7

Июль в Коннектикуте. Весь Пиквот Лэндинг оцепенел в послеобеденной дремоте. А тут шум, гам, тарарам, какой только мальчишка может устроить в этот час, когда люди стараются переждать жару. Это «Красный Гонщик» — черный, хромированный, красный, подставка, закрытая передача, клаксон — Харр-дуу-гарр! — свист шинами вдоль Вэлли-Хилл Роуд. Вперед, на угол Фиски-стрит. Тут миссис Джевет уединилась под своими буками — гамак, газета... Остроумная идея: забраться в дом, воспользоваться красками и кистями, оставленными маляром, и написать что-нибудь на свежевыкрашенной стене, что-нибудь мерзкое, что-нибудь грязное; что-нибудь смешное.

Пока, миссис Джевет!

Харр-дуу-гарр!

Дальше на север, к Паккард-Лэйн; случайно наткнулся на грузовичок мистера Претти, приткнувшийся возле «Аптеки Пилигримов», пока П.К. пьет минеральную воду. «Красный Гонщик» ненадолго останавливается — и снова в путь. П.К., можете проститься со своим фонарем. Ха-ха.

Харр-дуу-гарр!

К востоку по Паккард-Лэйн, к надземке Томаса Хукера, затем на юг, шины свистят, спицы позванивают. Вот едет профессор Лапинус в своем драндулете — «Bonjour, Professeur! Au'voir, Профессор Водяной Крыс Лапинус». У Соборной улицы на восток, через железнодорожные пути, задержаться, чтобы швырнуть камень в окно пакгауза, пока служащий вышел на грузовую платформу. Крахх!

«Эй ты, чертов пацан!..»

Харр-дуу-гарр!

Заглянуть за церковь Конгрегации, где пономарь подстригает кусты на кладбище. Мистер Свейт поднимает соломенную шляпу и вытирает пот. Он моргает, не может поверить своим глазам.

— Эй ты! Ради Бога, малыш, не по могилам! Святый Боже! Эй-эй, ты, вернись, ты, маленький святотатец... — Его преследуют, надо удирать; бросает случайный взгляд на цветы на могиле, не может поверить собственным глазам.

Харр-дуу-гарр!

По дорожке, за чугунную ограду кладбища, мимо церкви, кусты впереди, и тут как раз останавливается трамвай до Центра, высаживает пассажиров. Берегись!

— Святой Петр! Ты что, весь мир купил, мальчишка! Смотри, что ты наделал с моими чулками!

— Пошла ты на... Кривоногая, смотри куда прешь! Харр-дуу-гарр!

* * *

Вопреки изобилию плакатиков, предлагавших свободно выбирать товары, будь то духовые ружья, подержанные комиксы, разложенные по пакетикам пуговицы и прочая мелочь, хозяйка лавки сувениров и галантереи мисс Джослин-Мария зорко озирала свои владения взглядом Аргуса. Со своей высокой табуретки возле кассы она могла бдить за каждым покупателем, не отрываясь от приходно-расходных дел и успевая стереть капли пота, прежде чем они капнут на прилавок.

Но в этот день ей было некогда промокнуть лоб, такая толкучка, несмотря на жару и влажность, покупатели входят и выходят, каждый за своим, моргнуть не успеешь — где уж тут найти время припудрить нос. Несколько человек еще разглядывали товары на задних полках, когда звон колокольчика возвестил явление нового клиента. Взбив кудряшки, мисс Джослин-Мария состроила милую гримаску, специально предназначенную для покупателей.

— Добрый день, Роза. О, Господи, какая милая блузка. — Лицо у миссис Джослин-Марии было круглое и плоское, как тарелка, и при этом казалось, что за щеками у нее кармашки, как у бурундука, чтобы прятать туда что-нибудь про запас.

— Святой Петр! — восклицала покупательница, прыгая на высоких каблуках и тыча пальцем в спущенную петлю на чулке. — Ну и дети пошли!

— Что-нибудь стряслось?

Роза Халлиган ткнула пальцем через плечо.

