Этерификация современного западного искусства, имевшая место в XVIII в., когда скипетр перешел от Архитектуры к Музыке и когда порыв художественного импульса избрал себе более утонченного посредника в звуке, была отмечена Освальдом Шпенглером в его "Закате Европы", где он говорит, что "приблизительно в 1740 г., когда Эйлер пришел к определенной формуле функционального анализа, в музыке возникла соната как зрелая и более высокая форма инструментального стиля. Музыка в этот период стала властвовать над всеми другими искусствами. В области пластических искусств Музыка вытесняет скульптуру, пощадив лишь чисто музыкальные, перегруженные деталями неэллинского и антиренессанского характера, малые формы из фарфора, материала, изобретенного в то время, когда камерная музыка завоевывала мир. Если пластическое искусство готической эпохи представляет собой архитектонический орнамент - ряды человеческих фигур везде и вокруг, - стиль рококо являет собой примечательный пример искусства, которое пластично только внешне, тогда как в действительности оно вдохновлено Музыкой. Это показывает степень, в которой техника может управлять основами художественной жизни и в которой основа художественной жизни может вступить в противоречие с духом мира форм, создаваемого этой техникой, в отличие от общепринятой эстетической теории, согласно которой дух и техника находятся друг к другу в отношении причины и следствия" [*5].
      Если Шпенглер обнажает процесс этерификации в области искусства, то иллюстрацию соответствующего процесса в области философии можно найти в приведенном Платоном рассказе Сократа. "В детстве, - сказал Сократ, - у меня была необычная страсть к той области знания, которую они называют физикой. Мне казалось соблазнительным узнать причины всех явлений и понять происхождение, распад и существование каждого из них. И часто я напрягал свой ум, размышляя о том, правда ли то, о чем говорится в теории, что живые организмы возникают из соединения тепла и холода; или что материальное средство нашей мысли - кровь, воздух или огонь; или что, возможно, это неверный подход к проблеме и больше следует думать о голове, в которой содержатся слуховые, зрительные, обонятельные ощущения, о памяти и предположении, которые возникают из этих ощущений, а затем - о знании, возникающем в конце цепи из памяти и предположения, когда они сводятся в одну точку. А потом я стал размышлять о путях, которыми исчезают эти явления, а также о естественной истории звездной вселенной и нашей планеты, пока в конце концов я не пришел к заключению, что у меня меньше дара проводить такого рода исследование, чем у любого другого существа. Я расскажу вам последнюю вещь о состоянии моей души. Я был ослеплен своими изысканиями до такой крайней степени, что мне казалось, я перестал знать все то, что знал раньше... Но однажды, - продолжал он, - мне довелось услышать Анаксагора, который читал из книги, где было написано, что Ум - это главная сила во вселенной и причина всех явлений; и отсюда в конце концов я извлек желаемое объяснение. Мне показалось истинным, что причина всех явлений должна быть Умом: и я решил, что если это правда, то ум-устроитель должен устраивать все наилучшим образом и всякую вещь помещать там, где ей всего лучше находиться" (Платон. Федон 96-97).
      В описанном здесь опыте, который, очевидно, стал поворотным пунктом в духовном становлении Сократа, афинский философ переключает интерес с физической стороны на психическую, обращается от макрокосма к микрокосму и открывает духовную причину всех явлений, хотя первоначально он такую причину видел в материальном. Таким образом, Сократ нашел интеллектуальный выход, а найдя его, он обрел и нравственное спасение, ибо эта перемена означала также и перемену цели. В акте переноса своих интересов из физической сферы в психическую Сократ вышел за границы метафизики и оказался в царстве этики. Как видно из цитированного отрывка, он расширил поле исследования, включив в него наряду с понятием Истины также понятие Добра. Свое высшее выражение принцип этерификации получает в Новом завете. "Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи и тело - одежды? Взгляните на птиц небесных: оне не сеют, не жнут, не собирают в житницу; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? [...] И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. [...] Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или: что пить? или: во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники: и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам" (Матф. 6, 25-26, 28-29, 31-33).
