Еще и сейчас Жолт с удовольствием вспоминал подробности их «побега», хотя затея была совершенно дурацкая и хромала, как говорится, на обе ноги.

Жолт слонялся вокруг конечной станции фуникулера и усмехнулся, узнав место, где был задуман прошлогодний побег.

…Идея побега принадлежала Дани.

– С замечанием в дневнике я домой не пойду! – покраснев, сказал Дани. – Скандал будет зверский. Думаешь, я шучу? Не пойду домой, и дело с концом. Вот увидишь!

– Ты много болтаешь, а еще больше ржешь. В этом твоя беда.

– А зачем ты на уроке гримасничал?

– Ну и что? Если б ты не трясся от смеха, никто бы ничего не заметил.

– Мой отец капитан, и замечание по дисциплине для него просто зарез.

Жолт не отозвался, и они молча брели по Силадифашор.

– Сколько у тебя денег? – вдруг спросил Жолт.

– Что? Денег? Почти пятнадцать.

– И у меня десять. Хватит вполне.

– Куда?

– За Холодным колодцем есть изумительный лес. Заповедник.

– И мы станем лесовиками, – с чуть преувеличенным воодушевлением подхватил Дани.

Они вышли из трамвая у Хювёшвёлди, купили килограмм хлеба и двести граммов масла. До Холодного колодца доехали на автобусе. Но когда показалась дорога в лес, Жолт заметил, что приятель его помрачнел.

– Дома уже пообедали, – неосторожно сказал Дани.

– Ну и что? Через полчаса будет родник, устроим привал и закусим.

– Знаешь, старик, здесь есть такие укромные местечки, где нас никогда не найдут, если даже пошлют за нами целую армию, – старался приободрить себя Дани.

Они шли краем обширного капустного поля. Кучи выдернутых и срезанных капустных голов лежали вдоль всей тропы.

– Здесь, наверное, пировали олени, а может быть, вепри, – сказал, озираясь, Жолт.

– Откуда ты знаешь?

Жолт показал на землю. К капустному полю вели следы парных копыт. Дани вытаращил глаза, и под толстыми стеклами очков они стали огромными.

– Я мог бы взять у отца револьвер. В лесу бы он очень нам пригодился.

Они продолжали путь. Жолт шел молча, а Дани все утешал самого себя:

– Знаешь, старик, я сварганю из веток такой шалаш, что не протечет ни единой капли.

– А зачем? Здесь есть навес от дождя. Притащим сена, будет тепло. А завтра спустимся на берег Дуная и будем ловить рыбу.

Они подошли к опушке леса, и Жолт вдруг почувствовал, что налетела беда.

– Мама плачет уже, – сказал Дани и остановился.

– Замолчи! – крикнул Жолт. – Теперь все равно!

– Не все равно! Нет! Жоли, вернемся! И твоя мама плачет. Твои обе мамы плачут.

– Замолчи, трус! Свинья!

– Ну ладно. До родника я тебя провожу. А про маму я почти что забыл.

– Уходи сейчас же, катись домой, жалкий тип! Трус! Подонок! И ты можешь меня здесь бросить?

– Нет, – смущенно ответил Дани.

Он медленно отступал назад, задевая ногами отрубленные капустные головы, которые тут же откатывались от кучи.

– Убирайся же, трус! Предатель! Иди к своей маме, я сам… Ах ты предатель! Предатель!

– Жоли! Не злись! Мама так испугается… э-эх! – Из горла Дани вырвался странный, похожий на рыдание звук.

Он круто повернулся и пустился бежать. Не по тропе, а напрямик, через капустное поле. Вот он исчез в канаве, выбросил оттуда портфель и на четвереньках выбрался на бетонированную дорогу.

– Дани! – вслед ему крикнул Жолт.

Губы его опустились, на глаза навернулись слезы. Согнувшись, он вытирал их тыльной стороной ладони; и вид у него был такой, словно он хочет спрятаться от глазеющей вокруг толпы.

Он пошел вдоль лесной дороги, хотя знал, что один никуда не уйдет.

На лес опустилась мгла, и осенние краски вдруг сразу померкли.

– Он и хлеб с собой утащил, этот жалкий гнусный подонок! – бормотал Жолт. – Ну и пусть, перебьюсь. Поем капусты. Как вепрь.

