Я была против публикации этой книги. Потому что в тот момент, когда я сдавала ее в типографию, произошел Беслан. И я сказала своему издателю, что любое слово, произнесенное сейчас не об этом кошмаре, будет звучать фальшиво. Потом стало известно, что Анну Политковскую из «Новой газеты», которая везла в Беслан посреднические предложения от Масхадова, дававшие шанс спасти жизнь заложникам, отравили в самолете. А журналиста Андрея Бабицкого, также пытавшегося выступить с миротворческой миссией, устранили, сначала задержав под предлогом обнаружения у него взрывчатки, затем спровоцировав драку, избив, а потом арестовав. Потом у моей подруги Маши Слоним, которая помчалась сдавать кровь для еще живых детей из Беслана, отказались ее принять – «потому что у нее нет московской прописки» (Маша – британская подданная). А потом, проходя мимо Палашевского рынка, я увидела, что всех торговцев увезла милиция. У всех у них были в полном порядке и документы, и регистрация. Но у них оказалось кое-что лишнее – «лицо кавказской национальности». А когда через пару минут мне сказали, что лишь одному продавцу удалось спастись от «зачистки» – потому что он отсиделся в холодильнике, мне уже показалось что я смотрю дурной ремейк фильма про подполье в нацистской Германии. А вскоре и думские стахановцы выступили в духе «Россия – для русских, Москва – для москвичей», пообещав закрыть въезд в Москву для россиян из других регионов, ввести жесткую сегрегацию по прописке и, по сути, отменить в стране право на свободное передвижение. А потом в моем родном городе милиционеры избили героя России Магомеда Толбоева – не по паспорту, а по морде. Может, кто-нибудь мне объяснит, чем вот такое вот государство, которое уже несколько лет подряд проводит геноцид в Чечне, а потом вдруг устами своего президента заявляет, что теракт в Беслане «не имеет ничего общего с событиями в Чечне», отличается от фашистского? В этот момент я почувствовала, что просто обязана опубликовать книжку – потому что на самом деле она именно о том, что сделал очевидным Беслан.
 
      2 февраля 2004 года, в понедельник, в день регистрации Владимира Владимировича Путина кандидатом на выборах президента России на второй срок, я собиралась ехать на день рождения к своей любимой школьной учительнице Фриде Самуиловне. Праздник был назначен на два часа дня. Я заказала такси через службу «333» на 13:30. Ровно в пол-второго раздался звонок, диспетчер сообщила, что машина уже у подъезда. Я, по своей вечной, хронической привычке, как всегда опаздывала: даже к своей любимой учительнице не смогла собраться вовремя. Я попросила девушку-диспетчера, чтобы водитель подождал. Я слегка нервничала, это ведь не просто день рождения, который мы каждый год по-семейному празднуем с Фридой у нее дома, а юбилей – ей 80 лет. И отмечаться он будет в моей школе, порога которой я не переступала с момента ее окончания. И скорее всего, мои старые учителя будут спрашивать меня не про мою жизнь, а про мои «Байки». Довольно странно: выйти из школы маленькой девчонкой, а вернуться туда «скандальным» журналистом. Ну как же я заранее обо всем этом не подумала… Ну почему вчера не сделала себе какую-нибудь красивую прическу, не приготовила себе одежду поприличнее? Ну неужели я не могла хотя бы проснуться пораньше и погладить костюм? – проклинала я себя, впопыхах умываясь и одеваясь. Да еще и опоздаю сейчас… Какой позор… Ну почему так всегда? Каждый раз клянусь себе больше никуда не опаздывать, и каждый раз вспоминаю об этом, когда встреча вот уже 15 минут назад «началась», а я еще только натягиваю штаны… это просто болезнь какая-то… Единственное утешение, что учителям, десять лет меня не видевшим, так, по крайней мере, легче будет меня узнать – они ведь в школе тоже чуть ли не ежедневно писали мне в дневник: «Опоздала». В 13:45 зазвонил домашний телефон. Это была диспетчер такси (я почему-то успела про себя отметить, что голос уже другой, не той женщины, что звонила в первый раз):
      – Девушка, водитель уже беспокоится! Вы когда выйдете?
