— Ах ты, старый развратник, — пожурила его Стефани. — Ты летел рейсом на Сан-Диего? Тогда она еще не добралась до дома.

— У дамы есть секретарь-телефонистка или автоответчик. Правда, она не говорила этого, но бьюсь об заклад, что есть.

— Быть полицейским — значит иметь шестое чувство, не так ли? — спросил Риверс.

— Скорее, уметь сопоставлять и анализировать, — ответил Лиленд, избегая смотреть на Эллиса.

— И кто же она? — спросила Стефани, дергая отца за пиджак.

— Стюардесса, — сказал он. — Не беспокойся, она старше тебя, но ненамного. А что это за часы?

— Я купила себе подарок. Почему ты назвал ее стюардессой?

— Обычно я называю их помощниками по полету. Но в данном случае я хотел, чтобы все поняли: речь идет о женщине.

Мужчины рассмеялись, и это заставило Стефани покраснеть.

— Мы все слышим, — изрек Эллис. — Все мы учимся по-новому смотреть на вещи.

— Надо не смотреть по-новому, а не истолковывать превратно, — ответила она, улыбаясь. Лиленд повернулся к Риверсу.

— Позднее я с удовольствием посмотрю макет.

— Пожалуйста.

«С кем ей спать — это дело Стефани. Она уже в том возрасте, когда знают, что служебные романы кончаются бедой», — но ему не понравилось предположение, что Эллис — кокаинист. Под внешним лоском коммерсанта в нем скрывался самый страшный тип людей, с каким Лиленду когда-либо приходилось иметь дело. Стефани так и не смогла извлечь урок из своей жизни, и Лиленду оставалось лишь одно — смириться и с тяжелым сердцем признать, что он бессилен помочь ей. Он еще раз обнял ее.

— Воспользуюсь твоим офисом. Я знаю, где он находится.

— Я пойду с тобой, — сказала она. — Здесь делать нечего — знай, сидим и только нахваливаем себя.

— Она всегда такая, — обратился Риверс к Лиленду. — А она многое вложила в это дело. Без нее оно не тронулось бы с места.

— Великолепно, — ответил Лиленд.

В офисе Стефани, расположенном в противоположном тому месту, где происходил вечер, углу здания, Лиленд подошел к окну и посмотрел вниз на улицу. «Ягуара» не было. Да, спугнул он парня или заставил изменить свои планы.

Джуди и Марк находились здесь, затерялись в темноте, смешавшись с толпой. Организация вечера была идеей Риверса. Сегодня утром позвонили из Сантьяго, и все будто с ума посходили. Сделка оказалась трудной, переговоры с правящей хунтой велись осторожно, все хранилось в секрете. Усилиями «Клаксона» она оставалась в тени, потому что она была женщиной, и это бесило ее. Риверс убедил ее, что доля вознаграждения, причитавшаяся ей, будет не меньше, чем у других. Ну что ж, поживем — увидим.

Лиленд подумал, что Стеффи выглядит усталой. На протяжении многих лет у нее было пять фунтов лишнего веса, теперь, похоже, — все десять. Если она кокаинистка, то ему еще надо радоваться, что она не потеряла аппетит. Но выглядит изможденной. Может быть, через несколько дней она захочет выслушать его, но не теперь. Единственное, что он хотел сказать ей, — то, как он гордится ею.

— Чтобы связаться с городом, набери девятку, — объяснила она. — Все необходимое найдешь в ванной. Встретимся в противоположной стороне здания.

Лиленд помахал ей. Сначала он нашел служебный телефонный справочник и набрал номер главного входа. Вахтер приветствовал его.

— Это Лиленд, тот, который только что прибыл. «Ягуар» уехал.

— Хорошо, я сообщу об этом. Не повредит. Может быть, этот парень ошивается где-нибудь по соседству, и они схватят его тепленьким. Как там идет веселье?

