войны и в 1855 году скорое сосредоточение в Николаевске всего, что находится ныне в Петропавловске и Японии, должно, по моему мнению, составлять единственную и главную нашу заботу, ибо если мы благовременно это сделаем, то неприятель, в каких бы то превосходных силах здесь ни появился, нам никакого вреда сделать не может, потому что банки лимана, полная для него неизвестность здешнего моря, удаление его от сколько-нибудь цивилизованных портов не на одну тысячу миль, лесистые, гористые и бездорожные, пустынные побережья Приамурского края составляют крепости, непреоборимые для самого сильного врага, пришедшего с моря. Появление его сюда послужит нам не во вред, а в пользу, ибо, блокируя берега Татарского залива, он этим фактически признает их российскими. При сосредоточении в Николаевске судов, людей и всего имущества Петропавловского порта, единственный неприятель для них, с которым неминуемо придется бороться, это мороз и пустыня, но, чтобы победить его, необходимо, чтобы все силы наши были обращены на благовременное устройство просторных помещений и на полное обеспечение из Забайкалья по реке Амуру сосредоточенных здесь людей хорошим и в избытке продовольствием, медикаментами и необходимою здесь теплою одеждою. Каждый прибывший сюда человек, без совершенно полного довольствия пищею и одеждою и без строительных материалов (кроме леса, разумеется) и инструментов, будет нас здесь не усиливать, а только ослаблять и обременять, распространяя болезни и смертность; поэтому не следует присылать сюда людей без полного обеспечения всем выше упомянутым. Здесь, в настоящее время, каждый солдат, прежде всего, должен был быть плотником; самое для него необходимое топор, теплая одежда и полное во всех отношениях продовольствие. С этими средствами он может бороться и выйти победителем неминуемого и лютого врага здесь - мороза и различных в пустынном крае климатических и других условий, вредно действующих на здоровье людей и порождающих различные болезни и смертность. Победивши этого врага, внешний враг, пришедший с моря, для нас будет здесь уже ничтожен, ибо, прежде чем он доберется до нас, ему придется встретиться с негостеприимным и богатым банками лиманом, в котором он или разобьется, или уже очутится в совершенно безвыходном положении. Он не решится также бесполезно терять своих людей высадкою десантов на пустынные, лесистые, гористые и бездорожные берега Приамурского края, и, таким образом, война здесь будет кончена со славою, хотя без порохового дыма и свиста пуль и ядер, - со славою, потому что она нанесет огромный вред неприятелю без всякой с нашей стороны потери: неприятель будет всегда в страхе, дабы суда наши не пробрались отсюда в океан для уничтожения его торговли и чрез это он вынужденным найдется блокировать берега Татарского залива и южной части Охотского моря, для чего необходимо сосредоточить здесь большое количество военных судов, что сопряжено с весьма значительными расходами; между тем как нам он всем этим принесет огромную пользу, так как, блокируя прибрежья, а следовательно, и весь Приамурский и Приуссурийский край, он тем самым фактически признает их русскими".
      В заключение Невельской выразил надежду, что ему дадут знать заранее о решении, какое будет принято относительно Петропавловска.
      После личного свидания с Муравьевым Невельской окончательно убедился, что генерал-губернатор придерживается иных взглядов по этому вопросу. Все меры были приняты к тому, чтобы сделать из Петропавловска главный порт на Тихом океане, но, посылая это письмо, Невельской надеялся, что обстоятельства и факты заставят упрямого генерала изменить свое мнение.
      Однако пришла первая зимняя почта, привезшая императорский указ от 26 августа 1854 года о производстве Невельского в контр-адмиралы и выговор от Муравьева за то, что фрегат "Палладу" не оставили зимовать в лимане (где он погиб бы от подвижки льдов), а отвели в Императорскую гавань. О донесении же Невельского касательно снятия Петропавловского порта - ничего.
