Мы завершили описание четырех образов жизни, которые представляют собой альтернативные варианты в эпохи, когда цивилизация миновала уже период роста. В результате социального надлома накатанный путь становится неприемлемым и общество ищет новые возможности. На основании проведенного исследования можно сделать выводы относительно различия в природе четырех вариантов.
      Мы видели, что пути архаизма и футуризма несовместимы с любого рода ростом, поскольку оба они предполагают разрыв непрерывности, а принцип непрерывности представляет собой сущность движения роста. Архаизм – это попытка совершить прыжок из настоящего в прошлое, тогда как футуризм – аналогичная попытка совершить прыжок в грядущее. Футуризм и архаизм – прямые отрицания роста, и в этом суть их трагедии. Отрешение и преображение отличаются от архаизма и футуризма в одном важном пункте. В отличие от архаизма и футуризма отрешение и преображение представляют собой реакции на надлом цивилизации, выраженные в форме роста.
      Существенной чертой, отличающей движения отрешения и преображения от архаизма и футуризма, является то, что это попытки уйти от Настоящего, не оставляя при этом мирского уровня, причем отрешение и преображение предполагают веру в то, что нет спасения для больной Души без коренной перемены духовного климата.
      Каково различие между движениями отрешения и преображения в понятиях социального роста? Если это проявления социального роста, отражает ли их различие разницу между двумя видами обществ, которые отличаются друг от друга, равно как и от вида, названного «цивилизациями»? Или различие между отрешением и преображением отражает разницу социального роста обществ не одного вида, а просто одной степени? Являются ли два эти движения проявлениями роста в одном виде обществ и, возможно, даже в одном-единственном представителе этого вида?
      Если отрешение представляет собой просто уход, то преображение – двухтактный ход, где первая часть представляет собой уход, а вторая – возврат. Различие между актом ухода и актом Ухода-и-Возврата не различие между двумя путями, а между двумя этапами одного пути. Эти две ступени поступательного движения находятся на одной дороге, по которой идут оба путешественника в одном и том же направлении.
      Действительное тождество пути в случае этих двух движений можно проверить и подтвердить анализом цели. Мы видели, какова цель движения Ухода-и-Возврата, цель, которую мы назвали преображением. Цель преображения – осветить сидящих во тьме (Лука 1, 79) и дать возможность свету преодолеть тьму (Иоанн 1, 5). Цель преображения, таким образом, есть Царствие Божие.
      Может показаться, что, свидетельствуя о росте некоторого вида общества, который не является ни цивилизацией, ни утопией, два пути – отрешения и преображения – суть два различных свидетельства о едином потоке Жизни. И отрешение, и преображение – это. реакция на распад цивилизации, а распад цивилизации происходит, как мы видели, в ходе повторяющегося цикла Инь-Ян. В первом такте ритма движения Ян происходит разрушение предыдущего состояния всеобщего покоя Инь. Однако ритм никогда не замирает в какой-либо точке; Инь снова переходит в Ян, но состояние Ян здесь уже играет не разрушительную, а созидательную роль. Этот двухтактный ритм Инь-Ян является мотивом Ухода-и-Возврата, что в социальной структуре выражено процессом Раскола-и-Палингенеза. Предварительное исследование раскола – сначала в социальной системе, а затем в душе – было весьма трудоемким, но оно привело нас в конце концов к понятию «палингенез».

Творческий гений в роли спасителя

 
      Проблема отношений между цивилизациями и индивидуумами уже привлекала наше внимание в ходе попытки проанализировать процесс роста. Теперь, когда мы намереваемся предпринять попытку соответствующего анализа процесса распада, снова возникает та же проблема. На этот раз, однако, нам нет необходимости начинать с исходных принципов, ибо основания проблемы остаются неизменными. Система, которую мы называем обществом, состоит из общей основы соответствующих полей действия множества индивидуальных душ. Это фундаментальный принцип любой общественной системы – вне зависимости от того, находится ли общество в процессе роста или в процессе распада. Для каждой из возможных фаз социальной жизни в равной мере истинно то, что источником действия никогда не является само общество, однако всегда – некоторая индивидуальная душа. Действие, являющееся актом творения, всегда совершается душой, обладающей в некотором смысле сверхчеловеческим гением. В любом обществе творческие личности всегда в меньшинстве, а воздействие гения на обыкновенных люден редко осуществляется прямо и непосредственно. Чаще это происходит благодаря свойству мимесиса пли особой социальной тренировки, которая и доводит начальную инициативу до уровня механического повторения. Все это составляет основу, фундаментальную для подхода к проблеме отношения между цивилизацией и индивидуумом, независимо от того, в какой фазе находится история данной цивилизации. Однако все это уже было подробно рассмотрено нами ранее, и нет необходимости повторяться. Осталось исследовать ситуации, когда фундаментально постоянное и единообразное отношение между обществом и индивидуумом нарушается.