      – Сейчас-сейчас! Умоляю, пусть подождет! Сейчас выхожу, через минуту спущусь, – протараторила я в трубку, акробатически прижатую к уху плечом и подбородком, потому что одной рукой судорожно застегивала сапог, а другой варварски пыталась запихнуть в и без того раздутую сумку свою книгу, которую я, разумеется, цинично решила использовать в качестве подарка учительнице как законченная разгильдяйка, не успев вовремя купить настоящий «юбилейный» подарок. Уже выбегая из квартиры, я затормозила перед зеркалом: нет, невозможно ехать с такой копной волос… Фирменный стиль Трегубовой: только что с постели. Я вернулась, подбежала к раковине, намочила руки водой и напоследок попыталась хоть немножко пригладить волосы. И еще на несколько секунд задержалась перед зеркалом. Именно эти секунды спасли мне жизнь. Потому что как раз в этот момент под моей дверью раздался взрыв. Скорее, я даже не услышала взрыв, а увидела его. Потому что мое непричесанное изображение в зеркале вдруг слегка подпрыгнуло вверх, а потом опустилось на место. Квартиру тряхануло, как при землетрясении. В первую минуту я подумала, что это взрыв бытового газа. Когда я была маленькой, то слышала, как из-за утечки газа взорвалось жилое здание в начале улицы Бирюзова на Октябрьском поле, неподалеку от моего родительского дома. А потом мы с Машей Щербаковой бегали смотреть, что от него осталось. Ничего хорошего эта картина не сулила. Больше всего я испугалась за двух моих кошек: если начался пожар, как я их вынесу? Под мышками? Попробовал бы кто-нибудь взять этих зверей под мышки… я с опаской подошла к входной двери и посмотрела в глазок. И ничего не увидела. Коридор был в дыму, а мой дверной глазок оказался весь заплеван какими-то мелкими белесыми ошметками. Мои кошки, в условиях мирной жизни рычащие как два воинственных трехцветных скина, если кто-то чужой подходит к двери, тут притихли, как зайчики, и стояли возле меня с огромными, округлившимися от ужаса глазами. Я почувствовала, что и меня слегка мутит от силы взрывной волны. Только спустя несколько мгновений я осознала, что звук взрыва был оглушительным. Все еще думая, что речь идет об утечке газа, и, соответственно, решив, что нужно как можно скорее эвакуироваться, пока не взорвалось все здание, я приоткрыла входную дверь и попыталась выйти на разведку. Но тут же услышала окрик:
      – Назад! Всем назад, бля! Закрыть двери!!!
      Я только успела заметить, что и весь коридор снаружи, точно так же как и мой глазок, загажен какой-то мелкой белой говенной крошкой, и воздух весь как в молочном тумане, в котором кружится белая пыль. В коридоре прямо перед моей дверью кто-то пробежал. Разглядеть кто – через глазок было невозможно: только какая-то смутная движущаяся фигура справа от двери. Человек-невидимка закричал (видимо, в рацию, или в телефон):
      – Срочно вызывайте опергруппу!
      И тут до меня дошло, что речь идет не о газе.
 

* * *

 
      Первой, кому я позвонила, была моя подруга Маша Слоним.
      – Машк, ты будешь смеяться, но у меня под дверью только что что-то ебнуло с дикой силой. Я думала, это газ. Но там кто-то бегает по коридору и кричит, чтобы вызывали опергруппу. Меня не выпускают из квартиры.
      – Ну, Ленка, это тебе, похоже, твою посылочку из Америки принесли… – с мрачным юмором процедила Маша. Речь шла о странном звонке мне на мобильный за пять дней до взрыва: позвонил какой-то мужчина, представился «службой доставки аэропорта „Шереметьево“ (о существовании такой службы я ни до, ни после никогда не слышала) и попросил продиктовать ему мой домашний адрес.