      Этим отрывком из Евангелия от Матфея можно закончить обзор иллюстраций, подтверждающих действие принципа этерификации в самых различных областях общественной жизни. И всюду привлекает внимание одна и та же тенденция, получающая лишь незначительные отклонения. В морфологических понятиях этерификация проявляется как закон прогрессирующего упрощения: в биологических понятиях она проявляется как Saltus Naturae (скачок Природы) из неодушевленной материи в жизнь; в философских понятиях это переориентация умозрения из макрокосма в микрокосм; в религиозных понятиях - переселение души из дьявольского мира плоти в Царствие Божие. Продолжив этот обзор, мы, без сомнения, нашли бы различные проявления этерификации и в других сферах; но примеры, собранные здесь, как нам кажется, достаточно убедительны, ибо они безошибочно указывают путь к цели настоящего исследования.
      Перенос поля действия. Этерификация рассматривалась нами как обстоятельство, сопутствующее росту; и вышерассмотренные примеры данного явления проясняют критерий роста, который нам не удалось обнаружить в прогрессивном и кумулятивном завоевании человеческого и физического окружения. Этот критерий скорее связан с законом прогрессивного упрощения и переносом энергии, сдвигом сцены действия из этого поля в другое поле, где действие Вызова-и-Ответа может найти альтернативную сферу. В этом другом поле вызовы не приходят извне, а рождаются изнутри. Ответом на них является внутренняя самоартикуляция или самодетерминация. Когда мы наблюдаем человека или человеческое общество в ситуации Вызова-и-Ответа, мы замечаем устойчивую тенденцию к перемещению из одного поля действия в другое. Наличие или отсутствие этой тенденции позволяет судить о наличии или отсутствии роста, ибо если посмотреть на процессы более внимательно, то мы убедимся, что невозможно назвать пример Вызова-и-Ответа. где действие имело место исключительно в одном поле. Даже в тех ответах, которые на первый взгляд кажутся всего лишь завоеванием внешнего окружения, всегда можно заметить элемент внутренней самодетерминации, и, наоборот, всегда существует какой-то выплеск действия наружу, если само действие направлено внутрь. В то же время, если серия Вызовов-и-Ответов стимулировала рост, это предполагает, что в каждом последующем круге Вызова-и-Ответа влияние действия на внешнее поле понижается, а действие на внутреннее поле оказывается решающим в ходе борьбы.
      Эта истина со всей ясностью вытекает из тех представлений об истории, где делается попытка описать процесс роста исключительно в терминах внешнего поля. Обратимся к примерам из сочинений двух гениальных исследователей - Эдмона Демолена [+23] и Г.Дж. Уэллса.
      Тезис о примате среды бескомпромиссно выражен в предисловии к книге Демолена. "Землю заселяет бесконечное множество народов; какова причина возникновения этого многообразия? Первая и решающая причина различия рас определяется тем путем, который позволил им выжить. Именно путь создает расу и формирует социальный тип" [*6]. Когда этот вызывающий манифест побудил нас ознакомиться со всей книгой, мы убедились, что тезис этот разработан в ней блестяще и кажется убедительным, пока речь идет об истории примитивных обществ. В этих случаях состояние общества можно объяснить с определенной точностью и полнотой, анализируя лишь вызовы из внешнего окружения. Однако такой анализ не выявит причин роста, поскольку примитивные общества находятся в статическом состоянии. Демолену в равной мере удается объяснить возникновение задержанных цивилизаций. Блестяще написана глава о евразийских номадах. Но во всех этих случаях условия статичны. Когда автор применяет свою формулу к патриархальным сельским общинам, читатель ощущает некоторое неудобство. Объяснение кажется слишком правдоподобным, ход рассуждения слишком гладким и простым. А главы о Карфагене и Венеции рождают чувство какой-то недосказанности. Когда он пытается объяснить пифагорейскую философию в понятиях колониальной торговли с югом Италии, невольно улыбаешься, но тут же ощущаешь завидную способность автора заземлить проблему. Однако глава под названием "Путь Нагорья - социальные типы албанцев и греков" совершенно неудачна. Албанское варварство и эллинская цивилизация находились в одном и том же физическом окружении просто потому, что их предки пришли туда одним и тем же путем - сухопутным! Получается, что весь грандиозный человеческий опыт и великие достижения, вошедшие в историю под именем эллинизма, предопределены одним лишь второстепенным фактором - Балканским нагорьем! В этой неудачной главе основная идея оказывается сведенной к абсурду. Попытка описать рост цивилизации в стадии, предшествующей надлому, как ответ на вызов из внешнего окружения, оказывается явно неудачной.