— Представляете, схожу я, значит, себе с трамвая, и вдруг какой-то пацан чуть не сшиб меня своим великом. Смотрите, что он сделал с моими чулками. Ну, я, конечно, говорю ему, смотри, куда едешь, а он говорит мне, ох, что он мне сказал...

— Что он сказал?

Однако Роза не удосужилась просветить мисс Джослин-Марию насчет остального, опасаясь, что ее хватит удар.

— У вас есть «Бель Шармер»?

— Трикотаж, вторая секция, посмотрите сами, милочка. — Стараясь не делать лишних движений, мисс Джослин-Мария указала на чулочное отделение.

— "Сахара" есть?

— Посмотрите, милочка, только не переворачивайте все вверх тормашками! — сказала она жалобно, увидев, что Роза начала обыск.

— Честное слово, милая, это все равно что иголку искать в стоге сена. Должна же у вас быть «Сахара».

— Возьмите «Песок», это практически одно и то же — «Песок», «Сахара», — посоветовала другая покупательница с внушающим доверие видом.

— Ладно, вот эти подойдут. Я тороплюсь. — Она облокотилась о прилавок и уткнулась носом в бумажник, разыскивая деньги, — при этом мисс Джослин-Мария отметила, что корни волос покупательницы выдают их природный цвет.

— У меня есть замечательное средство, — сказала она, сдавая сдачу. — Елена Рубинштейн выпустила новую краску для волос — специально для блондинок. Вам надо бы попробовать. Слушайте, милочка, хотите вы узнать кое-что, отчего кровь застынет у вас в жилах?

— Конечно. — Роза достала из сумки жвачку.

— О, Винни! — воззвала мисс Джослин-Мария. В дальнем углу лавки Винни выбирала материю на фартук, она тут же подошла к прилавку. — Винни, это Роза, Роза Халлиган. Расскажи ей то же, что ты мне рассказывала, — ты понимаешь — о соседке...

Без лишних предисловий Винни повторила все, о чем уже знала мисс Джослин-Мария, — о том, как сегодня утром мистер Претти, зеленщик, заметил запах возле дома миссис Роу, как позднее, закончив объезд, он вернулся и попробовал заглянуть в заднее окно, затем в переднее, затем в боковое, где была щель между гардинами... как он бегом перебежал дорогу и позвонил по телефону, как Винни и Ада вернулись вместе с ним, и...

— ... и там она и была, — вмешалась мисс Джослин-Мария в этот ответственный момент, — в гостиной. Ужасная смерть.

Роза повернулась к первой рассказчице.

— Что же вы увидели?

— Она сидела прямо в качалке...

— Ее любимой, — вставила мисс Джослин-Мария. — У нее был сердечный приступ.

— Мертва — мертвее не бывает. Больше недели прошло.

— Неделя, — повторила Роза, жуя. — И потом?

— Ну...

— Лицо все синее, рот широко раскрыт, тело твердое, как ириска, — сказала мисс Джослин-Мария, не давая Винни закончить картину. — И запах. Умереть можно от этого запаха — ну, вы знаете, о чем я говорю.

Винни согласилась. Она и Ада открыли окна, пока ждали констебля, который накрыл тело простыней и позвонил мистеру Фоли.

— И пока она там сидела, — добавила мисс Джослин-Мария, — пауки опутали ей все колени паутиной.

— Пауки! — воскликнула Роза.

— Пауки, — подтвердила Винни.

— Пауки, — эхом повторила мисс Джослин-Мария, ее круглые щеки дрожали от возмущения.

— О-о, у меня мурашки по коже бегают, — сказала Роза, растирая гусиную кожу на руках.

— Это так дико, дико слышать об этом, — сказала мисс Джослин-Мария. — Теперь, пожалуйста, поговорим о чем-нибудь приятном. Винни, что ты хочешь сшить из этого куска хлопка? — она измерила материю. — Два с половиной фута, дорогуша, боюсь, на платье не хватит. Передник? О, для этого достаточно... Пока, Роза!

