Пожарные только подъехали и начали выдвигать лестницу. Одновременно, развернув шланги, вышибали дверь в квартиру на пятом этаже. Но Вовчик не хотел ждать — он был пьян, напуган и уже ничего не соображал. Когда языки пламени стали вырываться на балкон, лизать пятки, он сиганул вниз, причем как-то совсем по-идиотски ласточкой, головой вперед, будто прыгал с вышки в бассейн. Но перед ним была не водная гладь, а твердая почва. Правда, в воздухе тело Вовчика немного изменило заданное направление, задев ветки тополя, и он упал боком, на клумбу. И был еще жив, когда его стали поднимать.
— Не трогайте, ради бога! — сообразил кто-то из посторонних. — Сейчас «скорая».
Вовчик стонал, царапая пальцами землю. Он все равно бы не смог встать позвоночник в основании крестца был сломан, и нижнюю часть тела уже парализовало. Он лежал на спине, уставившись в звездное небо, продолжая шепотом материться, и плакал. Потом с трудом узнал наклонившееся над ним лицо Карины.
— Вот… как… вышло… — пробормотал он.
— Потерпите, скоро приедут, — сказала она, пытаясь отереть с его лица копоть и пот.
— Уйди… с-сука… поздно… береги… дочь…
— Что? Что? — переспросила она, наклоняясь ниже, почти к самым губам умирающего.
— Огонь… Гера… убей… убьет… поздно… все… уйди… не видно… бормотал он, впадая в беспамятство. На какое-то мгновение он пришел в себя, осмысленно посмотрел на Карину и с каким-то злорадством прошептал: — Никто… из вас… от него… не спасется.
— Бредит, — произнес кто-то за ее спиной.
«Он назвал имя Геры, почему? — в растерянности подумала Карина. — Неужели квартиру поджег мальчик?» Нет, невозможно. Этот человек действительно бредит.
— А вот и врачи, — добавил тот же голос, и он показался ей знакомым.
Она резко обернулась и чуть не вскрикнула — слишком велико было нервное напряжение, сконцентрировавшееся этой ночью. Алексей Колычев стоял рядом, брезгливо глядя на лежащее тело.
— Я почему-то решил все-таки приехать, — сказал он. — Что здесь у вас происходит? Ты не рада?
Вместо ответа Карина уткнулась лицом ему в грудь, заплакала, зашептала:
— Рада… любимый мой… не оставляй меня никогда…
Сейчас они сидели в ее квартире, Карина уже успокоилась и заботливо подливала кофе в чашку.
— Ты ухаживаешь за мной, как за своим мужем, — смущенно сказал Алексей. Но было видно, что он доволен.
— За ним я никогда так не ухаживала, — ответила она. — Хочешь еще что-нибудь?
— Тебя.
— Нельзя так… погоди! — засмеялась Карина, отбиваясь. — Ты сумасшедший!
— Вовсе нет. Я хочу тебя все время.
— Это ненормально.
— Я желаю и требую, чтобы мы немедленно пошли в спальню. Где ваше семейное ложе? Мы соединимся и там, и на постели дочери, в ванной под душем и здесь, прямо на столе. Где ты пожелаешь. Где нас застигнет страсть.
— Ну пусти! Нет, поедем к тебе… — упрашивала Карина, но чувствовала себя тряпичной куклой с ватными руками и ногами, с пустой головой, в которой пульсировала только одна мысль: к нему! Сейчас же, пусть он возьмет меня… Он овладел ею, как и говорил, именно здесь, подсалив на край стола, прижав ее колени к плечам. Карина откинулась с застывшей улыбкой и потусторонним взглядом.
— Мы занимаемся любовью, а там внизу лежит мертвый человек, — прошептала она.
— Его уже увезли, — ответил Алексей, легко подхватив ее на руки.
Отнеся Карину в комнату, уложил на кровать, лег рядом. Теперь он раздевал ее медленно, никуда не спеша, словно наслаждаясь видом обнажающегося тела. Она чувствовала, что огонь внизу не проходит, разгорается еще сильнее — как пламя, пожравшее ту квартиру.
