4

Катрин сама не понимала, зачем отправилась на Хэмпстедскую пустошь – то ли развлечься верховой прогулкой, то ли потому, что ей доставляло удовольствие мучить себя.

Было раннее субботнее утро, предвещавшее ясный день. Она оседлала Лису, чудесную лошадку – в чем, в чем, а в лошадях она разбиралась, – но настроение портило то, что ехать приходилось в дамском седле и к тому же шагом, сдерживая резвую лошадку. Ей бы хотелось мчаться наперегонки с ветром, без шляпы, так, чтобы волосы развевались, скакать во весь опор к вершине холма, самой высокой точке Хэмпстедской пустоши.

Но если бы она поддалась искушению, все в Хэмпстеде стали бы судачить о ней, удивляться, где это она научилась так хорошо владеть лошадью, а Макнолли пришел бы в ярость, и совершенно справедливо. Настоящие леди так себя не ведут. Он и без того был сердит на нее за ее выходку в тот вечер, когда она встретила Маркуса.

Катрин оглянулась назад и кивнула своему хмурому провожатому. Макнолли пришлось взгромоздиться на Дерби, старого пони, которого он обычно впрягал в их коляску, чем и объяснялось его дурное расположение духа. Дерби давно уже было пора на покой, но она не могла позволить себе купить новую лошадь. Лиса же принадлежала соседу, который разрешил пользоваться ею в его отсутствие.

Кто-то окликнул ее. Эмили Лоури, миловидная темноволосая женщина, отделилась от группы всадников и направлялась к ней. Катрин и Эмили дружили с тех пор, как Эмили поселилась в Хэмпстеде лет шесть назад. Несмотря на то, что Эмили недавно вышла замуж, у них по-прежнему было много общих интересов.

– Не забудь о четверге! – крикнула Эмили. – Будет особый гость.

Каждый третий четверг месяца Эмили собирала в своем доме на другом конце Хэмпстед-Хит узкий круг гостей. Катрин любила эти вечера, проходившие в непринужденной обстановке. Муж Эмили был молодым членом парламента, только начинавшим свою карьеру, и потому гости всегда были очень интересные. Обычно на эти вечера приглашался в качестве особого гостя человек, оригинально и смело мыслящий. Многие свои статьи Катрин написала после таких вечеров, вдохновленная беседами с этими неординарными людьми.

– Ни за что не пропущу твоего вечера, – ответила она. – Кто на сей раз будет особым гостем?

– Граф Ротем, – сказала Эмили, широко улыбнувшись.

– Ротем?

Эмили была довольна произведенным эффектом.

– Я точно так же удивилась, когда Уильям сказал мне об этом. Воскликнула: «Ротем? Но граф настолько выше нас по положению, Уильям. Ты уверен, что он придет на наш скромный вечер? Может быть, ты его неправильно понял?» И Уильям ответил, что Ротем, в сущности, напросился в гости.

– Не знала, что Уильям знаком с Ротемом, – слабым голосом проговорила Катрин.

– Они и не были знакомы до прошлой недели. Их представил друг другу какой-то общий знакомый. Ах, это замечательно, правда, Катрин? Если Ротем примет участие в Уильяме, мой муж сможет сделать хорошую карьеру. Ротем близко знает всех нужных людей. Только не выдай меня Уильяму, Катрин. Ты знаешь его отношение к протекции.

Радостная Эмили отъехала от Катрин, чтобы поделиться хорошей новостью с кем-нибудь еще, кто попадется ей на глаза.

Ротем! Катрин была уверена, что в последнюю их встречу сумела наконец убедить его, что она не Каталина. Так почему же он напросился в гости к Эмили? Проклятие! Прекратит он когда-нибудь преследовать ее?

