1

      Разговор на кухне между выпившими супругами все больше накалялся, вращаясь вокруг Геры. Дело дошло до крика.
      — Ну что ты к нему все цепляешься, крючок? — не выдержала Клавдия. — Мало тебе, что у него отца нет, так совсем затереть хочешь?
      — Пусть только появится! — завел старую волынку Вовчик, забыв, что, напротив, ждет-не дождется пасынка. — Я его за дверь вышибу. Нет, запрешь, а я кое-куда сбегаю.
      — Ты что задумал?
      Водки оставалось на донышке, но Клава предусмотрительно взяла две бутылки и, нагнувшись к сумке, шмякнула вторую на стол.
      — Вот это ты молодец! — похвалил, смягчившись, Вовчик. — Ноги тоже надо пожалеть, не бегать лишку. А чего ж стихоплет-то твой, энергетик этот, повесился? Хотя, с таким волчонком, как Герка, лучше сразу в петлю, чем ждать, когда он вырастет да зарежет. Может, мне его утопить, пока мал?
      — Откуси язык, — сказала Клавдия и заплакала. Слезы не текли по ее лицу, а застывали, как крупные капли пота. На кухне, из-за горящих конфорок, было действительно жарко. На плите ничего не готовилось, но приподнять обмякшее тело и выключить огонь было лень. Радио орало дурным голосом, наполняя помещение не только адской музыкой, но даже какой-то вонью.
      — Ну, будя! — грозно сказал Вовчик то ли жене, то ли радиоприемнику, а может, и газовым конфоркам. Но никто его не послушался.
      — Чего-то не так… не то… ошиблись мы… зря взяли… зря… — стала твердить женщина, вытирая лицо ладонью.
      — Что ты там бормочешь? Водку зря взяли? Так портвейн, зараза, еще хуже.
      — Не о том я, не так вышло…
      — Да говори ты толком, дура старая!
      Клава уставилась на него, но вроде бы и не видела, словно перед ней сейчас сидел кто-то другой. Она начала говорить, и Вовчик только потом, спустя несколько минут, понял, к кому она обращается. К тому, первому мужу, который повесился в платяном шкафу.
      — Это ты все затеял! Пилил меня и пилил, что детей нету… А вот не могу я рожать! Не сподобил Господь… Чего только не перепробовала, сам знаешь. И кто тебя надоумил мальчика усыновить? Взяли бы девочку, как я хотела. Такая ведь славненькая была, крохотная, с синими глазками и даже чуть на тебя похожа, помнишь? И заведующая детским домом советовала. А ты что? Нет, вот этого возьмем, шустрый очень, хоть и прихрамывает. Родинку у него меж плеч, царское пятно увидел. Дурак! Как был дураком, так и помер. А мне цыганка и говорит… Я с ней в бане мылась, и Герка с нами. «Э-э! — говорит, — не просто тебе с ним будет, не мальчиком он пахнет, а…» Выговорить страшно. У-у-ууу!.. Цыганка, зараза, знала, чуяла, они все наперед видят, как в зеркало. И что я тебя послушалась? Девочка такая крохотная была, глазастая, где-то она сейчас?
      — Шлюхой, поди, стала, — прошептал Вовчик, но продолжал слушать. Даже стакан с водкой отставил, как конвоир — ружье.
      — А-а-аа-оо-ооо!.. — в полный голос завыла Клава. — Кончилась жизнь, кончилась… Не ты умер, а я. Ты думал — повесишься и от расплаты уйдешь? Как бы не так, жди! Да и не повесился ты вовсе, а бродишь тут, рядом, следишь за мной и Геркой. Хочешь знать, что дальше будет. А я тебе скажу. Ты слушай, слушай!
      — Да слушаю я, чего вцепилась! — заорал Вовчик, сбрасывая ее руки с плеч. Ему даже страшно сделалось, до того глаза ее горели безумным огнем. Просто полыхали, как конфорки на плите.
      — Все подохнем, пока он не сгинет! Все! А тебя он первого убил. Голову твою в петлю сунул и затянул. Нынешней ночью видела. На чердаке. Нет… в шкафу. А на ногах повис и качался. Кхо-ха-ха-кха…
      Она то ли закашлялась, то ли засмеялась, не поймешь. Одной рукой схватила занавеску, сорвав ее с карниза.