Затаив дыхание, Роза, которая засекла Эстер из «Maison de Beaute», выскочила за дверь, чтобы поделиться с той ошеломляющей новостью, мисс Джослин-Мария заворачивала отрез для Винни, а в это время сзади, в углу возле журнальных полок, возникло детское лицо: серые глаза сверкают из-под насупленных бровей, украденные китайские усы оттопыривают карман, затаился в углу тихо, как мышка.

Она исчезла.

Обнаружив, что вместо «Нагорной Проповеди» появилось «Брачное торжество в Кане», Нильс повернул свиток на доске Чаутаука и пошарил внутри. Жестянка «Принц Альберт» исчезла! Он искал везде: в одежде, за одеждой, под одеждой. Потом перетряс обе постели, выдвинул все ящики, посмотрел на полках за книгами. Под кроватями не было ничего, кроме пыли. В комодах — ничего. Ну-ка — держи это — вытащи это из секретного отделения Холланда — погоди минутку! Очки — с толстыми линзами, в железной оправе, — очки Рассела — пропавшие очки!

Он отошел к окну вдохнуть свежего воздуха. Странные вещи творятся в доме. Ада, ходившая мыть в соседнем доме после ужасного открытия мистера Претти, вернулась оттуда очень взволнованная, — гораздо больше, чем когда узнала о смерти миссис Роу. Что же случилось, что вывело Аду из равновесия? Почему она обшаривала кухню взглядом, кусая губы от волнения, будто пытаясь сложить воедино кусочки головоломки?

Это было очень странно.

А потом, когда Ада зачем-то снова пошла в дом миссис Роу, Винни, собираясь к сестре, подбросила свою бомбу. Мама, сказала она, что-то такое говорила, будто собирается зайти в комнату мальчиков, посмотреть на нее. Гадство! Нильс помчался, взбежал по задней лестнице и...

Она исчезла!

Напуганный, он смотрел на амбар, на луга, давая глазам привыкнуть к темноте. Воздух был теплый, Нильс чувствовал озноб, на лбу и затылке выступила испарина. Снаружи ни ветерка. Клубы тумана лежат за рекой. Лунная дорожка дрожит на воде. Прислоненный к каштану, блестит в лунном свете велосипед Холланда. За дорогой Фарниф и Тор протягивают к нему руки. Никакого движения, кроме...

Нильс лег грудью на подоконник, тараща глаза в темноту. Уловил легкое движение: там, под деревьями, чья-то фигура двигалась возле колодца... похоже было на то, что этот Кто-то сжимает кулаки, бьет ими по бетонной плите.

Он вдруг сразу догадался, где его табачная жестянка.

— Мама!

Она была почти без сознания, волосы упали на глаза, она смотрела на него через плечо, как на постороннего, пальцы безумно скребли поверхность бетона.

— Мама! — Испуганный, он бросился к ней. Схватил ее за руки, заставил встать. Она захныкала, и он увидел кровь на пальцах — она поранила их. Вырвав руку, она упала на колени и стала шарить в клевере у колодца.

— Мама, пойдем отсюда, — умолял он, и она, как ребенок, позволила ему вывести ее на дорогу. — Что с тобой, мама?

Она качала головой, мычала, как немая, вцепившись одной рукой в полу халата, подол шелестел по траве, когда он тащил ее через газон к наружной лестнице. Она прижала свободную руку к губам, будто хотела удержать невысказанные слова. Ее шатало, казалось, она была близка к обмороку. Поддерживая ее, он уловил знакомый запах. Она прислонилась спиной к нижнему столбу лестницы, тело ее дрожало, она не могла стоять на ногах без опоры.

— Пожалуйста, мама! — Он ждал ее, звал подняться наверх; рука ее мелькнула возле его лица, и он увидел, что она сломала ноготь возле самого основания. Наконец она стала подниматься, подметая подолом ступеньку за ступенькой, пальцы оставляли кровавые следы на перилах.

Когда они дошли до верхней площадки, она зашаталась и прислонилась к столбу, пока он открывал дверь.