— Дым коромыслом, просто оглохнуть можно. Счастливого Рождества.

— К черту, у меня работа.

Лиленд решил позвонить Кэти Лоуган сегодня вечером, но не сию минуту, а попозже. В ванной все свидетельствовало о том, что Стеффи в полной мере научилась пользоваться своими льготами. Все выглядело так, словно здесь был будуар леди, только с душем и полностью оборудованным медицинским кабинетом. Приняв еще две таблетки аспирина, Лиленд снял пиджак и галстук, расстегнул воротник и закатал рукава. Затем расстегнул перевязь и положил браунинг на пиджак. В течение многих лет ему удавалось выходить сухим из воды и обходиться без оружия, но потом сверху был спущен приказ. Безоружный, он был опасен не только для себя самого, но и для других, да и практика показала, что пользоваться браунингом он умеет. Он всегда отлично стрелял, а сейчас, в этом возрасте, благодаря тренировке он стрелял еще лучше.

Лиленд не хотел, чтобы браунинг мозолил ему глаза, поскольку мысли его были заняты Эллисом. Скрученный долларовый банкнот — доказательство того, что он употреблял кокаин, — выдал парня с головой. Вот недоумок. Недоумками их звали в Лос-анджелесском полицейском управлении, поскольку эти ребята были уверены, что в отчаянном стремлении удовлетворить свои дрянные страстишки они могут обдурить власти. Не тут-то было. И Стеффи спала с этим типом! Лиленд хорошо знал свою дочь. Она всегда что-то пыталась доказать — своей матери, ему, Дженнаро, Эллису и всем мужчинам.

В любом случае Лиленду необходимо быть осторожным. В кабинете Эллиса он ушел от разговора о полицейской работе, потому что увидел долларовый банкнот. Марихуану, не боясь, курили все и везде, особенно в Калифорнии, однако кокаиновый бизнес переживал нелегкие дни преследования, поэтому трудно было предугадать поведение людей, которым вдруг намекнут, что впереди их ждут годы тюрьмы. Лучше быть таким же немногословным, каким, по мнению Эллиса, был Риверс. К глубокому разочарованию Лиленда, Стеффи недооценивала и его, своего отца. Она забыла о его жизненном опыте, который Риверс назвал шестым чувством.

Риверс понравился Лиленду не больше, чем Эллис, и не потому, что так заискивающе молол эту чушь о войне. Риверс был таким же жуликом, делягой, как и Эллис, только малость получше. Он подкупал своей техасской простотой, а простота, как известно, хуже воровства. Многим жителям восточных штатов так никогда и не удавалось понять этого, и техасцы всегда оказывались в выигрыше.

Техас — это другая манера поведения, другой подход, практически другая культура. Техасцу недостаточно просто обчистить кого-то, например вас; вы должны при этом с благодарностью смотреть ему в глаза, улыбаться и пожимать руку. Именно таким и был Риверс — образчик льстеца и подлизы. Одно утешало: Эллис считал себя не хуже Риверса, в чем сильно заблуждался.

Чувствуя себя разбитым после длительного путешествия, Лиленд попытался взбодриться: подставил голову под кран с холодной водой так, чтобы не намочить пластырь на лбу, окатил сзади шею и по локоть ополоснул руки. Потом он энергично растерся, чтобы кровь прилила к коже. Состояние улучшилось, ощущалась лишь внутренняя усталость, но спать больше не хотелось, и он мог еще несколько часов провести на ногах.

Он снял ботинки и носки. В шестидесятых годах, когда он впервые отправился по делам в Европу, он оказался в самолете рядом с пожилым немцем, управляющим американским филиалом одной оптической фирмы, который, начиная с первой четверти двадцатого века, пересекал Атлантику более семидесяти раз. Лиленд сказал, что работал на заводах Форда, изучая экономические преимущества поставки запчастей по воздуху, с тем чтобы сократить число кораблей, занимающихся транспортными перевозками. Старик без умолку разговаривал в течение всего полета от Вирджинии до Гамбурга, а Лиленд слушал его.