      Итак, действительно ли обнаруживается что, когда общество перестает возрастать и начинает распадаться, индивидуумы, находящиеся у власти, перестают быть творческими личностями? Если переход от роста к распаду включает в природу социального руководства такую перемену, то мы не станем воспринимать это явление как нечто искусственное. Мы уже открыли, что различие в руководстве обществом, когда оно растет и когда оно распадается, сводится к различию между способностью к творчеству и отсутствием таковой. Ибо, как мы ранее показали, одним из симптомов социального распада и причиной социального раскола является вырождение меньшинства, ранее способною руководить благодаря своим творческим потенциям, но теперь сохраняющего власть лишь благодаря грубой силе. Мы видели также, что отделение пролетариата – что в свою очередь является ответом на замыкание правящею меньшинства в узком, привилегированном кругу – совершается под руководством творческих личностей, сфера деятельности которых ограничивается организацией оппозиции властям. Таким образом, переход от социального роста к социальному распаду не сопровождается тральным уничтожением творческой искры в душах индивидуумов. Творческие личности продолжают возникать. Однако теперь они вынуждены жить и действовать в обществе, которое, надломившись, оказалось разорванным на части. В распадающейся цивилизации Вызов-и-Ответ – все еще форма, отливающая действие, в котором имеет место тайна творчества. (Вызов-и-Ответ существует везде, где есть Жизнь.) Но задача творческого лидера возникает уже в ином плане и имеет иную цель. В растущей цивилизации творец отвечает на вызов, играя роль завоевателя, всегда готового к победоносному ответу. В распадающейся цивилизации творец, приняв вызов, играет роль спасителя и помогает обществу ответить на вызов, с которым неспособно справиться правящее меньшинство, утратившее творческие возможности. Возможно, здесь мы коснулись подлинной природы изменений в отношениях между большинством общества и его творческим лидером, когда общество переходит из стадии роста в стадию распада. Общество в этот период охвачено духовной войной. Растущее общество принимает на себя удар, стремясь к лидерству завоевателя, тогда как распадающееся общество хочет удержать оборонительные рубежи и поэтому требует от своего лидера исполнения более неблагодарной роли (правда, и более героической), – роли спасителя, который поможет удержать ночву под ногами.
      Отсюда следует, что в распадающемся обществе спаситель может появиться в самых различных одеждах, меняя в зависимости от ситуации и стратегию, и тактику. Однако всех их будет объединять одно – стремление хотя бы удержать линию фронта, а по возможности – и продвинуться дальше. Все они начнут свои действия, стратегически отступая от распадающейся социальной структуры Настоящего. Спаситель-архаист и спаситель-футурист будут стараться уклониться от встречи с противником. Архаист будет стремиться избежать его, заняв оборону в цитадели Прошлого, куда враг никак не сможет последовать за ним. Футурист попробует достичь того же результата смелым маневром прыжка в неведомое будущее. Остаются две другие альтернативные стратегии – отрешения и преображения. Здесь спаситель появляется в совершенно другом одеянии. На пути отрешения он явится философом, скрывающимся под маской короля, а на пути преображения – Богом, воплотившимся в человеке.