      Уэллс в свою очередь утрачивает блеск своего таланта, когда пренебрегает простым и примитивным. Реконструируя драматические события геологической истории, он в своей стихии. Когда он описывает, как "эти териоморфы [+24], эти доисторические млекопитающие" уцелели, тогда как рептилии вымерли, сила его пафоса приближается к пафосу библейского рассказа о Давиде и Голиафе, и в определенном смысле его рассказ неповторим. Читая этот отрывок, с жадностью предвкушаешь главы о волнующих событиях человеческой истории, но приходится испытать некоторое разочарование. Повествуя, как маленькие териоморфы становятся палеолитическими охотниками или евразийскими номадами, Уэллс, как и Демолен, выглядит вполне убедительным, но ему совершенно не удаются события западной истории, когда из териоморфа нужно вывести высокоорганизованную личность Уильяма Юарта Гладстона [*7] [+25]. Неудачу Уэллса можно измерить успехом Шекспира в решении аналогичной проблемы. Если мы расположим выдающиеся типажи великой шекспировской галереи в порядке возрастания духовности, имея при этом в виду, что драматургия раскрывает характеры персонажей в действии, мы увидим, что Шекспир движется от низкого к высокому, постоянно перемещая поле действия героя. Причем сдвигает его всегда в одном и том же направлении отводя микрокосму главное место на сцене и отодвигая макрокосм на задний план. Это прослеживается в характерах шекспировских героев от Генриха V через Макбета к Гамлету. Довольно примитивный характер Генриха V ярко раскрывается в его ответах на вызовы человеческой среды: отношения его с собутыльниками, с отцом, с соратниками.
      В описании Макбета использованы другие краски. Поле его действия сдвинуто, как бы более повернуто внутрь, ибо отношения Макбета к Малькольму или Макдуфу и даже его отношение к леди Макбет не менее значимы для героя, чем отношение его к самому себе. Наконец - Гамлет. Мы видим, что макрокосм здесь почти полностью исчезает. Все - от отношения героя к убийцам своего отца до любви его к Офелии, - все погружено в пучину внутреннего конфликта, разыгрывающегося в душе героя. В Гамлете поле действия переносится из макрокосма в микрокосм почти полностью.
      Подобный перенос поля действия обнаруживается и в истории цивилизаций. Когда серия ответов на вызовы стимулирует рост, можно видеть, что по мере роста поле действия сдвигается, перемещаясь из внешнего окружения во внутреннюю социальную систему растущего общества.
      Например, мы уже говорили в другой связи, что, когда наши предки на ранней ступени западной истории сумели отразить нападение скандинавов на западное христианство, одним из средств, с помощью которых была достигнута эта победа, было создание мощного военного и социального инструмента в виде феодальной системы. Создание феодальной системы явилось ответом на скандинавский вызов. Феодализм обеспечил временное равновесие, впоследствии нарушенное, что вызвало новый порыв, охвативший западное общество и позволивший ему преодолеть мертвую точку, в которой неизбежно оказывается система, достигшая равновесия. Успешно ответив на брошенный вызов, западный мир совершил переход от одного динамического круга Вызова-и-Ответа к другому. Социальная, экономическая и политическая дифференциация между различными социальными классами, вызванная феодализмом, породила определенные стрессы и напряжения в структуре западного общества, а это в свою очередь поставило растущее общество перед лицом следующего вызова. Западное христианство едва оправилось от напряженной борьбы с викингами, как перед ним возникла новая задача, требующая замены феодальной системы новой системой отношений, основанной на суверенитете государств и личной свободе граждан. Этот пример двух последовательных вызовов в истории западной цивилизации наглядно демонстрирует сдвиг поля действия из внешней сферы во внутреннюю.