— Еще… хочу еще… — шептала она, прильнув к Колычеву, теряя остатки сил и разума. Она вновь видела себя той девочкой, решившей поддаться на уговоры, сбросить одежду и просто попробовать, — ведь это, наверное, так забавно? И кто сейчас твердо проник в нее, шепча заклинания, тот или этот, или он один первый, ужалив ее в лоно, пустив сладкое семя; кто он — мальчик, муж, любовник или змея? Карина содрогалась в любовном танце, а ее блуждающий взгляд вдруг остановился на фотографии, где они были запечатлены втроем: Влад, Галя и она, с беспечными улыбками, полными надежды и любви.
Пернатый уснул, откинув голову и тревожно шевеля губами, словно продолжал драку. Иногда дергал рукой и вскрикивал, но глаза оставались закрытыми. Галя сидела на краешке дивана, подогнув колени, думала о своем. Она хотела уйти домой, но боялась: что скажут родители, увидев ее такую? Блузка порвана, юбка тоже, от трусиков вообще остались одни воспоминания. И что же теперь делать? Кроме того, она не знала толком, где находится, и запросто могла заблудиться в незнакомом квартале. Подождать, когда этот парень проснется, попросить его проводить до дома? Но и самого Пернатого она тоже немного боялась, хотя он и вступился за нее. А что было бы, повернись все иначе?
Замерев от страха, от самих мыслей об этом, она вздрогнула: ей послышались чьи-то шаги. Нет, показалось. Вновь переживая случившееся, Галя задумалась. Почему им нужно только одно: грязь, грязь, грязь? Почему надо непременно сделать кому-то больно, унизить, разорвать, надругаться? Гера совсем не такой. Он и смотрит-то на нее как-то по-особенному. Не так, как другие мальчишки. А Людка — дура. Разве любовь — в этом? В том, чтобы, как собаки… при всех… Она покраснела, дотронувшись до саднящей царапины, которую оставил Гусь своими ногтями. Кожа в укромном месте была сорвана, она провела пальцем ниже, коснувшись бороздки и нежных выпуклостей. Они были чуть влажные и словно дышали, как она сейчас, — прерывисто, требуя продолжить, не останавливаться, дойти до того места, где было приятнее всего. Во сне, дома, с ней случалось подобное, и она отвечала на требование созревающей плоти, еще не осознавая собственного желания. И в удивлении просыпалась, испытывая томление и негу, какую-то смутную радость. Но сейчас, испуганно взглянув на спящего подростка, она поспешно отдернула руку.
Представив, как будет добираться до дома, Галя чуть не заплакала. Опять послышался какой-то шорох, там, на лестнице, ведущей вверх из подвала. «Если это вдруг произойдет, — подумала она, — то только с Герой. Я хочу этого, и так будет». Наверное, по лестнице бегали крысы. «Интересно, может ли у нас родиться ребенок, каким он будет? — снова подумала она. — Похожим на меня или на Геру?» В прежней школе одна девочка из ее класса родила, полгода назад. Сейчас созревают рано и ничего не стесняются.
Может, и ей надо быть такой, как все? Чего она боится? Была бы дурой или уродиной! И в той школе на нее заглядывались, даже из старших классов, и в этой. Один мальчишка проходу не давал, но он дурак. Вытащил на задней парте свое хозяйство и стал показывать. Больше она с ним не разговаривала. А другой… в летнем лагере… Тот был симпатичным, с пробивающимися усиками. Они спрятались в сарае и стали целоваться. Долго-долго, как ненормальные. Она и не умела целоваться по-настоящему. Потом он игриво толкнул ее на копну сена, но она вырвалась и убежала. А если бы осталась? Ну и что такого? Когда-то же это произойдет? Она и сейчас помнила, как он взял ее руку и прижал к плавкам, чтобы она почувствовала, как что-то шевелится. «Можешь даже потрогать, — сказал он со смехом. — А потом я тебя пощупаю». Да, именно тогда в первый раз она ощутила какое-то волнение, тревогу, словно заболел живот, в самом низу. Но убежала не потому, что испугалась. Ведь она согласилась, взяв двумя пальчиками то, что он так настойчиво предлагал и он сглотнув слюну, дотронулся до нее, сначала осторожно, а потом сильнее, сжав в ладонь ее маленькое лоно, думая, что теперь — все, сейчас она будет покорна, стоит только подтолкнуть, и она ляжет на копну сена. Но этого не произошло. Ей, наоборот, стало противно — и его масленые глаза, и эти дурацкие усики, и рука, залезшая под купальник, как щупальца осьминога.
