кремом.
      - Я сейчас помою посуду, потом мы послушаем радио, а потом я тебе кое-что покажу.
      - Хорошо, - ответил он.
      Джон Джо намазал хлеб маслом и посыпал сверху сахаром, как он всегда любил. Мать принесла пирог и отрезала им обоим по куску. Она сказала, что маргарин в последнее время совсем испортился. Она включила приемник. Пела женщина.
      - Попробуй пирог, - сказала мать. - Ты быстро растешь, Джон Джо.
      - Уже пятнадцать.
      - Я знаю, малыш.
      Только Куигли говорит правду, подумал он. Только Куигли честно и откровенно выкладывает все, что у него на уме. Люди говорят, чтобы Куигли держал свои мысли при себе, потому что это правда, и потому что они сами думают о том же, но молчат. "Я смотрел в окно," - впервые сказал Куигли Джону Джо, когда тому было девять лет, - "и видел мужчину и женщину без одежды". Брату Лихаю тоже хотелось бы представлять то, что представляют себе Куигли и Джон Джо. А о чем думает мистер Линч, когда с мрачным видом прогуливается по воскресеньям под руку с матерью? Не вспоминает ли он ту продажную девчонку, от которой ему пришлось убегать, потому что мать прислала ему из своего сна Деву Марию? Мистер Линч нечестный человек. Он лгал, когда говорил, что стыд не позволил ему жениться.
      Этому помешала мать с ее снами о ногах в огне и статуэткой Первого Причастия.
      Мистер Линч выбрал самый легкий путь: холостяки бывают иногда в мрачном настроении, зато они ни за кого не отвечают, как и те, кто удержался в стороне от продажных девчонок.
      - Вкусный пирог?
      - Да, - ответил он.
      - В следующий твой день рождения ты уже будешь работать на лесопилке.
      - Да.
      - Это хорошая работа.
      - Да.
      Они съели по куску пирога, потом мать составила посуду в раковину. Он пересел в кресло у плиты. Мужчины, которые слонялись тогда у отеля, наверно, все-таки поехали к Клонакилти, подумал он. Они танцуют сейчас с девушками, а потом вернутся к женам, и скажут, например, что играли в баре в карты. Внутри серого бетонного "Колизея" девушка доест свой шоколад, а мужчина дождется удобного момента, чтобы ее облапать.
      Почему он не может сказать матери, что выпил у Кьофа три бутылки портера? Почему не может сказать, что представляет голое тело миссис Тэггерт? Почему он не сказал мистеру Линчу, чтобы тот говорил правду, как всегда говорит правду Куигли? Мистер Линч всю свою жизнь не мог забыть две потрясшие его когда-то сцены: бельгийская женщина, распластанная на земле, и проститутки на площади Пикадилли. Но говорил про них только с мальчишками, у которых не было отцов - потому что это была единственная причина, которую он смог себе придумать.
      - Вот что у меня для тебя есть, - сказала мать.
      Она протянула ему старую отцовскую поршневую ручку, которую он уже не раз видел в верхнем ящике трюмо.
      - Я давно решила отдать ее тебе в день твоего пятнадцатилетия.
      Он взял в руки черно-белую ручку, которую уже пятнадцать лет не наполняли чернилами. В ящике трюмо, где валялись отцовские запонки, его же зажимы для галстука, куча старых ключей и несколько ниппелей от велосипеда. Все время, пока мать мыла посуду, догадался он, она не переставала думать, какой бы преподнести ему сюрприз. Ручка оказалась вполне кстати, вряд ли для этой цели подошел бы велосипедный ниппель.
      - Подожди, я принесу чернила, - сказала она, - проверишь, как пишет. Из приемника доносился мужской голос, рекламировавший хозяйственные мелочи. "Мыло Райан," - мягко верещал голос. - "Нет лучше очистителя".
      Она принесла чернила, и он набрал их в ручку. Сел за стол и принялся водить пером по мятому куску серой бумаги, в которую миссис Кьоф заворачивала бекон, и которую мать запасливо складывала, чтобы потом использовать в хозяйстве.
      - Видишь, как хорошо, она до сих пор пишет, - сказала мать. - Значит, хорошая ручка.
      Здесь жарко, - написал он. - Сними свой свитер.
      - Что за странные вещи ты пишешь, - сказала мать.