      Пример этот не единичен. В эллинской истории мы также видели, что все ранние вызовы приходили из внешнего окружения. Самым ранним был вызов, брошенный горными жителями обитателям долин Эллады. Жители долин, победив, оказались перед новым вызовом - мальтузианской проблемой [+26]. Решив ее с помощью заморской экспансии, они вновь столкнулись с вызовом человеческого окружения со стороны соперничающих финикийских и этрусских колонистов Западного Средиземноморья и, конечно же, местных варваров.
      Бесконечная череда вызовов и ответов в истории Эллады была прервана во второй половине IV в. до н.э., когда эллинское общество получило передышку, продолжавшуюся вплоть до III в. н.э. Это было время господства эллинского общества не только над всеми обществами, попавшими в его орбиту, но и над физической природой. В III в. н.э. внешнее окружение снова дало о себе знать, что сказалось на самочувствии эллинского мира.
      В течение пяти или шести предшествующих веков эллинский мир был практически свободен от вызовов, исходящих от внешнего окружения, физического или человеческого. Но это не означает, что в течение этих столетий эллинский мир был вообще свободен от вызовов. Наоборот, как уже отмечалось нами, это был период упадка, то есть период, когда эллинизм оказался несостоятелен перед лицом новых вызовов. Мы касались уже данной темы, но если посмотреть на нее под иным углом зрения, то мы обнаружим, что новые вызовы представляли собой версии старых вызовов - тех, что уже получили триумфальный ответ во внешнем поле и, преобразованные, обратились теперь к внутренним сферам жизни эллинского общества.
      Например, внешний вызов ахеменидского и карфагенского военного давлений стимулировал эллинское общество в ходе своей самообороны к созданию двух мощных социальных и военных инструментов - афинского флота и сиракузской тирании. Эти инструменты исполнили свою непосредственную функцию, придав Элладе силы в борьбе с внешним врагом. Но эти же инструменты породили определенные стрессы и напряжения внутри эллинской социальной системы - борьбу за гегемонию между Афинами и Спартой, распад афинской власти и превращение ее в тиранию, борьбу в Сиракузах. Все это и представляло собой новый вызов эллинскому обществу, вызов, на который оно не смогло ответить, что привело к социальному надлому.
      В западной истории соответствующая тенденция прослеживается вплоть до настоящего времени. В ранний период западное христианство противостояло вызовам человеческого окружения. В младенчестве западное христианство вынуждено было защищаться от арабов - строителей нового сирийского универсального государства на Иберийском полуострове, а также от экспансии недоразвитых дальнезападнохристианской и скандинавской цивилизаций. Противостояло оно и континентальным варварам. В эпоху крестовых походов западные христиане распространили свое влияние на Средиземноморье и Прибалтику. Экспансия их была временно приостановлена успешным сопротивлением со стороны местных обществ, не желающих подчиняться агрессии. Западный мир подвергся контрдавлению, с одной стороны, московитов, с другой - османов. Однако вскоре Запад вновь ударился в экспансию: началось движение, сравнимое по своему размаху разве что с победами македонян и римлян, движение, которое противопоставило Запад всему незападному миру.