Первым побуждением было извиниться и сказать, что она не сможет прийти. Но, подумав, Катрин решила, что лучше встретить опасность лицом к лицу. У Маркуса, видимо, еще оставались какие-то подозрения. Что ей надо сделать, так это пойти ему навстречу и удовлетворить его любопытство. Чтобы у него не осталось и тени сомнения, что она действительно та, за кого себя выдает. Тогда он оставит ее в покое.

В этот вечер Катрин оделась с особой тщательностью. Поворачиваясь перед высоким зеркалом и вглядываясь в свое отражение, она сама была поражена тем, как эффектно выглядит, ничем не напоминая обычную скромную Катрин. Миссис Мак-нолли зачесала ей волосы наверх в виде короны и украсила букетиком шелковых розочек. Кожа, казалось, стала нежнее от румянца, окрасившего щеки. А что новое муслиновое платье с высокой талией и глубоким вырезом сделало с ее фигурой… Она содрогнулась при мысли о том, что сказала бы тетя Беа, увидев ее сейчас.

Нет, не простое желание покрасоваться заставило ее расщедриться на новое платье, говорила она себе. Конечно, ей было неприятно его замечание в тот вечер о «лохмотьях», бывших на ней, и что-то такое о том, что ее можно принять за мать шестерых детей. Шестерых детей! Она приложила ладони к своему плоскому животу. Но какое это имело значение, если она уже превратилась в старую калошу? Все, что она хотела, это выглядеть как можно больше непохожей на Каталину, смотреться настоящей англичанкой.

Катрин постаралась не думать о тете Беа, когда сунула ножки, обтянутые белыми шелковыми чулками, ставшими ей в десять шиллингов, в новые атласные туфельки на высоких каблуках. Десять шиллингов за пару чулок! Это расстроило ее даже больше, чем то, сколько пришлось выложить за платье. Платье хотя бы может послужить несколько лет. А чулки – еще повезет, если их хватит на один вечер. И вся эта роскошь только для того, чтобы сбить Ротема со следа? Она, должно быть, сошла с ума.

Да, разум у нее действительно помутился. Ведь всякий, взглянув на нее, решит, что она пошла на такие ухищрения, чтобы завладеть вниманием графа. Катрин не успела решить, не стоит ли ей переодеться, как в дверь постучали и в комнату вошла миссис Макнолли.

– Посмотри-ка, он выглядит как новый, – сказала миссис Макнолли, показывая отутюженный плащ, который она несла, перекинув через руку.

Она нашла его, когда разбирала в мансарде сундук с вещами, принадлежавшими матери Катрин. Сундук перетащили в мансарду в царствование тети Беа, и миссис Макнолли прекрасно знала, по какой причине это сделали.

Насколько понимала миссис Макнолли, Беатрис Кортни была осколком ушедшей эпохи, пуританкой, ненавидевшей мирскую суету в любом ее проявлении, так что племянницы были лишены красивых платьев, праздников, танцев, посещений театра. Вместо этого – молитвы, рукоделие и зубрежка. Замечательные вещи, которые мать хранила для подрастающей Катрин, тетя Беа сочла баловством, способным лишь испортить девочку, и отправила их наверх, в мансарду. Когда она со своим Макнолли заглянула туда, они обнаружили, что мансарда забита картинами, зеркалами, коробками с «неподходящими» книгами, а также сундуками с одеждой, прекрасной одеждой, вроде того зеленого атласного плаща, который сейчас привела в порядок миссис Макнолли.

Они развесили картины и зеркала по всем комнатам, расставили безделушки. Катрин была в восторге – дом больше стал похож на тот, каким он был при матери. Потом миссис Макнолли решила перешить некоторые из платьев, найденных ими в сундуках, и Катрин с удовольствием носила их.