      — Ну все! Сливай воду — уходи в тайгу, — пробормотал Вовчик. — Допилась до чертиков. В кровать ее уложить, что ли? Или санитаров вызвать? Тронулась баба.
      «А Герка-то, значит, приблудный!» — с вожделенной ненавистью подумал он, помогая жене подняться из-за стола. Она все кашляла и смеялась, вцепившись теперь в скатерть, пока та не поползла на пол вместе с кухонной утварью. Хорошо, что Вовчик успел подхватить свободной рукой бутылку, как цирковой жонглер. Что-что, а разбиться он ей не даст! Отведя Клавдию к кровати, он накрыл жену одеялом, сам сел рядом.
      — Ну, будя, будя! — повторял он, прихлебывая из горла, пока женщина не уснула, тяжело и прерывисто дыша. А на кухне в это время сорванная занавеска уже занялась огнем, который начал лизать и линолеум.
      Гера чуть отступил, не понимая, что нужно этому старику. Вернее, ему не хотелось верить, что и Филипп Матвеевич относится к тем, кто ищет запретные сладости. Хотя в школе порой ходили подобные слухи о директоре, но на кого там не вешают грязи? И ученики, и сами учителя, была бы мишень. С извращенцами ему приходилось сталкиваться не впервой, с раннего детства. Но он умел давать им отпор. Взять того же Симеона. Пробовал нажать и навалиться, да Гера выскользнул. А теперь тот же Сима пылится на чердаке, облепленный мухами. Или отчим. Этому, после тюремных отсидок, вообще неважно, кто перед ним лежит: мужик или баба, было бы куда сунуть. Попадались и другие, даже в его компании. Дылда, например. Чего таить, был и у него случай. Прямо в школе, в пустом классе, год назад. Когда они с Дылдой завели туда отличника из параллельного. Он как раз к Гере был прикреплен, чтобы подтянуть по алгебре. Должен был подтянуть, а вышло — самого натянули. Сначала Гера ножик около глаза держал, а Дылда пыхтел, пристроившись. Потом он и сам решил попробовать, ради интереса. Вдул этому образцовому отличнику с охотой и ненавистью. Чтобы не слишком задавался своими пятерками. Дылда — садист, ему мало удовольствие получить, он потом хотел еще и указку вставить. Гера оттащил, а то бы кишки разворотил парню… А отличник этот потом в другую школу перевелся, от позора. Потому что Гера уж постарался, чтобы вся школа узнала — и мальчишки, и девчонки, вряд ли бы кто теперь с ним дружить стал… Вот и сейчас ему показалось: он понял, что на уме у Филиппа Матвеевича. Уж больно глаза блестят.
      — Не бойся, — повторял директор, — не бегай от меня, я тебе не сделаю ничего плохого.
      — А чего Вам нужно-то? — Гера оказался зажатым в угол комнаты. — Мы можем и на расстоянии поговорить. Эй, осадите!
      Но руки директора уже сомкнулись на его плечах, рывком притягивая. Гера почувствовал запах мыла и пота, какую-то едкую смесь, присущую старикам. Пальцы держали крепко.
      — Знаешь, что мы сделаем? — сказал директор. — Мы уедем отсюда. Куда-нибудь на Алтай. Это прекрасная страна. Ты знаешь, существует версия, что именно там появились первые люди.
      — А как же Ваша работа? — с недоумением спросил Гера.
      — Что работа? Не нужна она никому. Сейчас ничему нельзя научить, бесполезно. Нет сил. С кем борешься? Со Змеем, который внутри каждого и у себя самого. Наступила пора, когда спасется лишь тот, кто желает спастись. Остальные — погибнут. Мы с тобой можем уберечься. Если покинем этот чумной город, всех этих людей вокруг. Экраны телевизоров в каждой квартире, откуда сочится семя дьявола, все эти прелести и соблазны… Я стар, но проживу еще какое-то время. Там, на Алтае, в горах или на берегу реки. Сколько мне отпущено? Может быть, еще лет пять-десять. За это время я научу тебя многому. Это станет для тебя не школой, а университетом жизни. Ты очень способный мальчик, ты будешь схватывать знания на лету, как птичка корм. Представляешь, что произойдет? Там, в чистоте, на лоне природы, вдали от шума и грязи, ты вырастешь в прекрасного юношу, умного, здорового, сильного, способного любить. Ты преобразишься, оставив здесь всю эту шелуху, старую кожу, которая уже покрыта чешуей, болезнью. А потом похоронишь меня и вернешься в мир, но с душой светлой и ясным разумом. И я тоже буду счастлив, что мои мечты исполнились. Что я прожил не зря, спас хотя бы одного ребенка. Сына. Ты будешь моим сыном, хочешь?