      – На ваше имя пришла посылка, но тут написан только ваш мобильный телефон, а бирка с адресом оторвалась…
      – А от кого посылка? – спросила я, сразу заподозрив что-то неладное.
      – От какой-то американской фирмы… Тут название отправителя тоже оборвано.
      Я сразу поняла, что это какое-то вранье: просто потому, что любой коммерческой фирме доставки, у которой вот так «случайно» все оборвано, заказчики конкретно «пообрывали» бы все на свете. Кроме того, в любой службе доставки всегда существуют накладные. Я потребовала от собеседника, чтобы он дал мне телефон этой загадочной службы доставки. Он сказал: «Сейчас, сейчас», но на этом телефонный разговор вдруг тоже почему-то оборвался. Свидетельницей этого странного телефонного разговора стала Маша – мы ехали к ней на дачу. У Маши тоже возникло какое-то нехорошее предчувствие:
      – Ленка, запиши на всякий случай номер телефона, с которого он звонил. У тебя он определился на мобиле?
      Как у двух настоящих маститых журналисток, у нас, конечно же, не оказалось с собой ни записной книжки, ни чистого листочка, и я оторвала маленький клочок бумажки от Машкиного расписания лекций, которые она в тот момент читала для региональных журналистов в школе «Интерньюз» в ДомЖуре. Номер звонившего, который у меня высветился на мобиле, выглядел странно: он начинался на 824… Ни я, ни Маша не знали района Москвы, где телефоны начинались бы с таких цифр. На сотовый телефон он тоже не был похож – ни одна известная нам московская мобильная компания не имеет таких номеров. Прошло часа два. Мы уже сидели у Маши и мирно ужинали. День заканчивался, но никакая «служба доставки» мне так больше и не перезвонила. Мне стало слегка не по себе. Чтобы как-то разрядить обстановку, я пошутила:
      – Одно успокаивает, Машка: раз они выведывают у меня мой адрес, значит, в этом городе еще остался хотя бы кто-то, кто хочет сделать мне гадость, но у кого нет моего адреса… Но спустя пять дней оказалось, что, если кому-то очень хочется сделать тебе гадость, твой адрес все равно найдут.
 

* * *

 
      Забыла рассказать милую деталь: не поверите – в доме, где я, живу, на первом этаже находится отделение милиции. А моя квартира на втором этаже. Поэтому человек, чей призрак я через полминуты после взрыва увидела в глазок бегающим под моей дверью, оказался милиционером. Маша продиктовала мне телефон Московской службы спасения и попросила срочно сообщить им о взрыве. Я так и сделала. А спустя еще несколько минут под моей дверью был уже целый консилиум. Кто-то громко обсуждал силу взрыва и направление взрывной волны:
      – Вот видишь, взрывная волна шла вот так…
      Как именно она шла (то есть как ее показывал этот человек) для меня оставалось за кадром. Потому что дверной глазок у меня хотя и «рыбий глаз», с круговым обзором, но все равно это ж вам не перископ на подводной лодке. К тому же еще и загаженный крошками от взрыва. Поэтому все происходящее мне приходилось слушать через дверь, как радиоспектакль.