Миссис Макнолли с нежностью смотрела на Катрин, и в глазах у нее стояли слезы. Катрин выросла и превратилась в красивую, полную жизни молодую женщину, и в том не было никакой заслуги ее тетки. Напротив, Беатрис Кортни была перед ней виновата. Как и отец Катрин. Когда умерла жена, он поручил дочерей женщине, которая не имела ни малейшего понятия, как заменить им мать. Она оттолкнула одну девушку, а другую попыталась превратить в свое подобие. К счастью, характер Катрин сложился задолго до того, как суровая старая дева вошла в ее жизнь. И теперь, когда тети Беа не стало, Катрин – настоящая Катрин – снова стала собой.

Не хватало только одного, чтобы счастье миссис Макнолли стало полным. Она мечтала о том, чтобы Катрин встретила достойного мужчину, джентльмена, который оценил бы ее ум и в то же время проявил твердость и прекратил ее безрассудные вылазки в такие места, о которых леди и знать-то не полагается.

Мисс Макнолли подала плащ и, когда Катрин вдела руки в рукава, повернула ее и застегнула пуговицы. Потом отступила на шаг, окинула ее придирчивым взглядом и произнесла:

– Ах, деточка, как радуется мое старое сердце, глядя на тебя! Вот только никогда нам с Макнолли ни словечка не скажешь про свои сердечные дела, кокетка. Ладно уж, ступай. Он ждет тебя внизу.

Еще улыбаясь словам миссис Макнолли, Катрин ступила на лестницу и чуть было не упала, так неожиданно было то, что она увидела, – внизу ее поджидал не старый Макнолли, а Маркус.

– Хотел сделать вам сюрприз, – широко улыбнулся он.

Ему было приятно, что его появление произвело такое впечатление. А уж какое впечатление произвела на него Катрин, и говорить было нечего. Она поразила его настолько, что он на мгновение потерял дар речи.

– Зачем вам заботиться об экипаже, раз уж я еду мимо вас? Я встретил Макнолли и сказал, чтобы он не закладывал коляску. Надеюсь, вы не станете возражать?

Легок на помине, появился Макнолли и, сияя, уставился на нее. С верхней площадки лестницы озадаченно улыбалась миссис Макнолли. Катрин спустилась, не спеша натянула перчатки и сказала, специально для любопытных ушей:

– Ваша супруга едет с нами на вечер, лорд Ротем?

– Моя супруга?

– Да, леди Ротем, – сказала Катрин, выразительно посмотрев на Макнолли, а потом наверх, на его жену.

– А-а. Нет, может быть, в другой раз.

Надежда, написанная на лицах свидетелей этой сцены, сменилась разочарованием. Удовлетворенная произведенным эффектом, Катрин выплыла на крыльцо.

Усевшись рядом с ней в карету, Маркус сказал:

– Я видел, какую замечательную лошадь Макнолли заводил в конюшню. Он рассказал мне, что это лошадь вашего соседа, который поехал кого-то навестить в Америку.

– Адмирал Коллинз пробудет там год, если не больше, – ответила Катрин, не понимая, куда он клонит.

– Значит, все это время лошадь будет в вашем распоряжении?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Я подумал, что мы могли бы иногда устраивать прогулки верхом.

Нетрудно было представить, к чему это могло привести.

Ведь он знал по Испании ее манеру езды. Не испытывает ли он ее, продолжая предпринимать попытки разобраться, кто она – Каталина или все же англичанка?

– Да, бывает, я выезжаю на Лисе, – сказала Катрин, – но верховая езда не привлекает меня.

Она подумала о своих бешеных ночных скачках по Хэмпстедской пустоши, когда никто не мог ее увидеть, и отвернулась, чтобы он не заметил веселого огонька в ее глазах.

– Кто же тогда заботится о том, чтобы она не застоялась?

«Неужели этот человек никогда не успокоится?» – подумала Катрин и ответила:

– В основном Макнолли, но и я тоже иногда выезжаю. – И, предупреждая дальнейшие каверзные вопросы, сказала: – Подозреваю, вы специально напросились в гости к Лоури, потому что знали, что я буду там.

– Вы правы.

– Откуда вам известно, что Эмили и Уильям мои друзья?

