Ломка продолжалась у меня где-то с полгода после завершения диггерской миссии и выхода из кремлевского подземелья на свет Божий. Все-таки ко всему привыкаешь, даже к зловонью Стикса и ежедневному общению с мутантами. Оказалось, что за время жизни в Кремле я уже даже начала слегка подзабывать человеческий язык: я слушала, как разговаривают вокруг меня люди, и мне все казалось, что говорят они все о чем-то не о том. И что все они чего-то недопонимают, потому что не побывали там, за стенкой.
      Но и от вида Кремля, в стену которого я в отличие от Венички Ерофеева, наоборот, все время, как нарочно, утыкалась взглядом, куда бы ни ехала, меня просто физически мутило.
      И даже вредных книгах нет-нет да и проскальзывали вдруг предательски герои-паразиты: то Бродский издевательски заявлял: До свиданья, Борис Абрамыч! До свиданья. За слова – спасибо, – то Набоков, хитро подмигивая мне, как бы ненароком подсовывал в давно читаный-перечитаный рассказ мальчика Путю, берущего уроки бокса, и его учителя-географа Березовского, автора брошюры Чао-Сан, страна утра.
      В общем, типичная диггерская контузия.
      К счастью, мои друзья (в смысле, не мутанты) проявили невероятный такт и терпение и, каждый как мог, бережно проводили со мной курс посткремлевской реабилитации. Лучший российский театральный критик Роман Должанский, например, чтобы хоть как-то реанимировать контуженого сталкера, несколько месяцев самоотверженно водил меня по театрам, знакомил со своими друзьями – лучшими актерами и режиссерами страны. Но мне все казалось, что и они чего-то недопонимают. Потому что они тоже говорили: О-у! Вы Путина знаете!
      В свою очередь, московский арт-критик Игорь Гребельников в психотерапевтических целях водил меня на модные столичные выставки и арт-тусовки. Но когда мои друзья-геи для разнообразия устроили мне экскурсию в московский гей-клуб Шанс, мне даже и там умудрились подсунуть Путина! Толпа фэнов, окружавшая подиум, отчаянно скандировала: Путин! Пу-тин! И Путин появился. Это был молоденький, худосочный, смазливый мальчонка с резко выступающими скулами и чуть надутыми губками, который действительно чем-то отдаленно напоминал Путина в юности (по крайней мере, если судить по фотографиям). Мне объяснили, что прозвище Путин за этим танцором так прочно закрепилось, что стало уже его сценическим псевдонимом. Я почувствовала, что если голубая пацанва не боится называть своего кумира в гей-клубе Путиным – значит, страна еще не совсем безнадежна.
      Но мне-то легче от всего этого не становилось!
      Голова была – как перегруженный компьютер, часть материала из памяти которого необходимо было срочно сгрузить на мягкий диск.
      А уж от теленовостей про Наше Все со мной происходило ровно то же самое, что с Геббельсом при слове культура. Поэтому несколько месяцев, чтобы, чего доброго, не устроить Кремлю холокост, я вообще не включала телевизор, засмотрев до дыр мировую киноклассику прошлого века.
      В какой-то момент я четко поняла, что не преодолею посттравматического диггерского синдрома, пока вновь, уже опять превратившись в свободного человека, не решусь переступить порога Спасской башни. И я отправилась в гости к Александру Волошину. Чтобы потом, вернувшись из Кремля домой, сесть писать книгу.

      Волошин, как всегда, проявил дружелюбие и, как только я ему позвонила, быстренько послал к черту государственные дела:
      – Когда ты можешь? Завтра? Давай в три? Приходи, я тоже соскучился…
      И как только я увидела главу администрации, мне сразу же полегчало. По очень смешной причине: Волошин заметно поправился. И больше не похож на доходягу из Освенцима. Честное слово! Щеки не впалые, и даже чиновничий животик наметился. И его как-то сразу же перестало быть жалко.
      А так – я по-прежнему с удовольствием захожу к Волошину в гости, в Кремль. Правда, теперь гораздо реже, просто повидаться с ним, а не по делу. А он по-прежнему каждый раз критически высказывается о моей прическе. Я же, в свою очередь, иду по коридорам его корпуса и испытываю физическое наслаждение, что все эти вампирские стены вокруг на меня уже совсем не давят. Отпустило. Прохожу, например, мимо президентской библиотеки и, вместо того чтобы думать о президенте, разглядываю старинные гравюры, которые развешаны в коридоре. В первый раз в жизни, кстати, заметила. Готова поспорить, что Волошин-то их до сих пор так и не видел.
 