      — Это Ваша мечта? — недоверчиво спросил Гера.
      — Да-да, конечно! — торопливо продолжал Филипп Матвеевич, словно боялся, что не успеет, опоздает выговориться. — Я давно думал об этом. И видел нас двоих там — в горном Алтае. Я знаю этот край очень хорошо. Он примет нас, если мы отправимся туда с чистой совестью, оставив здесь все. Ты и я. Вместе. Это последний шанс, который дарит судьба. Другого больше не будет. Пойми это.
      Директор мягко гладил его ладонью по голове, прижимая к груди. Если бы Гера сейчас мог видеть его лицо, то, наверное, удивился бы — Филипп Матвеевич плакал. Но мальчику были неприятны эти поглаживания, он больше всего на свете терпеть не мог ласку, слюнявые нежности. Поэтому весь напрягся, почти не слушая больше тихого бормотания Филиппа Матвеевича. А тот поцеловал его в лоб, потом в щеку, и Гера начал вырываться.
      — Ну что ты? — улыбнулся директор. — Ты как пугливый олененок. Успокойся. Зачем тебе пистолет? — Он увидел в руке мальчика вороненую сталь и взялся за ствол. — Отпусти, отдай. Это не игрушка, тебе она ни к чему.
      Гера и сам не мог понять, почему раздался выстрел. Ему казалось, что он не нажимал на спусковой крючок. Но Филипп Матвеевич вдруг отпустил его и сделал пару шагов назад. На рубашке расползалось красное пятно. Как-то сразу обмякнув, но все еще продолжая улыбаться, директор с трудом выдавил из себя:
      — Ты., не понял меня… жаль… — и боком завалился на ковер, у ног Геры.
      Драка, а точнее, бой между двумя подростками проходила ожесточенно, почти в тишине, если не считать одобрительных выкриков со стороны их товарищей. Додик, Татарин и Арлекин не болели за кого-то конкретно, а пытались предугадать победителя.
      Галя уже пришла в себя и забилась в угол, натянув на колени порванную юбку. Ее била дрожь, она чувствовала омерзение, страх, стыд. Исход поединка не был предрешен. Если парень, который привел ее сюда, проиграет, то все повторится вновь и, может быть, еще хуже. Тогда уж они не выпустят ее отсюда.
      — Бей в живот! — крикнул кто-то, когда Гусь прыгнул и нанес удар ножом, но Пернатый увернулся, словно тореадор от разъяренного быка.
      Сейчас Галю меньше всего тревожило то, почему он вдруг вступился за нее. Нож Пернатого прошил куртку Гуся, но самого не задел. Тот локтем ударил нападавшего в лицо. Подростки зааплодировали, Но довершить начатое не удалось. Падая, Пернатый увлек за собой и противника, и они покатились по цементному полу, нанося друг другу удары кулаками. Ножи выпали. Одно лезвие оказалось возле Гали, и она быстро подобрала его, прижав к груди. Теперь, чувствуя холодную сталь в руке, она вздохнула спокойнее.
      — Души его! — заорал Арлекин, а Гусь, приподняв голову Пернатого, стал бить ею о выступ стены. Получив коленом в пах, он взвыл и согнулся, и тотчас же на его затылок обрушился другой удар. Еще несколько прямых в голову, затем кулаком снизу, в челюсть. Пернатый занимался боксом и знал дело. Последний удар последовал в солнечное сплетение, и Гусь рухнул как подкошенный, словно получив пулю.
      — Нокаут! — пошатываясь, произнес Пернатый. — Ну, кто следующий?
      Вытирая ладонью кровь с лица, он направился к приятелям. Те сбились около стены в кучу и молчали, виновато понурившись. Никому не хотелось нарываться на кулаки Пернатого.
      — Нет желающих? — спросил он. — Тогда вон отсюда. И этого с собой захватите. Разговор будет завтра.