– Вы мимоходом упомянули о них при нашей последней встрече.

Теперь и она вспомнила об этом и обругала себя за неосмотрительность. Некоторое время Катрин сидела молча, опустив ресницы и внушая себе, что надо сохранять самообладание. Она ни в коем случае не должна поддаваться ему, но нельзя и провоцировать его, вести себя вызывающе. А главное, нельзя дать ему понять, насколько сильно она ненавидит его.

Она твердо посмотрела на Маркуса.

– Вы преследуете меня, милорд. Мне это не нравится. Чего вы от меня хотите?

Он удивленно поднял брови и коротко рассмеялся.

– Мне это тоже не нравится, но сейчас я не хочу говорить об этом. Вы – загадка для меня, Катрин. Мне многое хотелось бы узнать о вас. Вы не выходите у меня из головы.

– Если я удовлетворю ваше любопытство, обещаете оставить меняв покое?

Последовала напряженная пауза, затем он пожал плечами и скрестил руки на груди.

– Что ж, если вы того желаете…

Как он еще может сомневаться, что именно этого ей и хочется? Она согласно кивнула, вздохнула глубоко и спокойно спросила:

– Что вы хотите узнать?

– Вы когда-нибудь были близки с мужчиной? – Маркус не мог удержаться, чтобы не под деть ее, заставить выйти из себя.

Катрин вскинула голову, увидела ухмылку на его лице и взорвалась:

– Что вы себе позволяете! Мне следовало этого ожидать! Вы совсем не умеете разговаривать с дамами?

Она сделала движение, чтобы открыть дверцу кареты и выпрыгнуть на ходу, но он схватил ее за руку и усадил на месте.

– Я полагал, что вы так отреагируете, но, при знаться, слабо в это верилось, – смеясь сказал Маркус.

Катрин выдернула руку.

– Слабо верилось? Что это значит?

– Вы живете одна, – пожал он плечами. – И одна, без провожатого, едете в закрытой каре те с мужчиной, как вы говорите, сомнительной репутации. В моем кругу это обычно означает, что дама готова, скажем так, принять некое предложение.

– Я, слава богу, не принадлежу к вашему кругу. Мне никогда не требовался провожатый, пока я не столкнулась с вами. Я не высокородная леди, лорд Ротем. Я серьезная, порядочная девушка, которая зарабатывает на жизнь своим трудом, и муж чины моего круга тоже серьезные и порядочные.

Удостоверившись, что она не собирается выскакивать из кареты, Маркус отпустил ее.

– Я не извиняюсь за свой вопрос, – сказал он. – Будет проще, если мы отбросим светские условности. – Внезапно сменив тему, он спросил: – Вы сказали, что сами зарабатываете на жизнь. Чем же, позвольте узнать?

«Будет проще…» Она оставила попытки понять его странный способ выражать мысли. Это не самое главное, о чем ей следует беспокоиться. Он намеренно провоцировал ее, получая от этого удовольствие и заставляя ее нервничать. Если она вспылит, то сгоряча может сказать что-то лишнее.

Катрин решила, что нет смысла скрывать тот факт, что она пишет для «Джорнэл». Чем раньше он поймет, что она та, за кого себя выдает, тем скорей уйдет из ее жизни.

– Я пишу для «Джорнэл», – сказала она, – статьи, очерки и прочее в том же роде.

– Не совсем понимаю.

Остаток пути до дома Эмили Катрин рассказывала ему о своей работе. Он был и восхищен и шокирован.

– Э.-В. Юмен, – сказал он. – Остроумно.

Это, конечно, означает «женщина»[1]. Черт, я даже читал кое-какие ваши статьи! Не знал, что женщины интересуются подобными вещами.

Это был сомнительный комплимент, но она сдержалась и только сухо ответила:

– Благодарю.

– Но «Джорнэл»! Я действительно поражен.

