АРИЗОНА, 28 ИЮНЯ

Он почувствовал, что будет сегодня великолепен.

Только проснувшись, он уже был готов к восхождению на Биг-Бен. Это предвкушение победы он испытал всего дважды за все годы занятий альпинизмом, безошибочно, всем нутром. Впервые оно возникло у него перед тем, как он установил рекорд скорости восхождения на Большой Тетон, а второй раз — когда он проложил новый маршрут на Дрю, который потом попал в учебники по альпинизму. В руках была такая сила, что, казалось, если понадобится, он пробьет скалу насквозь. Ноги же несли его не просто с легкостью и силой, а так, будто на него воздействовало не земное, а лунное тяготение. Он был так великолепно настроен на сегодняшнее восхождение, что даже ладони, когда он потер их одну о другую, показались ему перчатками из шершавой замши, способными намертво прилипнуть к самой гладкой, скользкой скале.

После душа он не стал ни бриться, ни причесываться. Встретить скалу он хотел щетинистым и взъерошенным.

Когда Бен постучал в дверь, Джонатан уже зашнуровывал ботинки, восхищаясь ими; хоть и разношены в предыдущих восхождениях, зато новенькие трикони в отличном состоянии.

— Ты, как я погляжу, уже совсем готов. — Бен только что поднялся с постели и был еще в пижаме и халате, с седой щетиной и уже при первой банке пива.

— Я чувствую себя просто замечательно, Бен. Твой светлый лик меня так вдохновляет.

— Не удивлюсь, если столбик с тебя немного прыти пособьет, пока мы его будем одолевать. В нем почти четыреста футов, и в основном шестая категория.

— Предупреди поваров, что к обеду вернемся.

— Вряд ли. Особенно если учесть, что тебе придется волочь на себе старого человека, уставшего от жизни. Пойдем ко мне, я оденусь.

Он пошел по коридору вслед за Беном в его комнату, где отказался от пива и присел в кресло, любуясь рассветом, пока Бен не спеша разыскивал и напяливал разные фрагменты своего горного обмундирования. Находить их было нелегко, и Бен ворчал и ругался, вытряхивая одежду из ящиков на пол и опорожняя коробки с разными причиндалами прямо на свою незаправленную постель.

— Говоришь, я тебя буду волочь на себе? Я-то думал, что ты пойдешь первым, Бен. Все-таки ты знаешь маршрут. Ты там уже был.

— Ага, только не в моих правилах грести все хорошее под себя... Лопни мои глаза, где второй носок? Терпеть не могу ходить в разных носках. Из равновесия меня выводит. Эй, а может, если все толком рассчитать, для полного равновесия на хромую ногу мне носок полегче надевать? Конечно, есть риск — можно перестараться, и получится хромота в обратную сторону. Окажусь этой ногой на дюйм-два выше земли, а как тогда ходить?.. Эй, подними-ка задницу да поройся в этом барахле — может, найдешь мой горный свитер. Знаешь, такой зеленый, старый.

— Он же на тебе.

— Ах да! И точно на мне. А где ж под ним рубашка?

— Я тут ни при чем.

— Помощничек из тебя тот еще!

— Просто боюсь — закопаюсь тут, и меня больше не найдут никогда.

— Джордж тебя откопает, когда будет весь этот бардак прибирать.

— Джордж убирает у тебя в комнате?

— Я ей жалованье плачу. И не только за то, что ты в нее свои палки вколачиваешь.

— Ты, Бен, очень изящно выражаешься.

— Не врешь? Ладно, сдаюсь... Лопни мои глаза, не могу найти ботинки. Одолжи мне свои.

— А самому идти босиком?

— Ты же у нас тут таким атлетом стал, что и разницы-то не почувствуешь.

Джонатан откинулся в кресле и застыл, глядя на восход.

— Я действительно прекрасно себя чувствую, Бен. Давно уже не чувствовал себя так.

Свойственная Бену грубоватость на мгновение исчезла.

— Это хорошо. Я рад. Я помню, как это бывало со мной.

— Здорово тоскуешь по горам, Бен? Недостает их тебе?

Бен присел на краешек кровати.

— А ты не тосковал бы, если бы кто-то удрал с твоим членом? Конечно, недостает. Я же с восемнадцати лет в горы ходил. Поначалу так я вообще не знал, куда себя деть. Но потом... — Он хлопнул себя по коленкам и встал. — Потом я разжился вот этим. И теперь живу — забот не знаю. И все-таки... — Бен подошел к шкафу. — Вот же они, мои ботинки! Черт меня побери!

