3

Присев на какой-то ящик, я проследил весь путь «Тускалузы» в море. Очень надеялся, что скоро она напорется на морскую скалу и экипаж вынужден будет опустить шлюпки. Жаль, что она ловко обходит рифы, я так и не услышал о ней плохих новостей. Все равно я желал ей всех несчастий. Лучше всего, если бы она попала в руки пиратов, а они уж отняли бы у этой гадины Слима все мои вещи и так ему наподдали, что впредь зарекся бы к ним прикасаться.

Это были хорошие мысли. Я начал подремывать, но тяжелая рука коснулась моего плеча. Чей-то голос зазвучал так торопливо, что я ничего не мог понять. Это меня разозлило. «Черт! – сказал я. – Заткнитесь. Мне тошно от вашего треска. Я ничего не понимаю. Идите к дьяволу».

– Вы англичанин? – спросили наконец по-английски.

– Нет, янки.

– Аха, значит, американец.

– Ну да, – сказал я. – И оставьте меня в покое. Не хочу никого слышать.

– Но меня вам придется слушать.

– Это еще почему? Нуждаетесь в дружеском разговоре?

– Вы моряк?

– А вам какое дело?

– С какого корабля?

– С «Тускалузы». Новый Орлеан.

– «Тускалуза» ушла еще в три утра.

– Зачем вы мне это говорите? Неужели нет новостей более свежих? Эта уже смердит.

– Покажите ваши документы.

– Какие документы?

– Вашу корабельную книжку.

Ох, шоколадный крем с яблочным соком! Ох, яичница с беконом! Моя корабельная книжка! Понятно, она осталась в кармане моей тужурки, а тужурка лежала в моей сумке, а сумка уютно покоилась под койкой моей каюты. На «Тускалузе». Интересно, что сегодня подали на завтрак? Если негр пережарил сало для яичницы, я задам ему взбучку.

– Да, вашу корабельную книжку. Понимаете меня?

– Вроде бы да. Но корабельной книжки у меня нет.

– У вас нет корабельной книжки? Надо было слышать, как он это спросил.

«Вы не верите, что существуют моря и океаны?»

И что ему она далась? Явно не поверил мне и спросил в третий раз. Ему казалось непостижимым отсутствие корабельной книжки.

– Хоть какие-то документы у вас есть? Паспорт? Удостоверение личности?

– Нет, – уверенно сказал я.

– Тогда идите со мной.

– Куда? – я никак не мог понять намерения этого человека. Если он хочет потащить меня на какую-нибудь посудину, которая мне не нравится, я не пойду. И дозорное судно меня не устроит, эта служба не для меня. Я не видел поблизости никаких кораблей, но мне не нравилось, что он так энергично тащит меня.

– Куда? Сейчас поймете.

Не буду утверждать, что он произнес это любезно, хотя агенты по найму моряков бывают необыкновенно любезными, когда не могут найти матроса для какого-нибудь корыта. Значит, он имел в виду более приличное судно, не трещалку для каботажных рейсов? Не зря я говорил себе: не горюй, моряк, тебе повезет. Кораблей много, и везде нужны твои руки.

И мы пошли.

И оказались где?

Правильно, в полицейском участке.

Тут меня основательно обыскали. Не найдя ничего, стоящего внимания, человек, торжественный, как первосвященник, спросил сухо:

– Оружие? Инструменты?

Я был поражен. Вполне нормальный на вид человек. Неужели он думает, что я могу припрятать за поясом пулемет? Или держать в кармане бинокль? Неужели он думает, что у меня непременно окажется то, что он ищет? Я и так стоял перед столом, за которым суровый человек, похожий на первосвященника, смотрел на меня так, будто я спер у него бумажник. Он даже раскрыл толстый альбом, в котором было наклеено много фотографий. Все, наверное, его приятели. Он внимательно сличал мое лицо с фотографиями в альбоме. Никак не мог отыскать нужный снимок.

Когда во время войны европейцам требовались наши солдаты, они нас узнавали издалека, а здесь нет, здесь успех ему не сопутствовал. Он сто раз взглянул на мое лицо и на фотографии. Напрасно. Ему только казалось, что он вот-вот меня узнает. Этого не произошло. Он опустил глаза и закрыл книгу. А я не помню, чтобы фотографировался в Антверпене. Дешевка мне не по душе, а в дорогих ателье нужны деньги.