      — Как скажешь, Пернатый! Мы не хотели, это все он, — произнес Татарин, пнув лежащего Гуся в голову. — Давай бери его за ноги. Вытащим на улицу, пусть отлежится.
      — Стоило из-за девки ссориться, — проворчал Додик, глядя на съежившуюся Галю. — Ладно, разбирайся с ней сам.
      Парни, торопливо подхватив поверженного Гуся, поволокли его к выходу. Когда они поднимались по лестнице, было слышно, как голова юнца методично стучится о ступеньки. Наконец все стихло.
      Пернатый сел в кресло и задумался. Один глаз у него начал заплывать, с губ все еще сочилась кровь. Галя, достав платок, встала и подошла к нему. Присев рядом на корточки, вытерла кровь.
      — Больно? — спросила она.
      Пернатый отрицательно покачал головой.
      — Зачем ты это сделал?
      — Что?
      — Ну, вступился за меня. Ты же враг Геры, насколько догадываюсь. Так зачем?
      — Не хочу, чтобы из тебя сделали одну из этих, — ответил он, глядя на нее одним глазом. — Стоит начать, потом сама станешь по подвалам шастать. Я знаю, как это происходит. Они бы тебя еще и клеем угостили. Держали бы тут дня три. Пока бы весь двор не перепробовал. Влили бы в тебя ведро спермы, вот как. А ты молодец, даже нож подхватила. И еще: не хочу, чтобы ты ходила с Герой, медленно добавил он.
      — Почему? — спросила она, краснея от всего услышанного. — Я тебе нравлюсь, да?
      — Не в этом дело. Просто он… Как бы тебе сказать? Я понял это совсем недавно. У нас раньше были с ним кое-какие делишки. Даже в друзьях ходили. Но то, что я узнал потом, увидел своими глазами… На котловане. Не хочу рассказывать. Ты и не поймешь, как он тех людей… То, что мы с ним раньше творили, — просто детские шалости. Хотя одна девчонка и покончила с собой, но в этом его вина, не моя! Он способен на все, пойми ты. И тебя раздавит, в грязь. Даже рук не вымоет. Он — зверь, бешеный зверь, готовый сожрать кого угодно.
      — Я не понимаю, — сказала Галя. — Мне кажется, ты сильно заблуждаешься. Он обозлен на весь мир, ты прав. Но он может быть и добрым и справедливым. Я знаю, чувствую.
      Пернатый протянул руку, коснувшись ее щеки. Потом закрыл глаз. После некоторого молчания произнес:
      — Как хочешь. Я тебя предупредил. Дойдешь до дому?
      — Пожалуй, побуду еще немного здесь, — ответила Галя. — Если не возражаешь.
      Палец возле губ означал: не снимай трубки, но телефон продолжал трезвонить, и Драгуров, не выдержав, протянул аппарат Снежане. Она выглядела очень напуганной после его рассказов о Заххаке и прочей чепухе, и Владислав укорил себя за то, что слишком распустил язык. В конце концов, все это обычные мифы, предания, покрытые пылью и плесенью. А знак, нарисованный губной помадой на зеркале, мог оказаться мазней маньяка, залезшего в квартиру. Всему можно найти трезвое объяснение, если жить в реальном мире, а не вымышленном.
      — Ответь, — сказал он. — Мы не совершили никакого преступления, чтобы прятаться.
      Снежана послушалась. Взяв трубку, она, послушав, проронила всего несколько слов:
      — Да… Понимаю… Еду… — Положив трубку, растерянно посмотрела на Драгурова. — С дедом что-то случилось. Я не поняла толком, что-то серьезное. Надо ехать.
      — Кто звонил? Врач?
      — Нет. Тогда бы мне сообщили только утром. Наверное, кто-то из больных. Там был один старичок в палате, с которым дед успел подружиться. Может быть, он? Ты поедешь со мной? — Снежана начала собираться.
      — Конечно. Теперь уже не брошу.
      Зачем он это добавил, Владислав не знал. Пока она находилась в ванной, Драгуров набрал свой номер. «Хоть бы спали и не проснулись», — подумал он. Но трубку сняли очень быстро, словно ждали у аппарата. Это была Карина.
      — Слава богу! Ты где? — спросила она.
      — Умер старый знакомый, — торопливо сказал Владислав. — Теперь не жди, приду, возможно, утром.