— Где же они были?

— Да на полке для обуви. Джордж, наверное, их туда положила, черт бы ее побрал!

* * *

Сидя за завтраком в сияющей и пустой кухне ресторана, Джонатан спросил, не предпринял ли после вчерашней стычки чего-нибудь достойного внимания Майлз Меллаф.

— Он тебя беспокоит, Джон?

— В данный момент меня беспокоит только восхождение. Но после возвращения мне придется с ним разобраться.

— Если прежде он с тобой не разберется.

— А ну-ка, выкладывай.

— В общем, один из обслуги услышал, как этот Меллаф и его дружок у себя в номерах шумно спорили.

— И много времени твоя обслуга проводит у замочных скважин?

— Обычно нет. Но мне так показалось, что ты был бы не против, чтобы я за этими типчиками присмотрел. Во всяком случае, тот, который попижонистей, злился на второго как черт, что тот дал себя так отметелить. А тот, здоровый, сказал, что в следующий раз все будет по-другому. А потом они из города заказали машину напрокат. Она теперь у главного входа стоит.

— Может, они хотят природой полюбоваться?

— А наши машины для гостей чем плохи? Нет, по-моему, они хотят куда-то быстренько смыться. Может, после того, как сделают что-нибудь нехорошее. Убьют, например, кого-нибудь.

— С чего ты взял, что они собираются кого-то убивать?

Бен для большего эффекта выждал паузу.

— Официант сказал мне, что тот, который покрупнее, вооружен.

Джонатан сосредоточил внимание на кофе и не удостоил Бена ожидаемым проявлением эмоций. Бен сдернул крышечку с банки пива.

— Тебя, похоже, не очень беспокоит, что этот тип вооружен.

— Я это уже знал. Видел у него под пиджаком. Я потому и наступил ему на нос. Чтобы он не мог четко видеть. Мне нужно было время, чтобы уйти.

— А я-то все считал, что в тебе сидит настоящий злодей, а ты, оказывается, делал только самое необходимое.

— Постыдился бы!

— Да я готов отрезать язык, сказавший о тебе плохое, старина!

— Я всего лишь стараюсь остаться в живых.

— И для этого тебе нужен дробовик?

— Нет, не для обороны. Он мне нужен для нападения. Пошли! А то твоя горка совсем выветрится. Пока ты будешь собираться, от нее мало что останется.

Ботинки Джонатана хрустели по каменной осыпи у подошвы столба, возвышающегося над ними. Западный его склон был в этот ранний утренний час еще черен. Дрель, молоток и пятнадцать фунтов скальных крючьев, карабинов и шлямбурных болтов, бренча, свисали с плетеного ремня, обвязанного вокруг талии Джонатана.

— Примерно здесь, — вынес он решение, показывая на длинную вертикальную трещину, примеченную им накануне. Трещина, в среднем четыре дюйма шириной, шла вверх футов на сто и была как столбовая дорога на первую четверть пути. Только после того, как трещина сходила на нет, грибообразная верхняя часть начинала отклоняться наружу. Там восхождение будет действительно интересным.

— Ты тут начинал, Бен?

— Подойдет, пожалуй, — уклончиво ответил Бен. Оба обвязались веревками.

— Очень сильно помогать не будешь? — спросил Джонатан, передавая свободную веревку партнеру.

— Вот еще! Мне практика не нужна. Я тут за пассажира.

Джонатан пристегнул лямки легкого рюкзака, который он взял по настоянию Бена. Перед самым подъемом они пописали на сухую землю, выжимая из себя все до капли. Бесчисленные новички, стремясь поскорей отправиться в путь, пренебрегали этой данью земным богам и потом горько сожалели о недосмотре, столкнувшись с этой естественной проблемой непосредственно на скале, когда обе руки заняты более насущной проблемой — выживания. Единственное решение, приемлемое в этой ситуации, не гарантирует альпинисту большой успех в обществе, когда придет пора принимать поздравления.

— Ну, пошли.

Продвижение вдоль трещины шло быстро и без приключений — интерес представляли лишь те места, где трещина была слишком широка для надежного заступа. На этом участке подъема Джонатан почти не вбивал крючьев; лишь по одному приблизительно через тридцать футов, чтобы сократить возможное падение.