      Современная западная экспансия в буквальном смысле имеет мировой масштаб, и по крайней мере в настоящее время она освободила нас полностью от старых вызовов со стороны внешнего окружения. Последний вызов такого рода в современной западной истории наблюдался два с половиной века назад, когда османы попытались захватить Вену. Однако с момента неудачи последнего крупного оттоманского нашествия 1683 г. Homo Occidentalis успел позабыть, что значит предстать перед серьезной угрозой со стороны внешних сил. С тех пор он постоянно угрожает другим, сам не ведая чувства страха, и в последнее время достиг всемирного господства, как в экономическом плане, так и в политическом, и культурном. Трансформация внешнего конфликта между двумя противостоящими обществами во внутренний конфликт, поражающий то из них, которое, победив противника, включает его в свою собственную социальную систему, представляет собой феномен, который легко обнаружить в истории отношений современного западного общества с любым другим обществом, оказавшимся в сфере его интересов. Фактическая элиминация внешних вызовов из человеческого окружения, что было одной из примечательных черт западной истории в течение последних двух с половиной столетий, сопровождалась эквивалентными вызовами во внутренней жизни западного общества, продолжавшего свою глобальную экспансию. В экономическом плане одним из этих видоизмененных вызовов стала проблема, возникшая из различий в жизненных стандартах, что продолжает разделять человечество, уже в некоторой степени связанное мировой системой экономических отношений, международной торговлей, транснациональной промышленностью и финансами. В политическом плане процесс вестернизации породил вызов "священных войн" со стороны народов, пытающихся оградить свою независимость и сохранить самобытность, вылился в проблему "империализма" и "колониальной администрации". В культурном плане конфликт между западной культурой и другими культурами перерос в конфликт между различными классами и расами внутри созданного Западом "великого общества".
      Превращение внешних вызовов во внутренние сопровождало победное шествие западной цивилизации. В материальной сфере процесс трансференции действия особенно отчетливо прослеживается в экономической истории Великобритании страны, где сто пятьдесят лет назад впервые заявил о себе западный индустриализм, чтобы распространиться затем по всему миру, как раскаленная лава, низвергаясь из кратера, исторгаемая земными недрами, расползается по склонам горы.
      В Англии первый Круг упорного состязания Человека с Природой, породивший новую силу индустриализма, проходил при тех же условиях, что и мифологическая борьба Иакова с Ангелом, когда Сверхчеловек победил человека, повредив ему бедро [+27]. В канун промышленной революции пионеры индустриализма в Англии, находясь в зависимости от источников сырья и энергии, ощущали настоятельную потребность подчинить их своей воле. Гончары были привязаны к месторождениям гончарной глины, сталевары - к рудникам и каменноугольным копям. Даже текстильщики были вынуждены строить свои фабрики у подножия гор, чтобы использовать энергию горных ручьев для работы машин. На этой стадии физическая природа диктовала человеку место и характер взаимоотношений, а промышленная карта Англии находилась в прямой зависимости от геологической и физической карт.
      Но подобно Иакову, всю ночь проборовшемуся с Ангелом, человек покорил природу. Во втором круге состязания отцы индустриализма решили транспортную проблему, освободив тем самым промышленность от территориальной привязанности к сырьевой и энергетической базам.
      В течение столетия индустриализации происходило постепенное изменение роли двух фундаментальных факторов в промышленном производстве. Если в XVIII в. господствующим фактором в гончарном производстве было сырье, диктовавшее гончару, где размещать мастерскую, то век спустя господство перешло от Природы к Человеку. Место для гончарных мастерских уже стало диктоваться не столько местоположением залежей глины, сколько наличием квалифицированных гончаров.
      Первоначально магнитом была глина, но в следующей главе истории магнетическая сила из неодушевленной природы перемещается в человеческое мастерство.
      Обратимся теперь от глины к металлу, открыв еще одну главу в истории индустриализации. Когда человек установил свое господство над источниками сырья и энергии, прорыв человеческого духа в другие сферы стал делом времени.
      В английской металлургии после окончания мировой войны 1914-1918 гг. наблюдается тенденция к техническому перевооружению и переориентации на выпуск новых видов продукции, менее материалоемких, но более наукоемких и требующих большего мастерства при изготовлении. В 1931 г. это было подмечено зорким взглядом французского ученого А. Зигфрида, писавшего в своей книге "Кризис Англии": "Наблюдается спонтанная миграция населения с севера Англии на юг, из добывающих районов в Лондон и долину Темзы. Это заметное передвижение можно понять как первое очевидное следствие подрыва угольной монополии. В XIX в. центр тяжести британской экономической структуры упорно перемещался в направлении угольных бассейнов севера; XX в. может породить новое равновесие, менее зависимое от угольной монополии" [*8].