* * *

 
      А другой мой друг кремлевской эпохи, Анатолий Чубайс, наоборот, резко похудел (сидит на диете, по кичевой в московской политической тусовке системе доктора Волкова). И его тоже сразу перестало быть жалко. Как перестает быть жаль любого человека миссии, который вдруг начинает заниматься собой. А не своей миссией. Должна признаться, что уже года полтора я не решаюсь встретиться с Чубайсом и поговорить лично. Боюсь. Потому что до сих пор считаю его другом. И если его мутация зашла уже в необратимую стадию, то пусть лучше у меня хотя бы останутся о нем хорошие воспоминания. Как о погибшем диггере.
      Партию свою, кстати, Союз правых сил, электрик Чубайс, похоже, вообще посадил между двух электрических стульев. Накануне думских выборов СПС мучительно выбирает, и все никак не может выбрать: либо лечь под Кремль, как настаивает Чубайс, – и тогда потерять весь свой традиционный либерально-демократический электорат (потому что для избирателей СПС самыми главными достижениям ельцинской эпохи были как раз те, которые уже, по сути, отменены Путиным: свобода слова и свобода СМИ), либо уйти в оппозицию – и тогда оказаться отрезанными Кремлем от всех телевизионных каналов во время предвыборной кампании.
 

* * *

 
      С лидером СПС Борисом Немцовым я стараюсь о политике вообще не говорить, – чтоб не разругаться. Вот недавно ходили с ним вместе на концерт Пола Маккартни. Смешно получилось: кумир моего битломанского детства впервые приехал в Москву ровно в день моего рожденья, 24 мая, и остроумный Немцов подарил мне билет на концерт на Красной площади, в первый ряд VIP-сектора. То есть сидеть я должна была рядом с Путиным.
      – Борь, – говорю, – тебя ж потом в Кремль больше не пустят, после того как рядом со мной на концерте увидят!
      – Плевать! – разумеется, ответил Немцов.
      А в результате мне так скучно стало смотреть на лица старперов-чиновников, сидевших, как истуканы, в VIP-секторе, что мы плюнули на свои модные билеты и пошли вместе с Борькой, его дочкой Жанной и ее подружкой танцевать в толпе тинэйджеров прямо перед сценой, на подтанцовке. И уже оттуда я вдруг с удовольствием заметила, как на композиции Hey, Jude главу кремлевской администрации Александра Стальевича Волошина проняло и он стал трогательно подпевать. Не поверите, тексты знает!
      Но вот о том, что я не захотела сидеть рядом со своими кремлевскими друзьями – я еще ой как порадовалась! Потому что когда Путин, как обычно с опозданием, явился на концерт, вся чиновничья урла, вместо того чтобы веселиться под Маккартни, стройными рядами встала приветствовать Отца и Учителя – прямо как на съезде Единой России. В общем, правильно им Пол на прощание Back in the USSR спел…
 