      Мой телефон разрывался. Вернее, не один телефон, а оба: и мобильный, и домашний. Весть о взрыве разнеслась по городу моментально: просто потому, что смертельно перепугавшиеся за меня мои близкие друзья – в основном журналисты. Первой информацию о взрыве вышла в эфир радиостанция «Эхо Москвы». И после этого вся информационная Москва взорвалась. Как потом признавались мне все коллеги, они уже давно, сразу с момента выхода в свет моей книги ждали чего-то подобного и всерьез опасались за мою жизнь. Но я, наивная, все еще продолжала из последних сил надеяться, что все происходящее – это какой-то бред, что сейчас дым рассеется и выяснится, что взорвался какой-нибудь невинный соседский баллон с газом, и умоляла корреспондентов, звонивших мне за комментариями, не торопиться с трактовками:
      – Подождите минутку, не комментируйте пока ничего! Не разводите панику, пожалуйста, чтобы потом не выглядеть идиотами! Может, это какое то недоразумение! Я сейчас еще раз попробую выйти в коридор и спросить, что произошло, – кричала я в трубку. Но моя очередная вылазка в коридор закончилась быстро и безрезультатно. Я приоткрыла дверь на узенькую щелку и прямо под ней увидела тихого человека, который сидел на корточках и аккуратно собирал пинцетом с пола мелкие осколки и какой-то светлый порошок и раскладывал все это в крошечные целлофановые пакетики. Я тихо, чтобы не привлекать внимания стоящих рядом милиционеров, спросила его:
      – Скажите, что произошло?
      Тихий человек поднял на меня глаза и так же тихо ответил:
      – Ничего не произошло.
      Тут меня все-таки заметили милиционеры и загорланили:
      – Девушка, сейчас же закройте дверь!
      Я взмолилась:
      – Слушайте, ну скажите мне хотя бы, что взорвалось? Поймите, мне звонят журналисты, спрашивают, что мне им говорить?
      – Ничего не говорить, – приструнили меня блюстители порядка. – Закройте дверь.
      Я успела заметить, что на полу валяется искореженный плафон от лампы, который сорвался с потолка (а потолки у нас в коридоре очень высокие, метров пять, наверное, дом старинный), исходя из чего я поняла, что, раз дошло до потолка, взрыв был действительно неслабый. Но когда я напоследок, выполняя распоряжение милиционеров и закрывая дверь, все-таки высунула голову и взглянула на дверь соседки напротив (примерно в полутора метрах от меня), то обомлела: перекрытие над дверью вышибло начисто, и там зияла огромная дыра. Тут до меня дошло, что моя дверь уцелела просто потому, что у меня дверь железная, а у соседки – деревянная. Я вернулась в квартиру и пересказала ждавшим на трубке корреспондентам «Эха Москвы» все, что увидела. Ужас заключался в том, что «Эхо Москвы», опасаясь, что моей жизни все еще угрожает опасность, оказывается, сразу выводило всю информацию в прямой эфир. То есть для них-то это как раз был не ужас, а наоборот – показатель высокого профессионализма. Но моей маме это чуть не стоило инфаркта. Я не успела набрать мамин телефон раньше, чем она услышала о взрыве по радио. Я не успела сказать ей, родной, что жива и невредима, и успокоить раньше, чем она, схватив валидол, в чем была бросилась из дома в метро (чтобы не стоять в пробке в такси) и поехала ко мне. А в метро ее мобильный не принимал. В общем, нетрудно себе представить и трудно описать, что она пережила за те 25 минут, пока добиралась до меня. Вернее, до моего подъезда. Потому что внутрь ее не пустила милиция. Все входы и выходы были уже перекрыты, никого не впускали и никого не выпускали. Как потом рассказывал мне папа (которому я тоже не успела дозвониться и который в то же самое время, только из другого места, услышав по радио о взрыве, сорвался с работы и ехал в метро ко мне), «когда я подошел к подъезду, твоя мать-героиня уже готовилась брать штурмом подъезд, если бы я ее не остановил и не успокоил, милиционерам, которые ее не пускали, было бы несдобровать…» По папиным рассказам, моя мама (скромный педагог) шла на таран и кричала, что если ее не пропустят к дочери, то «она сейчас всех уволит!»