      В хлопчатобумажной промышленности, имеющей дело с материалом куда более легким, чем сырье послевоенной металлургии, человеческий фактор также стал играть главенствующую роль. В этой отрасли промышленности уровень мастерства, стимулированного ростом технической оснащенности, значительно возрос, что позволило обрабатывать сырье в нетрадиционных, порой существенно удаленных от источников сырья центрах. В настоящее время хлопок выращивается почти во всем тропическом и субтропическом поясе при наличии воды и подходящих почв, однако весь мировой урожай хлопка не стекается, как это было когда-то, в Манчестер или Лоуэлл, а перерабатывается на фабриках, выросших, как грибы, по всему миру - от польских равнин до низин Северной Каролины.
      В распространении ткацкой промышленности можно наблюдать классический пример триумфального ответа Homo Faber на вызов физического окружения. Следует ожидать, что результат, полученный в текстильной промышленности (на всех ступенях - от переработки сырья до сбыта готовой продукции), по всей видимости, завтра будет достигнут и другими промышленными отраслями. В сущности, мы можем вполне предвидеть такой момент в развитии индустрии, когда все ее отрасли полностью освободятся от пут местной зависимости и сделают технически возможным выполнение любых операций в любом месте, где только они захотят обосноваться. Однако развитие текстильной промышленности и самый ее успех показывают, что конфликт между Человеком и Физической Природой не был преодолен, скорее он был просто перенесен в область человеческих отношений, став конфликтом между Человеком и Человеком.
      Основатели текстильной промышленности стояли перед проблемами выращивания хлопка, транспортировки урожая, механической обработки волокна. Однако триумфальное развитие техники создало новые проблемы в сфере человеческих отношений. Борьба за рынки сбыта породила напряжение между производителями хлопка Америки, Азии и Африки; совершенствование хлопко-обрабатывающей техники также породило соперничество между производителями Великобритании, Новой Англии, Северной Каролины, Японии, Китая, Индии и Польши за место на мировом рынке; кроме того, возник конфликт между капиталом и трудом, между производителем и потребителем. Эти проблемы достались
      Человеку как следствие развития текстильной промышленности, как результат победы над Природой. В истории современной западной текстильной промышленности еще раз можно заметить тенденцию к перемещению сферы действия с внешнего окружения на внутреннюю жизнь общества или индивидуума.
      Аналогичную тенденцию можно видеть и в истории развития технических средств транспорта и коммуникаций, сыгравшего, безусловно, важнейшую роль в промышленном развитии современного Запада.
      Изобретение корабля помогло преодолеть морскую преграду; изобретение винтовых пароходов дает надежный источник энергии и несколько ослабляет зависимость от стихии. Изобретение колеса дает человеку возможность транспортировать грузы значительного веса и объема, изобретение железной дороги позволяет ему увеличить количество грузов почти ad infinitum [*9], причем существенно возрастает дальность перевозок. Туннели пронизывают неприступные горы; шестиколесные автомобили и гусеничные трактора преодолевают болота и пески: наконец, самолетам не страшны никакие естественные преграды, за исключением, пожалуй, погодных условий.
      Еще удивительнее было совершенствование средств коммуникаций. Ибо искусство письма, телеграф, телефон, телевидение, пресса, радиовещание расширили диапазон человеческого восприятия, возможности общения с миром до пределов всей планеты. Вековая человеческая мечта "упразднить расстояние" в наше время наконец реализована: но и здесь в акте преодоления вызова, брошенного внешним окружением, родился новый вызов, на этот раз внутри нашей общественной жизни. Мы "упразднили расстояния" при помощи технических средств, но эта техническая победа, сделав скоростной дорогу, не облегчила тем самым наш путь.
