Задержанные цивилизации

 
      Озаглавив, таким образом, главу, мы можем сразу вызвать недоуменный вопрос. Если произошло рождение, разве развитие не следует само собой? Для ответа прибегнем вновь к испытанному нами эмпирическому анализу.
      Если взять список родившихся цивилизаций, исключая эмбриональные, которые еще не успели родиться, можно ли утверждать, что их жизнь разворачивалась в истории мудро и последовательно? Чаще, конечно, они действительно продолжали свою жизнь в развитии. Двадцать один представитель этого вида обществ подтверждает данное правило. Хотя в настоящее время все, кроме семи, из двадцати одной цивилизации уже мертвы, да и большинство из этих семи клонится к упадку и разложению, очевидно, тем не менее, что даже самые недолговечные и наименее удачливые из этих обществ, по крайней мере, в какой-то степени продвинулись по дороге развития. Но двадцать одна развитая цивилизация и четыре неродившихся (дальнезападная христианская, дальневосточная христианская, скандинавская и неродившаяся сирийская цивилизации ) не исчерпывают списка цивилизаций, которые позволяет обнаружить эмпирический метод. Продолжив исследование, мы обнаружим третий класс цивилизаций – примеры обществ, которые родились, но были остановлены в своем развитии после рождения. Именно существование таких задержанных цивилизаций оправдывает название настоящей главы, ставя перед нами новую проблему. Первый шаг к ее разрешению – перечисление этих обществ.
      Таких обществ, не раздумывая, можно сразу же назвать полдесятка. Среди цивилизаций, родившихся в результате ответа на вызов природной среды, – и полинезийцы, и эскимосы, и кочевники. А среди цивилизаций, родившихся в результате ответа на вызовы социального окружения, – некоторые специфические общины типа османов в православно-христианском мире или спартанцев в эллинском мире, ответ которых был интенсивен, но непродолжителен в силу чрезмерной суровости этих вызовов. Это примеры задержанных цивилизаций; и здесь легко просматриваются некоторые общие черты.
      Все задержанные цивилизации потерпели фиаско, пытаясь преодолеть возникшие препятствия toure deforce(рывком). Это были ответы на вызовы того порядка суровости, который характеризует саму границу, пролегающую между позволительной силой стимула и той степенью этой силы, за которой начинается действие закона «снижающих возвратов».
      Фактически задержанные цивилизации в отличие от примитивных обществ дают истинные примеры «народов, у которых нет истории». Неподвижность – их неизменное состояние, пока они живы. Они оказались в этом состоянии, желая продолжить движение, но вынуждены пребывать в своем незавидном положении из-за того, что всякая попытка изменить ситуацию означает гибель. В конце концов, они гибнут либо потому, что отважились все-таки двинуться, либо потому, что окоченели, застыв в неудобной позе.
      Это общее положение неподвижности в сочетании с сильной напряженностью можно наблюдать на разных исторических примерах и в разных исторических условиях.
      Например, полинезийцы совершили свой рывок в попытке преодолеть трудности трансокеанского пути. Они искусно использовали в дальних морских путешествиях хрупкие открытые каноэ. Последовавшее наказание своим коварством и силой вполне соответствовало нраву Тихого океана. Его огромные пространства пересечь можно, но нельзя этого сделать без смертельного риска. Это постоянное невыносимое напряжение продолжается до тех пор, пока замечательно смелые и отчаянные мореплаватели не решат обменять власть над океаном на безопасную и беззаботную жизнь на необитаемом острове – а каждый из таких островов представляет собой рай земной. Жизнь замирает, но все-таки теплится, пока не появятся, в конце концов, западный мореход и не начнет их уничтожать, как арктические охотники уничтожают моржей, а охотники прерий – бизонов.
 