Старик знал Гитлера, которого называл крестьянином, не способным сформулировать собственное мнение. Из всех способов пересекать океан, которые он перепробовал за свою жизнь, этот, по его мнению, был самым безопасным. Почти два дня вы проводите в компании настоящих дам и джентльменов, преодолевая расстояние со скоростью сто миль в час на высоте в тысячу футов. «Да, удивительный был человек, просто кладезь премудрости». Если бы старик спросил его, что он делал во время войны, Лиленд солгал бы.

— Хотите — открою вам один секрет, господин бизнесмен? В конце дня, если вы падаете от усталости, помойте ноги, затем походите босиком минут десять, и вы снова почувствуете себя бодрым. Ощущение будет просто потрясающим.

Старик оказался прав. Поднимаясь и опускаясь на пальцах, в брюках с закатанными до колен штанинами, Лиленд перенес телефон дочери к окну, придерживая, поставил его на колено, набрал девятку, затем единицу, чтобы связаться с междугородней, потом код Сан-Диего и, наконец, номер Кэти Лоуган, который он помнил наизусть.

После двух гудков включился механический автоответчик.

— Привет. Я Кэти Лоуган. Сейчас меня нет дома, но, если вы сообщите свое имя и номер телефона после того, как услышите сигнал, я верну вам ваши десять центов. Или, может быть, позвоню. Так кто вы? Кончайте скалиться и говорите.

Ох уж эта Калифорния! Лиленд громко рассмеялся, когда услышал ее голос. С высоты тридцать второго этажа он увидел, как далеко внизу, со стороны Уилшира в переулок въехал грузовик и быстро спустился по пандусу в подземный гараж, расположенный под площадкой, опоясывающей здание. Лиленд стал перебирать в уме недавние события. Грузовик ехал слишком быстро, но не это привлекло его внимание.

— Кэти, это Джо Лиленд, с сегодняшнего дня — ваш друг из Сент-Луиса. Спасибо вам. Завтра у вас должен быть чудесный день. Я позвоню вечером и напрошусь на встречу с вами. Думаю, мы могли бы встретиться в Сан-Франциско.

Связь прервалась. Лента кончилась? Нет, непохоже. Нет низкого гудка. Телефон молчал. Он постучал по рычажку. Ничего.

Лиленд посмотрел на часы: восемь. Может быть, коммутатор отключается автоматически? Не имело смысла выходить на улицу, чтобы звонить еще раз. Это еще больше собьет ее с толку. Он стоял у окна, уставившись на огни на Голливудских холмах. Кто-то однажды показал ему Лорела Кэниона, но кто это сделал и когда, он не мог вспомнить.

Старый немец не подсказал решения еще одной проблемы — как снова надеть носки. Изменился звук работающей вентиляции, и это заставило его посмотреть наверх. Нет, дело не в этом. Вдруг, неожиданно, смолкла музыка. Он усиленно пытался понять, почему он обратил внимание на грузовик, и тут его осенило: это был тот самый грузовик, который он видел припаркованным в переулке по пути в Уилшир полчаса назад! Теперь ему не казалось странным, что парень в «ягуаре» быстро спрятал микрофон.

Телефон молчал.

И в тот момент, когда Лиленд собрался взять браунинг, он услышал женский крик.

В мгновение ока он был на ногах. Голова была ясной. Он надел перевязь, достал оружие, снял его с предохранителя и дослал первый патрон в патронник.

Лиленд выключил свет и медленно открыл дверь, стараясь сделать это как можно тише. Коридор был пуст, но тут издалека до него донесся резкий, плохо различимый мужской голос.