      — Галя пропала. — В голосе Карины слышались истеричные нотки, которые его всегда раздражали.
      — И уже не в первый раз, — сердито ответил он. — А ты смотрела в ее комнате? Под кроватью?
      — Ты что, пьян?
      — А где ты сама шляешься?
      — Я была… на студии. — Карина явно растерялась.
      — Странно, что ты вообще заметила, что ее нет. Какова мать, такая и дочь.
      — Что с тобой произошло? Где ты? Ты понимаешь, что Гали нет дома?
      — И меня нет. И тебя. Все будем решать завтра.
      Владислав вытер ладонью проступивший на лбу пот. Он почему-то почувствовал себя скверно, но остановиться уже не мог. Словно издалека смотрел на взрываемый им самим мост. Оказалось, что это не так сложно: достаточно лишь повернуть ручку рубильника. И, красивая надежная конструкция, соединяющая два берега, медленно поднимется в воздух, прежде чем рассыпаться в прах.
      — Это не ты, — сказала Карина. — Я не понимаю тебя.
      — Большая трагедия, — язвительно ответил Владислав и повесил трубку.
      Снежана стояла рядом и все слышала. Прижавшись щекой к его плечу, она проговорила:
      — Не огорчайся, вы еще помиритесь. Но у нас мало времени, едем в больницу.
      — А кто тебе сказал, что я огорчаюсь? — усмехнулся Драгуров.
      Такси домчало их до больницы минут за двадцать. Здание клиники больше напоминало заброшенный хоспис, где умирали пожилые люди. Мрачный неуютный дом в окружении чахлых деревьев и одиноких беседок, небольшой водоемчик, в котором исчезала луна. Полуразрушенный заборчик и, конечно же, никакого сторожа. Но дверь была закрыта. Драгуров несколько раз нажал на звонок, прежде чем появилась какая-то женщина в белом медицинском халате, заспанная и злая.
      — Ну чего ходите? И ходют, и ходют. Привезли, что ли, кого?
      — Как раз нет, — отозвался Драгуров, решительно проходя мимо. — Мы к Караджанову. Это его внучка. Что случилось?
      — Снова? — сердито спросила медсестра. — Прямо нашествие какое-то. А до утра не могли подождать?
      Драгуров сунул ей в руку деньги, и она сразу потеплела.
      — Идите, второй этаж, восьмая палата.
      — Знаем, знаем, спасибо, — кивнула Снежана и пошла вперед.
      Драгуров еще немного задержался около женщины.
      — Кто к нему приходил? — спросил он.
      — Двое, мужчина и женщина, вечером, — охотно сообщила она. — Он блондинистый такой, назвался зятем. А ее я не рассмотрела. Только удивилась: ведь зять-то его, сам рассказывал, в автокатастрофе погиб. Чудно! Может, другой какой родственник?
      — Может быть, — рассеянно ответил Драгуров, но ему стало не по себе.
      «…В баварском домике Хаусфишера собиралась самая разношерстная публика, благо места хватало всем. Не скажу, что все их внимание было приковано исключительно ко мне. В эзотерической калильне хозяина хранилось много предметов — и египетские мумии, и какой-то „священный камень“, который хозяин называл осколком чаши Грааля, и черный клок шерсти, вывезенный с Тибета, и некий „кристалл воли“, отражавший взгляд смотрящего в него, и печать ложи с рыцарской символикой, и много другого, подлинного и мнимого, включая старинные свитки, рукописи, манускрипты. Некоторые книги, по уверению Карла Хаусфишера, дошли до него, передаваясь из поколения в поколение, и содержали загадочные таблички с древними письменами. Зашифрованная в них информация описывала какие-то языческие ритуалы и сверхмощные знания, восходящие еще к царю Соломону. Кстати, и род Хаусфишеров-Виллигутов, так правильнее, поскольку одна его ветвь — черных магов Виллигутов — еще в средние века была проклята Ватиканом, упоминался очень давно, в рунических эпосах. А один из этих самых баронов Хаусфишеров был создателем ордена Тамплиеров — тех самых крестовых рыцарей, которым удалось найти и завладеть кладом царя Соломона. Кто-то думает, что он заключал в себе несметные сокровища… Чепуха! Тайные знания — вот то оружие, которое может покорить весь мир. Не золото, не мечи и не пушки, а магическое воздействие на сознание, на каждого отдельного человека и на всю массу копошащихся людей, на весь этот муравейник по имени Земля. В генеалогический герб Хаусфишеров входила пятиконечная звезда со свастикой внутри, и он очень напоминал гербы маньчжурских средневековых правителей, о чем я узнал значительно позже. У этих теософов-мистиков я вообще поднабрался достаточно, будто прошел курс обучения в некоем закрытом университете…
      Был там один венец, с усиками, фигура медиумическая, на которую и сам Хаусфишер, и другие возлагали большие надежды. Когда он орал слово, то говорил, что видит нового человека, ужасного в своей красоте — это исполин, подобный кельтскому менгиру, гигант третьей эпохи, освобожденный от веса собственного тела… и еще многое другое, непонятное. А взгляд при этом обычно останавливался на мне. Может быть, просто потому, что искал блестящее пятно, чтобы сфокусировать в глазах мысль. Не знаю. Ему аплодировали.