Наверное, она просто не была готова ко всему дальнейшему. И слава богу! Теперь есть Гера…
Галя вдруг тихо вскрикнула, очнувшись от дремы, потому что ее вновь охватил жар. Она не могла понять: видит ли его наяву, или он ей снится? В дверном проеме стоял Гера, но его было плохо видно, поскольку свет от лампочки падал на Пернатого, свернувшегося клубочком в кресле. Галя попыталась вскочить, но ноги от долгого сидения будто одеревенели.
— Тс-с! — сказал Гера, приложив палец к губам.
Да, это был он. Но тут в дверном проеме появился еще один парень. А за ним — еще один. И какая-то девчонка… Сколько их?
— Тс-с! — повторил Гера и огляделся, изучая обстановку.
8
Второй этаж. Дверь в палату № 8 чуть приоткрыта. Снежана задержалась в коридоре, оглядываясь на Драгурова. У окна на столике горела лампа, под ней раскрытый журнал, телефон. В самой палате было темно.
— Пришли? — проскрипел чей-то голос. — Не зажигайте свет, может, они еще где-то рядом. Стоят во дворе и наблюдают.
— Мы никого не видели, — сказал Владислав. Все было так странно — этот голос откуда-то из угла, тошнотворный запах лекарств, напомнивший вдруг посещение квартиры Белостокова, вспыхнувшая в темноте спичка, озарившая старческое лицо, изъеденное морщинами, — что Владислав перешел на шепот, словно боялся вспугнуть собственную тень, оставшуюся в коридоре: — Вы кто? И какого черта все это значит?
— Погоди! Я сама. — Снежана вышла вперед и приблизилась к старику в пижаме, забившемуся в углу. — Вы меня узнаете? Я приходила к деду.
— Говорите громче, — ответил тот. — Я плохо слышу.
— Я внучка Караджанова, — почти крикнула ему в ухо Снежана. — Это вы мне недавно звонили?
— Я, я! — закивал старик. — Не кричите. Я вас нормально слышу. Говорите тише, они могут услышать.
Драгуров отвернулся, процедив сквозь зубы:
— Старый идиот! По-моему, он просто маразматик. Развлекается от бессонницы.
— А где дед? Сосед ваш где? — продолжала допытываться Снежана.
Драгуров наконец-то нащупал на стене выключатель, щелкнул, и лампа дневного освещения под потолком замигала. Сумасшедший старик закрыл лицо ладонями, начал раскачиваться, как одинокий тростник под сильным ветром, вперед-назад и захныкал:
— Зачем? Зачем? Выключите!
Прежде чем снова погасить свет, Владислав разглядел две пустые кровати со смятыми одеялами, пару тумбочек, несколько книг и кувшин с водой. Из-под кровати тянуло испражнениями: наверное, ночные горшки выносили раз в день.
— Довольно убогая лечебница, — проворчал Драгу-ров. — Ты что же, не могла поместить дедушку в более приличное заведение?
— Он сам выбрал эту, — резко ответила Снежана, — А где дед?
Владислав услышал какой-то звук, будто выбивали половик, и догадался, что Снежана трясет старика, надеясь услышать от него вразумительный ответ.
— Где он? Где? — повторяла Снежана, пока Владислав не остановил ее и не оттащил в сторону.
— Совсем с ума сошла? — прошептал он. — В нем же еле душа теплится. Надо просто разыскать дежурную и все выяснить.
— Хорошо. — Девушка пришла в себя. — Может, его перевели в другую палату?
— Никуда его не перевели, — неожиданно сказал старик. — А звонил я. Ваш дед в ванной, мокнет.
Почему-то сразу заподозрив неладное, Драгуров взял Снежану за руку.