* * *

 
      Недавно встретилась с властелином думской кнопочки Владиславом Сурковым, на которого уже вся политическая тусовка за глаза жалуется, что совсем мозгами съехал на идее воссоздания в стране однопартийной системы с несколькими фракциями.
      – Слав, – говорю, – ну что вы за тоску зеленую в стране развели? Самому-то не противно от того, что вы рты всем позатыкали?
      Владислав Юрьевич как всегда искренне задумался и признался:
      – Слушай, знаешь, действительно противно: я вот с главными редакторами встречаюсь, они все задают какие-то дежурные вопросы, потом я спрашиваю: Ну а еще-то вопросы какие-нибудь у вас остались? Еще-то вас хоть что-нибудь интересует? Задавайте! Нет, все молчат, боятся, что ли – не знаю даже, почему?
      – Ты – не знаешь?! Разве вы не собственными руками все это сделали?
      Слава в ответ улыбнулся своей фирменной застенчивой улыбкой.
      Я решила, как и положено, судить писателя (даром что несбывшегося) по его же собственным художественным законам:
      – А разве ты не помнишь, Славка: у тебя вот раньше была прекрасная идея о том, что качественными и эффективными в политике могут быть только сложные конструкции? А диктатура не качественна и, в конечном счете, неэффективна именно потому, что это – примитивно, одноклеточно, это деградация. Так почему ж ты теперь позволил себя так примитивизировать? Тебе – умному человеку – не впадлу управлять страной такими примитивными методами, как сейчас?
      Слава засмеялся:
      – Да видишь ли, – старею я, видимо! Старый я стал – вот мне и захотелось покоя и застоя!
      – Слушай, а почему я, молодая девушка, должна страдать из-за того, что ты стареешь?! – пошутила я в ответ. – Почему мы из-за вашего старческого маразма вынуждены уходить из профессии?!
      Тут Сурков вдруг посерьезнел и сказал:
      – Знаешь, вот попомни мое слово: сейчас, конечно, застой, но еще через несколько лет вы все еще вспомните с благодарностью, что мы этот застой удерживали! Потому что сейчас еще лет восемь в стране застой будет, но зато потом – ка-ак еба…ет – никому мало не покажется!
 

* * *

 
      Я не поклонница эксгумации, но на прошлогоднем приеме во французском посольстве я случайно откопала существо даже не из прошлой, а из позапрошлой жизни. Это был скелет эры, предшествовавшей появлению тиранозавров, когда на кремлевской поляне паслись еще отдельные безобидные травоядные игуанодонты. Короче – Дмитрий Дмитриевич Якушкин, неудачливый кремлевский пресс-секретарь, которому выпала трагическая миссия проводить Ельцина в последний президентский путь. В смысле, из Кремля – на покой. Впрочем, Семья, как хорошо известно в Кремле, своих не бросает, и после, прямо скажем, неблистательной пресс-секретарской карьеры, Якушкина, говорят, пристроили в один из российских банков – МДМ, кажется. Так вот, наш меланхолический Якушкин, едва завидев меня на фуршете Победителей Бастилии, кинулся ко мне как к родной:
      – Лена! Я слышал, вас путинская пресс-служба выгнала из Кремля! Какой кошмар! Видите вот, какие времена настали! Я бы вот вас никогда не выгнал – вы же знаете! Что бы вы там не писали!
      – Прекрасно знаю, Дмитрий Дмитриевич, – абсолютно искренне ответила я.
      И тут Якушкин, вздохнув, неожиданно расфилософствовался:
      – Как говорится, были яркие времена – и люди яркие были. А настали серые времена – и люди теперь в Кремле серенькие…
 

* * *

 
      Но вот чего уж я точно не ожидала – это что когда-нибудь стану вести долгие беседы по телефону с человеком, которого я всю свою диггерскую жизнь ненавидела как злого гения российской политики – Борисом Березовским. Я вдруг почувствовала, что именно сейчас, когда вся родная политическая тусовка от него отвернулась, дав Путину молчаливое добро на его травлю, – именно сейчас для диггера и не впадлу с ним познакомиться.
      Тем более что, по моим наблюдениям, страдания очеловечивают мутантов. И именно страдания становятся для них протезом тех чувств, которыми нормальные люди наделены с рождения.
      Впрочем, наши с Березовским отношения по-прежнему преследует какой-то злой рок: сначала он регулярно, с маниакальным упорством, когда видел меня, не мог вспомнить, кто я такая (на мое счастье, – потому что в этих ситуациях он лишь отвешивал мне галантные комплименты, а не вспоминал статьи, в которых я его поливала). А теперь, когда он, наконец, начал идентифицировать меня, – ему, в силу известных обстоятельств, приходится это делать исключительно по голосу.
      Как– то раз на мои упреки в изобретении Путина Березовский признался.
      – Слушайте, Лена, да я в тот момент его и не знал почти! Ну два раза водки вместе выпили – и вперед, в президенты!
      Зная легендарную динамичность Березовского, в это охотно верится.
      Самое смешное: недавно встретила олигарха-эмигранта в лондонском ресторане Нобу (совершенно случайно, клянусь! Я туда с молодым человеком поужинать зашла!) – посидели, поговорили. А на следующий день мне сказали, что Березовский меня опять не узнал…
 