      Пришла вторая и третья зимняя почта с русскими и иностранными газетами, а от Муравьева никакого ответа. Из иностранных газет узнали, что общественное мнение на Западе возмущено поражением под Петропавловском сильной и прекрасно оснащенной и снаряженной эскадры и требует самых энергичных мер для уничтожения этой крепости и русской эскадры на Тихом океане. Известно было, что весною эскадра неприятеля, усиленная новыми кораблями, будет снова штурмовать Петропавловск.
      Между тем зимою в Приамурье энергично готовились к прибытию новых поселенцев из России и к отражению возможного нападения неприятеля. Фрегат "Паллада", разоруженный и зимовавший в Императорской гавани, был подготовлен к взрыву, на случай, если там появится неприятель. Люди на этот раз были снабжены всем необходимым в изобилии.
      В Николаевске выстроили две большие казармы, три офицерских флигеля, дом для помещения гауптвахты, казначейства и канцелярии, склады, кузницу, мастерскую, флигель для инженера, эллинг, на котором строилась шхуна-баржа для перевозов грузов по Амуру и лиману, 12 домиков для семейных солдат и т. д.
      В эту зиму в Николаевске зимовало 820 человек, в Петровском - 80, в Мариинском - 150 человек.
      Николаевск принял вид городка, намечены были улицы, на которых пока еще торчали пни.
      Новопоселенцы на Амуре в свободные от работы часы развлекались: катались с гор, устраивали спектакли, фейерверки, маскарады.
      В Николаевске возник настоящий базар. Гиляки и гольды доставляли в городок дичь и рыбу в изобилии.
      Невельской очень тревожился о судьбе петропавловцев, но так как его не извещали о мерах, которые предпринимаются для оказания им помощи, то он полагал, что все будет сделано помимо его участия.
      В начале мая из Аяна прибыл на оленях нарочный с извещением от генерал-губернатора, что раннею весною в Де-Кастри придет судно с семьей Завойко и другими семьями из Петропавловска. Невельскому приказывалось озаботиться доставкою их в Мариинский пост, а судно ввести в реку. Это еще более уверило Геннадия Ивановича и всех его сподвижников, что Петропавловск решено защищать до последней крайности.
      Однако не успел Невельской, выехавший в Де-Кастри, добраться до Мариинского поста, как получил сообщение, что в Де-Кастри прибыли транспорты "Иртыш", "Байкал" и "Двина" с семействами жителей и всем имуществом Петропавловского порта, а следом за ними идет Завойко с фрегатом "Аврора" и корветом "Оливуца" (который также зимовал в Петропавловске). По распоряжению генерал-губернатора Петропавловский порт снят и приказано все сосредоточить в Николаевске на Амуре. Оказывается, что еще зимою Муравьев решился наконец на шаг, неизбежность которого давно, задолго до войны, предсказывал Невельской. Тяжело было генералу видеть, что рухнули его проекты о возведении Петропавловска в степень первоклассной крепости. Сознание собственной ошибки и доказанная фактами правота Невельского еще более увеличили все возрастающую антипатию к нему Муравьева.
      В разгар суровой сибирской зимы курьером из Иркутска в Петропавловск-на-Камчатке был послан через Якутск, Охотск и Гижигу есаул Мартынов. Он вез приказ об эвакуации Петропавловска. Этот отважный человек проделал путь свыше 7 тысяч верст по пустынным и диким местам в три месяца, со скоростью, еще не виданной в этих краях. Он вовремя передал приказ, и Завойко раннею весною, под носом у вражеской эскадры, сумел со всем имуществом и кораблями уйти к Амуру.
      Невельской с характерной для него благородной объективностью так отзывался о действиях Завойко:
      "В. С. Завойко распорядился переброскою великолепно: еще не разошелся лед в Авачинской губе, как суда наши были вооружены. Лишь только тронулся лед, они вышли в море, забрав с собою все семейства и все имущество поста. Есаул Мартынов остался в Петропавловске начальником. Вскоре по уходе эскадры из Петропавловска туда явились англо-французы и, не найдя там ни судов, ни команд (кроме есаула Мартынова с несколькими жителями), сожгли казенные магазины и пошли в погоню за нашими судами в Японское море".