Эскимосы

 
      Что касается эскимосов, то «палеоэскимосская культура была первоначально формой североиндейской культуры… Существенный импульс для развития эскимосской культуры появился после того, как эскимосы приспособились зимовать на морском льду и охотиться на моржей» . В этом заключалась сущность того рывка, который предприняли эскимосы в своей истории, а стимул, который побудил их к этому, кажется, скорее исходил из наличия чисто экономических преимуществ, чем давления со стороны агрессоров.
      Какими бы ни были первоначальные побудительные мотивы, факт остается фактом, что в какой-то момент их истории предки эскимосов смело повели наступление на арктическую среду и вполне приспособились к превратностям Севера. Адаптация их к суровым арктическим условиям просто поразительна и, безусловно, требовала наивысшего напряжения всех человеческих способностей. С точки зрения социальной организации общество эскимосов представляется несколько примитивным, но если учесть тяжелейшие жизненные обстоятельства, в которых они находятся с незапамятных времен, то следует признать, что они полностью приспособились к ним. Культура эскимосов, как представляется, не имела сколько-нибудь глубоких корней. Создается впечатление, что их культура представляет собой всего лишь способ приспособления к окружающей среде.
      Наказанием за умелое приспособление к арктическому окружению и использование скрытых Севером богатств, стало жесткое подчинение жизни эскимосов годовому циклу сурового арктического климата. «Все трудоспособные члены племени обязаны выполнять в течение года определенные операции, которые соответствуют различным временам года» . Тирания арктической природы властно вводит столь жесткое расписание жизни арктического охотника, что оно, пожалуй, сравнимо с тиранией «научного управления».
 