* * *

 
      А мой ангел-хранитель времен кремлевского пула, бывшая журналистка Общей газеты Ленка Дикун, не вынеся циклических воспитательно-карательных мер со стороны путинского пресс-секретаря Громова, ушла не только из пула, но и из журналистики. С горя она вдруг сама неожиданно переквалифицировалась в пресс-секретари. Только не Кремля, а Союза правых сил.
      Осенью 2002 года, перед скандальным визитом Немцова в Белоруссию, Дикун организовала один из первых в своей постжурналистской жизни подвоз прессы в аэропорт.
      Она позвонила мне и произнесла ту самую нашу коронную, незабвенную с предвыборных времен, фразу:
      – Ну что, завтра в девять утра – на нашем месте?… (Имелось в виду то самое место на Белорусской, откуда мы уезжали во Внуково-2, когда нужно было лететь с Путиным.) Мы обе хохотали минут пять. А потом оказалось, что Ленка вовсе не шутила, – и из ностальгических соображений она заказала автобус для прессы именно на то самое место: к новому выходу из метро Белорусская.
      Едва я села в автобус, Дикун, просто как заправский кремлевский пресс-секретарь, принялась раздавать журналистам толстенные папки с бессмысленными и скучными документами про визит.
      – Дикун, а вот угадай с трех раз: куда я сейчас твою папочку засуну?! – неполиткорректно спросила я Ленку на весь автобус. И тут же демонстративно произвела над папкой ровно то же самое действие, что и сама Дикун всегда производила над раздававшимися нам в Кремле безмозглыми тоскливыми документами, оставила в живых один-единственный нужный листок – график визита, а остальное отработанным жестом отправила куда подальше – под сиденье автобуса.
      И Ленка опять хохотала как сумасшедшая. Признав, что там этим документам и место. Зато потом, когда вышел мой текст про визит Немцова, пресс-секратарь СПС смеяться уже перестала. А позвонила мне и заявила, что все ее коллеги требуют, чтобы Трегубову больше на порог никогда не пускали.
      – Ну зачем было выносить сор из избы?! Есть такие вещи, о которых писать нельзя, неужели ты этого не понимаешь?! – заявила Дикун.
      Упс… Еще одна выпала из гнезда кукушки…– с тоской подумала я.
      Но дня через два Дикун сама перезвонила и с какой-то особенной, диггерской радостью в голосе призналась:
      – Ладно, Трегубова, по-журналистски-то я ведь прекрасно понимаю, что репортаж у тебя -классный… Я всем своим тут уже строго-настрого сказала: Я тут вам не позволю второй Кремль устроить! Руки прочь от Трегубовой!
 

* * *

 
      Кстати, вторая журналистка, которая в момент начала в Кремле репрессий против СМИ не побоялась заступиться за меня, Татьяна Нетреба из Аргументов и Фактов – тоже недавно приняла решение прекратить поездки с Путиным: Нервы -дороже – говорит она.
 

* * *

 
      Недавно встретила Лешку Венедиктова с Эха Москвы и пожаловалась ему, что из-за терпкого путинского духа, который с быстротой и неотвратимостью радиации распространяется по всей стране, я даже уже и в газете чувствую себя пенсионером:
      – Я вот тут призналась коллегам в Коммерсанте, что точно знаю, чем буду под старость деньги зарабатывать, если доживу: помнишь, были такие сумасшедшие старушки, про которых говорили: Она ЛЕНИНА видела! А я точно так же буду ходить по школам и рассказывать, как я ЕЛЬЦИНА видела. А коллеги мне в ответ, знаешь, что отвечают: Во-во! К тому времени, как ты станешь старушкой, как раз скоропостижно оборвется десятое президентство Владимира Владимировича Путина…
      – С ума можно сойти! Если уж Трегубова у нас о пенсии думает, – куда катится мир! – засмеялся Венедиктов, вспомнив, как еще совсем недавно покровительственно называл меня комсомолом.
      Кстати, Алексей Алексеевич Венедиктов по-прежнему при встрече то и дело поддергивает меня за нос, как учитель – ученицу. А я каждый раз радуюсь, и хожу потом весь день рот до ушей: приятно ведь себя хоть иногда ребенком почувствовать.
 