      События войны 1854-1856 годов фактически доказали, что Петропавловск как порт, отрезанный от метрополии и не имеющий с нею внутреннего сообщения, не мог быть нашим главным портом на отдаленном востоке и что подобный порт мог быть только в Приамурском и Уссурийском крае, то есть в местностях, непосредственно связанных с Восточною Сибирью внутренним путем, безопасным от нападения неприятеля с моря. Следовательно, все затраты, сделанные на Петропавловск, чтобы возвести его в степень главного порта, были совершенно напрасны, и если сосредоточенные в нем команды и суда наши были спасены, то это обстоятельство нельзя не приписать особому случаю. Оставлять эти суда и команды на Камчатке при возможности разрыва с морскими державами было весьма неосторожно и, как рекомендовал Невельской, следовало бы весною 1854 года перевести все из Петропавловска в Николаевск.
      XXVIII. НОВЫЕ ЛЮДИ - НОВЫЕ ВЕЯНИЯ. НЕВЕЛЬСКОЙ ОТСТРАНЕН
      Неожиданный приход эскадры, привезшей чуть ли не все население Петропавловска вместе с гарнизоном, ставил Невельского в чрезвычайно затруднительное положение. Нужно было вывезти эту массу людей (среди которых находилось много женщин и детей) и ценных грузов в места, безопасные от нападения неприятеля. Нужно было снабдить их питанием. Нужно было срочно увезти беззащитные транспорты и "Аврору" с "Оливуцей" из Де-Кастри в более спокойное место, а между тем в лимане еще держался лед.
      Геннадий Иванович, получив известие о неожиданном для него событии, немедленно отправил в Николаевск мичмана Ельчанинова с распоряжением о мерах обороны устья Амура и Петровского зимовья.
      Капитан-лейтенант Бутаков с двумя офицерами и командою фрегата "Паллада" на гребных судах должен был идти к мысу Лазарева, захватив с собою не менее 25 патронов на ружье и как можно больше пушечных зарядов. Если лед помешает подойти к мысу Лазарева на шлюпках, то следовало добраться до него пешком, устроить там батарею и удерживать неприятеля до последней крайности.
      Римский-Корсаков, вместе с шхуной "Восток" находившийся в Петровском, получил приказание в случае появления неприятеля шхуну и бот ввести в устье реки Лач, сжечь все в Петровском и, сосредоточив свои силы, отражать неприятеля.
      Сам Невельской поспешил в Мариинский пост. До него дошли слухи, что враг показался возле залива Де-Кастри и обнаружил там наши суда.
      До Мариинского поста Невельской добрался вечером 11 мая и нашел здесь около 200 человек женщин и детей с петропавловской эскадры. Люди были измучены трудной дорогой, встревожены судьбой близких, находившихся на кораблях. Все здоровые из мариинской команды заняты были перевозкою через озеро Кизи женщин и детей.
      Озеро только что вскрылось, и лодки лавировали среди льдин.
      В Мариинском подтвердились слухи о нападении неприятеля на наши суда в Де-Кастри 8 мая. Но никаких подробностей пока Геннадию Ивановичу узнать не удалось.
      Невельской приказал приготовить и отправить два орудия, чтобы занять удобное место на перевале из Кизи в Де-Кастри. Всех здоровых конных казаков он послал туда же, а сам ночью на паровом катере "Надежда" направился через озеро к перевалу в Де-Кастри.
      Здесь, среди грязи, воды и талого снега, в палатках и под открытым небом женщины и дети ждали очереди, чтобы переехать через озеро. Никаких новостей о Де-Кастри они Невельскому сообщить не смогли.