Когда Жолт вернулся домой, был поздний вечер. Все двери, даже в ванную, распахнуты были настежь и балкон освещен. Трещал телефонный звонок.

– Да, я звонила, – сказал голос Магды-два. – Слушаю вас.

Затем наступила тишина. На балкон в пиджаке и галстуке выбежал отец. Лица его видно не было. Он облокотился на перила и прислушался к звукам улицы. Потом вышла Магда-два и что-то ему сказала. Отец как-то сгорбился и повалился на перила, как будто его хлопнули по голове.

Жолт уже собрался войти в ворота, когда на балконе появился кто-то еще. Его первая мамочка. Она тоже здесь. Лицо белое, кулаки прижаты к глазам.

Жолт колебался. Он, конечно, предполагал, что без скандала не обойтись, но совсем не рассчитывал, что будет мобилизована и Магда-один.

Жолт перемахнул через изгородь и влез на каштан. Он просидел на нем полчаса и все просмотрел до конца: суету, рыдания и прочее. Потом обе Магды подошли к воротам и, тихо разговаривая, остановились. Жолт видел, что его мать дрожит, а мачеха что-то нервно ей объясняет. Она сказала: «Двадцать четыре часа. Розыск начнется лишь по истечении двадцати четырех часов». Жолт догадался, что говорят про милицию, но это его заботило мало. Даже скорей успокаивало: официально искать его начнут только завтра во второй половине дня. А к тому времени он будет, конечно, дома и разыскивать станет некого. Он устроился в ветвях поудобней и с любопытством следил за происходящим. Мигающий неоновый свет выхватывал из полутьмы то испуганное лицо матери, то дрожащие руки мачехи, когда она бессознательно прикуривала сигарету от сигареты. Жолт смотрел. Его долго не тревожили ни беспокойство, ни совесть. Его не терзали сомнения. Сидеть на дереве и смотреть – вот что он считал своим делом. Тогда ему даже и в голову не пришло считать свой поступок преступным. Они же его не видели, а у него вдруг такая возможность: проследить поведение их в необычных и тягостных обстоятельствах – ведь это редкостный, изумительный случай!

Когда обе Магды опять вошли в дом, Жолт тихонько слез с дерева и прокрался за ними.

– Мамочка! Я здесь! – крикнул он.

Две женщины бросились к нему одновременно, и он снисходительно терпел их объятия. На объятия матери он ответил чуть-чуть нежнее, надеясь, что это ее как-то утешит.

Прошло довольно много времени, прежде чем они спросили его, где он был.

– У Холодного колодца, – кратко ответил Жолт.

Тут появился отец и вздохнул с облегчением, не скрывая, что с души его свалился тяжелый камень.

Допрос прошел быстро и достаточно мягко. И вдруг Жолт все испортил сам.

– Известите милицию, что я нашелся, – сказал он без тени дурных предчувствий.

Отец остолбенел и сорвал с себя очки.

– Откуда ты знаешь, что мы звонили в милицию?

Жолт сказал.

– Значит, ты сидел на дереве и все видел?

– Да.

Жолт все еще не догадывался, какая над ним нависла беда: ведь отец, слушая его рассказ, с таким сочувствием и пониманием кивал головой.

– Ты боялся? – с надеждой спросил его Керекеш.

Но Жолту отвечать уже не хотелось. Отец вломился в его душу слишком внезапно. Конечно, Жолт растерялся, но в одном был уверен неколебимо: боязнь тут ни при чем. Он рассказал о побеге и сидел на дереве вовсе не потому, что боялся.

Лицо Керекеша мгновенно и поразительно изменилось. Сжав руками виски и наклонившись вперед, он пристально уставился в пол.

– Кто же ты после этого? – сказал он каким-то срывающимся фальцетом.

Ответить на это Жолт не мог. Он низко опустил голову. А когда поднял глаза, отца в комнате уже не было.

Припоминая эпизоды прошлогоднего бегства, Жолт решил пропустить сегодня обед. Из всех возложенных на него обязанностей он охотней всего отказывался от обеда. Каждый день в один и тот же час садиться за стол, прихлебывать суп, резать мясо, жевать и вежливо, предупредительно разговаривать – Жолта начинало мутить, когда он только думал об этой обязанности.