Эта скала ему очень нравилась на ощупь. У нее был характер. На ней были хорошие зазубрины, и они хорошо держали. Но для крюков хороших трещин было мало — большинство из них были слишком широки. В них надо было вбивать один-два крюка дополнительно, в качестве клиньев, и все равно крючья как-то вихлялись, не “пели”, как должен “петь” крепко вбитый крюк. Когда они пройдут триста футов по нависающей скале, надежность крючьев будет иметь определенное значение. Джонатан понимал, что дрель и шлямбурные болты с “ласточкиным хвостом” ему придется использовать чаще, чем хотелось бы. Он всегда проводил тонкое, но принципиальное различие между крюком и шлямбурным болтом. Покорение склона с помощью крюка содержало некоторые элементы совращения, использование же дрели и болта отдавало изнасилованием.

Они продвигались ритмично и очень слаженно. Бен выбирал веревку и страховал снизу, в то время как Джонатан медленно поднимался вверх на всю веревку, пока не находил подходящую опору, с которой можно было подстраховать Бена сверху, когда тот поднимался к Джонатану. Бен поднимался быстрее: у него было психологическое преимущество нижнего в связке — он использовал те опоры и захваты, которые находил Джонатан.

Даже после того, как трещина кончилась и их продвижение замедлилось, испытываемое Джонатаном чувство непобедимости осталось. Каждый квадратный метр скалы был тактической игровой площадкой, полем битвы с тяготением, не знающим пощады и глухим к доводам рассудка. Скала в этой битве играла роль турецкого союзника, всегда готового переметнуться на другую сторону, если дела пойдут плохо.

Они медленно продвигались вверх. Опытная и мудрая рука Бена превращала веревку в третьего участника, в разумное живое существо. Когда Джонатан двигался, она всегда ослабевала, но неизменно крепко держала его, когда она единственная могла удержать его на склоне. Во многих местах вообще не было никаких захватов, где можно было бы держаться за скалу без веревки или крюка.

Джонатан начал уставать. Тяжесть рюкзака и тугое давление на бедра и икры служили постоянным напоминанием о небеспредельности человеческих сил. Но в руках сила еще сохранилась, и чувствовал он себя прекрасно. Особую радость вызывало соприкосновение со скалой, теплое там, где на нее падало солнце, прохладное и освежающее в тени. Воздух был настолько чист, что казался зеленым. Хорош был даже соленый вкус собственного пота. Тем не менее он не стал возражать, когда, после трех часов пути, оставив под собой две трети скалы, Бен попросил отдохнуть.

Прошло еще четверть часа, прежде чем они нашли узкий выступ в скале, на который можно было поставить пятки. Джонатан вбил несколько дополнительных крючьев, и они оба повисли бок о бок на веревках, спиной к скале, поджав ноги, чтобы те могли отдохнуть. Их тела отклонялись градусов на двадцать от скалы, которая и сама нависла на десять градусов. Бен, повозившись в своем рюкзачке, извлек краюху хлеба с хрустящей корочкой и толстый круг сыра, который он по альпийской традиции взял с собой. Они ели медленно, с чувством, удерживаемые веревками в наклонном положении, и глядели вниз на небольшой кружок любителей острых ощущений, собравшихся у основания “жандарма”, как только кто-то в пансионате увидел людей на поверхности этого столба, недоступность которого была общепризнанной.

— Как самочувствие, старик?

— Просто... очень здорово, Бен.

— Хорошо идешь. Не припомню, чтоб ты так хорошо ходил.

— Да, я знаю. — Восхищение Джонатана было неподдельным, будто он смотрел на себя со стороны. — Может быть, это просто счастливая случайность, совмещение настроя и подготовки, но если бы я сейчас был на Айгерванде... — Голос его замер, он в своем воображении преодолевал одну за другой все печально знаменитые ловушки Айгера. Бен вернулся к старой теме.

— Зачем вообще идти, Джон? Что ты хочешь доказать? Это-то тебе чем не великое восхождение? Начнем и успокойся.

Джонатан засмеялся.

— Да, Айгер тебе чем-то здорово не угодил, это точно.