— Нильс. — Звуки хрипели в ее горле, взгляд был как у дикого зверя, попавшего в капкан, которому стальные челюсти впились в самое болезненное место. — Нильс. — Она замолчала, бесконечно длинная пауза тянулась и тянулась, будто последнее слово было дверью, навсегда замкнувшей доступ в ее внутреннее пространство, в одиночную камеру ее мозга. Погруженная в немоту, она вынула руку из-за полы халата и разжала кулак: на ладони лежало золотое кольцо, перстень для Перри.

— О, — мягко сказал он, потянувшись за ним. — Ты нашла табачную жестянку. Я догадался, что это ты. — Легкое движение: она держала жестянку в другой руке. С трудом выговаривая слова, она заговорила.

— Нильс, откуда у тебя это кольцо?

— Это папино.

— Я знаю. И папа отдал его Холланду. Откуда оно у тебя?

— А где сверток, который лежал вместе с ним, мама?

Вещь... она развернула ее, она видела ее... Холланд...

Она легко и быстро вздохнула, так, будто более глубокий вдох повредил бы что-то у нее внутри, в самых деликатных недрах ее жизненного устройства. Покачала головой, с трудом выдавливая слова.

— Скажи мне, Нильс, — откуда у тебя это кольцо.

Его молчание сильнее возбуждает ее. Она крепче цепляется за столб, кровь обильно сочится из-под сорванных ногтей, суставы в лунном свете кажутся сделанными из слоновой кости.

— Откуда? Откуда оно у тебя? — Она изо всех сил старается понять: судорожные движения тела, широко раскрытые глаза выдают ее старания как-то осознать факты, которые никак не укладываются у нее в голове.

Против собственной воли он произносит:

— Холланд мне его дал.

Слова, кажется, бьют ее в лицо, каждое слово — отдельный удар. Она отворачивается.

Он пытается убедить ее:

— Он сам дал, мама, честно. Я не стащил его.

— Но ведь было решено... Холланд... Оно оставлено Холланду. Ада сказала, что это решено.

— Да, я знаю. Но потом в конце концов он сказал, что хочет отдать его мне. Он позволил мне взять его — честно, позволил. — Как же ему заставить ее поверить!

— Когда? Когда Холланд отдал его тебе?

— В марте. Он дал мне его в марте.

— Март. — Она молча шевелит губами, повторяя про себя это слово, изучая его, пробуя на вкус, пытаясь найти в этом рациональное зерно, но это лишь сводит ее с ума. — А когда — в марте?

— После нашего дня рождения.

— После дня рождения. Сколько дней спустя?

— Два дня.

Лицо ее выражает ужас — ужас, который до сих пор таился в задних коридорах ее разума.

— Где, Нильс? Ради всего святого, скажи, — настаивает она, — где был Холланд, когда он дал тебе перстень?

— Здесь.

— В доме?

— Да. Внизу. — Он надевает перстень. Золото холодное как лед. Палец жарко пульсирует. Затем он спрашивает, где сверток, сверток из голубой папиросной бумаги. Она смотрит без всякого выражения. Он ждет ответа, затаив дыхание. Проходит минута. Она шевелит губами, тихо хнычет, но не произносит ни слова. Лестница уходит вниз, в пустоту.

Хватит.

— Где он, мама? — повторяет он мягко.

Ее рука вцепляется в горло, будто только так она может заставить себя говорить.

— Это тоже он тебе дал?

— Да, — тупо произносит он. Как он может объяснить ей, объяснить так, чтобы ее удовлетворило, откуда взялся этот зловещий кусочек плоти. — Где он, мама?