Надо было решать, что делать, и сейчас же. Его ботинки — в ванной. Если голос отдавал приказания участникам вечера, то через несколько минут его команда обшарит все комнаты на этаже. Это всего лишь вопрос времени. «Сколько их?» Лестница располагалась с другой стороны, за лифтами. Перебегая главный коридор, он не более чем на секунду окажется в поле их зрения, но, если они будут смотреть в противоположную сторону, туда, где была вечеринка, он сможет скрыться незамеченным.

«Так, браунинг. Если у него увидят оружие, то будут стрелять. Если выбросить его, они подберут и будут разыскивать владельца». Нет времени прятать его, но и бессмысленно давать им шанс схватить себя именно теперь, когда у него был жетон нью-йоркского управления полиции, пусть и подаренный ему ради хохмы. Босой, держа браунинг наготове, Лиленд ступил на колючую поверхность коридорного ковра.

По мере того как Лиленд приближался к лифтам, голос становился громче. Для начала, если удастся, надо бы разузнать, что происходит, но соблюдая хотя бы минимальную осторожность. За пять футов до лифтов он остановился.

Акцент. Лиленд никак не мог разобрать слова. Акцент был едва уловимый: аккуратно построенные, осмысленные фразы свидетельствовали о том, что говоривший учил язык в школе или позднее. Лиленд метнулся мимо лифтов к двери, ведущей на лестницу.

Их четверо, и одного, черт возьми, он узнал! Дьявол! Все вооружены лучшим в мире индивидуальным стрелковым оружием — автоматами Калашникова — АК-47. Лиленд задыхался от ярости, ругая себя последними словами. Надо было действовать умнее!

Он ждал, затаив дыхание. Пока его не обнаружили. Следовало оценить увиденное, а увидел он немало. Необходимо было все обдумать. Первое очевидное препятствие заключалось в том, что, не имея никакой информации, он не мог эффективно действовать. Наконец он принял решение, осторожно открыл дверь на лестницу, вышел и тихонько прикрыл ее.

Легко перепрыгивая через две ступеньки, ощущая босыми ногами холод шершавого бетона, отправился наверх.

20.19, тихоокеанское поясное время

На тридцать четвертом этаже он остановился. Пока достаточно. Основной свет был здесь выключен. Через окна, занимавшие все пространство от пола до потолка и целиком опоясывавшие здание, Лиленду были видны огни города, мерцавшие на фоне мрачного небосвода, и красные потоки задних габаритных огней автомобилей, стремительно бежавшие прочь. Этот этаж отличался от тридцать второго: он был совершенно открыт и здесь нельзя было укрыться или спрятаться. Пока это было ему на руку.

Он понял, что ему предстоит еще очень многое узнать о здании. Прежде всего, он хотел уяснить планировку его центральной части, а она на всех этажах была вроде бы одинаковой: восемь лифтов, по четыре с каждой стороны, расположенные друг против друга, как танцоры в кадрили. В данный момент он не мог сказать, работают ли лифты, но боялся, пустив один из них для пробы, совершенно некстати обнаружить себя. Четыре лестницы располагались сзади лифтовых секций и выходили к каждому из четырех углов здания. Вечер проводился двумя этажами ниже в юго-западном углу. Отлично. Если спуститься по этой лестнице, он приблизится к месту событий, но прежде требуется кое-что обдумать.

Он обошел этаж по периметру, изучая улицу. Въехать в гараж можно было из обоих переулков, а пандус прерывался лестницей, ведущей на приподнятую площадку. Вход в здание располагался на уровне второго этажа, как вспомнил Лиленд, он был весь застеклен, поэтому лифты и опорные колонны были как на ладони. Учитывая размеры здания, гараж должен уходить вниз на два или три этажа. На уровне цокольного этажа или под ним размещались отопительная установка, распределительный электрощит и телефонный коммутатор. Очевидно, что защищать здание с нижних этажей было невозможно, но на высоте, на большой высоте, если вывести из строя лифты, его можно оборонять не хуже, чем средневековый замок. Даже штурмовое спецподразделение не сможет захватить его.