* * *

 
      Мой кремлевский Вергилий – Волин, по какой-то прямо-таки изысканной шутке судьбы, умудрился ровно в тот день, когда я сдавала эту рукопись в издательство, уволиться с поста главного пиарщика Белого дома. Так что, как плоско шутят в кремлевской тусовке, Волин – уволен. Думаю, теперь и ему забавно будет вспомнить, как он водил меня по кремлевским лабиринтам.
 

* * *

 
      А что касается Владимира Владимировича Путина, то его до недавнего времени я каждый день видела у себя дома в туалете. Вернее, если использовать сленг, который более симпатичен нашему президенту, – в сортире. Коллеги из Коммерсанта подарили мне матрешку, где сверху – Путин, потом снимаешь его голову, а внутри – Ельцин, а дальше – Горби, а еще глубже – Брежнев. И так до самого Сталина.
      – Это тебе, – чтобы у тебя в сортире террористы не завелись! – пояснили коллеги.
      Да у меня там террористов и до этого-то как-то не было…
      Одного высокопоставленного правительственного чиновника, заглянувшего как-то раз по какой-то нужде в мой туалет, чуть кондратий не хватил.
      Он немедленно выскочил оттуда, почтительно декламируя:
      – Двое в комнате – я и Путин…
      А моя подруга-лингвистка, в совершенстве знающая немецкий, вывела даже четкое научное этимологическое обоснование пребывания Путина именно в этом месте:
      – В Германии ведь, чтобы избежать грубого оборота пошел в туалет, употребляют иногда эвфемизм Zum Keiser gehen – то есть пойду-ка я схожу в гости к Кайзеру… Так что, с учетом отечественных политических реалий, – это полная калька с немецкого – пойду-ка я к Путину!
      В общем, паломничество по путинским местам было отдельным аттракционом в моей квартире. И никого из гостей равнодушным не оставляло, неизменно рождая самые живые аллюзии.
      Но после того как я дописала книгу, мне почему-то вдруг захотелось убрать матрешку с глаз долой. В смысле – прочь с бачка.
      Я засунула ее в ящик на антресолях. И на этом эпоха Путина закончилась. По крайней мере – в моем личном сортире.

      На самом деле никакого Путина в реальности и нет. Как не было и никакого Связьинвеста, никакого Примакова, никакого разворота над океаном, никакого Лужкова (то проклинавшего ельцинскую Семью, то присягающего на верность ее наследнику Путину) и никаких Гусинского с Березовским (то поддерживающих Кремль, то воюющих с ним – и, соответственно, то мешающих свободе СМИ, а то, наоборот, подкармливающих независимую от государства журналистику), и даже никакой кремлевской пресс-хаты. Все это – лишь соблазны, которые эфемерны, когда мы не обращаем на них внимания, но которые сразу же приобретают кровь, плоть и когти, как только мы принимаем их всерьез. Наша Московская Хартия журналистов, к примеру, не собирается у Маши Слоним уже почти два года. Из-за Путина? Да ну, глупости какие!
      Ну разве что только один из прежних гостей наших посиделок может оправдаться Путиным: Алик Гольдфарб – тот самый, который, прилетая в Москву из Нью-Йорка, сразу же заявлялся к Машке с бутылкой прекрасного дорогого вина и банкой дешевых несъедобных шпрот. Будучи потомственным авантюристом, Гольдфарб ввязался в очередную историю: спас полковника Литвиненко, обвинившего ФСБ в причастности ко взрывам жилых домов в Москве, – попросту выкрал его из Стамбула и нелегально привез в Лондон, и из-за этого теперь, как в добрые советские времена, стал не въездным.
 