Она откидывает крышку табачной жестянки и кладет Вещь на ладонь, папиросная бумага светится в лунном свете, голубая лунная роза. Потом горестный вздох, сверток падает, падает жестянка, руки ее движутся в стороны, бледные крылья машут, как у птицы. Он делает шаг вперед, чтобы поймать, удержать эти крылья. Они сталкиваются, ее тело выпрямляется, отталкивая его, подвешенное, как марионетка в кладовой, раскачивающееся на нитях. Подол халата описывает красивую кривую вокруг ее ног, в то время как она поворачивается, бледно-сиреневый водоворот, она будто разом съеживается, будто нити, управляющие ее движениями, неожиданно ослабевают, дозволяя ей делать лишь маленькие смешные шажки взад-вперед по площадке, точно танцуя, вперед, назад к белому столбу, затем в сторону, прочь от него. «О!» — шепчет она отрывисто, удивленно, словно даже приветствуя собственное падение. И, стоя там, окаменевший, руки вытянуты, сопровождая ее падение, покуда темнота не поглотила ее бледное лицо и она не улеглась в виде спутанного клубка под лестницей, он чувствует, что каким-то образом именно так, в падении, она получила наконец ответы на все свои вопросы.

8

Стряхивая пепел сигареты «Мелакрино» с расшитого цветами халатика, мисс Джослин-Мария обратилась к юному покупателю, подошедшему, чтобы расплатиться.

— Ну-у, — пропела она со сладкой улыбочкой, — мы нашли что-нибудь сегодня?

— Да. — Нильс осторожно выложил фигурку: широкий воротник, ботинки с загнутыми носами, шапка с помпоном. Ярлык сообщал, что клоун сделан из венецианского стекла.

— Ох, он очарователен, синьор Палаччи. — Паглиаччио, имела она в виду, так звали клоуна. — Разве он не очарователен? Ух ты, мой сладенький. А ты видел там миссис Палаччи? Из них получится очаровательная пара.

— Нет, сегодня я возьму только одного, — отверг он приманку. Ее лицо вытянулось. — И еще возьму вот это, — сказал он, выкладывая на прилавок маленькую жестяную музыкальную шкатулку с цветами и херувимами. — Вы можете завернуть мне клоуна красиво, как подарок?

— Как сувенир? — Она сделала гримаску. — Я обычно не заворачиваю сувениры, если сделаю для тебя, придется делать для всех, понимаешь?

Винни, разглядывающая товары у соседнего прилавка, подошла к ним.

— Не беспокойся, Нильс, я заверну, когда придем домой. — Она повернулась к мисс Джослин-Марии и пояснила: — Это должно выглядеть как настоящий подарок.

Гримаска расцвела в улыбку.

— Оставьте, Винни. Неужто я не найду во что завернуть маленького клоуна? Для Нильса Перри, конечно, найду. Настоящий подарок, говоришь? А можно мне, любопытной сороке, поинтересоваться, для кого? Для маленькой подружки, наверное? — Она нагнулась под прилавок за листком целлофана.

— Нет, вовсе для другого человека. — Раздраженный вопросом, Нильс отвернулся к полке с газетами, чтобы прочитать передовицу, посвященную Бруно Гауптману, похитителю ребенка Линдберга.

— А как вы думаете, синьор Палаччи, для кого же этот особенный подарок? — поинтересовалась мисс Джослин-Мария, заворачивая стеклянную фигурку в папиросную бумагу, укладывая ее в коробочку и отрезая от рулона с целлофаном самый маленький кусочек, в какой только можно было завернуть коробочку. — Его матери? — прощебетала она, понизив голос. — Но что она с ним будет делать, ради всего святого? Упасть с восемнадцати ступенек, Господи, это целая миля! И сидит в кресле на колесах, даже не может говорить. Просто «овощ», как таких называют в больницах. Но ведь она долго не протянет, правда? — Она сделала красивый бантик на коробочке. — Эта ужасная смерть Вининга, а затем...

— Она может немного шевелить руками, — перебила ее Винни. — Она сама пользуется косметикой и даже может немного крутить колеса кресла.

— О, тогда она пишет вам записки, правда, если чего-нибудь хочет?

— Нет. Мы задаем ей вопросы, а она мигает глазом...

— Господи, какой ужас! Но бедняжка, как же она проводит время в своем кресле?

— Нильс читает ей вслух...