Хотел бы я знать, почему европейцы называют завтраком то, что мне подали в какой-то серенькой комнатушке. Кофе и хлеб с маргарином. Наверное осталось еще со времен войны. Или они все-таки проиграли войну, несмотря на весь этот шум в газетах?

Все же они дали мне хлеб с маргарином, и я с отвращением его проглотил.

Меня незамедлительно потащили к первосвященнику.

– Хотите во Францию? – спросил он.

– Нет, я не люблю Францию. Французы большие привереды, всегда им не сидится на месте. В Европе они хотят все захватить, а в Африке всех запугать. Я от этого нервничаю. Им, наверное, опять скоро понадобятся солдаты, а у меня нет моей корабельной книжки. Они могут подумать, что я француз. Нет, во Францию я не хочу.

– А что вы думаете о Германии?

Ох, уж эта его внимательность!

– В Германию тоже не хочу.

– Почему? Германия спокойная страна, там легко найти нужный корабль.

– Нет, немцы мне не нравятся. Когда они представляют счет, нельзя не пугаться. А когда не платишь по счету, они хватают тебя и бросают на какую-нибудь самую грязную посудину, чтобы ты отработал их нелепую стряпню. Она у них немногого стоит, но я всего лишь палубный рабочий, и мне никогда не заработать столько, чтобы пообедать в приличном немецком кафе. Я, наверное, никогда не стану достойным представителем среднего класса при таких заработках.

– Перестаньте болтать! – прикрикнул первосвященник. – Отвечайте, да или нет. Ничего больше. Хотите в Голландию?

– Нет, не люблю голландцев… – начал я, решив рассказать подробно, почему я их не люблю.

Но рассказать мне не позволили.

– Плевать мне на то, любите вы голландцев или нет! – заорал первосвященник. – Это не наша забота. Любите вы их или нет, но отправитесь вы к голландцам. Во Франции вы бы устроились лучше всего, но вы не хотите туда. И Германия недостаточно хороша для вас. Тогда пойдете прямо в Голландию. Все, конец! Ради вас мы не станем перекраивать границы и заводить других соседей. Отправитесь в Голландию, и не смейте возражать! Радуйтесь, что так дешево отделались.

– Но я не хочу в Голландию.

– Заткнитесь! Вопрос решен. У вас есть деньги?

– Вы же обыскали меня. И ничего не нашли. Зачем вы это спрашиваете?

– Все ясно, – сказал первосвященник. И хлопнул кулаком об стол.

4

После обеда мы поехали на вокзал.

Два человека занимались мною, один из них был переводчиком.

Видимо, оба считали, что я никогда не ездил поездом, потому что ни на минуту не оставляли меня одного. Пока один брал билеты, второй еще раз тщательно проверил мои карманы, хотя после досмотра в полицейском участке даже вор не мог бы там ничего найти. Билет в руки мне не отдали. Может, боялись, что я тут же его перепродам. Учтиво сопроводили на перрон, ввели в купе. Я надеялся, что после этого они попрощаются, однако этого не произошло. Они сели на скамью и посадили меня между собой, чтобы я не выпрыгнул в окно. Я никогда не подозревал, что бельгийские полицейские так учтивы. Лично я не могу ответить им тем же. Они дали мне сигарету. Мы закурили и поезд тронулся. Через какое-то время мы оказались в маленьком городке. Поначалу меня привели в полицейский участок, где мне пришлось сидеть на одной скамье с фараонами. Те, что привезли меня, рассказали длиннейшую историю. Остальные фараоны, я хотел сказать, полицейские, смотрели на меня с огромным интересом, как на диковинный экземпляр, способный на все, даже на убийство. Вид у них был такой, что я подумал: наверное, они ждут палача. Ведь, судя по их виду, я совершил массу ужасных злодеяний, а в будущем способен был не только повторить их, но и превзойти.

Я не смеюсь, по, Sir. Я чувствовал, что положение очень серьезное. У меня не было корабельной книжки, я не имел паспорта, вообще никаких документов, а первосвященник не нашел моих снимков в своем альбоме. Окажись там моя фотография, он бы сразу понял, кто я. Это облегчило бы мое положение. А то, что я якобы отстал от «Тускалузы», мог придумать любой бродяга. У меня не было своего дома. Я не был членом какой-нибудь торговой палаты. В сущности, я был никем. Зачем же кормить меня, заботиться, если в их стране своих бродяг полно? Если меня повесить, всем выйдет только облегчение. Так они, наверное, считали.