Кочевники

 
      Рывок, совершенный эскимосами, был направлен на преодоление вызова ледовых полей Северного Ледовитого океана, а рывок, совершенный полинезийцами, – на преодоление вызова безбрежных просторов Тихого океана. Кочевники направили свои усилия на преодоление вызова степи. Природа этого стимула скорее похожа на природу стимула заморских стран, чем неплодородных земель. Между степью и морем общим является то, что оба они открыты человеку только для пилигримства или временного пребывания. Ни степь, ни море (кроме оазисов и островов) не могут предоставить человеку места для постоянного обитания. Но и степь, и море дают широкий простор для передвижения в отличие от тех мест, где люди вели оседлый образ жизни. Однако как плата за эту благодать человек, как в степи, так и в море обречен на постоянное движение либо же вообще должен покинуть эти пределы, подыскав себе убежище где-нибудь на terra firma . Таким образом, есть определенное сходство между ордой кочевников, вынужденной, подчиняясь годовым циклам, перемещаться с одного места на другое в поисках новых пастбищ, и рыболовецким флотом, ибо навигация также подчинена временам года, а флотилия торговых судов вполне сопоставима с караваном верблюдов, груженным товарами и бредущим через пустыню к торговым центрам. Так и морские пираты схожи с теми жителями пустыни, что совершают налеты на торговые караваны. Впрочем, сравнения можно продолжать и продолжать.
      В оазисах Закаспийской степи, как и в речных долинах нижнего Тигра и Евфрата и нижнего Нила, мы обнаруживаем вызов засухи. Наступление засухи стимулировало некоторые общины, традиционно поддерживавшие свое существование охотой. Трудно сказать, был ли переход к земледелию в прикаспийских землях местным достижением или оно было занесено из индской долины или Шумера. Археологи обнаружили в северном кургане Анау семена культивированных злаков, а значит, там, помимо охоты, занимались и земледелием .
      В Закаспийской степи земледелие дополняло охоту, и эти две формы хозяйственной деятельности долгое время существовали параллельно. Однако наиболее важным является то подтвержденное археологами обстоятельство, что «сельскохозяйственная ступень предшествовала доместикации и, следовательно, предшествовала номадической пастушеской ступени цивилизаций» .
      Таким образом, первое изменение климата в Евразии не только стимулировало общество, первоначально жившее охотой, перейти к сельскому хозяйству, оно произвело и другое – косвенное, но не менее важное – действие, повлияв на социальную историю обитателей степи, которые совершили свой первый успешный ответ на вызов. Переход от охоты к сельскому хозяйству повлек за собой и изменение отношения к животным. Ибо искусство доместикации в значительно большей мере свойственно земледельцу, нежели охотнику. Охотник может приручить волка или шакала, превратив его в сотоварища. Но маловероятно, чтобы охотник был в состоянии и хотел приручить свою жертву. В отличие от охотника у пастуха есть два преимущества: во-первых, он не охотится на диких животных, а следовательно, его присутствие не внушает им страха; во-вторых, его присутствие даже привлекательно для некоторых животных, например быка или овцы, потому что человек способен создать запасы кормов.
      Археологическое исследование в Анау показывает, что следующий шаг в социальной эволюции был совершен в период второго существенного изменения климата. Первый приступ засухи застал в Евразии человека-охотника. Вторую волну засухи встретил уже оседлый земледелец и скотовод, для которого охота стала второстепенным занятием. В этих обстоятельствах вызов засухи, который проявился с большей силой, породил две, причем совершенно различные, реакции. Начав доместикацию жвачных, евразиец вновь восстановил свою мобильность, утраченную было в период, когда он совершил свой первый крутой поворот – от охоты к земледелию. В ответ на новый импульс старого вызова он вновь обрел активность.
      Некоторые из земледельцев решили просто уйти от засухи и по мере наступления ее передвигались со всем своим скарбом, скотом, припасами. Им не пришлось кардинальным образом менять свой образ жизни, так как, гонимые засухой, они искали себе новую родину с привычными условиями существования, где они могли бы, как и раньше, сеять, жать, пасти скот на пастбищах.
      Однако их степные братья ответили на вызов другим, более отважным способом. Эта часть евразийцев, оставив непригодные для жизни оазисы, также отправилась в путь вместе со своими семьями и стадами. Но они, оказавшись в открытой степи, охваченной засухой, полностью отказались от земледелия, как их предки когда-то полностью отказались от охоты, и стали заниматься скотоводством. Они не пытались уйти из степи, а приспособились к ней.
      Как видим, номадический ответ на повторяющийся и усиливающийся вызов действительно был рывком. В первый приход засухи доземледельческие предки кочевников от охоты перешли к земледелию, превратив охоту в дополнительный и вспомогательный промысел. А в период второго ритмического наступления засухи патриархи номадической цивилизации смело вернулись в степь и приспособились к жизни в таких условиях, в каких не могли бы существовать ни земледельцы, ни охотники. Засушливую степь мог освоить только пастух, но, чтобы выжить там и процветать, кочевник-пастух должен был постоянно совершенствовать свое мастерство, вырабатывать и развивать новые навыки, а также особые нравственные и интеллектуальные качества.
      Если сравнить кочевую цивилизацию с земледельческой, то можно заметить, что у номадизма есть определенные преимущества.
      Во-первых, доместикация животных – искусство более высокое, чем доместикация растений, поскольку это победа человеческого ума и воли над менее послушным материалом. Другими словами, пастух – больший виртуоз, чем земледелец, и эта мысль зафиксирована в знаменитом отрывке из сирийской мифологии: «Адам познал Еву, жену свою, и она зачала и родила Каина и сказала: приобрела я человека от Господа. И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец. Спустя несколько времени Каин принес от земли плодов дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел» (Быт. 4, 1 – 5).
      Фактически искусство, доступное Авелю, родившемуся после Каина, было не только более поздним изобретением. Номадизм был более выгоден экономически, чем земледелие. Здесь напрашивается определенная параллель с промышленным производством. Если земледелец производит продукцию, которую он может сразу же и потреблять, кочевник, подобно промышленнику, тщательно перерабатывает сырой материал, который иначе не годится к употреблению. Земледелец выращивает злаки, которые сам и потребляет. Кочевник пользуется естественными выпасами, скудная и грубая растительность которых непригодна для человека, но приемлема для животных. Человек же получает молоко и мясо животных, использует их шкуры для одежды.
      Эта непрямая утилизация растительного мира степи через посредство животного создает основу для развития человеческого ума и воли. Круглый год кочевник должен искать корм для своего скота в суровой и скупой степи. В соответствии с годовым циклом он должен перемещаться по степным пространствам, преодолевая немалые расстояния, с летних пастбищ на зимние и наоборот. Причем кочует он не только со своим стадом, но всей семьей, со всем своим имуществом. Кочевники не смогли бы одержать победу над степью, выжить в столь суровом естественном окружении, если бы не развили в себе интуицию, самообладание, физическую и нравственную выносливость.
      Неудивительно, что христианская церковь нашла в повседневной жизни номадической цивилизации символ высшего христианского идеала (образ «доброго пастыря»). Неудивительно также, что столь мощный и успешный рывок должен был предопределить и плату, соразмерную огромному напряжению, сопровождавшему его.
      Наказание, постигшее кочевников, в сущности, того же порядка, что и наказание эскимосов. Ужасные физические условия, которые им удалось покорить, сделали их в результате не хозяевами, а рабами степи. Кочевники, как и эскимосы, стали вечными узниками климатического и вегетационного годового цикла. Наладив контакт со степью, кочевники утратили связь с миром. Время от времени они покидали свои земли и врывались во владения соседних оседлых цивилизаций. Несколько раз им даже удавалось перевернуть размеренную жизнь оседлых своих соседей. Однако кочевник выходил из степи и опустошал сады цивилизованного общества не потому, что он решил изменить маршрут своего привычного годового климатико-вегетационного перемещения. Скорее это происходило под воздействием внешних сил, которым кочевник подчинялся механически. Выло две такие силы, которым он слепо повиновался. Кочевника выталкивало из степи резкое изменение климата, либо его засасывал внешний вакуум, который образовывался в смежной области местного оседлого общества. Вакуум этот возникал как следствие таких исторических процессов, как надлом и распад оседлого общества.
      Таким образом, несмотря на нерегулярные набеги на оседлые цивилизации, временно включающие кочевников в поле исторических событий, общество кочевников является обществом, у которого нет истории.
 