 

Спаситель с мечом

 
      Спаситель распадающегося общества нередко является с мечом в руке. Меч может быть как обнаженным, так и спрятанным в ножны. Истина, однако, состоит в том, что меч, однажды отведав крови, не может долго оставаться в ножнах, подобно тому как тигр, попробовавший человеческой плоти, не может остановиться. Но тигр-людоед, без сомнения, обречен на гибель: если избежит пули – подохнет от болезней. И даже если бы тигр мог предвидеть свою судьбу, он, возможно, не смог бы удержаться от рокового шага, вернее, прыжка, при встрече с человеком. Именно так обстоит дело и с тем обществом, которое однажды прибегло к помощи меча. Его вожди могут раскаиваться; подобно Цезарю, они могут проявлять милосердие к врагам; могут распускать армии, как Август . Они даже могут смиренно спрятать свои мечи и заверить всех, что никогда более их не достанут, клянясь впредь употреблять свою силу разве что против преступников внутри универсального государства и против непокорных варваров. Возможно, на время они и прекратят убийства. И так может продолжаться в течение тридцати, ста или двухсот лет, однако Время рано или поздно все равно сведет на нет их труды.
      Время действительно работает против тех, кто возвел свою империю при помощи насилия. Под светлой маской спокойного превосходства экуменический мир универсального государства все время ведет отчаянную войну против ужасного демона, неподвластного заклинанию и находящегося в самом основании империи. Имя этому демону – Насилие. Зачастую эта нравственная война принимает форму конфликта между политиками.
      Римское имперское правительство, например, приняло решение с терпимостью относиться к иудаизму и длительное время придерживалось этого решения, несмотря на непрекращающиеся и весьма серьезные провокации со стороны евреев. Однако терпимость римлян несопоставима с той значительно более трудной нравственной победой, которая проявилась в отношении к еврейской ереси, охватившей впоследствии весь эллинистический мир. При первом столкновении римской власти с христианской церковью Рим отнесся к христианству как к опасному врагу. Нерон объявил смертельную войну христианству, но его дикое деяние было отменено преемниками тирана на императорском троне. Причина, по которой христианство было объявлено запрещенной религией эллинистического универсального государства, имела серьезное значение для Рима. Христиане упорно отказывались действовать против совести. Оружие, которое Август вложил в ножны, снова было готово к бою – на сей раз с духовной силой, которую, как известно, невозможно побороть с помощью силы внешней. Мученики лишь расширили распространение христианства. Окончательная победа христианского мученического духа была предсказана Тертуллианом, заявившим, что христианская кровь падет в землю семенем.
      Надеюсь, мы раскрыли самоубийственную неуемность меча, который однажды отведал крови. Обагренное кровью оружие не ржавеет в ножнах. Словно невоплощенный дух бывшего спасителя, оно вновь и вновь стремится заявить о себе на поле брани. Средство, бессильное спасти, способно карать. Спрятанный в ножны меч жаждет дела; и в конце концов он находит себе применение, ибо союзником его является Время.
      Нет надобности задерживаться на истории, которая имеет тенденцию повторяться, но прежде, чем перейти к следующему пункту нашего исследования, приведем еще ряд примеров. В русской ветви православия вторым основателем универсального государства был царь Петр Великий (правил юридически с 1682 г., а фактически – с 1689 г.), выведший русскую социальную систему из состояния оцепенения, в котором она пребывала с 1604 по 1613 г., оживив ее мощной струей чужеродной культуры.
      Восстановление универсального государства после падения в период возродившейся смуты в отдельных случаях завершилось настолько удачно, что даже сопровождалось бледным подобием давно ушедшего в прошлое «бабьего лета». В русской ветви православия, например, бабье лето, пришедшее в Москву во время правления Ивана IV (1533-1584), создавшего универсальное государство, возвратилось в момент восхождения на престол Екатерины II (1762) и продолжалось до смерти Александра I (1825) благодаря восстановлению русского универсального государства на новой основе Петром Великим (1682-1725). А в эллинском мире Диоклетиан и Константин потрудились, восстанавливая разрушенное, столь основательно, что из обветшавших политических конструкций Юлия и Августа им удалось создать новое здание, в котором император Юстиниан сиял славою Соломона. Правда, к концу длительного периода упадка эллинистической цивилизации Соломонова слава Юстиниана представляла собой предмет роскоши, фрукт не по сезону, за который приходится платить немыслимую цену.