Четверо мужчин в джинсах и ветровках, вооруженные автоматами Калашникова, включили флуоресцентные лампы и согнали всех в центр большой комнаты. Лиленд не видел среди них ни Стеффи, ни Джуди, ни Марка, но заметил Риверса и Эллиса. Они стояли, заложив руки за голову.

Кое-кто в этой толпе скоро может сообразить, что среди них нет Лиленда. Больше всего Лиленд доверял Риверсу, несмотря на свое негативное мнение о характере южанина. Риверс знал, что надо делать, чтобы остаться в живых, — в этом Лиленд не сомневался, чего никак нельзя было сказать о его дочери. Когда-то давно она любила отца и полностью доверяла ему. Однако в последние годы он стал замечать, что раздражает ее своей старомодностью, отсталостью, никчемностью. Но в данный момент она находилась не в своей переоборудованной и модернизированной кухне в Санта-Монике и, учитывая ее положение, подвергалась более серьезной опасности, чем могла себе представить. Человек, которого узнал Лиленд, был убийцей, с упоением делавшим свое дело. Сегодня вечером он не остановится перед убийством, чтобы показать всем, кто хозяин положения.

Лиленд решил спуститься по юго-восточной лестнице на тридцать второй этаж. Дверь была тяжелая, несгораемая и практически не пропускала звук. Ручка мягко повернулась, защелка беззвучно отодвинулась. Он подождал. Неизвестно, куда они смотрят — в его сторону или в противоположную сторону. Затем он открыл дверь.

Показалась голая стена. Теперь он слышал голос человека настолько отчетливо, что смог разобрать кое-какие слова: «Вы то-то и то-то». Потом нечто вроде «весь мир следит».

Лиленд шагнул в холл. Неплохо было бы знать, что они замышляют и сколько их. За холлом простирался довольно темный коридор длиной сорок футов. Надо обладать необыкновенно острым зрением, чтобы, находясь в залитой ярким светом комнате, разглядеть его в полумраке коридора. Левой рукой он сжимал браунинг. Даже если его заметят, он успеет добежать до лестничной клетки, а поскольку они не знают об оружии, то решат, что он для них не опасен.

Он увидел не то, что хотел. В поле зрения попали один из вооруженных бандитов и часть толпы с заложенными за голову руками. Главарь, человек, которого он узнал, по-прежнему говорил. Лиленд прояснил еще кое-что для себя: говоривший прекрасно знал, что, стоя внизу, он находился в безопасности. Лиленд вернулся на лестничную клетку и поднялся на один этаж.

Подозрение подтвердилось: тридцать третий этаж отличался от тридцать второго и тридцать четвертого, где он уже побывал: ряд крошечных помещений, напоминавших садки для кроликов, из которых можно было попасть в просторные роскошные офисы, тянувшиеся вдоль окон. Кое-где были даже установлены телевизоры. Необходимо было собраться и, не упустив из виду ни одной детали, нарисовать план каждого этажа. Это пригодится на тот случай, если придется бежать сломя голову. Надо знать пути отступления.

Итак, банда. Он видел четверых. Даже при наличии у них радиопереговорных устройств, им необходимы были еще двое внизу: в вестибюле и в диспетчерской. Тот, что в вестибюле, вероятно, в данный момент отсылал обратно полицию. Чтобы пешком спуститься отсюда и выйти на улицу, Лиленду потребуется десять — пятнадцать минут. У него будет преимущество внезапности, и, возможно, ему удастся прорваться. А дальше что?

Что будет дальше Лиленд знал не хуже любого из смертных. Он принимал участие в секретных семинарах и конференциях, на которых разрабатывались планы действия в непредвиденных ситуациях для многих муниципальных полицейских управлений страны. Единственно с этой целью и были созданы штурмовые спецподразделения. В том конкретном случае речь шла о перестрелке, устроенной некоей освободительной армией. Для борьбы с ней бывший начальник Лос-анджелесского управления полиции Эд Дейвис разработал стратегию, основные принципы которой он сформулировал в полном соответствии со своим подходом к решению проблемы воздушного пиратства, от которого отдавал черным юмором: «Всех повесить в аэропорту!»