      Геннадий Иванович оставил катер для перевозки беженцев и, захватив с собою топографа Попова и подробные карты лимана, пошел в Де-Кастри пешком, пробираясь по колена, а то и по пояс в воде, снегу и грязи. Измученные и перемокшие, Невельской и Попов к вечеру 13-го числа дошли наконец до залива и в вечерних сумерках увидели силуэты русских кораблей "Аврора", "Оливуца", "Двина", "Иртыш" и "Байкал" невредимы. Значит, атака неприятеля здесь оказалась бесплодной.
      На "Оливуце" находился командир эскадры адмирал Завойко, встретивший на этот раз Невельского с чрезвычайной любезностью. Он рассказал о положении на кораблях.
      Вооружаясь спешно, еще в морозы и непогоды, корабли на пути к берегам Амура встретили туманы и свежие штормы. Команды были измучены работами по эвакуации порта и подготовкой кораблей к походу. В плавании люди окончательно изнурились, работая на обледенелых палубах, вытягивая и перевязывая разбухшие и замерзшие снасти, день и ночь в мокрой одежде.
      В пути от американского китобоя адмирал узнал, что в Петропавловске уже хозяйничает мощная эскадра из восьми боевых кораблей, с двумя вооруженными пароходами в том числе. Завойко ушел вовремя. Путь ему собиралась отрезать английская эскадра китайских вод под командою Стирлинга.
      Пятого мая фрегат и корвет были уже в Де-Кастри, где находились транспорты и бот № 1, вышедшие с Камчатки раньше. Началась разгрузка кораблей. На берег перевезли 236 человек женщин и детей, больных, штурманских учеников и т. д. Часть из них благополучно прибыла в Мариинск, меньшую часть Невельской встретил на берегу озера Кизи.
      Положение эскадры осложнялось тем, что лиман от льда мог очиститься только между 20 мая и 1 июня. Нападения же эскадры командора Фредерика из Петропавловска или Стирлинга из Шанхая или обоих вместе можно было ожидать с минуты на минуту.
      В предвидении таких возможностей Завойко приказал "Авроре", "Оливуце" и транспорту "Двине", которым командовал Чихачев, по сигналу к бою немедленно выпустить цепи и становиться на места у отмелей так, чтобы неприятель не смог напасть с двух сторон. "Байкал" и "Иртыш" должны были стать возможно ближе к берегу и в случае атаки их гребными судами принять бой. Если нападут пароходы, то транспорты сжечь, а команды с оружием свезти на берег. Транспорты были вооружены несколькими дрянными пушчонками и не могли противостоять настоящему военному судну.
      Восьмого мая с мыса Клостер-Камп известили, что в море видна эскадра из трех судов. Немедленно русские корабли приготовились к бою. Фрегат, паровой корвет и бриг шли ко входу в залив под всеми парусами. Неприятель был явно сильнее, но, к удивлению экипажей русских судов, англичане (это был отряд командора Элиота), подойдя к заливу, проявили нерешительность и стали крейсировать у входа Эти маневры заставляли думать, что прибыл только передовой отряд, который крейсирует, запирая выход из залива и поджидая подхода главных сил.
      В 6 часов винтовой корвет осторожно вошел в бухту и с расстояния в 10 кабельтовых трижды выстрелил по "Оливуце", получив в ответ выстрел за выстрел. Все были убеждены, что сражение началось, но корвет развернулся, задымил и быстрым ходом вышел из залива. А вскоре и все три судна скрылись из виду.