 

* * *

 
      Ситуация была бредовая. Больше часа меня держали фактически под домашним арестом. То есть никто, конечно, мою дверь никак снаружи не запирал, но, когда я пыталась выйти, мне орали: «Назад!» и захлопывали дверь. Без всяких объяснений. Как ни странно, через некоторое время мне на мой домашний телефон перезвонили из Московской службы спасения (куда я по совету Машки позвонила сразу после взрыва и попросила прислать помощь) и спросили, нет ли у меня информации, о том, что же все-таки произошло и что явилось причиной взрыва. Из чего я сделала вывод, что их бригаду тоже не сразу подпустили к месту происшествия. Видимо, сначала там работали только оперативники и представители спецслужб. Я уже не успевала отвечать на звонки, и мой перегревшийся телефон, который автоматически включал режим автоответчика, когда линия была занята, через пару минут сообщал, что у меня 35 новых сообщений. Которые я уже не успевала слушать. Потому что по другому телефону надо было клясться десяткам звонивших друзей, что я в безопасности, пытаться успокоить родителей, стоявших уже в ста метрах от меня, но бывших не в состоянии из-за блокпостов добраться до меня, а главное отбиваться от русских и импортных папарацци, которым не терпелось поскорее узнать, не оторвало ли мне случайно голову. Впрочем, один папарацци оказался гораздо смекалистее и удачливее других. Каким-то неведомым мне способом узнав мой домашний телефон, ко мне прорвался корреспондент Владимир Кара-Мурза с телеканала RTVi (который в журналистском просторечии называют не иначе, как «Гусь-хоум-ТВ», потому что это последний телеканал, оставшийся после путинского раскулачивания в собственности у опального медиа-магната Владимира Гусинского) И задушевным голосом попросил выйти к ним через кордон милиции, потому что через час у них выпуск новостей.
      – Мы вас не будем мучить, мы просто покажем миру, что вы живы… – трогательно пообещал коллега. До этого телеканал RTVi уже неоднократно давал в эфир интервью со мной по поводу выхода книги – например, когда была угроза, что тираж задержат в типографии, или когда прокремлевские цензоры изъяли из эфира телеканала НТВ репортаж Парфенова о моей книге. Короче, у меня были некоторые причины относиться к RTVi с небеспристрастностью, а вернее с симпатией. Просто потому, что, по сути, это последний неподцензурный русскоязычный телеканал, который, правда, видно на территории России только со специальными декодерами: он вещает в основном только на русскую диаспору в Израиле и США.
      – Мы же ваши друзья, Лена! Мы искренне волнуемся за вас! – с подкупающей человечинкой в голосе увещевал меня Володя Кара-Мурза. – Не подведите нас, пожалуйста! Я объяснила ему, так же как и сотням корреспондентов, звонившим до него, что и сама ничего не знаю о взрыве и что меня не выпускают из квартиры.
      Но Кара– Мурза не сдавался. Через минуту он перезвонил снова и сообщил:
      – Я тут переговорил с постовым милиционером, и он сказал, что вас выпустят на улицу, если вы скажете, что к вам приехали родители.
      – Володя, к сожалению, ко мне действительно приехали родители, но они мерзнут на улице, и меня к ним не пускают. Я несколько раз пробовала выйти к ним.
      – Ну, попробуйте еще, очень прошу вас! Душещипательности в коктейле Кара-Мурзы было не меньше, чем наглости. И после двадцатой атаки я сломалась.
      – Ну, хорошо, Володя, подойдите сейчас к выходу из подъезда, я попробую еще раз прорвать блокаду. Собственно, блокаду прорвала не я. И даже не настырный корреспондент RTVi. А моя кошка. Сейчас все объясню по шагам. Я открываю дверь. Высовываю голову. И – о счастье! – вижу, что перед моей дверью никого нет. Делаю один шаг из двери, смотрю направо (моя дверь находится ровно посередине длинного коридора, который примерно через 15 метров и слева и справа заворачивает за угол) и вижу, как из-за правого угла высовываются люди в милицейской форме, машут на меня руками и кричат: «Сюда нельзя, не выходите, здесь опасно!» Я быстро осматриваюсь кругом, вижу только загаженный коридор с обломками и осколками и не нахожу, что здесь такого могло быть опасного. Но понимаю, что направо ходить нельзя, потому что там меня все равно остановят милиционеры.