— Странное время для приема ванны, — пробормотал он.
Они вышли из палаты, направились в конец коридора, где обычно размещаются процедурные кабинеты и туалет. Драгуров толкнул одну дверь, другую. В третьей горел свет. Здесь стояли две чугунные ванны, напоминавшие, скорее, большие корыта. Из одной продолжала течь вода, выливаясь на пол.
Именно в этой ванне лежал старик в пижаме, и Драгуров сразу узнал в нем своего заказчика, приходившего в мастерскую пять дней назад. Узнала деда и Снежана, отпрянув и закрыв рот ладонью, чтобы подавить рвущийся вопль. Старик был погружен в ванну с головой, но босые ноги торчали наружу, а грудь придавлена тяжелыми медицинскими весами. Мертвые глаза блестели сквозь слой воды.
— Пошли! — потянул девушку Драгуров. — Мы тут лишние.
Драгурову пришлось почти силой вытолкнуть Снежану за дверь. Губы девушки беззвучно шевелились.
— Я не знаю, кто это сделал, — произнес Влад. — Но просто поднять и положить себе на грудь такую махину он бы явно не смог. А его сокамерник — тем более. Надо уходить, пока мы сами не вляпались во что-нибудь похуже. Пойдем, здесь дурно пахнет, — добавил он, уводя Снежану.
— Да, да… — бормотала она, покорно, словно послушный ребенок, идя за Драгуровым. Возле палаты № 8 Владислав остановился.
— Подожди тут, — шепнул он, зашел и, не включая света, на ощупь направился в угол. Драгуров щелкнул зажигалкой, и слабое пламя отразилось в безумных глазах старика. — Что они от него хотели? — спросил Владислав. — Те двое, мужчина и женщина?
— Хотели? — переспросил старик. — Хотели… Да, они хотели… — Он подмигнул. — Они думали, что я сплю.
— Что им было нужно? — прошипел Владислав. — Отвечай, старый дурак, пока я тебе шею не свернул!
— Вот-вот, и они говорили то же самое, слово в слово. — Старик засмеялся, тихо и злорадно, как настоящий сумасшедший.
Драгуров понял, что вытрясти из него ничего не удастся. Он повернулся и так же на ощупь направился к двери. Он уже почти дошел, когда вслед ему донесся дребезжащий старческий голос:
— Куклу! Куклу! Куклу!..
Глава одиннадцатая
1
Наверное, больше всего Галя удивилась, увидев среди спустившихся в подвал и свою одноклассницу Людку. Были тут и другие девчонки, но их она не знала. А всего пришло человек пятнадцать. Они встали вдоль стен, в дверном проеме, за спиной у Геры. И, как ни странно, приятели Пернатого, которых он выгнал из подвала часа два назад, тоже были тут, в полном составе: Додик, Арлекин, Татарин, даже побитый Гусь. Полный сбор обеих уличных банд. Словно они готовились сесть за стол переговоров. «Они что, решили примириться?» — подумала Галя, но тотчас отбросила эту мысль, потому что почувствовала, как все эти подростки, сбившись в новую стаю, смотрят на Геру, будто готовы уловить малейшее его движение, выполнить любое желание.
Пернатый уже очнулся и теперь презрительно смотрел на своих корешей. Достав сигарету, закурил.
Гера, не глядя на Галю, словно она вообще отсутствовала, спросил:
— Ну, Пернатый, ты понял?
Тот лениво кивнул, будто ему было противно разговаривать с ними.
— Ты понял, что теперь ничего не значишь? Они сами ко мне пришли. И теперь я — главный. А ты — никто, и звать тебя — никак. Ты меньше котенка и слабее кузнечика. Ты смог побить Гуся, а со мной тебе никогда не справиться. Но я и не буду с тобой драться. Зачем? Я взял тебя хитростью. Теперь ты — один против всех. Слабак! Какой же ты слабак! Ты заманил сюда девчонку, думая насолить мне, но даже этого дела не сумел довести до конца. Струсил. Пошел против своих. Распустил сопли. Стал ее защищать. А в результате проиграл сам. Никогда не играй в благородство, Пернатый! Люди ждут крови, боли и страха.