      "Тяжела и памятна была ночь с 8-го на 9-е мая, - пишет лейтенант Фесун, - и хотя, без сомнения, последняя война изобильна критическими случаями, но вряд ли когда-нибудь встречалось стечение обстоятельств более неблагоприятных и едва ли многим бывало хуже, чем нам в то время! 11 часов штиль, прекрасная весенняя ночь, кругом мертвая тишина, изредка прерываемая ударом колокола, бьющего склянки; огней неприятельских не видно. В кают-компании долго не ложились спать; некоторые из офицеров писали письма, намереваясь отправить их, через казачьи пикеты, перед самым началом сражения..."65
      Выйти в открытый океан было бы очень заманчиво для "Авроры" и "Оливуцы", но нельзя покинуть транспорты, груженные ценными грузами, да и провизии для похода не было. Оставалось только ждать нападения.
      В 2 часа пополудни 3 мая англичане показались снова, все в том же количестве. Отлегло от сердца: трое на трое можно биться с полной надеждой на победу, хотя три неприятельских судна были сильнее трех русских.
      Однако на этот раз со стороны англичан не раздалось ни одного выстрела. 10 мая англичане еще крейсировали у мыса Клостер-Камп, а с 11-го до самого прибытия Невельского больше никто их не видел. Следовало решить, что же предпринять.
      На корвете "Оливуца" был созван военный совет. Большинство предложений сводилось к тому, чтобы ждать неприятеля в Де-Кастри (так как не было известно состояние лимана, хотя разведчиков уже послали) и защищаться до последней крайности, а затем взорвать корабли и отступить на берег.
      Невельской предложил попытаться пройти к мысу Лазарева, а там уже (в случае невозможности из-за льдов идти дальше) действовать так, как решил совет. Мнение его было принято единогласно, и на другой день в полночь эскадра снялась с якоря и направилась к лиману. Офицер, ходивший в разведку, сообщил, что в лимане, к северу, льдов уже нет. Транспорты, неся все паруса, шли впереди, корвет и фрегат прикрывали их сзади. Через несколько дней вся эскадра была у мыса Лазарева, благополучно скрывшись от англичан.
      Как же случилось, что командор Элиот, пославший бриг за помощью к Стерлингу в Хакодате и с фрегатом и пароходом-корветом стороживший у Де-Кастри, выпустил из рук обреченную добычу?
      Это произошло потому, что англичанам неизвестны были открытия Невельского. Элиот, считая Татарский пролив заливом, охранял подходы к Де-Кастри с юга, уверенный в том, что на север русские суда уйти не могут. Когда 16 мая пароход-корвет заглянул в Де-Кастри, русской эскадры там не оказалось. Англичане бросились к югу (Императорская гавань тоже не была ими обнаружена в этом году) и побывали везде, где могла бы оказаться русская эскадра, кроме того места, где она на самом деле находилась.
      Невельской после ухода из Де-Кастри Завойко с кораблями вернулся в Мариинский пост и оттуда к мысу Лазарева на катере "Надежда", но у мыса Уса льды помешали катеру идти дальше. Здесь Невельской узнал, что Бутаков, лейтенант Шварц, мичман Иванов и 160 матросов с "Паллады", взяв с собою продовольствия на 10 дней и 200 зарядов для орудий, пешком направились к мысу Лазарева. Подготавливая все к вводу эскадры в Амур, приходилось распылять силы на постройку батарей и редутов для защиты от неприятеля, если он наконец разгадает загадку исчезновения русских судов.
      В то время как Невельской принимал меры к обороне края, спасению кораблей и груза, к устройству вновь прибывших более или менее сносно, генерал-губернатор со значительным подкреплением вновь спустился по Амуру.
      Второй сплав состоял из трех отделений: 1-е - из 26 барж под начальством самого Муравьева; 2-е - из 52 барж и 3-е - из 35 барж. Кроме солдат, казаков, артиллерии и военных запасов, на этот раз ехали на Амур и первые переселенцы - крестьяне.
      Муравьев спустился по Амуру, имея относительно всех амурских проблем планы и намерения, в большей части противоположные планам и намерениям Невельского.
      Невельской требовал занимать край к югу, до самой корейской границы, не удовлетворяться левым берегом Амура, как хотел Муравьев.