Итак, стратегия состояла в том, чтобы всех убить.

Сказано сделано: убежище, где скрывались члены освободительной армии, было сожжено дотла, и все, кто находился в нем, погибли.

В Антибе израильский парашютист убил заложника только за то, что тот не подчинился приказу и поднял голову, чтобы посмотреть, что происходит.

Но заложники — уже следующий вопрос. Решить эту проблему можно, поняв природу возникновения такой волны международного терроризма. Лекции, демонстрации слайдов, доклады, составление психологических портретов, материалы, предоставленные десятками правительств и многонациональных корпораций, не оставляли на сей счет никаких сомнений. Все они наталкивали на вывод, что в мире существует широкомасштабная сеть, объединявшая молодых людей в возрасте от двадцати до сорока лет, которые действуют или самостоятельно, или при поддержке других групп. Ими дирижировали, их заботливо выращивали и оберегали в таких заповедниках терроризма как Сирия, Ливан, Южный Йемен и Ливия. Эти люди решили посвятить себя и свою жизнь уничтожению общественного строя в странах некоммунистического мира. По достижении своей цели они собирались создать революционное общество, правда им никак не удавалось договориться по вопросу о том, как они будут это делать. В мозговых центрах разрабатывались различные сценарии возможных последствий на основе опыта Французской революции 1789 года, русской революции 1917 года, продолжительной борьбы китайского народа, а также недавних событий в Камбодже и Вьетнаме: чистки, резня, геноцид, контрреволюция, новые расколы.

Один маленький толстый академик, гордый тем, что был причислен к сонму «светлых голов» исследованием, наделавшим много шума, выдал такой перл: «Мы прогнозируем тридцать три — тридцать восемь процентов вероятности анархии во всем мире против пятнадцати — двадцати процентов в настоящее время».

Больше проку было от психологов, но самой бесценной оказалась для Лиленда помощь психиатра, составившего портреты пяти конкретных человек. Эти ребята не были сопляками, выходцами из среднего класса, каким их обычно рисовали общественно-политические журналы. Среди них был аргентинец, выросший в семифутовом доме, сделанном из пустых нефтяных бочек, картона и виноградных обрешеток. Еще один — палестинец, воспитывавшийся в лагере беженцев в Бейруте и постоянно видевший перед собой высотные многоквартирные дома и первоклассные гостиницы, но не имевший к двадцати двум годам ни одного зуба. Для них жизнь была бессмысленной, но они надеялись найти спасение в смерти, знали, что умрут, и это объединяло их. Перед тем как идти на задание, они кутили до умопомрачения, пуская по кругу девочек... Один японский парень, в упор расстрелявший из автомата Калашникова тех, кто находился в здании аэровокзала, был перепуган насмерть, но уверен, что рай — в двух шагах от него. Поистине эти люди были исчадием ада, они были олицетворением всего самого подлого и отвратительного, что есть в этом мире.

Что касается сопляков из среднего класса, то они чаще встречались в Европе и Америке. Можно было вспомнить немецкую поэтессу Урсулу Шмидт, воспевшую смерть; итальянских ребят, которые специализировались на медленном умерщвлении политических деятелей, или Кровавого Малыша Тони, тоже из Германии, который упивался драматургией смерти, превращаемой им в некое подобие театрального зрелища. Перед тем как выстрелить в лацкан пиджака своей жертвы, он тщательно расправлял на ней галстук. Он называл это «прикрепить черную бутоньерку».

Таков был Малыш Тони — Антон Грубер, — которого узнал Лиленд в главаре.