Галя слушала его и не понимала. Что он такое говорит? Ей хотелось заткнуть уши. Он упрекает Пернатого за то, что ее не изнасиловали?! Подростки смотрели на Геру и ловили каждое его слово. Людка даже улыбалась, выглядывая из-за чьего-то плеча. Пернатый, докурив сигарету и сплюнув, достал другую. А Гера продолжал свою тронную речь.
— Ну что ж, ты не справился, за дело возьмусь я. Вам всем крупно повезло, что я решил заняться вами в свободное время. Но сначала я хочу посмотреть на вас в деле. А тебе, Пернатый, я предлагаю вот что. Как ты понимаешь, выбор невелик. Или ты идешь ко мне… Нет, заместителем я тебя не сделаю. Пока. Может быть, потом, со временем. Мы ведь все-таки дружили… Или… сам знаешь. Другого выхода нет. Ну, думай. Думай, только побыстрей. А то скоро светать начнет… Ты что-то сказал?
Пернатый пошевелил губами, и Гера, подойдя ближе, наклонился к нему.
— Пошел ты к дьяволу! — отчетливо проговорил Пернатый и плюнул.
Плевок попал прямо в глаз. Гера отпрянул, вытер лицо рукой и усмехнулся.
— Как вам будет угодно, — кривя губы, сказал он и позвал: — Дылда, Кент, Татарин, Додик! Валяйте! Он ваш.
— А можно мне? — выкрикнул Гусь.
— Ладно, ты заслужил право на месть, — согласился Гера и мельком взглянул на Галю, словно проверяя ее реакцию. Но она смотрела не на него, а на Пернатого, и тот, прищурившись, улыбнулся ей и кивнул.
И тут на него набросились пятеро… Силы были слишком неравны, хотя Пернатый и отбивался как мог. Его скрутили, заломив руки за спину, пиная ногами в лицо.
— Не здесь, не здесь! — крикнул Гера.
В подвале оказалась еще одна дверь — в соседнее помещение. Пернатого поволокли, и на цементном полу оставались кровавые пятна. Вскоре из-за двери стали доноситься глухие удары и крики. От ужаса Галя не могла вымолвить ни слова, все происходящее казалось ей кошмарным сном, бредом.
— Итак, — произнес Гера спокойно, не обращая внимания на вопли Пернатого. — Мы приступаем ко второму действию. Братство наше надо скрепить. Вы знаете чем.
Подростки захихикали, начали переговариваться.
— Тише! — Гера поднял руку. — Я еще не кончил. Для того, чтобы мы соединились кровью, нам нужно не только это… — Он кивнул на дверь, за которой били, а может быть, и убивали. — Нам нужна девственница. Целка, как говорит Жмох. Да, Жмох?
— Так точно! — дурашливо скривился тот, добавив целую тираду из нецензурных слов.
— И у нас есть такая! — Гера вдруг повернулся к Гале, подошел, взял ее за руку. Она покорно встала, но ноги не слушались, стали как ватные. — Не бойся, тебя это не касается, — шепнул Гера. — У нас есть такая, — громко повторил он. — Кича, ты привел сестру?
— Да, командир! — откликнулся тот и вытолкнул в центр подвала худенькую девчонку, Видимо, ее напоили или дали нанюхаться клея, потому что она тоже подхихикивала.
— Точно целка? — строго спросил Гера. — Ничего девчушка.
— Ну так! — хохотнул Кича. — Конечно, я не заглядывал, но знаю наверняка. Мои предки с нее глаз не спускают. А сейчас на даче. Да я ей уже все объяснил, она согласна.
— Знает, что хором будет? — спросил Арлекин.
— Потом допрет, — отозвался Кича, начиная раздевать сестру.
Та не сопротивлялась, сама помогая освобождать себя от одежды. Когда она осталась совсем голая, прижав ладони к еще детским соскам, остальные подростки, включая и девчонок, тоже начали сбрасывать с себя шмотки.
— Ну все, пошли, — сказал Гера, не выпуская Галину руку из своей. — Людка, иди сюда, помоги ее вывести!