      Губернатор считал, что Невельской сделал свое дело и теперь уже становится "вреден". Кроме того, Муравьев ни с кем не хотел делить лавры и не желал, чтобы Невельской еще и еще раз мог оказаться правым и бросить тень на славу генерал-губернатора, будущего графа Амурского.
      Еще в пути Муравьев составил предписание, которое и отправил в Николаевск к Невельскому с мичманом Литке:
      "1. Амурская экспедиция заменяется управлением камчатского губернатора контр-адмирала Завойко, местопребыванием которого назначается Николаевск.
      2. Вы назначаетесь начальником штаба при главнокомандующем всеми морскими и сухопутными силами, сосредоточенными в Приамурском крае.
      3. Все чины, состоящие в Амурской экспедиции, поступают под начальство контр-адмирала Завойко.
      4. Главною квартирою всех наших войск назначается Мариинский пост".
      Истинный смысл нового назначения - отстранение от дел - вполне понятен был Невельскому. Давно назревший удар жестоко потряс Геннадия Ивановича. Исполняя приказ, он сдал дела и с женою и дочерью-малюткой отправился в Мариинский пост, где его поместили в двух тесных сырых комнатках, как человека, оказавшегося не у дел.
      Период самоотверженной, романтической борьбы окончился. Сошли со сцены герои, для которых выше всего в мире были благо родины и честь. В краю утверждались нравы и принципы царской бюрократии.
      Но просто отставкою не ограничились лица, для которых невыгодно было, чтобы истинное значение Невельского стало известно. Биографы-панегиристы Муравьева - Барсуков, Ефимов, Шумахер и др. - приложили немало усердия, чтобы затушевать, отодвинуть в тень фигуру истинного героя бескровного воссоединения с Россией Дальневосточного края.
      К концу 1855 года в устье Амура кипела жизнь. До 5 тысяч человек беспрепятственно сосредоточились в местах, где раньше бродили только небольшие группы охотников и рыболовов.
      Фрегат, корвет, пароход "Аргунь", паровой катер "Надежда" и около полдюжины мореходных парусных судов стояли на рейде в Амуре, против города Николаевска.
      А между тем четыре года тому назад Нессельроде и другие министры не соглашались пустить сюда Невельского на байдарке и вооруженного ручным лотом, боясь мифической китайской флотилии и четырехтысячного гарнизона.
      На берегу Амура, там, где недавно в тесной землянке жили лейтенант Бошняк и несколько матросов, раскинулся шумный городок. Десятки палаток и вновь выстроенных домов виднелись на склоне.
      По улицам, где еще торчали пни только что срубленных деревьев, проходили отряды солдат и моряков. Гремели песни, с реки доносились пароходные гудки.
      С рассвета и дотемна стучали топоры и визжали пилы.
      Множество офицеров и чиновников распоряжались на пристани и возле построек.
      Афанасий, принесший Невельскому в подарок дичи, растерянно бродил между новенькими срубами, не встречая ни одного знакомого лица. Тщетно спрашивал он у солдат и офицеров, как найти "Невельской-джангин". От него досадливо отмахивались. Никто не интересовался Невельским, и никто не мог сказать охотнику, что его "джангина" давно нет в Николаевске.
      Геннадий Иванович в Мариинске целые дни проводил за разбором донесений, писем и отчетов своих сподвижников, заново переживая незабываемые годы борьбы и побед.
      Он был ласков с женою и дочкой, но необычайно молчалив и замкнут. Только осунувшееся, еще более постаревшее лицо свидетельствовало о том, как остра была боль и как горька обида.
      Ему пришлось много ждать, пока у новых администраторов нашлась возможность отправить его с семьей на родину.
      Но вот наступил дань отъезда. На палубе судна, глядя на исчезающие навсегда гористые берега, стоял Невельской, одной рукой обняв прижавшуюся к нему жену, а на другой держа худенькую дочь.