Должно быть, вам нелегко было убедить редактора – Мелроуз Ганн, так, кажется, его зовут? – относиться к вам серьезно. Не хочу вас обидеть, но ведь вы женщина.

– Все обстояло как раз наоборот, – стараясь удержаться от ехидства, сказала Катрин, – это Мелроуз Ганн уговаривал меня разрешить опубликовать мои очерки. Вы, кстати, увидите его сегодня. Он – двоюродный брат Эмили. Мы и встретились с ним на одном из ее четвергов. Милорд, вы, конечно, понимаете, что я рассказываю вам все это под большим секретом. Никто не должен знать, что Э.-В. Юмен – женщина. – Она и ему ничего не рассказала бы, не будь положение безвыходным.

– Почему никто не должен знать?

– Потому что никто не принимает женщин всерьез.

– Но Мелроуз Ганн ведь относится к вам серьезно, не так ли?

– Мелроуз – необыкновенный человек, – ответила она.

Они разговаривали о статьях Катрин, и Маркус спросил:

– В тот вечер, когда я вас встретил, чем вы занимались, искали материал для одной из своих статей?

– Конечно.

– Так вот почему вы оказались в доме миссис Спенсер.

Эми написала Катрин, что Ротем расспрашивал о ней, но она уверила его, что незнакома с дамой, которую он ей описал.

– Меня разыграли, – сказала она, – нарочно направили не в тот дом. Иногда такое случается. Поэтому я и ношу с собой пистолет.

Катрин постепенно успокоилась и отвечала на все его вопросы, даже на такие, которые он не задавал, но мог бы задать позже. А ей не хотелось возвращаться к подобному разговору.

Когда карета остановилась у дома Эмили, она обворожительно улыбнулась и сказала:

– Я сдержала слово и ответила на все ваши вопросы, милорд. Теперь ваша очередь. Надеюсь, вы исполните наш уговор.

Маркус помог ей выйти и задержал ее руку в своей.

– Мы уговорились, – сказал он, – что я больше не буду пытаться увидеть вас, если вы сами того не пожелаете. Но я надеюсь заставить вас изменить свое решение прежде, чем закончится сегодняшний вечер.

Он с удовольствием отметил, что в ее глазах мелькнуло тревожное выражение, и еще больше развеселился, когда она, гордо вскинув голову, ответила:

– На вашем месте я не слишком надеялась бы на это.

Выдернув свою руку, Катрин направилась впереди него к дверям.

Катрин могла не беспокоиться, что кто-нибудь осудит ее за то, что она так разоделась. Она была среди друзей. К тому же каждый постарался предстать перед Ротемом во всем своем блеске. Некоторых дам даже трудно было узнать: светлые кисейные платья, белые шелковые чулки и шелковые же розы в вычурных прическах. Так что она ничем не выделялась среди них. Джентльмены, в свою очередь, словно старались перещеголять друг друга невероятными жилетами, у одних – в полоску, у других – украшенные шитьем, а у третьих – пестрые, как павлиньи перья. Маркус был одет скромней всех, и это вызвало в ней раздражение. У нее было такое чувство, будто он сделал это намеренно, чтобы выставить всех дураками.

Она с облегчением вздохнула, когда к ним подошел Мелроуз Ганн и увел ее от Маркуса. Мелроуз был человек лет под сорок, с запоминающейся внешностью, с серебряными нитями в темных волосах. Самый подходящий холостяк в их кругу, средоточие всех качеств, какие привлекали ее в мужчинах. Он ценил ее ум, интересовался теми же вещами, которыми интересовалась она, и поощрял ее желание писать о них. Катрин знала его почти так же давно, как Эмили. Он просил ее руки, но она ответила отказом – и не потому, что была несвободна. По ней, говоря откровенно, Мелроуз был слишком скучен, и если бы он знал, какая она на самом деле, то бежал бы от нее без оглядки.

– Вижу, вы приехали с Ротемом.