      - Просто первое, что пришло в голову.
      Они не хотят, чтобы он водился с Куигли, потому что знают, о чем рассказывает Куигли, когда говорит правду. Они завидуют, потому что между ним и Куигли нет притворства. Несмотря на то, что говорит только Куигли, они понимают друг друга:
      быть с Куигли - то же самое, что быть одному.
      - Я хочу, чтобы ты пообещал мне, - сказала она, - сегодня, в день твоего пятнадцатилетия.
      Он закрыл ручку и скрутил бумагу, в которую заворачивали бекон. Открыл дверцу плиты и бросил бумагу внутрь. Она хочет, чтобы он пообещал не водиться больше с городским идиотом. Он уже большой мальчик, достаточно большой, чтобы владеть отцовской поршневой ручкой, и вполне понятно, что ему уже не к лицу собирать улиток в банки из-под варенья в компании со старым полоумным созданием. Это помешает ему получить работу на лесопилке.
      Он выслушал все, что и предполагал услышать. Она продолжала, рассказав еще и о том, каким прекрасным человеком был его отец, пока, к несчастью, не свалился со строительных лесов. Она достала из буфета столь знакомую ему фотографию и вложила ее ему в руки, предлагая рассмотреть поближе. Если бы отец был жив, подумал он, ничего бы не изменилось. Отец был бы таким же, как и все остальные; и если бы Джону Джо вдруг пришло в голову заикнуться о голом теле миссис Тэггерт, он отлупил бы его ремнем.
      - Я прошу тебя ради него, ради меня и ради тебя самого, Джон Джо.
      Он не понял, что она хотела этим сказать, но не стал уточнять. Он скажет ей то, что она хочет услышать и, наверное, сдержит обещание, потому что это легче всего сделать. Куигли легко оттолкнуть, его можно просто послать подальше, как бродячую собаку. Смешно, они все думают, будто для него будет большой разницей, есть рядом Куигли или нет.
      - Хорошо, - сказал он.
      - Ты славный мальчик, Джон Джо. Тебе нравится ручка?
      - Хорошая ручка.
      - Тебе будет легче писать.
      Он повернула ручку приемника, и они сели вдвоем у плиты слушать музыку. Не так уж плохо жить под навесом, как Куигли: племянница приносит еду прямо в сад, можно бесцельно бродить по городу наедине со своими мыслями. Куигли нет нужды притворяться благодарным тем, кто его кормит. Ему не надо говорить, будто он гулял по городу, когда на самом деле он напивался у Кьофа; или что играл в карты, а не танцевал в Клонакилти. Куигли не должен жевать чайные листья и что-то скрывать. Куигли говорит; он все время говорит то, что хочет сказать.
      Счастливчик Куигли.
      - Я пойду спать, - сказал наконец Джон Джо.
      Они пожелали друг другу спокойной ночи, и он поднялся по лестнице к себе в комнату. Она разбудит его утром в положенное время, окликнула мать, пусть он спит спокойно.
      Он закрыл за собой дверь комнаты и с любовью посмотрел на кровать, до которой наконец-таки добрался. Именно эта провисшая посередине кровать и согревала его своим теплом. В изголовьи ее украшала железная спинка с паутиной из проволоки, а волосяной матрац был слишком тонким. Джон Джо медленно разделся, снимая с себя вместе с одеждой город, мать, мистера Линча и то обстоятельство, что в свой пятнадцатый день рождения он выпил первую бутылку портера и сжевал чайные листья. Он забрался в железную кровать, и лицо мистера Линча уплыло из его сознания, а вместе с ним и голоса мальчишек, рассказывающих байки о молодоженах.
      И никто больше не говорил ему, что нельзя водить дружбу с полоумным карликом.
      Лежа в железной кровати и вглядываясь в пустоту, он уплывал туда, куда хотел, и никакие пальцы Христианского Брата не могли выдернуть его из его мечтаний. Лежа в железной кровати, он слышал только голос городского идиота, но потом пропал и тот. Он путешествовал в одиночестве, нанося визиты женшинам города, любил их и был любим ими, и только в их постелях он жил по-настоящему - не в школе Христианских Братьев, не в сером "Колизее", не в кафешке, не в пивной Кьофа, не с матерью на кухне, и даже не через год на лесопилке. На железной кровати он плыл в рай: он был один.