Ведь еда не обязанность, еда просто необходимость. А если он этой необходимости не испытывает, то может от нее отказаться или поесть позднее. Кто пропустит обед, останется голодным. Ну и что? У дяди Тибора в худшем случае за столом будет единственный слушатель: Беата. Беата же, к великому счастью, совсем неплохо переносит напыщенную болтовню старика. И еще, добавил мысленно Жолт, будет эта смехотворная пародия на собаку, этот уродец с длинными белыми лапами, которого папа купил, чтоб развлекать старика и Беату.

Неприятная мысль о щенке еще больше укрепила Жолта в его решении. Пусть обедают сегодня одни, прекрасно поедят без него. Он выгреб из карманов несколько форинтов и в палатке у фуникулера купил две черствые булочки и бутылку молока. Молоко было ледяное. Подкрепившись, Жолт быстро зашагал к Варошмайору, словно там его ожидало срочное дело. Напускать на себя подобный вид Жолту, кстати, не приходилось – его никогда не покидало ощущение, что где-то его очень и очень ждут, что совсем рядом вот-вот разыграются увлекательные, волнующие события, начнется какое-то неповторимое Представление, которое можно увидеть один раз в жизни. Надо спешить, надо очень спешить, потому что – кто знает? – а вдруг действовать придется немедленно.

И если Жолт с такой жадностью ждал встречи с миром, то и мир ждал его: скитания Жолта никогда не бывали скучными.

Целых полчаса уже он стоял на углу, озираясь по сторонам, но пока еще ничего не случилось. Что это значило? Всего лишь то, что он приглядывался не слишком старательно.

Наконец ему повезло. Его внимание привлек человек, тощий, морщинистый, у которого так тряслись руки, что он не мог с ними сладить и зажечь сигарету. Человек стоял очень прямо, совсем как свеча, но голова его временами смешно как-то падала; он тотчас ее поднимал и укоризненно взглядывал на прохожих, словно они были виноваты в том, что голова у него не держится. К потемневшей от никотина губе лепилась мятая сигарета «Симфония», рот вздрагивал, шевелился сердито и резко, и казалось, что сигарета ругается, оттого что не может встретиться с пламенем спички.

Жолт скользнул через мостовую и, слегка наклонившись, заглянул в изрезанное морщинами лицо.

– Так вон оно что! Мы, оказывается, налакались! – сказал Жолт, уже весь наэлектризованный. – Любопытное зрелище! Голова болтается, как на ниточке. Поднимите ее, папаша, а то ниточка оборвется и вы голову нечаянно потеряете!

Голова пьяного снова качнулась и неожиданно оказалась на месте.

– Вот это другое дело! – одобрительно сказал Жолт и подошел совсем близко.

Только он собрался помочь пьяному закурить, как его опередил длинноволосый парень в джинсах.

– Прошу, сэр! – сказал парень галантно, так как был еще не в курсе дела.

– Покорно благодарю! – изумился пьяный и на всякий случай откинул голову.

– Скажите, метр, вы, очевидно, выиграли в лото, что так помпезно начинаете неделю?

– Уважаемый! Сударь! – торжественно произнес пьяный. – Вы меня не забудете!

– Никогда, метр! У меня роскошная память.

– Позвольте же в ответ на любезный… любезность… – Не в силах довести до конца изысканный монолог, пьяный с поразительной бойкостью вдруг начал ругаться.

От энергичной брани его повело слегка в сторону, но он тут же, как ванька-встанька, выпрямился, вытащил из кармана флакончик в пятьдесят граммов и протянул длинноволосому.

– Празднуем, значит, папаша? – скаля зубы, спросил длинноволосый, потом сорвал металлический колпачок и одним коротким глотком опустошил флакончик.

Жолт заметил, что пьяный пытается поймать какую-то мысль, глаза его блуждали по лицу длинноволосого, словно бы в поисках точки опоры, но останавливались лишь на миг то на мочке уха, то на пуговице джемпера. «Он не может управлять глазами…» – подумал Жолт с удивлением.

– Тс-с! Давай тихо, приятель! – пробормотал, запинаясь, пьяный. – Сказать тебе это… но чтоб секрет? А?

– Вот именно, тайна.

– Стало быть, глухо?

– Глухо. Могила.

– Тогда ладно. Вы кто? – спросил пьяный длинноволосого.

– В партикулярном платье я этимолог.

Жолт засмеялся, а пьяный посмотрел вокруг, но будто плотная завеса отгородила его от мира.