      Воспользовавшись символом дороги, пути, представим реальную дорогу далекого прошлого. Поначалу по ней медленно движется примитивный колесный транспорт. Вообразим эту дорогу запруженной колесным транспортом с уже встречающимся кое-где меж повозок велосипедом - знамением грядущего будущего. Поскольку наша воображаемая дорога перегружена, столкновения неизбежны. Тем не менее никто не боится, потому что серьезная опасность никому не угрожает, ибо мускульная сила, с помощью которой движутся все эти транспортные средства, не может развить высокую скорость. Однако проблемы на нашей дороге есть - это прежде всего проблемы сохранности и защиты грузов и проблемы времени. Надо ли добавлять, что, естественно, никто не регулирует движение. Нет ни полицейских, ни светофоров.
      А теперь посмотрим на путь-дорогу наших дней, по которой мчится, рыча, механизированный транспорт. Здесь решена проблема скорости и сохранности груза, если судить по огромным грузовикам с прицепами и спортивным автомашинам, летящим, словно выпущенная пуля. Но в то же время проблема столкновений стала проблемой номер один. Конечно, если шофер трезв и вполне профессионален, то он не опасен для себя и других, но глупец или безответственный человек за рулем опаснее, чем дурак на стогу сена. Таким образом, современная магистраль предъявляет человеку вызов уже не технологического характера, а психологического. Старый вызов физического расстояния превратился, таким образом, в новый вызов человеческих отношений между водителями, которые, научившись "уничтожать расстояния", столкнулись с опасностью уничтожить друг друга.
      Все это, думается, имеет символический смысл. Ситуация на дороге дает типичную картину перемен, имевших место в западной общественной жизни с момента появления двух господствующих социальных сил эпохи: экономической силы индустриализма и политической силы демократии. Благодаря необычайному прогрессу в деле покорения сил природы к организации координированного действия миллионов людей, все свершенное, служит ли оно Злу или Добру, приобретает титанический размах. Материальные последствия индивидуальных актов возрастают до глобальных масштабов, а моральная ответственность за содеянное несоизмерима с той, что была при старом социальном порядке. Вполне возможно, что на каждой стадии развития каждого общества неким моральным результатом всегда является вызов, фатальный для будущего этого общества, но нет сомнения, что нашему обществу в настоящее время брошен моральный, а не технический вызов.
      "Рог изобилия Инженера потряс Землю, щедро рассыпая дары доселе невиданных и немыслимых возможностей. Нет сомнения, что многие из этих даров несут Человеку благо, делают его жизнь полнее, шире, здоровее, богаче, комфортнее, интереснее и счастливее в той мере, и какой это можно ожидать от мира вещей. Но мы прекрасно сознаем, что дары индустрии являются также источником серьезных бед. В некоторых случаях они несут в себе будущую трагедию, а современниками воспринимаются как тяжкое бремя. Человек оказался неподготовленным этически для столь щедрого подарка. Медленное развитие нравственных начал привело к тому, что власть над Природой оказалась в его руках до того, как он овладел искусством владеть собой".
      Эти слова были произнесены президентом Британской ассоциации развития паук сэром Альфредом Эвингом на открытки сто первой ежегодной встречи секции историков. Будет ли новая социальная мощь индустриализма и демократии использована в великом созидательном деле превращения вестернизнрованного мира в экуменическое общество или же эти новые силы будут играть разрушительную роль, обслуживая такие древние и бесчеловечные институты, как Война, Трайбализм, Рабство, Собственность? В этом состоит нынешняя проблема западной цивилизации в ее глубинной духовной сути.
      В свете вышеизложенного можно, вероятно, утверждать, что серия успешных ответов на последовательные вызовы должна истолковываться как проявление роста, если по мере развертывания процесса наблюдается тенденция к смещению действия из области внешнего окружения - физического или человеческого - в область внутреннюю. По мере роста все меньше и меньше возникает вызовов, идущих из внешней среды, и все больше и больше появляется вызовов, рожденных внутри действующей системы или личности. Рост означает, что растущая личность или цивилизация стремится создать свое собственное окружение, породить своего собственного возмутителя спокойствия и создать свое собственное поле действия. Иными словами, критерий роста - это прогрессивное движение в направлении самоопределения, а движение в сторону самоопределения - это прозаическая формула чуда самовыражения Жизни.