      Тогда я поворачиваюсь и делаю шаг налево. А там из-за левого угла коридора (за которым есть выход на улицу из второго подъезда, поскольку наш этаж сквозной) высовываются какие-то люди в голубой форме. Тут я догадываюсь, что это, наверное, наконец, подъехала вызванная мной Московская служба спасения. Я им кричу: «Здесь что, правда, опасно? Можно я, к вам подойду?» – но они не успевают ничего ответить. Потому что тут у меня между ног стремглав проскакивает моя старшая кошка Люся и рысью скачет – умная! – нет, не к милиционерам, конечно! – а в противоположную сторону, к Московской службе спасения. И тут уже, моментально забыв про любые мнимые и реальные опасности, я бросаюсь за ней с криком «Люся, Люся! Вернись! Тебя взорвут!» Обычно мои кошки никогда не выходят из квартиры. Но тут Люсю мою, видимо, уже так достали сначала взрывом, а потом изнервировали наглыми криками за дверью да и вообще всем этим возмутительным для кошачьего достоинства принудительным домашним арестом, что она решила устроить акцию протеста. Я догнала ее только в конце коридора у ног какого-то доброго парня в голубой спецовке, который уже наклонился, чтобы ее погладить. Схватив Люсю и прижав ее к груди, я спросила его:
      – Вы знаете, что здесь произошло? Что взорвалось? Я здесь живу, а мне милиция вообще ни слова не говорит! И спасатель, которого, видимо, коллеги из милиции тоже слегка достали своей активностью, ответил:
      – Взрывное устройство. Самодельная бомба. Была прикреплена к ручке двери. И тут я почувствовала, что теперь никакие силы уже не помешают мне выйти отсюда на улицу. Я набрала с мобильного телефон Кара-Мурзы и пересказала ему все, что только что услышала от спасателя. А то, что сообщил мне корреспондент в ответ, окончательно прояснило, почему милиция так долго держала меня взаперти в моей квартире, не давая выйти к прессе.
      – Представляете, Лена, сейчас из вашего подъезда к журналистам вышел какой-то чин из Управления внутренних дел и сделал официальное заявление, что взрыв бомбы у вашей квартиры не имел к журналистке Трегубовой абсолютно никакого отношения и что он заранее исключает любые политические причины взрыва! Как вам это нравится?!
      В абсолютном шоке, еще не веря до конца, что весь этот кошмар происходит наяву и со мной, не обращая больше внимания ни на какие окрики милиционеров, которые уже опять направлялись ко мне, я запустила кошку в квартиру, заперла за ней дверь и бросилась по тому спасительному пути, который мне только что указала Люся: ко второму подъезду, спуск к которому, как я надеялась, не оккупирован служителями правопорядка. Беспрепятственно миновав группу спасателей и спустившись на первый этаж, я, однако, обнаружила, что и этот подъезд наглухо заперт и там дежурят три сотрудника милиции. Сначала, для того чтобы вырваться из плена, я попробовала поговорить сними по-человечески:
      – Там снаружи мерзнут мои родители.
      – Ваши родители – у другого подъезда. Там все стоят.
      – Да, но через тот подъезд вообще никого не впускают и не выпускают!
      – Ничем не можем помочь. У другого подъезда стоит начальство. Идите обратно и просите у них разрешения. И тут я поняла, что только несусветная настырность репортера Кара-Мурзы может вызволить меня из плена. Я вновь набрала с мобильного его номер:
      – Вы можете прямо сейчас подойти ко второму подъезду? Меня не выпускают. Лицо телевизионного папарацци возникло с другой стороны стекла подъездной двери буквально через секунду. Еще через секунду там же замаячил его оператор с телекамерой. Милиционеры запротестовали:
      – Нам не велено журналистов пускать!