– Не видно, – сказал пьяный.

– Чего?

– Мозолей от молота на руках.

– Послушайте, папаша, я не молотобоец, а этимолог. И за это получу степень доктора.

– Понятно, – сказал без уверенности пьяный и подтянулся. – Одним словом, доктор… Прохвост!

– Ну-ну, маэстро. Полегче!

– Господин доктор! – рявкнул пьяный. – Выпьем сливянки, как все порядочные венгры. Ну как, понятливый я человек? – И он тряхнул карманом, набитым пятидесятиграммовыми флакончиками.

Они выпили.

Пустые флакончики длинноволосый ставил в ряд на панели под витриной продмага.

– Пьем, как пьют одни только венгры, – сказал длинноволосый. – Наше здоровье!

Тут Жолт с изумлением увидел, что пьяница приходит в себя: лицо его прояснилось и речь стала почти нормальной.

– Хоть я и выпил, сынок, а знаю, что говорю, – сказал он.

– Ясно! – сказал длинноволосый.

– Вы-то считаете, что я вовсе никто?

– Как же вы можете быть «никто»? – двусмысленно отозвался длинноволосый.

– Знаете, где я был в субботу?

– Не имею ни малейшего представления.

– Положение, стало быть, таково, что скоро меня назначат на высокую должность. Вот так, сынок!

– Поздравляю.

– Расспрашивали меня основательно, тут ничего не скажешь.

– О чем?

– Ну, как водится, про всякую всячину. Одного я не знаю: на кой черт им сдалась гвоздика… Что я, садовник, что ли?

– Да они, старина, вас на пушку брали.

– Черт их разберет. Они спросили, чем похожи клоп и гвоздика.

– Ага! – осклабился длинноволосый.

– И я ответил: клоп паразит и кусается, а гвоздика прекрасный душистый цветок.

– Этим они отличаются.

– Что?

– Вас ведь спросили, чем они похожи, а вы ответили, чем отличаются. Не доходит?

– А вы меня не учите!

– Если вы говорили такие глупости, не видать вам высокой должности.

– Хулиган и свинья!

Пьяный поднял кулак, но вдруг покачнулся и, потеряв равновесие, рухнул, будто подкошенный.

– Подойди, малыш, усадим дядю получше! – ласково обратился к Жолту длинноволосый.

Они аккуратно усадили пьяного у витрины и, словно бы сговорившись, двинулись вместе по мостовой к Майору.

– Ну и тип! Настоящий алкоголик. А с этой гвоздикой в вытрезвителе неплохо придумали. Ничего шутка! Они, очевидно, хотели выяснить, законченный он дурак или нет, – объяснил длинноволосый.

– Здорово он упал. Ушибся, наверное, – сказал Жолт.

– Что поделаешь – сам виноват, – беззаботно отозвался длинноволосый, закурил и простился. – Чао, малыш.

Жолту захотелось еще раз взглянуть на человека, сравнивавшего клопа и гвоздику. Он вернулся. Пьяный как раз поднимался с асфальта, и вокруг него со звоном катились бутылочки. С большим трудом он все-таки встал и пошел. Шагов десять он сделал, не выписывая восьмерок. Затем невидимая сила потянула его в сторону. Тогда, отыскивая опору, он пошарил в воздухе левой рукой и медленно выпрямился. Жолт смотрел на него неотрывно. Пьяный поднял глаза, и его разжиженный взгляд как бы растекся по Жолту и скатился на землю, а на физиономии появилось бессмысленно-блаженное выражение. Жолту вдруг захотелось узнать, чему этот пьяный радуется, когда и невооруженным глазом видно, что ему скверно, худо. Он попытался понять его состояние и для верности даже стал в его позу, но, кроме легкого головокружения, как при катании на карусели, не ощутил ничего.

– Баранья рожа, – с досадой констатировал Жолт. – И на эту свинью я убил целых полчаса!

Он снова пересек мостовую, злясь на себя за бесполезно потраченное время, так как все его наблюдения в конечном счете свелись к одному: в пьяном сидит несколько животных сразу – это сочетание свиньи, барана и крысы. Было в нем, правда, что-то еще, чего Жолт распознать уже не мог.

«Не беда! – с ожесточением решил он. – Выпью когда-нибудь граммов двести палинки и узнаю все как есть».

Прошло, однако, целых полгода, прежде чем он узнал все как есть.