По выводам специалистов и по единодушному мнению коллег Лиленда, эти люди были безнадежными психическими больными, поэтому они не останавливались ни перед какими зверствами: ракетой сбивали гражданский самолет, отрезали половые члены, казнили пилота после того, как заставляли на коленях молить о пощаде.

В четверг, предпоследний день конференции, когда Лиленд и большинство других участников собрались в зале, чтобы разбиться на комитеты и подкомитеты, они увидели, что аудиторию — в который раз — обыскивают в поисках подслушивающих устройств. На своем месте перед разложенными бумагами сидел начальник полицейского управления со Среднего Запада. Это был седовласый человек лет шестидесяти с худым бледным лицом, один из самых уважаемых полицейских в Америке. Он настолько плотно стиснул губы, прижав их к зубам, что они выглядели совершенно бескровными. Благодаря его авторитету, конференция шла в нормальном, спокойном русле. Председательствующий предложил нарушить повестку дня, предположив, что возражений не будет, и предоставил ему слово. Больше не было произнесено ни звука, но внимание всей аудитории было уже приковано к начальнику полицейского управления со Среднего Запада. Сидя на своем месте, он приподнял голову и начал медленно говорить.

— Прошу прощения за нарушение повестки дня и обыск помещения, но я провел длинную бессонную ночь. Прежде всего, я хотел, чтобы у вас и у меня была возможность открыто высказывать свое мнение. Чем больше я думал об этой проблеме прошлой ночью, тем глубже ощущал необходимость определить собственное к ней отношение. Эта проблема мучила меня ночь напролет, не давая заснуть. И не только потому, что это самое дрянное дело, с каким мне приходилось сталкиваться за всю мою полицейскую практику, но и потому, что это самая страшная проблема, которую надо решить с человеческих позиций.

Он повернулся и посмотрел на молодых людей, сидевших в последних рядах.

— Для вас, кто не знает меня, скажу о себе следующее: в течение восьми лет я только и делал, что открывал и закрывал двери, потом тридцать три месяца служил в южной части Тихого океана. Я видел все в этой жизни и знаю, какой ужасной она может быть. Вот уже тридцать семь лет я женат на одной и той же женщине, которую люблю сегодня больше, чем в пору моей молодости. У нас четверо дочерей, которые получили образование в колледже, и девять внуков. В субботу я в любом случае уезжаю отсюда — только черти меня и видели, — потому что мы устраиваем барбекю в честь моей восьмидесятилетней тетки. Это младшая сестра моей матери. Она решила, что скоро умрет, поэтому и попросила всех собраться. Нас с ней многое связывает в этой жизни, и я знаю, она очень довольна, что повидаться с ней приедут родственники со всех концов страны.

Он встал.

— Эти ребята заставили меня подумать о своей семье. Это очень важно для меня. Они дали ясно понять, что для них не существует ничего святого, и ничто их не остановит перед достижением поставленной цели. Я крайне внимательно слушал выступавшего здесь психиатра и понял, как у этих юнцов формируются представления об устройстве мира. Если бы они просто заблуждались относительно того, как и что происходит, это не было бы страшно. Я, как и они, тоже хочу, чтобы у всех были равные шансы в жизни, но я убежден, что никто не вправе переступать черту дозволенного и прибегать ради этого к убийству. Я не вижу никакой связи между способами чинимых ими расправ и социальной справедливостью, ради которой, как они говорят, и совершаются преступления.

Я пожил на белом свете и сталкивался с подобными вещами прежде. Когда люди, подобные этим маньякам, начинают убивать, они не могут остановиться. Если они оказываются во главе чего-нибудь, то начинают создавать трибуналы, вершить суд, организуют тайную полицию, что, однако, не мешает проведению массового террора, который превращается в настоящую кровавую бойню, а затем в геноцид. Не надо быть историком, чтобы ясно видеть: как только миром начинают править фанатики, фанатизм становится велением времени. Не будем искать примеры в современном мире. Возьмем инквизицию, которая принесла неисчислимые бедствия Испании и фактически погубила ее.