— Ну разве он не единственное ее утешение! — всплеснула мисс Джослин-Мария своими маленькими ручками. — И еще Виктория с ее бэби. Чудо, что она не потеряла ребенка совсем. Это следствие несчастного случая, конечно. Шок, я уверена. Но, говорят, недоношенные дети вырастают здоровыми, разве не так? — Ее улыбка выражала глубокое удовлетворение, будто ее саму продержали две недели в инкубаторе для новорожденных. — Они живут дома — Торри и Райдер?

— Да. Торри привезет ребенка домой сегодня. — Винни посмотрела через дорогу, где Ада занималась покупками. — Старая хозяйка хочет закупить все, что может нам понадобиться. Миссис Валерия тоже вернулась в прошлую субботу.

Мисс Джослин-Мария спросила, выпустив струю дыма в лицо Винни:

— Не думаю, что это разумно, а? Этот дом, кажется, приносит одни несчастья. Надеюсь, миссис Перри оценит мои старания, — сказала она, протягивая серебряную коробочку Винни. В это время вернулся Нильс с журналом. — Что это у тебя, дорогуша? Док Сэвидж, да? Господи, вот это обложка — положительно сенсационная. А теперь посмотри сюда, разве подарок выглядит не замечательно?

Нильс поблагодарил ее и взял у Винни завернутую коробочку, журнал и музыкальную шкатулку, заплатив за покупки.

— Я забегу в соседнюю лавочку на минутку, — сказала Винни Нильсу, — а потом встретимся на рынке, как велела Ада. — Она вышла.

Нильс собрал сдачу, взял покупки и вышел следом, столкнувшись в дверях с покупательницей, которая, заглядевшись на что-то за окном, не заметила его. Покупки Нильса разлетелись в разные стороны, он встал на четвереньки, подбирая их.

— Ради святого Петра! — воскликнула Роза Халлиган сердито. — Ты не мог бы быть поосторожнее, мальчишка! — Она схватилась за туфлю и обратилась к мисс Джослин-Марии. — Скажите, кто он такой?

— Этот? Это Нильс Перри. А что?

— Ну, он уже во второй раз чуть не сбивает меня с ног.

Мисс Джослин-Мария была удивлена:

— Сбивает вас? Когда?

— Ну вот только что, и еще в тот день, когда я вышла из трамвая и он сбил меня велосипедом. Вы помните — он порвал мне чулок и обозвал грязными словами.

— Да нет же, милая, не может быть, чтобы этот. Это же Нильс. — Она хихикнула. — Если бы я не знала, я бы подумала, что вы говорите о Холланде.

— Холланд? Кто такой Холланд?

— Холланд — это брат-близнец Нильса.

— Вы хотите сказать, что есть еще один?

— Возьмите этого и повторите — будет один к одному. — Она засмеялась. — Настоящий разбойник, этот Холланд. Но только это не может быть он.

— Почему?

— Холланд Перри? Очень просто, — с охотой заговорила она, круглые щеки тряслись, кругленький ротик открывался и закрывался, желая выразить ее мысль, а потом вдруг раскрылся в испуганном крике, когда с ужасным треском распахнулась дверь и Нильс налетел на нее с криком: «Лжешь! Лжешь! Черт тебя побери! Это неправда! Неправда!» — в то время как Роза Халлиган тянулась к нему руками, стараясь оторвать от хозяйки, и Ада, возникшая как раз в этот момент, она тоже пыталась удержать его, но он молотил кулаками, цеплялся за пышную грудь Джослин-Марии, стараясь заткнуть ненавистный маленький ротик, а та, вся воплощенное достоинство, изображая на лице выражение поруганной чести, едва только его оттащили от нее, говорила, что она не знает, не может понять, в чем дело, и Роза сказала: «Но это же, ради святого Петра, потому что вы сказали...» — и Ада, выразив сожаление, раздосадованная, выбежала вслед за мальчиком из лавки.

Она нашла его возле церкви, где из открытой двери доносились звуки органа.

Он стоял красный, разгневанный, глядя вверх на Ангела Светлого Дня, ее яркие одежды казались темными, когда смотришь снаружи, и он не сразу заметил Аду, когда она приблизилась.