Поддерживая с двух сторон, они повели ее к лестнице, а в сознание Гали пробивалось — сквозь доносящиеся из-за спины смех и повизгивания — вскрики и глухие удары, которые, казалось, не кончатся никогда.
Уже вот-вот должен был забрезжить рассвет. Они вновь ехали в такси.
— Куда мы едем? — спросила Снежана, словно только что очнувшись. Ее знобило, и Драгуров набросил ей на плечи свою куртку.
— Ко мне в мастерскую, — ответил Владислав, покосившись на ухмыльнувшегося таксиста. Наверное, тот подумал: вот, отец семейства, снял девицу и везет пистониться, старый козел. — Это моя жена! — неожиданно для самого себя выпалил Владислав. — Так что заткнись и крути баранку!
— А я ничего и не говорю, — возразил таксист испуганно: связывайся с психами, да еще в ночное время…
В мастерской Драгуров усадил девушку в кресло, сам подошел к столу, на котором оставались фрукты и бутылки, и стал жадно пить прямо из горлышка. Проснувшийся котенок терся об его ноги.
— Ну что, Никак? — спросил Владислав, взяв его на руки. — Никак не вырастешь в настоящего зверя?
— Дай его мне, — попросила Снежана. Передав котенка, Драгуров посмотрел на сумку, в которой лежала механическая игрушка.
— Кукла, — сказал он, сделав еще несколько глотков. — Им нужна была эта кукла.
— Ты о чем?
— Да все о том же. Пока я ничего не понимаю, но, кажется, начинаю догадываться.
Драгуров с раздражением пнул сумку.
— Прекрати, — сказала Снежана. — Успокойся. Не становись, как все. Налей и мне тоже. О, черт!
Котенок вдруг выпустил коготки и до крови оцарапал ей шею. Это было странно, поскольку прежде за ним подобного хулиганства не наблюдалось.
— Ему что-то не понравилось, — произнес Драгуров, наклоняясь к девушке. Позволь?
Он поцеловал ее в шею, в то место, которое расцарапал негодник, и ощутил на губах вкус крови. Посмотрел в глаза. Потом снова, жадно и крепко поцеловал.
— Все, пусти! — сказала Снежана, вдохнув. И добавила, гораздо мягче: — У меня дед умер.
— Я знаю, — криво усмехнулся Драгуров. — Все когда-нибудь умирают.
— Но не такой смертью.
— Любая смерть вызывает отвращение. Уснуть в собственной постели ничуть не лучше. Может, даже более обременительно для близких. И уж гораздо глупее. Впрочем, жизнь также глупа и отвратительна.
— Неужели? А как же любовь?
— Любовь — обман. Яд в стакане, который тебе подносит убийца. Засмеявшись, Владислав передал Снежане рюмку с ликером. — Пей, забудь и ни о чем не думай. А когда откроешь глаза, увидишь, что мир остался таким же серым, грязным и скучным. В нем нет просвета, лишь ложь, навеянная самовнушением. И еще — постоянное предательство. И еще — страх, который ты ощущаешь в себе с рождения, потому и кричишь. И еще — гвозди, которые забивают в крышку, но ты этого уже не слышишь.
— Откудау тебя такие мысли? — спросила Снежана, беря его руку в свою.
— Да вот появились, знаешь ли, с некоторых пор.
— Послушай, а почему ты назвал меня своей женой — там, в такси?
— Потому что… — Владислав задумался. — Потому что мы все равно поженимся. И, может быть, одни и уцелеем.
— И у меня нет выбора?
— Нет, — серьезно ответил он.
Некоторое время они сидели рядом и молчали, и Драгурову даже показалось, что девушка уснула. Но она открыла глаза и неожиданно попросила:
— Почитай мне что-нибудь.
— Что? — удивился Владислав. — Стихи какие-нибудь? Я ничего не помню.
— Да что угодно. Все равно. Вон у тебя на столе какая-то книга лежит…
— Это не книга, — сказал Драгуров. — Это дурацкий сценарий одного дурацкого дурака.
— Вот и почитай, хотя бы с середины. Мне надо успокоиться.
— Вряд ли тебя это успокоит, — с сомнением покачал головой Владислав, но встал и направился к столу.