      И тут я, вконец измученная и издерганная всем происходящим, решилась на профессиональный шантаж:
      – То есть вы хотите, чтобы они снимали меня прямо через эту решетку? (У нас в двери подъезда вставлена декоративная решетка. – Е.Т.) Вы хотите, чтобы они дали в эфир, как вы меня не выпускаете из моего собственного дома? Хорошо, – жестко произнесла я и принялась вновь набирать номер Кара-Мурзы. Милиционеры еще раз оценивающе посмотрели на меня, потом на Кара-Мурзу с его камерой, потом на решетку, которая нас с ним разделяла – и, видимо, быстро прикинув в воображении невыгодность появления этого «тюремного» антуража в вечерних теленовостях, с неохотой, но отперли дверь. Я выскочила на улицу, как пробка из бутылки, и, разумеется, тут же неблагодарно попыталась сбежать от Кара-Мурзы к родителям.
      – Мамочка, где вы? Я только что вырвалась на улицу. Сейчас я вас найду! Не волнуйтесь… – кричала я маме в мобильный. «Мама! Папа!» – скандировала я уже не в телефон, а в воздух поверх голов, тщетно пытаясь отыскать их в столпотворении и суматохе, царившей перед домом. Но тут вместо мамы на меня, как осы на варенье, слетелись коллеги. Сказать «коллеги» значит ничего не сказать. Целый улей коллег. Несколько сотен «коллег» – знакомых и незнакомых, мировые агентства, фотографы, телеоператоры и радиостанции. Они облепили меня со всех сторон обалдевшую, издерганную, дико волнующуюся за родителей, потому что они-то меня еще живой после взрыва не видели, – и без предупреждения направили мне в морду софиты и включили телекамеры и микрофоны. Первыми моими словами, как мне потом припоминали друзья, были:
      – Ой, ребят, здесь что-то очень холодно… Отпустите меня, а? (Я выбежала без пальто, в одном тонком, полупрозрачном свитере, который продувало насквозь.)
      А первой моей мыслью под фашистски резкими софитами в удивительном жанровом соответствии с амплуа героини «Баек кремлевского диггера», было: «Какой ужас! Я ведь так и не успела причесаться, когда собиралась к Фриде»…
 

КРУТОЙ PR

 
      – Елена, кто и с какой целью мог организовать это покушение на вас?
      – Елена, только что пришло сообщение, что Путин зарегистрирован кандидатом на президентских выборах. Вы считаете, это покушение на вас связано с выборами?
      – Как вы считаете: этот взрыв – месть за вашу критическую книгу о Путине «Байки кремлевского диггера»? Вы подозреваете Кремль в организации покушения?
      – Вы останетесь в России после этого покушения?
      Как я могла ответить на все эти вопросы, когда в голове вертелось только, что надо поскорее найти и успокоить родителей? Я растерянно призналась пытавшим меня коллегам, что как журналист ошиблась в прогнозах:
      – Вы знаете, недавно в нескольких интервью, когда меня спрашивали, не боюсь ли я за свою жизнь после выхода критической книги о Путине, я сказала, что на сто процентов уверена, что до президентских выборов никто меня и пальцем не тронет. И что только после его победы на президентских выборах мне придется всерьез заняться обеспечением собственной безопасности и безопасности моей семьи. К сожалению, я оказалась плохим прогнозистом.
      Все остальные вопросы я посоветовала коллегам адресовать не мне, а человеку, который был в день взрыва зарегистрирован кандидатом в президенты. Например, как он относится к тому, что у него под носом, в полутора километрах от Кремля, в самом центре Москвы, на Пушкинской площади, в доме, где находится отделение милиции, кто-то среди бела дня только что спокойненько взорвал бомбу? Мне рассказывали потом, что кадры, отснятые там, у моего подъезда, показывали в тот день все крупнейшие мировые телекомпании. И даже пара российских телеканалов отважились дать в эфир информацию о покушении в новостях, несмотря на существовавший к тому времени уже больше двух месяцев строжайший цензурный запрет из Кремля на упоминание на телевидении моего имени и моей книги. Правда, говорят, что российские телевизионщики предусмотрительно дали в эфир только картинку, без звука. Но и это в их подцензурном положении было, считай, актом гражданского мужества. Друзья потом показывали мне в интернете фотографии, сделанные с телевизионных кадров, отснятых в тот момент: мягко скажем, бывали в жизни дни, когда я выглядела получше… Но в тот день, как нетрудно догадаться, мне было уже не до того, чтобы любоваться, какой телеканал и как поиздевался над моей страшной, бледной, перевернутой физиономией с вытаращенными и округлившимися, как у моих перепуганных кошек, глазами.