* * *

 
      Не знаю, может, мои коллеги ушли в подполье и затихли, потому что вновь надеются спасти свои СМИ ценой добровольного молчания? Ну что ж: очень логично – спасти от закрытия газету, телеканал, журнал или радиостанцию, введя жесткую самоцензуру, – то есть, по сути, собственноручно их самоликвидируя. Правильно – тогда Путину даже и закрывать их не придется.
      А может быть, нам теперь так страшно снова встретиться вместе потому, что не хочется мучить себя воспоминаниями о том неуловимом духе вольного диггерского братства, который едва успел пригрезиться нам в ельцинскую эпоху и который мы сами так по-глупому спугнули, впустив в нашу жизнь эфемерных чудовищ?
      Так что не надо ля-ля: никакого Путина нет. Есть только мы сами.
      Я вот, тоже, видите, в предисловии пообещала ответить как мы дошли до жизни такой – да так и не смогла. Ну не знаю я! Почему я все должна знать?!
 

* * *

 
      Пока я несколько месяцев тщетно искала в родной стране издателя, который бы не побоялся опубликовать мою книгу, Московская Хартия журналистов все-таки наконец встретилась.
      Мы собрались в апреле 2003 года – по сути, в первый раз с момента прихода Путина к власти. Встреча проходила на нейтральной территории, ничем не напоминающей о былых ельцинских посиделках в квартире у Слоним – но зато стилистически напоминающей о позавчерашних, брежневских диссидентских посиделках: в квартире у корреспондента Радио Свобода. Пришли не все: Владимир Корсунский (который издает теперь собственную интернет-газету Грани.ру – одно из последних неподцензурных СМИ в России), Алексей Зуйченко (который после краха нескольких печатных изданий нашел прибежище в виртуальном ковчеге Корсунского на Гранях.ру), Сергей Пархоменко (который после захвата журнала Итоги государственным концерном Газпром-Медиа и перестановок в Еженедельном журнале оказался временно безработным, зато родил еще одного наследника – Матвея), Алексей Венедиктов (который по-прежнему руководит радиостанцией Эхо Москвы и буквально стонет, что настали такие времена, когда ради сохранения единственной независимой от Кремля радиостанции приходится идти на компромиссы с Кремлем же. Алексей Алексеевич Венедиктов тоже, кстати, занялся подготовкой себе профессиональной смены – растит сына, которого, как нетрудно догадаться, тоже зовут Алексеем Алексеевичем), Сергей Бунтман и Ольга Бычкова (трудящиеся под десницей Венедиктова на Эхе Москвы), Владимир Тодрес (ушедший не только из политической журналистики, но и из русской журналистики вообще, и руководящий теперь московским корпунктом агентства Блумберг), Михаил Соколов и Анна Качкаева (работающие в московском бюро Радио Свободы), Ирина Антоновна Иновели (думский корреспондент официозного агентства Интерфакс, всегда проявляющая необъяснимое мужество, связываясь с нашей компрометирующей компанией), Наталия Геворкян (уехавшая в Париж обживать корпункт Коммерсанта), Вероника Куцылло (давно уже ушедшая с беспокойной должности начальника отдела политики Коммерсанта на пост заместителя главного редактора журнала Власть и тоже недавно родившая себе по этому случаю наследника – красавца-сына Филиппа) и, конечно же, Маша Слоним (документальный фильм которой о нашей Хартии и драматической истории постсоветской журналистики Это тяжкое бремя свободы не решился, разумеется, продемонстрировать ни один российский телеканал). Вот и все диггеры. Из почти трех десятков журналистов, которые прежде были в списке Хартии.
      Повод, заставивший нас собраться, был запредельно жизнеутверждающим: поминки всеми нами любимого Сергея Юшенкова. Помянули и разошлись.
 

* * *

 
      Когда я была еще маленькой и умной, я дико завидовала своим старшим друзьям, прошедшим школу диссидентского выживания при советской власти. Я так жалела, что опоздала родиться и не успела хлебнуть той, настоящей жизни.