«…Однажды к Хаусфишеру, когда в хранилище никого не было, кроме него самого, пришел человек, лица которого я не мог разглядеть, поскольку оно словно бы укрывалось тенью, хотя свечи горели достаточно ярко. Хозяин не был слишком удивлен внезапному появлению гостя, называя его то Демиургом, то Кроули, то Мириам, из чего я заключил, что раз последнее имя присуще женскому полу, второе мужскому, а первое сочетает в себе черты обоих полов, то человеку этому (или существу) все равно, как именно к нему относятся.
Он, несомненно, принадлежал к числу избранных, познавших терпкий вкус допинга. Все остальное человечество — это коллективный донор. Которым можно подкрепить силы в случае необходимости — во время мировой войны, демонической революции или ради искупительной жертвы. Сам Карл Хаусфишер в дни своей юности, когда путешествовал по Гималаям, не брезговал использовать проводников-шерпов в качестве провизии. Употребление в пищу крови, некоторых частей человеческого тела происходит на протяжении всего видимого мира и за его объяснимыми пределами. Это — необходимый элемент мутации избранных, начиная от древнеегипетских жрецов и кончая современными вампирами. Я — посторонний наблюдатель, игрушка, фетиш, вроде черной кошки в храме Изиды или Уробороса, змеи, кусающей свой хвост; но некоторые выводы позволительно сделать и мне.
Прежде всего, мертвая жизнь, несомненно, существует, ею полна история, она окружает нас со всех сторон и пьет кровь живой жизни. Нет, недаром звучит древнее проклятие: „За то, что они пролили кровь святых и пророков, ты дал им пить кровь: они достойны того…“ Или другое, из того же ряда: „Кровь Его на нас и на детях наших“. Дурак не поймет, о чем я говорю, а в — жизни людей надо видеть не доступные стороны, а постигать символы, звуки, шорохи и тени, которыми она насыщена и по которым можно читать, как в открытой книге.
Иудейские маги еще в те, приснопамятные времена, использовали не только кровь новорожденных младенцев, но и желчь, кости и их пепел, сперму, выделяющуюся из трупов в первые минуты после смерти, зная, что все это избыточная физико-сексуально-химическая субстанция, которую душа умершего не успела потратить при жизни. Три зуба Люцифера есть — физический, психический и духовный, и они вампирически высасывают все человеческие силы. Об этом тоже следует помнить тем, кто хочет войти в число управленцев миллионами рабов… Калиостро и Бенджамин Франклин, Тамерлан и Наполеон, считать — не пересчитать их, поклонялись Уроборосу и пили ассиратум — целебный напиток, известный очень давно и составленный из вина и человеческой крови. Иные добавляли туда и частицы мозга. Съесть печень или сердце врага даже сейчас считается делом весьма похвальным, приносящим силу, храбрость, а в ряде случаев — обретение бессмертия.
Дряхлые вожди и диктаторы — все они сплошь из нашего братства, прикоснувшиеся к дьявольской энергии, их сила и могущество только отсюда — из омолаживающего кубка, из поклонения Сатане. Все они входят в заговор вампиров, как, к слову, и большинство писателей. Воздействовать на умы, изрекать слово, которое есть начало материализующейся идеи, особенно ежели она направлена на разрушение, — не есть ли это парализация свободной воли?
Больше всего ненавижу гениев, думающих, что они как-то влияют на мир! Они — всего лишь талантливые проводники мифов, антенны, передающие сокровенную жажду крови и людоедства. Да, они постигли „язык птиц“, то есть умеют общаться с нечеловеческими сущностями, с падшими ангелами, которые и нашептывают им информацию, недоступную обычным людям. Они вечно пляшут, делая шаг вперед, два шага назад, как плясали и тут, на черномагических мессах Хаусфишера, и всегда тянутся к потустороннему, ко всему инфернальному и запрещенному. И устанавливают связи друг с другом во всех уголках Земли, потому что не могут не соединиться. Так и пришедший к моему хозяину гость, оканчивая разговор, сказал, что необходимо отправить один из находящихся здесь, в хранилище, магических предметов — с тайной миссией… Речь его сводилась к тому, что в потоках крови — вся информация и все сокровища мира, и кто владеет этим потоком, текущим не только из прошлого в будущее, но и назад, тот стоит на вершине пирамиды. Психические ужасы — один из элементов субстанции власти, теневые стороны души, которые нужно покорить.