 

Спаситель с «машиной времени»

 
      Спасение распадающегося общества настолько безнадежная задача, а меч настолько неподходящий инструмент для ее выполнения, что естественно обнаружить другие школы спасителей. Все они согласуются между собой в противоположность спасителям с мечом, ибо изначально преследуют единую, но негативную цель. Земное настоящее, которое стремится отвоевать и спасти меченосец, им видится проклятым градом, который не только невозможно, но и нежелательно спасать. Спасение от общества, а не общества является их общим паролем. Однако каждая из отмеченных нами четырех школ ищет спасения от общества своим собственным путем. Различаются они также выбором средств и видением границ того града, чей прах они собираются «отрясти с ног своих». Обратим внимание на тех архаических и футуристических спасителей, которые ищут путей спасения, не отрекаясь от всего земного и используя при этом «машину времени», которая должна перенести их неким магическим образом из Настоящего в лишенное пороков Прошлое или в Будущее, которое также чисто и безвинно.
      Понятие «машина времени» было изобретено Льюисом Кэрроллом в его «Сильвии и Бруно», а позже использовано Г. Уэллсом, написавшим удивительную книгу под названием «Машина времени».
      Выдумка Кэрролла удачна своей простотой. Герою его книги, незаурядному часовщику, удается перехитрить Природу и обмануть Судьбу. Но еще один поворот – и человек вынужден признать, что и Природа, и Судьба вновь оказываются в своих правах так, как если бы никто и не делал попыток их перехитрить. В притче Кэрролла наблюдатель, в руке которого находятся волшебные часы, видит, как велосипедист, задев за сундук, сползающий с повозки, падает и разбивается; он может исправить ситуацию, сдвинув время так, чтобы велосипедист мог проехать до того, как сундук упадет, но оказывается, что ни волшебство, ни жалость в данном случае не помогают и велосипедист все равно падает и расшибается.
      В этой лукиановской притче Кэрролл мягко намекает своим современникам, что напрасно ждать, будто фантазии могут изменить действительность, и верить, что заклинания могут изменить то, что существует в мирском плане.
      Мораль кэрролловской притчи состоит в том, что новоизобретенная машина времени столь же неспособна преодолеть судьбу, как и старомодный меч, стремящийся элиминировать Насилие, после того как Насилие однажды уже появилось на исторической сцене. Иными словами, если на какое-то время машина времени и представляется вполне надежным механизмом, то все равно впоследствии этот эксперимент открывает такое количество неудобств, что рано или поздно приходится отставить машину в сторону, взять заржавелый меч и уже с ним проделать оставшийся путь.
      Если мы хотим проверить это правило с помощью эмпирического анализа, попробуем сначала рассмотреть спасителей-архаистов, заставляющих машину времени вращаться в противоположную сторону, а затем – спасителей-футуристов, запускающих машину времени в направлении будущего. Оба эти маневра не уберут с дороги примитивною демона Насилия, который, будучи изгнан через дверь, влезает в окно.
      Разбирая архаистическую вариацию этой темы, можно начать с иллюстрации, которая в настоящем исследовании уже фигурировала в другом контексте. Понятие «нордическая раса», как мы уже упоминали, было введено де Гобино. Это была реакция на физическое насилие, которому якобинцы подвергали представителей знати. Однако академически утонченная французская политическая игра ума неожиданно породила семя насилия, когда из уст Гобино идея перешла к Ницше и X. С. Чемберлену . Последние вдохновили устроителей второго германского рейха на роль «белокурой бестии» . В третьем поколении злое семя дало урожай в антисемитских зверствах третьего рейха, который воспринял французскую фантазию слишком серьезно, положив ее в основу как внутренней, так и внешней политики, провозгласив лозунг: «Кровь и земля».
      Попытки преодолеть трудности настоящего через обращение к невозвратно утраченному прошлому нации породили дикий взрыв антисемитизма. Этот спектакль – его можно было бы назвать фарсом, не будь он столь трагичен, – не раз разыгрывался на подмостках истории, когда спаситель-архаист отбрасывал только что изобретенную машину времени и возвращался к более надежному и проверенному средству – мечу.