— Детка, детка, что же ты делаешь! Разве можно себя так вести?

— Это ложь, — сказал он бесстрастно, с вызывающим видом встретив ее взгляд.

— Nyet, это не ложь, и ты знаешь это. Пойдем, детка, ты должен примириться с этим.

— Нет!

— Ты должен! Так не может продолжаться! — И чтобы раз и навсегда покончить с этим, строгая, отметающая любые возражения, она проволокла его по дорожке, через чугунные ворота, на кладбище, мягкие черты ее лица будто разом затвердели и высохли.

Поросшие травой полянки тянулись во все стороны, тут одиннадцать поколений жителей Пиквот Лэндинг спали вечным сном под тенистыми деревьями. А дальше было поле, высокая кукуруза, и физиономия пугала торчала среди рядов. Она провела его мимо обсаженных цветами монументов, мимо рядов могильных плит, древних и новых, больших и маленьких, украшенных и простых, из красного песчаника и полированного гранита, в соответствии с рангом их обладателей, Талькоттов, и Стэндишей, и Виллисов, и в конце концов она привела его к большому дубу, где, прячась в его глубокой зеленой тени, как темная пещера, без света, без золотых солнечных лучей, лежал фамильный участок. Ослепленный слезами, он безучастно смотрел в сторону надгробий, где мертвые цветы стояли в помятых зеленых горшочках. Зной стоял в полуденном воздухе, пахло цветами, капала вода из вентиля, где-то трещала саранча. Небо над головой было ярко-голубым, чистым, полупрозрачная голубизна датского фарфора — просвечивающая насквозь, мерцающая, тонкая, как скорлупа яйца; если слишком долго смотреть на него, он может треснуть, распасться на куски, смертельно-голубой град просыплется вокруг него.

— Теперь, детка, — сказала она ему, — тебе придется сказать это.

— Что? Что сказать? — требовал он ответа, смущенно качая головой, стараясь понять, что такое ужасное должен он ей сказать.

— Сказать правду, детка. — Голос ее был спокоен, нежен и печален. — Скажи правду. Скажи вслух, чтобы мы оба слышали, оба, вместе.

Он задрожал. Он выставил подбородок, прижался лбом к ее платью, так что веки чувствовали тепло ее тела. Она взяла его за подбородок и с силой повернула его голову.

— Читай, детка, — приказала она, и полузадушенным голосом он повторил слова, выбитые на тяжелой плите:

ВИНИНГ СЕЙМУР ПЕРРИ

Родился 21 августа 1888 —

умер 16 ноября 1934.

Светлая память.

Он подошел, сорвал травинку, обгрыз ее и стал насвистывать на ней.

— Идем, — услышал он ее призыв. Она поставила его перед собой, обнимая за плечи, направляя его взгляд на коричневую плиту из свежеполированного гранита. — Смотри сюда. Сюда, детка. — Не понимая, он моргал, пытаясь разглядеть ее лицо. Дрожа на фоне неба, точно повторяя очертания ее головы, шел белый контур, совсем, думал он, не похожий на нимб вокруг головы Ангела Светлого Дня. — Сюда! — повторила она резким и строгим голосом.

Сквозь голубую раковину неба, округлую, как шар, в сетке тончайших линий, будто линии железных дорог на глобусе, будто прожилки в листе, он смотрел сквозь нее, увы, слишком долго. Линии задвигались, задевая одна другую, раковина треснула, разлетевшись на миллион острых осколков, они кружились вокруг него, острые, болезненно острые, позванивающие, как голубой дождь. Трава кололась, когда он наклонился, отбросив в сторону высохшие цветы — маргаритки, и кореопсисы, и подсолнухи, которыми Ада украшала могилы, — его дрожащие пальцы касались холодного камня с внезапно наступившим ощущением слепоты, будто по системе Брайля, ощупывая выбитые буквы, которые соединялись в ужасную надпись:

ХОЛЛАНД ВИЛЬЯМ ПЕРРИ

Родился в марте 1922 —

умер в марте 1935.

Часть третья