      Однажды, в Вальпургиеву ночь на первое мая, другой участник собрания, нервный юноша с белозубой улыбкой, застрелился прямо на глазах всей публики. Странно, но это не произвело столь уж особого впечатления на остальных. „Герой! — обронил кто-то, стоя над телом юноши. — Его душу сейчас уносят в Валгаллу, к спящему Меровингу, к великому Фридриху! До встречи, Брат Демон-Противобог…“
      Иногда они начинали говорить о Высших неизвестных, которые пришли с других планет, но скрываются под землей. Кто они, спящие под золотой оболочкой в гималайских тайниках? Маленький венец уверял, что у него были личные контакты с этими Высшими, наделенными ужасающей сверхчеловеческой силой. Добро и Зло в них заложено равномерно, а вот для простого человека оно равно недостижимо: потому что святой стремится обрести потерянное, а грешник силится овладеть тем, чем не владел никогда. Человек лишь блуждает из зоны Зла в область Добра, но постичь полностью природу этих явлений не в состоянии. Высшие неизвестные приближают к себе лишь посвященных, а те несут в остальной мир ростки Знаний. Но и Знания эти несовершенны, поскольку должны вызывать смятение умов и прилив крови, а все самое значительное — остается в тайне, доступной немногим. Н-да…
      Любопытно было наблюдать за ними в минуты экстаза и откровений. „Наступают великие времена!“ — неслось со всех сторон. „Эпоха Гора“, противостояние, война льда и пламени, битва богов… Повергнутся могущественные империи, многочисленные троны, а на их обломках воссядет потомок Меровинга — и возьмет абсолютную полноту власти. В их понимании Меровинг был не только основателем древней династии, которая внезапно оборвалась по замыслу Ватикана, но и прямым наследником Христа, а вообще-то я не мог уяснить: ведь ежели отец Меровинга выполз из моря, то значит — он зверь, предтеча антихриста? И коли взойдет на трон его потомок, которого так пестуют эти люди, то какие скрижали он станет держать в руках, если не люциферовы? Я внутренне смеялся, дивясь их хитрости и уму. Уж между собой-то могли бы и не лгать. И все они ожидали крика новорожденного! Кого именно? Я не знал. Но крика этого ждали и во многих других местах, не только в скромном баварском домике Карла Хаусфишера. И в Лондоне, и в Москве, и в Нью-Йорке, и в Париже. Даже в католическом Ватикане, поскольку люди везде одинаковы. И случайным ли можно назвать то совпадение, что в языческом пантеоне римских божеств был один совсем маленький, неброский, с лютней и луком, вроде меня. Этот божок отвечал за первый крик новорожденного младенца. И звали его — Ватикан. Случайных совпадений не бывает… Так какого же младенца ждет будущий престол? И чей первый крик должен буду приветствовать я?..»
      Пожарных вызвали слишком поздно, когда дым уже вовсю валил из открытого кухонного окна. Это сделал кто-то из жильцов дома, расположенного напротив. Огонь охватил весь коридор и отрезал комнату от входной двери. Пробиться сквозь пламя было невозможно, и Вовчик, бросив супругу, задохнувшуюся от ядовитых продуктов горения, метался по балкону. Он что-то орал скопившимся внизу людям, грозил кому-то кулаком, зависал через карниз и вообще производил впечатление сумасшедшего. На все уговоры подождать и не прыгать отвечал бранью.