— Обретя знания, станем как боги, — вслед за Демиургом-Кроули-Мириам повторил Карл Хаусфишер.
Вскоре я понял, что именно мне предстоит покинуть стены хранилища. Было ли это случайным выбором или же преднамеренным, неясно. Но в тот же вечер состоялась прощальная месса, где я был погружен в чан с кровью, обретя благодаря этому дополнительные силы, которые пригодились бы на долгом пути. Некий трансильванец первым начал слизывать с меня кровь, за ним последовали и другие. Но кто должен был меня сопровождать? Тут молча выдвинулись двое мужчина и женщина, которых я прежде не видел…»
Драгуров перевернул страницу, но Снежана больше не хотела слушать.
— Ну все, довольно, — потребовала она, вновь принимаясь гладить котенка. Какая ерунда!
— Возможно, — сказал Владислав, хотя думал иначе. Впервые он почувствовал, что прочитанное имеет некий тайный смысл. И если вникнуть в него непредвзято, отбросив уже существующие и понятные истины, то вскроется сердцевина, словно мозг грецкого ореха, освобожденного от скорлупы. Но сейчас и ему тоже не хотелось копаться на дне илистого пруда в поисках откровений.
Сквозь зашторенные окна в мастерскую вступал рассвет.
— Хочешь, отвезу тебя домой? — спросил Драгу-ров.
Девушка отрицательно покачала головой, но он уже и сам понял, что сказал глупость. Куда она вернется? В квартиру, где неизвестно что ожидает? Где будет звонить телефон, напоминая о смерти деда? Но привезти ее к себе также не представлялось возможным.
Значит, надо оставаться здесь. Выждать время, собраться с мыслями.
— Мы с тобой, как потерпевшие кораблекрушение, выброшенные на необитаемый остров, — с усмешкой сказал он.
— Трое, — поправила Снежана, гладя котенка. Что-то с ним происходило не то: он вновь вздыбил шерсть, выпустил когти, и девушка поспешно сбросила его с колен. — Противный, чулки порвал.
Драгуров не стал защищать котенка. Включив маленький телевизор, он настроил антенну — хотелось узнать какие-нибудь новости о разрушенном накануне доме. Но на экране плясали, сотрясая воплями воздух, марионетки, похожие не то на мужчин, не то на женщин, потом появилась качающаяся голова политического обозревателя, изрекавшего прогнозы и утешения, затем пошел репортаж о приеме на государственном уровне — опять куклы, изображающие людей, и снова — песни и пляски. Наконец, прогноз погоды — обещались солнечные дни.
— Значит, жди урагана, — заметила Снежана. — А хорошо бы, если бы Москву завалило деревьями.
— Ты думаешь, пора?
Диктор на экране говорил теперь о курьезных происшествиях, случившихся в столице за последнюю неделю. Гибель людей в число этих происшествий не входила. Пока еще смерть не стала объектом курьеза, хотя, по всем показателям, уже приближалась к этому.
— А вот еще одно интересное сообщение, — продолжал диктор. — Вчера утром в районе Сретенки строители подземного туннеля наткнулись на кладку фундамента древнего здания, которого давно нет. В засыпанном подвале они обнаружили старинный сундук, вы видите его сейчас на экране. Этот купеческий «ящик Пандоры», как назвал его один остроумный человек, безуспешно пытались вскрыть, пока не приехали специалисты-архивариусы. Телезрители, конечно, ожидают от нас сенсационного сообщения? Напрасно. Ни золота, ни каких-либо свитков из библиотеки Ивана Грозного там не оказалось. Что же тогда? Игрушки, куклы, созданные, по всей видимости, в прошлом веке. Но все они сохранились в прекрасном состоянии, хоть сейчас выставляй на продажу в «Детском мире». В мэрию уже поступило предложение выставить эти куклы на аукцион…