И как же я оказался прав!

Вот доказательство. Один из полицейских принес мне две пачки сигарет, видимо, последний дар бедному грешнику. Еще он дал мне спички и заговорил на ломаном английском языке, вполне, впрочем, дружелюбно: «Ничего страшного, малыш, не принимай это так близко к сердцу. Кури. Когда куришь, время тянется не так медленно. Нужно подождать, пока стемнеет, иначе у нас ничего не получится».

Ничего себе, ничего страшного! Меня собираются повесить, боятся, что при свете ничего не получится, а я еще не должен принимать это близко к сердцу. Хотел бы я посмотреть на человека, которому говорят: «Ничего страшного, подожди пока стемнеет, а потом мы тебя повесим». При свете они боялись встретить кого-то, кто мог бы меня узнать, это испортило бы весь номер. Но с другой стороны, чего вешать голову, если тебя все равно повесят? И я закурил подаренную сигарету, очень плохую, кстати, не имеющую никакого вкуса. Чистая солома, а не сигарета. Все равно мне не хотелось быть повешенным. Как выйти отсюда? Они так и толкутся вокруг меня. Всем интересно взглянуть на человека, которого скоро повесят. Противный народец. Хотел бы я знать, зачем мы им помогали в прошлой войне?

Чуть позднее я получил свой последний ужин.

Таких жадюг поискать. Это вот называется последней порцией приговоренного к смерти? Картофельный салат с кусочком ливерной колбасы и несколько пластиков хлеба, слегка помазанного маргарином. Хоть плачь! Нет, бельгийцы плохие люди, недоброжелательные, а меня ведь чуть не ранили, когда мы вытаскивали их из каши, которую они сами заварили в своей Европе. И каких денег нам это стоило!

– Говоришь, ты настоящий янки? – ухмыльнулся фараон, упорно называвший меня малышом. – Значит, ты не пьешь? У вас ведь сухой закон.

– Как это настоящий янки? – возмутился я. – Да пью, пью я вино! Любое вино пью, плевать мне на Америку!

– Я так и подумал, – ухмыльнулся фараон. – Весь этот ваш сухой закон – чистое дерьмо и бабьи штучки. Нечего вам делать. Позволяете командовать всяким суфражисткам. Мне, конечно, все равно, как вы к этому относитесь, но у нас здесь мужчины всегда остаются мужчинами.

Да, этот парень понимал толк в жизни. Такой человек видит дно сквозь самую мутную воду. Жалко, что он сделался фараоном. Впрочем, если бы он им не сделался, я никогда не увидел бы такую огромную кружку вина, которую он передо мной поставил. Сухой закон – это позор и грех, да услышит меня Господь. Наверное, мы здорово в чем-то провинились, если придумали такую штуку.

В десять вечера виночерпий сказал:

– Пора, моряк. Следуйте за нами.

Не было смысла возражать. Конечно, я не хотел, чтобы меня повесили, но фараоны представляли закон. Прошло совсем немного времени, как «Тускалуза» бросила меня, а я уже никому не был нужен, и меня собирались повесить. «Я – американец. Я не пойду с вами», – все-таки сказал я. Но фараоны засмеялись:

– Ха! Никакой ты не американец. А если американец, то докажи это. Покажи свою корабельную книжку. Или паспорт. Или удостоверение личности. Ничего такого у тебя нет? Вот видишь. Мы можем делать с тобой все, что хотим. Поднимайся!

Сопротивляться было бесполезно. Слева от меня шел весельчак, умевший говорить по-английски, а справа еще один, он по-английски не знал ни слова. Зато оба хорошо знали дорогу, потому что как только вышли из городка, тут же свернули в поле. А там было совсем темно, на разбитом шоссе мы часто спотыкались. Хотелось спросить, долго ли нам добираться до виселицы и почему она поставлена так далеко от городка, но, к счастью, довольно скоро мы вышли на ровный луг. Наверное, тут они и вершили свою незаконную расправу. Я уже собрался ударить первого из них и удрать, но меня схватили за руку:

– Все! Пришли. Здесь мы с тобой простимся.