      Они навсегда прощались с краем, где прошли лучшие годы их жизни и тягчайшие годы. Надежды, здоровье, молодость - все было отдано этой суровой земле, здесь оставалась маленькая одинокая могила их ребенка. Они стояли молча, прижавшись друг к другу. Безмолвные слезы бежали по поблекшим щекам Екатерины Ивановны, сурово сдвинулись густые брови Невельского. Они стояли и смотрели в сторону ставшего родным края, смотрели, пока далекие берега не поглотил опустившийся туман...
      Петербург недоброжелательно встретил Невельского. Клевета преследовала его и там.
      "Из слов государя, великого князя, ганерал-адмирала и управляющего тогда морским министерством адмирала Ф. П. Врангеля, - пишет Невельской, я увидел, что был распространен слух, будто бы суда наши, фрегат "Аврора", корвет "Оливуца" и транспорт "Двина", по случаю мелководья на баре р. Амур, выйти из реки не могут, что донесения мои относительно состояния этого бара ложны, и, наконец, что будто бы я виноват в том, что фрегат "Паллада" не ввели в реку и утопили в Императорской гавани. Этот слух был так распространен, что даже Государь Император, к которому я представлялся, несмотря на высокомилостивые слова Его Величества, что Россия никогда не забудет моих, заслуг, изволил заметить мне, что река Амур мелка и не годится для плавания. На это я отвечал Его Величеству, августейшему генерал-адмиралу и, наконец, управляющему морским министерством, адмиралу Ф. П. Врангелю, что слух этот ошибочен: река Амур судоходна, плавание по ней возможно и суда наши благополучно выйдут из реки и лимана, о чем, вероятно, весьма скоро получится донесение; что же касается фрегата "Паллада", то официальные донесения и представления мои, начиная с 1852 года, ясно показывают, что я со своей стороны делал все, чтобы ни того, ни другого не могло случиться, и если бы на них обратили должное внимание, то, наверное бы, этого не случилось.
      Вскоре после этого, именно в начале декабря, прибыл в Петербург курьером капитан-лейтенант Чихачев с известием о благополучном выходе в Татарский залив из реки Амура нашей эскадры. Получив это известие, я необходимым счел поздравить с этим событием августейшего генерал-адмирала и управляющего морским министерством Ф. П. Врангеля и при этом выразился, что после этого факта, я надеюсь, что уничтожатся затеянные против меня интриги и сознают, что донесения мои были вполне справедливы".
      На этом заканчивается история деятельности Невельского на Дальнем Востоке. Дальнейшее развитие и освоение края, а также и официальные переговоры о разграничении с Китаем происходили без всякого участия в них Геннадия Ивановича. Назначенный членом Ученого отделения Морского технического комитета "в награду" за свои подвиги, он был устранен от всякого касательства к дорогому его сердцу краю66.
      Человек действия, горячий, решительный и энергичный, по натуре исследователь, совсем не склонный к кабинетным занятиям, он был устранен от практической деятельности и хотя и не был лишен "продвижения по службе" (умер он в чине полного адмирала в 1876 году), но находился как бы в опале.
      С горечью и страстным интересом следил этот поистине великий человек за всем, что делалось на Дальнем Востоке.
      В 1858 году Муравьев в г. Айгуне подписал трактат, в силу которого весь левый берег Амура до устья оставался за Россией с правом судоходства по этой реке.
      Несмотря на исследования Невельского, несмотря на открытие гаваней на юге Приморья, у корейской границы экспедицией адмирала Путятина, Муравьев ограничился таким компромиссным решением Амурского вопроса. Это решение не соответствовало интересам России, не соответствовало действительному политическому положению края и далеко не решало географической сущности Амурской проблемы ("морского вопроса", по выражению Невельского). В 1860 году был заключен Пекинский договор, по которому весь край от устья Уссури и до корейской границы признавался принадлежащим России.
      Это было похоже на то, чего так страстно и неутомимо добивался Невельской.