— Просто предчувствие такое. Не твоя эта горка, старик. Она тебя уже дважды сбрасывала... Черт знает что! Во всей этой истории есть что-то ненормальное. Этот гомик хочет тебя подстрелить. Или ты его хочешь подстрелить. Не знаю, что верней. А вся эта проверочка людей, с которыми ты собрался идти? Не знаю я, что происходит, и не уверен, что хочу знать. Но чувствую я, что, если ты полезешь на Айгер, а голова у тебя будет забита всеми прочими делами, эта горка сбросит тебя за милую душу, прямо на камешки. А ты знаешь, что это ой как больно!

Джонатан наклонился вперед еще больше, не желая говорить на эту тему.

— Бен, посмотри лучше на этих, внизу. Какие маленькие людишки! Превратились в карликов, как на японской миниатюре. Будто из них постепенно высасывали отвагу и индивидуальность, пока у них и силенок-то осталось только на то, чтобы заседать в разных комитетах и подписывать протесты по поводу загрязнения окружающей среды.

— Да, не Бог весть что, пигмейчики. Свой кайф наверняка словят, если кто-нибудь из нас сорвется. У них тогда до самого вечера будет о чем поговорить. — Бен помахал рукой. — Привет, какашки!

Стоявшие внизу ничего расслышать не могли и в ответ энергично замахали и заулыбались.

— Пивка не хочешь, старик?

— Очень даже. Крикни там, пусть прямо сюда подадут. Разумеется, коридорному будут причитаться хорошие чаевые.

— У нас есть пиво.

— Шутишь, надеюсь?

— Никогда. Я могу шутить о жизни, о любви, о перенаселении, атомной бомбе и прочем подобном говне — но только не о пиве.

Джонатан недоуменно посмотрел на него.

— И ты полдюжины пива тащил на эту скалу? Да ты, знаешь ли, сумасшедший!

— Может и сумасшедший, но только не дурак. Я пива не тащил. Его тащил ты. Я его тебе в рюкзак положил.

Джонатан изогнулся и вытащил из рюкзака упаковку из шести банок.

— Черт побери! Да я тебя сейчас прямо на этих зевак сброшу!

— Подожди, дай сперва пиво допью.

Джонатан откупорил баночку и пососал пену.

— Теплое.

— Увы. Но я решил, что ты совсем взбеленишься, если тебя еще и льдом нагрузить.

Они молча ели и пили. Время от времени, когда Джонатан смотрел в бездну под собой, ему казалось, что в желудке у него машет крылышками целый выводок бабочек. За все годы занятия альпинизмом он никак не мог полностью избавиться от трепетания под ложечкой и щекотания в паху, которые нападали на него, когда он не бывал полностью поглощен самим восхождением. Это чувство не было особенно неприятным, и он считал его составной частью естественного порядка вещей в горах.

— Мы высоко забрались, как по-твоему?

— По расстоянию — на две трети. По времени — наполовину.

Джонатан согласно кивнул. Еще накануне они отметили, что последняя четверть пути, где похожая на гриб вершина начинает расширяться снизу, будет самой трудной. Джонатан рвался поскорей добраться до нее.

— Ну пошли.

— Я ж еще пиво не допил! — сказал Бен с неподдельной обидой.

— Ты две банки выдул.

— А я про третью говорю. — Он сорвал крышечку и перевернул банку, осушая ее мощными глотками. Немного пива стекло с уголков рта.

В следующие три часа одна за другой возникла масса тактических проблем. Предыдущая забывалась, как только появлялась следующая. Для Джонатана все в мироздании перестало существовать, кроме него самого и скалы: очередной шаг, надежно вбитый крюк, пот в волосах. Полная свобода, оплаченная риском падения. Единственный способ летать, если уродился бескрылым животным.

Последние пять футов были весьма своеобразными.

Стихии вволю поработали по части эрозии на хрупком гребне вокруг плоской вершины столба. Скала нависала на тридцать градусов, а порода была рыхлая и крошилась. Джонатан продвинулся в сторону, насколько мог, но порода не стала лучше, и подходящего места для крюка он найти не сумел. Он пошел поперек в обратную сторону и оказался прямо над Беном.

— Что происходит? — крикнул Бен снизу.

— Не могу найти путь наверх. Ты как забирался?

— Ну, использовал волю, умение, решимость, талант. Такие вот вещи.

— Пошел бы ты!..

— Эй, старик, слушай! Второпях ничего не предпринимай. Этот крюк — он больше для отвода глаз.