Ужасно жить, зная, что это твоя последняя минута. Да и она уже заканчивалась. Горло у меня пересохло. Хотя бы глоток воды. Еще секунда и мне конец. Какое гадкое занятие: отправлять людей на тот свет. Разве мал выбор разных профессий? Почему они не выбрали что-то другое? Почему непременно надо становиться палачами? Никогда я не чувствовал так сильно, как прекрасна жизнь. Чудесная, восхитительная, пусть даже ты остался один в чужом порту, а корыто твое ушлепало за линию горизонта. Плевать, что корабельная книжка осталась в кармане куртки.

Жизнь прекрасна, какой бы мрачной нам ни казалась. Оказаться раздавленным червем под башмаком какого-то бельгийца! Да, я виноват, да, я не устоял перед искушением, нарушил сухой закон. Если бы поговорить сейчас с мистером Болстедом, предложившим американцам сухой закон, я быстро бы доказал ему, какое дерьмо он придумал. Это какую же злую жену надо иметь, чтобы придумать такое! Одно меня радовало: миллионы проклятий изливаются в мире все-таки не на меня, а на мистера Болстеда.

– Ладно, мистер, – сказал фараон, говоривший по-английски. – Кажется, вы не такой уж плохой человек, но пора… – Он даже поднял руку, чтобы накинуть на меня удавку. И действительно, зачем ставить виселицу, если можно обойтись удавкой. – Вон там, – указал он поднятой рукой, – Голландия. Королевство Нидерланды. Слышали о таком?

– Конечно.

– Идите в указанном направлении. Не думаю, что вы встретите пограничников. В это время их тут нет. Все равно шагайте осторожно, мало ли. Примерно через час вы выйдете на железнодорожную линию. Идите прямо по ней, она выведет вас к вокзалу. Там подождите, не торопитесь. Сигареты у вас есть и сейчас не холодно. К четырем часам утра увидите рабочих, вот тогда смешайтесь с их толпой и смело подходите к кассе. Скажете по-голландски: Rotterdame, derde classe. Ни слова больше. Вот вам пять гульденов. Этого достаточно, чтобы купить билет третьего класса. – Он подал мне несколько купюр. – На вокзале не покупайте ничего, это опасно. И вот еще… – Он сунул мне в руку сверток с сэндвичами и еще одну пачку сигарет.

Вот, оказывается, какими были эти люди!

Повели к виселице, а сами дали мне пять гульденов и сэндвичи.

Благородные люди, они слишком великодушны, чтобы убить меня. Как не любить людей, если даже среди бельгийских фараонов встречаются такие замечательные ребята? Я так крепко жал им руки, что они рассердились. «Прекратите этот спектакль! Нас могут услышать, тогда все придется начинать сначала. Лучше слушайте, что вам говорят». Они по несколько раз повторяли каждое слово. Оказывается, мне нельзя возвращаться в Бельгию. Я должен уйти навсегда. Если они снова поймают меня на своей территории, то запрут в тюрьме на всю оставшуюся жизнь. На всю! Вы только подумайте! Вот что они со мной сделают. Так что ведите себя соответственно, предупредили они меня. Пока у вас не будет паспорта, вы просто никто.

– Я американец. Я обращусь к консулу.

– К консулу? – рассмеялись оба. – А у вас есть корабельная книжка? Вот видите. Консул прикажет выбросить вас за ворота, а тут подойдем мы и мгновенно упечем вас в тюрьму. На всю оставшуюся жизнь.

– Ладно, – сдался я.

Конечно, они правы. Мне не следовало возвращаться в Бельгию. Да и что я тут потерял? В Голландии будет лучше. Хотя бы немного, но я понимаю речь голландцев, а эти так тарабарят, что слов не разбираешь.

– Ну вот, мы вас предупредили. Идите в Голландию, но будьте осторожны. Если услышите шаги, ложитесь, пока неизвестные не пройдут. Учтите, что, если вас схватят голландские пограничники, они тут же вышвырнут вас обратно, а уж мы точно отправим вас в тюрьму.

И они ушли, оставив меня. Не помня себя от радости, я двинулся в направлении, указанном ими.

5

Роттердам хороший город. Если иметь деньги.

Я не имел ничего. Даже кошелька, в который можно их положить. А в порту не было ни одного корабля, который нуждался бы в услугах палубного рабочего или старшего механика. Я не видел большой разницы, лишь бы приняли. Все равно скандал разгорится, только когда судно выйдет в море. Возвращаться невыгодно, не могут же меня просто бросить за борт. Если бы мне предложили место старшего механика, я бы ни минуты не раздумывал. В конце концов, я ведь не посягаю на жалованье старшего механика.