Эта проблема — моя боль. Я воспитывался с убеждением, что все мы в США — чьи-то дети и что на нас лежит ответственность построить мир таким, каким и хотели бы видеть его эти ребята. Повзрослев, я стал ездить за границу и увидел оборотную сторону медали: ведь если все мы члены единой семьи — человечества, — то люди, с которыми мы сталкиваемся в других странах, могут оказаться праправнуками кузенов наших бабушек и дедушек. Таким образом различия между нами чаще всего возвращаются к нам в виде пусть самых незначительных, но ударов судьбы.

Сегодня мы собрались здесь потому, что современный мир переживает необычайно бурные потрясения и наша страна, всегда считавшаяся безопасной, перестала быть таковой. Сейчас такое время, когда члены одной семьи должны держаться друг друга, чтобы выжить. Многим это не удалось. За последние пятнадцать — двадцать лет мы не раз были свидетелями того, сколько жизней было растрачено впустую или загублено.

Он отступил назад и рывком поправил ремень.

— Вчера ночью я спросил себя, а какого черта я жизнь положил на это дело? Я — профессиональный полицейский, возглавляю управление, которое отвечает за безопасность почти полутора миллионов человек. Если я хочу быть настоящим профессионалом, то обязан действовать в строгом соответствии с огромным количеством законов, правил, инструкций и прецедентов. У меня в управлении есть, например, инструкция на сорока семи страницах, где разъясняется, как правильно проводить силовое задержание. Информирование общественности — это прекрасно, потому что каждый, кто захочет потрудиться, может заранее определить свое отношение, свою позицию по данному вопросу.

Я сказал, что хочу говорить откровенно. Вчера ночью я пытался объяснить себе, почему я поступаю так, а не иначе, и чем чреват мой выбор. Я вспомнил собственные правила, регламентирующие применение силы. Они предписывают моим офицерам принимать все доступные меры для обеспечения безопасности населения в тот момент, когда полицейские вынуждены стрелять, чтобы предотвратить тяжкое преступление. При любых обстоятельствах.

О чем идет речь? Об исступленном ревностью экс-муже, который держит на прицеле свою бывшую жену и собственного ребенка в их доме? Или о том, что три субъекта ограбили супермаркет? Речь идет о том — знают эти люди или нет, — что мы в подобных ситуациях прежде всего стремимся избежать чьей-либо гибели. Моя многолетняя и многотрудная практика свидетельствует о том, что, когда слишком часто убивают, это крайне отрицательно сказывается на моральном духе сотрудников управления.

Он прогнулся, распрямив грудь.

— Эти головорезы — не кучка неудачников, мечущихся в поисках выхода. Это — крепко сплоченная, постоянно пополняющаяся группа молодых психов, для которых не существует понятий подлости, низости, дикости, если, по их мнению, они своими действиями смогут ускорить наступление эры всеобщего сумасшествия. Я не позволю им превратить территорию моего округа в поле боя. В случае, если возникнет необходимость, я прикажу пресекать любое нарушение спокойствия на подведомственной мне территории, используя все, пусть самые жесткие меры. Эти люди заявляют, что они борются за будущее. В моем районе у них не будет будущего. Я не потерплю никаких инцидентов, никакой шумихи вокруг них в средствах массовой информации, никаких разрекламированных процессов. Я не позволю, чтобы из этих сумасшедших делали героев. И не допущу захвата заложников, чтобы соучастникам потом не было легче торговаться об освобождении бандитов.

Повторяю, я все тщательно обдумал. Мне не нравится решение, которое я принял, но за это я готов держать ответ перед Создателем. Эти ребята дали ясно понять, что не пойдут ни на какие уступки ради чьего-то там удобства или благополучия, если только это не приблизит их к заветной цели, а это значит, что они могут угрожать моим четырем дочерям, их детям, всему, чего достигла наша семья на протяжении четырех поколений.