      Во второй фазе эллинского смутного времени мы обнаруживаем аналогичную ситуацию в горькой судьбе Гераклидов в Спарте и двух Гракхов в Риме. В каждой из этих политических трагедий зачинатели реформистского движения – лакедемонийский Агис и римский Тиберий – прошли через весь ужас насилия и беззакония. Методы их политических противников были столь откровенны и грубы, что несостоявшимся реформаторам фактически невозможно было избежать смерти. Однако даже эти мученики за веру в Ненасилие в некотором смысле сами накликали смерть на свои головы. Агис и Тиберий в своих нововведениях нарушили некоторые фундаментальные законы своей страны. Этого оказалось достаточно.
      Вторая попытка довести начатое реформистами дело до логического завершения была предпринята в Спарте Клеоменом и Гаем в Риме, которые уже не колебались, используя для своих целей меч, чего не могли и представишь себе их предшественники. Эта пара упорных реформаторов, прибегнув к насилию, добилась временного и, как оказалось, иллюзорного успеха. Ибо и они потерпели сокрушительное поражение и приняли смерть, как это случилось с их благородными предшественниками. Судьба этих реформаторов в свою очередь побродила политических авантюристов, создавших даже теорию, согласно которой «реализм» предполагает «тоталитаризм», а значит, и жестокость. Применяя эту теорию на практике. Сулле удалось, после смерти Тиберия Гракха ввести нечто напоминающее конституцию предков своей страны. Эта беззастенчивая пародия позволила хладнокровному диктатору умереть своей смертью. Спартанский аналог Суллы Набис не сумел избежать кинжала убийцы. Однако Набис прожил достаточно долго, чтобы не только завершить, социальную революцию, но и подвести под тираническое правление Мессении Аргос и Лакедемон, чем были опрокинуты планы римского военачальника, только что победившего македонцев.
      Можно заключить этот обзор так называемых спасителей с машиной времени, представлявших правящее меньшинство, двумя случаями, в которых отказ от машины времени и обращение к мечу произошли в ходе одного поколения.
      Римский император Юлиан поначалу намеревался мирными средствами укреплять религию и культуру эллинизма, которые под натиском христианства уже были к тому времени на грани полного поражения. Юлиан получил возможность проводить свою политику после смерти императора Констанция. Известие о кончине императора застало Юлиана на марше из Галлии в Константинополь. А спустя не более пятнадцати месяцев (декабрь 361 г. – март 363 г.) новый властелин эллинистического мира отправился походом на восток, во владения Сасанидов, открыв кампанию, которая и стоила ему в конце концов жизни. Первые пятнадцать месяцев также не были для Юлиана временем политического бездействия. И как ни короток был тот промежуток, он дает нам возможность понять, сколь круто изменилась первоначальная политика императора. Отказавшись от попыток восстановить доконстантиновский и дохристианский порядок в его первоначальных формах, Юлиан решил начать культурную и религиозную войну против христианства, создав некую языческую антицерковь по христианской модели, которая не менее чем само христианство, не соответствовала истинному эллинистическому этосу. Юлиан был далек от идеала просвещенной терпимости. Он быстро разочаровался в своих романтически нереальных надеждах. Как только христианская церковь лишилась официальной поддержки, эллинизм, гибель которого началась задолго до обращения Константина, снова, казалось бы, захватил утраченную было почву.
      В отношениях со своими христианскими подданными Юлиан перешел грань, отделявшую презрительную терпимость от вражды, еще до того, как возникла необходимость отправиться на войну с персами. А если бы судьба позволила ему вернуться победителем, трудно предположить, что рано или поздно он не сделал бы следующий шаг, перейдя от дискриминации христиан к преследованию их.
      Поражение Юлиана в IV в. н.э. в его стремлении повернуть часовую стрелку к доконстантиновским временам эллинской истории было столь же показательно, как и невозможность Юстиниана в VI в. н.э. совершить свой, пусть и меньший, рывок, повернув время вспять в надежде вернуть порядки дней Константина. Юстиниан намеревался возродить константиновский режим во всех его аспектах. Как и в старые времена, империя должна была стать латиноговорящей и православной. Он мечтал возродить ее целостность. Однако стремление достичь архаистической цели в этом случае, как и в других, закончилось катастрофическим поражением. История этого фиаско может быть сведена к одной фразе. Юстиниан пришел к результатам, противоположным его первоначальным намерениям, ибо обращение к архаизму неизменно приводит к применению силы.