Готов и уступить. Разве есть магазины, где нельзя поторговаться? Конечно, катастрофа была неминуемой, поскольку я не умею отличить валек от вала, а кривошип от вентиля. Она произойдет, думал я, в тот момент, когда шкипер подаст команду «тихий ход». Или «совсем тихий ход». Даже если он произнесет эту команду шепотом, судно рванется так, будто мы, как минимум, должны выиграть «Голубую ленту». Вот была бы потеха! Жалко, что в Роттердаме в тот день никто не искал старшего механика. Вообще никто никого не искал, ни один корабль в порту не искал рабочих. Я согласен был работать коком, согласен был занять место капитана, но никто мне ничего не предлагал. Совсем ничего. Даже в капитанах никто не нуждался.

А ведь в порту шаталось много моряков, и стояли разные корабли.

Все равно попасть на корабль, идущий в Штаты, оказалось делом безнадежным. Все считают, что в Америке рай. Это потом, уже в Америке, счастливчики с такой же надеждой ждут любого корыта, только бы выбраться из американского рая. Потому что в жизни все совсем не так, как себе это представляешь. Золотые времена давно прошли, иначе я не служил бы на «Тускалузе». И все же зря бельгийские фараоны подшучивали: ну да, дескать, ждет тебя консул! Твой консул! Я твердо сказал себе: «Мой!» Потому что я американец. Потому что консул отправлен так далеко от Америки как раз для того, чтобы помогать мне в мои черные дни.

Потому я и пошел в консульство.

– Где ваша корабельная книжка?

– Я ее потерял.

– А паспорт?

– У меня его нет.

– Удостоверение личности?

– Никогда не имел ничего такого.

– Чего же вы хотите от меня?

– Как это чего? Вы мой консул, вы должны мне помочь.

Он улыбнулся. Он покрутил в пальцах карандаш и опять улыбнулся:

– Я ваш консул? Предположим. А чем вы докажете, что я ваш консул?

– Да тем, что я американец, а вы представляете здесь Америку.

Я сказал правду, но он уверенно возразил:

– Я действительно представляю здесь Америку. Это так. Но мне неизвестно, американец ли вы? Где ваши документы?

– Я же говорю, потерял.

– Потеряли? – удивился он. – Как можно потерять документы, особенно в чужой стране? Как вы теперь докажете, что действительно работали на «Тускалузе»? Или все-таки докажете?

– Пожалуй, что нет, – смирился я.

– Вот видите. И даже если бы доказали, что действительно работали на «Тускалузе», это не говорило бы о том, что вы американец. Как вы вообще попали в Роттердам? Из Антверпена? Что вы такое говорите? Как это вы могли сюда попасть по суше?

– Два фараона…

– О, не надо этих сказок, я их слышал много раз. Где это вы видели полицейского, который тайком выгоняет бродяг из своей страны в соседнюю? И совсем без документов. Тут что-то не то. Вы не находите?

Все это он говорил с улыбкой, потому что американский консул все должен делать с улыбкой, даже если объявляет смертный приговор. Это его республиканский долг. Но еще больше меня возмущал карандаш, которым он играл в течение всего нашего разговора. Он постукивал им по столу, почесывал голову, отбивал противный ритм «MyOldKentuckyHome». Я готов был запустить в консула чернильницей. Но вместо этого смиренно заметил:

– Вы могли бы подсказать мне корабль, который идет в Америку…

– Вам? Подсказать корабль? Человеку без документов? Даже не думайте о таком.

– Или выписать справку…

– Ни слова больше! Так любой проходимец может явиться ко мне и потребовать какую-нибудь справку.

– Разве американцы не теряют документы?

– Конечно, теряют, – улыбнулся консул. – Но у них есть деньги.

– О, деньги! Тогда я понимаю…

– Ничего вы не понимаете, – терпеливо заметил консул. – Когда я говорю, что у них есть деньги, я имею в виду то, что они ни у кого не вызывают подозрений. Это люди, у которых есть дом, которые могут назвать точный адрес.

– Неужели я первый, у кого нет ни дома, ни адреса?

– Это меня не касается. Вы потеряли документы. Попробуйте найти новые. Но не у меня.

И вдруг спросил:

– Вы обедали?

– Без денег меня никто не покормит, а милостыню я еще не просил.

– Подождите минуту.