Османы

 
      Вызов, на который османы и спартанцы ответили своим порывом, исходил в отличие от вышеописанных случаев из человеческого окружения. Османы пришли из степи, и вызов, который был брошен им, заключался в необходимости перемены степного кочевого образа жизни на жизнь среди завоеванных общин.
      Жизнь кочевого общества целиком зависит от степени влажности климата. Наступление засушливого периода побуждает человека в степи изменить взаимоотношения с животным миром. Отношения «охотник – добыча» становятся невозможными, ибо лишают обе стороны шанса выжить.
      В том случае, когда засуха выталкивает кочевника за пределы степи и он становится «пастырем» местного «человеческого стада», союз этот экономически ненадежен, хотя и бывает политически оправдан. С экономической точки зрения новые пастыри скоро превращаются в трутней, которые живут эксплуатацией подчиненного населения.
      Судьба империй, основанных номадическими завоевателями, покорившими оседлые народы, заставляет вспомнить притчу о семени, которое «упало на места каменистые, где не много было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло» (Матф. 13, 5 – 6). Обычно история таких империй начинается с резкой демонстрации власти, которая затем быстро деградирует и распадается. Средняя продолжительность жизни таких империй, по определению Ибн Хальдуна, не более трех поколений, то есть 120 лет. Номадические империи могущественны, ибо силы, обретенной под действием стимула враждебного мира степи, хватает, как правило, для завоевания оседлых народов. В то же время номадические империи эфемерны, потому что с утратой стимула начинает исчезать и сила. Особые качества, выработанные в условиях сурового физического окружения, неизбежно атрофируются в новых условиях, начинается деградация и упадок. С другой стороны, покоренные кочевниками племена, оправившись от шока, вызванного неожиданным, зачастую весьма грубым ударом, начинают выходить из летаргического оцепенения и постепенно восстанавливать свое нравственное самосознание. Это приходится на тот момент, когда их номадические хозяева начинают терять свою власть и силу. Названные процессы, хотя и совпадают по времени, вызваны разными причинами. Если номадический пастырь деградирует, не отвечая экономическим целям общества, то паства восстанавливается, поскольку она осталась на прежней почве и по-прежнему экономически продуктивной, несмотря на изменившиеся политические условия.
      Процессы эти рано или поздно приводят к тому, что незваные пастыри либо изгоняются, либо ассимилируются.