— Если я навернусь, навернется и пиво.

— Эхма!

Не было никакого надежного способа забраться на гребень. Прижавшись к скале и обдумывая ситуацию, Джонатан про себя выругался. У него стало вырисовываться совершенно немыслимое решение.

— Дай слабины! — крикнул он вниз.

— Не делай глупостей, Джон. Мы и так уже очень здорово поднялись.

— Пройти девяносто девять процентов пути — это и есть неудача. Слабины, черт тебя возьми!

Скрючившись под нависшей скалой, выпиравшей во все стороны, Джонатан прижал ладони к скальному выступу прямо над собой. Постоянно перекачивая вес между ногами и ладонями, он мог поочередно расслаблять руки и продвигать их вперед. По мере того как угол наклона его тела увеличивался, сила, необходимая для продвижения, все возрастала, пока не настал такой момент, когда он уже был не в состоянии оторвать ладонь от скалы над собой — иначе он бы камнем полетел вниз. Ему приходилось дюйм за дюймом пропихивать ладони дальше, сдирая кожу и обагряя скалу кровью. Наконец, когда ноги его уже дрожали от непомерной усталости, его пальцы нащупали край гребня и зацепились за него. Надежность захвата он оценить не мог и знал, что, когда подтянет колени, его тело так далеко откачнется от скалы, что удержаться он никак не сможет. На самом деле ему уже ничего не надо было решать: ни вернуться назад, ни дольше удерживаться в таком положении он не мог. Силы почти покинули его.

Он вжимался в скалу до тех пор, пока кости его пальцев не почувствовали скалу непосредственно, минуя подушечки. Затем он резко разжал руки, одновременно оттолкнулся ногами, сгруппировался и закинул ноги вверх.

На какое-то мгновение только ноги Джонатана были по бедра перекинуты через гребень. Верхняя часть тела вместе с рюкзаком начали тянуть его вниз головой в бездну. Он карабкался, сопротивлялся, скользя на животе, неуклюже и вовсе неэстетично, в отчаянной животной борьбе с тяготением.

Он лежал лицом вниз, задыхаясь. Из открытого рта слюна стекала на плоский горячий камень вершины. Сердце болезненно стучало в самые уши, ладони саднило от мелкозернистых камней, впившихся прямо в мясо. Легкий ветерок холодил ему волосы, свалявшиеся и торчащие колтуном от пота. Собрав все силы, он сел и осмотрелся. Он был на плоском каменном пятачке, для достижения которого и предпринимались все эти усилия. Чувствовал он себя просто потрясающе. Преисполненный восторга победы, он ухмыльнулся сам себе.

— Эй! Джон! — раздался из-под гребня голос Бена. — Как наскучит восхищаться собой, может, меня поднимешь?

Джонатан обмотал веревку вокруг небольшого выступа и начал сидячую страховку, пока Бен карабкался через гребень.

Они молчали минут десять, измотанные восхождением и преисполненные благоговения перед открывшимся вокруг пейзажем. Они являли собой самую высокую точку во всей округе. До самого горизонта тянулась мерцающая в мареве пустыня, плоская как тарелка. По одну сторону от их пятачка они могли видеть пансионат Бена, уменьшенный расстоянием так, что бассейн казался осколком зеркала, сверкающим на солнце. Время от времени порывы ветра сносили со скалы удушливую жару и охлаждали их мокрые от пота рубашки.

Они откупорили две оставшиеся банки.

— Поздравляю, старик. С очередной целочкой!

— О чем это ты? — Джонатан с благодарностью отхлебнул теплой пены.

— Я и подумать не мог, что кто-нибудь заберется на этот столб.

— Но ты же сам забирался!

— Кто тебе такое сказал?

— Ты.

— Ну знаешь, немногого же ты в этой жизни добьешься, если будешь верить таким завзятым лжецам.

Джонатан помолчал.

— Так. Изволь-ка объясниться, Бен.

— Ну, просто мой маленький розыгрыш обернулся против меня же самого. К этому столбику пристреливались очень неплохие скалолазы. Но он так и остался нетронутым. Все пасовали перед самым последним отрезком. Признайся, что он немножко с придурью. Я даже сказал бы, что ни один человек в здравом уме на него бы не сунулся. Особенно, если к другому концу веревки привязан друг.

— Прости, Бен, я об этом не подумал.