      Открою большой секрет: на самом деле в тот момент я совсем не была напугана. Скорее, я была крайне изумлена. И испытывала ужас при мысли о том, что делать дальше. С родителями. С жизнью. Со страной. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Что так НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Не знаю уж, случайно или нет, но как раз в тот момент, когда я с боями пробилась на улицу и стала отвечать на вопросы журналистов, милиция тут же сняла кордон и всех желающих начали спокойненько пропускать внутрь дома и выпускать наружу. Предательски улизнув и от Кара-Мурзы, и от его коллег, я рванула к первому подъезду и нашла своих несчастных родителей, уже бежавших вверх по лестнице. Мы обнялись и расцеловались. Без слов. И я отвела их в свою квартиру. Меня слегка удивило, что, когда мы подошли, никто из милиционеров, толпившихся на месте взрыва и прежде так отчаянно державших осаду, не выказал ко мне ни малейшего интереса и не захотел взять у меня официальные показания. Я подошла, представилась, назвала свое имя и пересказала коротко, как заказала такси и сказала по телефону диспетчеру, что выхожу, и как после этого раздался взрыв. Меня выслушали, но никто из них не сделал даже ни малейшей пометки в блокноте. После этого двое из них (которые показались мне там главными) как бы невзначай, будто случайно встретив меня где-нибудь на приятной вечеринке у друзей, спросили:
      – Говорят, вы книжку какую-то написали? Дадите почитать?
      Я зашла в квартиру, вынесла им авторские экземпляры своей книжки и подарила. Воспользовавшись удобным поводом, я попросила:
      – Вы не могли бы оставить мне номера ваших телефонов и назвать ваши фамилии? Я все-таки хотела бы быть в курсе расследования.
      Один из моих собеседников представился сотрудником московского городского управления внутренних дел, а второй – сотрудником Московского уголовного розыска. Напоследок я, исключительно по собственной инициативе, чуть ли не насильно всучила им номер своего мобильного телефона, дико удивляясь и радуясь, что никто силком не ведет меня составлять нудные протоколы, а наоборот, все как будто нарочно делают вид, что меня не замечают. Единственным человеком среди них, кто в этот момент проявил ко мне неподдельный интерес и даже заявил, что прочел от корки до корки «Байки кремлевского диггера», был – не поверите! – диггер! Но не «кремлевский», а настоящий главный московский диггер – Вадим Михайлов. Первым этого высоченного парня, у которого на каске так и была написано: «ДИГГЕР», заприметил мой папа:
      – Алёна, смотри! Твой «тезка»!
      – А-а-а! Так это вы та девушка, которая называет себя диггером?!? – возмутился Вадим.
      – Мы даже хотели на вас сначала в суд подавать, потому что вы в книжке присвоили себе наше имя! Но потом смотрим, вы вроде совсем о другом написали и это у вас художественный образ…
      Оказалось, что главный диггер, сам того не зная, приехал меня спасать. Когда поступил сигнал о взрыве, Московская служба спасения попросила его приехать «на случай, если придется вскрывать взорванную квартиру». Как диггер диггеру, он подарил мне свою уникальную диггерскую визитку собственного изготовления со схемами секретных подземных коммуникаций Кремля и Москвы. И расстались мы уже не соперниками за бренд, а побратимами. Надо же было двум диггерам совершенно случайно сойтись вместе в одной точке при таких обстоятельствах!