Он вышел в другую комнату, потом вернулся.

– Вот вам талоны в Дом моряка. Жизнь на полном пансионе, – улыбнулся он. – Конечно, три дня – это немного. Если ничего не изменится, зайдите ко мне еще раз. Хотя вдруг вы уже завтра найдете какое-нибудь судно. Не все капитаны разборчивы, а вы явно опытный человек, – критически глянул он на меня. – Я не имею права давать вам советы, я всего лишь слуга своего народа. Но желаю успеха.

По-своему этот человек был прав. Он не хищный зверь, не животное. Это только кажется, что он такой. Хищный зверь – это государство, которому он служит. Государство, которое отнимает у матерей их сынов, чтобы отдать грозным идолам.

Все, что он говорил, он говорил заученно. Его специально учили тому, чтобы речь его лилась как вода. Слово за словом. На все мои просьбы он находил ответ, против которого нечего было возразить. Только спросив, обедал ли я, он вдруг превратился в человека и перестал быть слугой хищного зверя. Голод вызывает человеческую реакцию. Но потерянные документы – никогда. Это исключено. Это сразу превращает слугу государства в грозного зверя. Ему ведь не нужны люди, они требуют много хлопот. Придуманные фигуры легче расставлять по полочкам, одевать в униформу. Yes, Sir.

6

Три дня не всегда три дня.

Бывают очень долгие дни, а бывают короткие.

Я бы не поверил, что три дня, когда есть что пить, чем заедать, могут пролететь так стремительно. Только я сел за стол перекусить, как они пролетели. Но если бы даже они пролетели еще быстрей, к консулу я все равно бы не пошел. Навсегда наслушался заученных ответов. Направить меня на корабль он все равно не может, какой же смысл слушать его бесконечные словоизлияния? Возможно, он подарил бы мне еще несколько талонов, но с такими гримасами, что глоток бесплатного супа застрял бы у меня в горле. Следующие три дня показались бы мне еще более короткими. Но главное, я не хотел терять добрые воспоминания о человеке, который вдруг ни с того, ни с сего спросил, хочу ли я есть.

Но Боже мой, как я голодал! Хуже чем волк. И как устал от ночевок в подъездах и подворотнях, где меня постоянно пытались поймать полицейские. Всегда начеку, всегда в напряжении. Попасть в лапы фараонов – значит угодить на исправительные работы. А в порту как назло не было ни одного корабля, нуждавшегося в палубном рабочем. Зато была масса моряков-голландцев, тоже нуждающихся в работе, но при этом имеющих безупречные документы. Есть у вас паспорт? Нет? Жаль, придется вам отказать.

Против кого направлены все эти паспорта и въездные визы? Да понятно, что против таких, как я. Против людей, нуждающихся в работе. А против кого направлены все эти эмиграционные ограничения? Тоже против таких, как я. А кто сочиняет законы, попирающие свободу? Да те же улыбающиеся звери Закона. Yes, Sir. He было и одной минуты, когда бы я не думал об еде. Когда еды нет, о ней думаешь постоянно. Как-то краем уха я уловил, как дама, остановившаяся у витрины, сказала своему спутнику:

– Ой, ты только посмотри, Фиби! Эти голландские сумочки просто прелесть!

Фиби пробормотал что-то неразборчивое. Возможно, просто не любил слушать глупости, но дама не отставала:

– Нет, посмотри, Фиби! Это прямо чудо какое-то. Настоящая старинная ручная работа.

– Ну да, – сказал Фиби. – Производства одна тысяча девятьсот двадцать шестого года.

Американская речь прозвучали для меня небесной музыкой. Я не стал медлить. Да и как можно медлить, если видишь в уличной пыли золотую монетку? Мне показалось, что Фиби больше слушал меня, чем свою жену или подружку, well,Sir, по крайней мере, моя история его позабавила. Смеялся он так, что прохожие останавливались. Если бы он даже не говорил со своей подружкой по-английски, я бы по одному смеху догадался, что он американец.

– Грандиозная история! – хохотал он. – Просто невероятная!

Подумать только, я думал довести его до слез, разжалобить, выпросить монетку, а он хохотал до слез, потому что случившееся со мной увидел с какой-то другой, невидимой мне стороны.

– Нет, ты только послушай, Флора, – обернулся он к своей спутнице. – Нет, ты только послушай эту птичку, выпавшую из родного гнезда!