— Да, ты не из тех, кто вообще об этом думает. Я-то рассчитывал, что, если у тебя не получится с восхождением, которое, по-твоему, сделал даже я со своей хромой ногой, ты еще призадумаешься, прежде чем лезть на Айгер.

— Ты так настроен против моего участия?

— Да уж настроен, иначе не скажешь. Я, старик, этого восхождения просто боюсь. — Бен вздохнул и смял банку. — Но, как я уже сказал, мой план против меня же обернулся. Теперь, когда ты сюда забрался, уже ничто в мире тебя от Айгера не удержит.

— У меня нет выбора, Бен. От этого восхождения у меня зависит все. Мой дом. Мои картины.

— Слыхал я, что покойникам от домов и картин радости немного.

— Слушай. Может быть, хоть это заставит тебя посмотреть на дело по-другому. Если все пойдет хорошо, мне, возможно, и вовсе не придется лезть на Айгер. Есть шанс, что я смогу закончить свое дело до начала восхождения.

Бен замотал головой, будто чувствовал, что там, внутри, не все на месте.

— Я что-то ни хрена не понимаю. Уж слишком хитро все.

Джонатан с силой сжал ладони, проверяя, очень ли больно. Ладони были липкие от прозрачной сукровицы, но болели несильно.

— Давай возвращаться.

Оставив крючья для будущих скалолазов, они на длинных дюльферах достигли основания за сорок минут. Это было даже как-то нечестно после шести часов изнурительного подъема.

Немедленно их окружила толпа поздравителей, которые наперебой хлопали их по спине, предлагали поставить выпивку и делились своими соображениями о том, каким бы образом стали подниматься они сами, если бы были скалолазами. Бен, обняв каждой рукой по премиленькой юной особе, пошел во главе всей толпы обратно в пансионат. Джонатан же, внезапно опустошенный и потяжелевший, — теперь нервная энергия его больше не подпитывала, — поплелся за праздничной процессией. Он удивился, увидев несколько в стороне от торжествующей группы Майлза Меллафа, холодного и высокомерного, в небесно-голубом шелковом костюме, с тщательно расчесанным, скулящим и бьющимся, словно в судорогах, шпицем в руках. Майлз пошел рядом с Джонатаном.

— Впечатляющий аттракцион. Знаешь, Джонатан, за все время нашей дружбы я еще ни разу не видел, как ты поднимаешься по скале. Это по-своему довольно элегантно.

Джонатан шел дальше, ни слова не говоря.

— Особенно эффектной была последняя часть. У меня даже немного мурашки по спине пробежали. Но ты все же справился. Так в чем же дело? Ты весь какой-то убитый.

— На это можешь не надеяться.

— Ой, да я далек от того, чтобы тебя недооценивать. — Он переложил нервно дрожащего пса с одной руки на другую, и Джонатан заметил, что у собачки на шее повязана лента того же небесно-голубого шелка, как и Майлзов костюм. — Это уже скорее ты меня упорно недооцениваешь.

— Где твой мальчик?

— У себя в номере. Хандрит, я полагаю. И о нетерпением ждет новой встречи с тобой.

— Ему же будет лучше, если такая встреча не состоится. Если я только увижу его на той же стороне улицы, он тут же станет кормом для собак.

Майлз зарылся носом в шерсть Педика и промурлыкал:

— Не надо обижаться, мальчик мой. Доктор Хэмлок вовсе не имел в виду тебя. Он просто употребил одно из вульгарных словечек, присущих его профессии.

Собачонка всхлипнула и принялась оживленно нализывать Майлзу ноздри.

— Я надеюсь, что ты передумал, Джонатан. — Категоричный деловой тон Майлза резко контрастировал с тем ласковым мурлыканьем, с которым он только что общался с собакой. Джонатану стало любопытно: а скольким же людям женственные повадки Майлза внушили роковое для них ощущение безопасности.

Он остановился и развернулся лицом к Майлзу.

— По-моему, нам не о чем говорить.

Майлз несколько видоизменил позу, перенеся вес тела на одну ногу и выставив носки другой в непринужденной вариации на тему четвертой балетной позиции, как будто желал повыгоднее подчеркнуть линии своего костюма.