      Подписание договора, правда, совершилось без его участия, однако можно положительно утверждать, что без пятилетней титанической работы Невельского и его сотрудников, в результате которой в крае утвердилось русское влияние и рассеяны были географические и политические заблуждения касательно этого края, ни Айгунский трактат, ни Пекинский договор не были бы подписаны вообще.
      В связи с подписанием Айгунского трактата были награждены лица, содействовавшие присоединению Приамурского края: Муравьев возведен в графское достоинство с титулом Амурский, и вся честь присоединения края к России приписывалась ему.
      Значение подвига Невельского и его доблестных сотрудников намеренно снижалось.
      Наравне с Геннадием Ивановичем был награжден Политковский, председатель правления Российско-Американской компании, которая сделала все, что могла, чтобы помешать делу Невельского, и Корсаков, который, по сути, в Амурском деле состоял не более как доверенным курьером генерал-губернатора.
      Буссе был признан властями одним из наиболее выдающихся деятелей Амурской экспедиции. В награду он получил пенсион больший, чем кто-либо из подлинных героев.
      А Чихачев, Рудановский, Березин и вовсе были обойдены.
      По поводу подписания Айгунского трактата Муравьев прислал Невельскому следующее письмо:
      "Любезный Геннадий Иванович! Сегодня подписан трактат в Айгуне. Приамурский край утвержден за Россиею. Спешу уведомить Вас об этом знаменательном событии. Отечество никогда Вас не забудет, как первого деятеля, создавшего основание, на котором воздвигнуто настоящее здание. Целую ручки Екатерины Ивановны, разделившей наравне с Вами и со всеми Вашими достойными сотрудниками труды, лишения и опасности и поддерживавшей Вас в этом славном и трудном подвиге. Искренне обнимаю Вас, благодарю и еще раз поздравляю".
      На долю Невельского Муравьев оставлял комплименты и любезности. Почестями и славой он не хотел делиться ни с кем.
      ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      Антон Павлович Чехов, побывавший на Амуре тридцать пять лет спустя после отъезда Невельского, так отзывался о Геннадии Ивановиче:
      "Это был энергичный, горячего темперамента человек, образованный, самоотверженный, гуманный, до мозга костей проникнутый идеей и преданный ей фанатически, чистый нравственно".
      Такой человек не мог противостоять интригам и проискам любителей громкой славы и легкого труда. Случилось то, что часто случалось в мировой истории. Подлинные герои дела, пионеры, преодолевшие главные трудности, расчистившие путь, были отодвинуты в тень.
      Плодами их подвигов воспользовались другие.
      Идеи Невельского о культурном и экономическом развитии края были чужды людям, занявшим место Геннадия Ивановича.
      После отстранения Невельского Приморский и Приуссурийский края многие годы не могли выйти из состояния захирения. Методы заселения краев были порочны. Выбор мест для новых сел, деревень и станиц возлагался на чиновников, понятия не имевших о всей сложности и серьезности вопроса. В результате паводки затопляли поселения, поля оказывались непригодными для земледелия, люди голодали, умирали сотнями, по нескольку раз переселялись с места на место, теряя силы, здоровье, имущество.
      Остров Сахалин стал местом ссылки уголовных преступников и превратился в гигантскую каторжную тюрьму.
      Кулаки и торговцы спаивали местных жителей, обрекая их на вымирание.
      Время генерал-губернаторства Муравьева было, пожалуй, самым тяжелым периодом для края и для новых в нем поселенцев.
      В повременной прессе, местной и столичной, возникла горячая полемика вокруг дела освоения Приамурья. Выступали сторонники и противники тогдашних методов освоения края. Ближайшее будущее показало неправоту "муравьевцев". Пржевальский - один из первых исследователей края, - побывавший там в конце шестидесятых годов XIX века, рисует очень неприглядную картину "колонизационной" деятельности Муравьева.