– Ох, – обрадовалась Флора, всплеснув красивыми ручками. – Вы, правда, из Нового Орлеана? Восхитительно! У меня там живет тетушка. Фиби, ты помнишь? Я тебе рассказывала про свою тетушку Китти из Нового Орлеана? Это она так смешно говорит: «Когда мой дедушка жил еще в Южной Каролине…»

Но Фиби хохотал.

Он не слушал подружку.

Он предоставил ей возможность тараторить свое, а сам вытащил из кармана однодолларовую купюру.

– Это вам не просто за историю, – никак не мог он отсмеяться. – Это вам за то, как вы ее рассказали. Уметь так живо рассказать придуманную историю – это талант, малыш! Вы артист. Настоящий артист. Жалко, что вы так бессмысленно мотаетесь по свету, могли бы разъезжать по стране с устными рассказами. Могли бы сколотить состояние на таких рассказах. Нет, правда, Флора, он настоящий артист!

Его подружка… Или жена… Впрочем, какое мне до этого дело… Паспорта у них были, а это главное… Флора с удовольствием поддержала этого Фиби, потому что у нее явно были на него виды:

– Конечно, настоящий артист! Он так чудесно рассказывает! Ох, Фиби, пригласи его к нам на прием! Мы бы утерли нос этим выскочкам Пеннингтонам.

К счастью, Фиби подружку не поддержал. Продолжая смеяться, он полез в карман и достал еще доллар.

– Держите, – хохотал он. – Одна бумажка за мастерство, с каким вы рассказываете, а другая за то, что вы мне подали прекрасную идею для моей газеты. В моем изложении ваша история будет стоить пять тысяч, а в вашем – только ту сумму, которую я определил. Считайте, что получили процент с моей прибыли. Это по-американски. Правда, Флора? Так что, спасибо еще раз. И всего хорошего!

Конечно, я сразу помчался в обменный пункт. Два с половиной гульдена за доллар, о, Боже, я мог получить целых пять гульденов! Неплохая сумма. Я глазам своим не поверил, когда мне выдали почти пятьдесят. Мир полон добрых людей. Щедрый Фиби выдал мне две десятки, просто я постеснялся глянуть на них при нем. Благородная душа, хотя он и говорил про какую-то газету. Благослови его Уолл-Стрит! Двадцать долларов – это значительная сумма. Когда их имеешь. С двадцатью долларами запросто можно забыть про голод. Теперь я понимал, что такое деньги. И, конечно, здорово ошибся. Ведь понять по-настоящему, что такое деньги, могут только те, у кого их много.

7

Последнее утро в постели пришло быстрее, чем я надеялся.

Порывшись в карманах, я понял, что денег у меня осталось лишь на скромный завтрак. Это меня не обрадовало. То, что мне подали на завтрак, могло быть только прелюдией к завтраку. Но Фиби встречаются не каждый день. Повстречайся он мне сейчас, я постарался бы вывернуть свою историю так, чтобы именно мне она принесла пять тысяч. Из хорошей идеи всегда можно выжать некую сумму. Смеется человек или плачет, это неважно. Главное, чтобы он не забыл оплатить свои чувства.

– Ну что там опять? Неужели за свои собственные гульдены я не могу выспаться?

Стук в дверь не прекратился.

– Подите к черту! – крикнул я. – Мое время еще не вышло.

Стук не прекратился.

– Да убирайтесь же! – я даже подтянул башмак, чтобы запустить им в морду нахалу, лишающему меня последнего удовольствия.

– Откройте! Полиция!

Я серьезно засомневался, есть ли еще на свете люди, которые не служат в полиции? И почему они все время встают на моем пути? В конце концов, именно полиция должна заботиться о нашем спокойствии. А они мешают нам спать. Никто не совершает столько глупостей, как полиция. И никто не причинил миру столько бед, потому что солдаты – это тоже в некотором смысле полиция.

– Что вам надо?

– Хотим поговорить с вами.

– Вы можете это сделать и через дверь.

– Нет, мы хотим видеть вас. Отворите или мы вышибем дверь.

Вышибем дверь! И это они охраняют нас от грабителей! Хорошо, я открыл. Чуть образовалась щель между косяком и дверью, как в нее просунулся башмак. Они наверное думали, что я впервые вижу такой трюк. Но они вошли. Два полицейских в штатском. Мне приходилось плавать на голландских кораблях, поэтому я понимал, что они там выкрикивают.