— Ты, Джонатан, как прирожденный альпинист, хорошо умеешь, так сказать, балансировать на грани. Сейчас ты утверждаешь, что тебе предпочтительней, чтобы объект санкции оставался тебе неизвестен, чем помириться со мной. Допустим. Позволь же мне немного повысить ставки. Предположим, я свяжусь с объектом и дам ему знать, кто ты такой. Тогда он останется в тени, ты же будешь полностью засвечен. Как тебе это понравится? Любопытный будет поворот привычной схемы, да?

Джонатан уже обдумал эту неприятную возможность.

— Предложение твое не такое выгодное, как ты воображаешь, Майлз. Спецрозыск уже давно работает над установлением личности объекта.

Меллаф от души расхохотался. От этого звука Педик вздрогнул.

— Очаровательно, Джонатан! Ставишь свою жизнь в зависимость от расторопности ЦИРа? А ты доверишь своему брадобрею сделать тебе хирургическую операцию?

— Откуда я знаю, что ты уже не связался с объектом?

— И разыграл свой последний козырь? Фи, Джонатан!

Он вновь прильнул носом к меху Педика и игриво куснул собачонку за спину.

Джонатан двинулся в направлении к пансионату. Майлз крикнул ему вслед:

— Ты не оставляешь мне выбора, Джонатан! — Он губами пожевал Педику ухо. — У папочки ведь нет выбора, малыш. Придется папочке наябедничать на доктора Хэмлока. — Он посмотрел на удаляющуюся фигуру. — Или убить его.

* * *

За ужином Бен, хоть и был сердит и необщителен, мужественно изничтожал огромные количества еды и пива. Джонатан не стремился вести разговор, он часто отвлекался от пищи и устремлял свой взор в какую-то неопределенную точку в пространстве. Наконец с тем же отсутствующим видом он проговорил:

— Что-нибудь от телефонистки есть?

Бен покачал головой.

— Ни один из них не пытался звонить за пределы пансионата, если ты это имеешь в виду. Телеграмм не было. Ничего.

Джонатан кивнул.

— Прекрасно. Бен, ни в коем случае не давай им связаться с внешним миром.

— Слушай, да я отдам свой билет в первый ряд, который для меня в аду забронирован, лишь бы только узнать, что такое вокруг происходит.

Джонатан долго смотрел на него, потом спросил:

— Можно на завтра одолжить твой “лендровер”?

— Конечно. Далеко собрался?

Джонатан оставил этот вопрос без внимания.

— Будь любезен, окажи мне услугу. Пусть кто-нибудь из твоих людей зальет в него полный бак и поставит в багажник еще две канистры с бензином и одну с водой.

— Это имеет отношение к тому типу — Меллафу?

— Да.

Некоторое время Бен мрачно молчал.

— Ладно, Джон, для тебя — все что угодно.

— Спасибо.

— Благодарить меня вовсе не обязательно. Я всего лишь помогаю тебе на собственную жопу приключений искать.

— Тот дробовик, о котором мы вчера говорили. Пожалуйста, заряди его пулями и положи в “лендровер”.

* * *

Джонатан, не в состоянии спать, глубокой ночью сидел в своей кровати и с натугой работал над все той же статьей о Лотреке, которая на протяжении почти месяца вбирала в себя все то время, которое ему нечем другим было занять. В дверь заскреблась Джордж, и это послужило ему оправданием отказа от бесплодных трудов. Как обычно, на ней были джинсы и хлопковая рубашка, воротник которой скрывался под ее распущенными черными волосами, а три верхние пуговицы — расстегнуты. Ее ничем не стесненная грудь туго натягивала рубашку над джинсами.

— Ну как ты сегодня, Джордж?

Она села на краешек кровати и игриво посмотрела на него большими черными глазами.

— Видела, как мы с Беном сегодня на гору забрались? Это было нечто, правда?

Она сбросила туфли, поднялась, расстегнула джинсы проворными движениями человека, которому некогда заниматься пустяками — предстоит серьезное дело.

— Похоже на то, что завтра-послезавтра я уеду. В некотором смысле, Джордж, я буду по тебе скучать.

Вильнув задом, она спустила джинсы на бедра.

— Никто не мог бы сказать, что ты засоряешь наши чистые отношения липкими сантиментами и ненужной болтовней. Я это ценю.

Она на секунду замерла, полы ее рубашки касались оливковых бедер. Потом она принялась расстегивать рубашку, а ее безмятежные глаза неотрывно смотрели в глаза Джонатана.