      Спасители-архаисты, чьих судеб мы коснулись в настоящем обзоре, принадлежали к правящему меньшинству. Однако существует еще одна группа спасителей того же класса, возникающая во внешнем пролетариате, когда его свобода или даже само существование находится под угрозой уничтожения перед лицом некой враждебной цивилизации. Когда внешний пролетариат вынужден противостоять цивилизации, превосходящей его в материальной силе, члены примитивного общества неизбежно начинают оглядываться назад, с сожалением вспоминая более легкую и спокойную жизнь, которую вели их предшественники, не знавшие давления со стороны. Воспоминания о счастье, оставшемся в прошлом, переходят в мечту о его возвращении, а народ, охваченный подобной мечтой, с воодушевлением пойдет за пророком, который пообещает превратить эту мечту в явь. Конфликт с внешними силами, несущий разрушения и сеющий скорбь, может заставить людей поверить в возможность скачка из настоящего в прошлое, которое, как им кажется, было свободно от болезней и невзгод, принесенных извне враждебными силами.
      Архаистическая реакция на мучительный опыт столкновения с иноземной социальной силой, намного превосходящей по силам свою жертву, как правило, характерна для общества примитивного склада. Примитивное общество, противостоящее наступающей и более сильной цивилизации, не отличается в этом случае от цивилизации, которая столкнулась с враждебной социальной силой своего же вида. В обоих случаях более слабая сторона – будь то цивилизация или примитивное общество – обычно отвечает одной и той же реакцией. Этот специфический ответ можно назвать «зилотизмом». Однако в рамках нашего исследования нет пока необходимости подробно останавливаться на тех психологических феноменах, в которых проявляется зилотизм, и мы ограничимся обзором спасителей зилотского типа, возникающих во внешнем пролетариате.
      Казалось бы, нет причины, неизбежно толкающей этих варварских спасителей-архаистов на путь насилия, однако эмпирический анализ показывает, что на практике варварский спаситель с машиной времени прибегает к помощи меча значительно чаще, чем его аналог, пытающийся встать на архаистический путь ухода от скорбей и невзгод распадающейся цивилизации. Пожалуй, единственными варварами-спасителями с машиной времени, отвергающими насилие, оказались пророки краснокожих индейцев в период, когда этих первобытных жителей Северной Америки теснила волна европейских поселенцев, весьма агрессивно настроенных и изгнавших в конце концов коренное население с насиженных мест . Но даже последователи краснокожих индейцев, исповедовавшие спасение через непротивление, были в конце концов доведены до полного отчаяния и стали призывать своих соплеменников к вооруженной борьбе. В большинстве же своем варвары-спасители вступали на историческую сцену с машиной времени в одной руке и мечом – в другой. Краснокожий Сидящий Бык, разгромивший отряд Кастера из кавалерии Соединенных Штатов и нашедший затем убежище в Канаде, где он и дожил до конца дней своих , – столь же редкостная фигура в анналах варварского архаизма, как суданский знаменосец в битве при Омдурмане , упрямо подставлявший свою грудь под пулеметные очереди, высоко держа в руке знамя, когда кругом уже были горы тел павших товарищей.
      Варвар-мученик представляет ту трагическую группу, которая настолько многочисленна, что просто не может на страницах нашего исследования быть приведена полностью. Здесь можно выделить имена Верцингеторига (жертва Цезаря), Тотилы (жертва Юстиниана), Видукинда (жертва Карла Великого). Можно вспомнить негуса Теодора , заточенного в крепость. Можно сожалеть о героическом поражении Абд-аль-Кадира , пытавшегося спасти Алжир, Абд-аль-Керима , пытавшегося спасти Марокко, и Шамиля , пытавшегося спасти Кавказ от наступающего западного общества, уже вооруженного смертоносным оружием «машинного века».