– Да, – ответила она, принимая предложенный им бокал пунша, – он довез меня в своей карете. Не правда ли, любезно с его стороны?

Уловив необычные нотки в ее голосе, Мелроуз внимательно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на гостей, окруживших Маркуса, и осторожно заметил:

– Женщины, наверно, находят его привлекательным.

– О, он очень привлекателен. – Катрин была совершенно искренна в своем ответе.

Она не могла объяснить, в чем заключается привлекательность Маркуса, но знала, что не в силах противиться его обаянию, несмотря на то, что он не нравился ей и не внушал уважения. Это и делало его столь опасным.

Мелроуз неторопливо потягивал пунш. Потом спросил:

– Говорят, он порядочный волокита, как и его отец в свое время.

Она ласково похлопала его по руке.

– Если, Мелроуз, вы хотите таким образом предупредить женщину, то все делаете не так. Не говорите ей, какой он ловелас. Женщина всегда думает, что уж она-то перевоспитает его. Нужно поступать иначе: напомните ей, что он женат. Это обязательно подействует.

Маркус в течение вечера наблюдал за Катрин и ее собеседником. Он слишком хорошо умел владеть собой, чтобы позволить обнаружить свое любопытство, слишком честен, чтобы отрицать, что непринужденность джентльмена вызвала в нем внезапное раздражение. Не прошло и часа, как он осторожно выведал у Эмили все, что можно, о Мелроузе Ганне и его отношениях с Катрин Кортни. Катрин, сказала Эмили, – ее лучшая подруга, а Мелроуз – двоюродный брат. Она разочарованно поведала ему, что Катрин и Мелроуз никогда не поженятся – слишком долго они остаются просто друзьями.

Маркус продолжал осторожно расспрашивать то одного, то другого гостя о Катрин. Он узнал, что в двенадцатилетнем возрасте она потеряла мать, что воспитывалась ужасной брюзгливой теткой, что ее сестра сбежала из дому, когда Катрин было четырнадцать, и с тех пор о ней никто ничего не слыхал. О безвременной смерти в Португалии ее отца он уже знал.

Он пытался представить на месте Катрин, – живущей одиноко, вынужденной самой зарабатывать себе на жизнь, – других женщин и не мог. Его удивляло, что она не пошла по легкому пути и не вышла за Мелроуза Ганна, который, что, очевидно, был бы счастлив видеть ее своей женой.

За весь вечер у него не было возможности сказать Катрин и нескольких слов. Как почетный гость, он был в центре внимания. В отличие от балов у крестной матери с их скукой и пустой болтовней, здесь с увлечением рассуждали о политике и религии, причем даже дамы принимали участие в спорах. У каждого было свое мнение по любому вопросу. К концу вечера он начал подумывать, что у скучной необязательной болтовни все же есть своя положительная сторона.

С Мелроузом Ганном ему так и не удалось поговорить, пока они с Катрин не собрались покинуть вечер. Катрин представила их. Они с тщательно скрываемой неприязнью приглядывались друг к Другу, но оставались вежливыми. Маркус узнал, что Ганн остается у Эмили и Уильяма, так что вопрос о том, кто проводит Катрин, отпал сам собой. Впрочем, Маркус пожалел об этом, поскольку лишился удовольствия продемонстрировать свое превосходство над Мелроузом.

Усевшись рядом с Катрин, он весело хмыкнул, подал знак кучеру, и карета неторопливо покатила по дороге.

– Что вас так развеселило? – спросила она, поправляя растрепавшуюся прическу.

– Что? А, вопрос о правах территорий. Мне казалось, что я выше подобных вещей.

– Не понимаю вас.

– И не поймете.

– Почему же не пойму?

– Потому что вы женщина.

Повисло странное молчание. Что-то мелькнуло и исчезло в его глазах. Катрин перестала нервно поправлять цветы в своих волосах. У нее перехватило дыхание.

– Что с вами? – мягко спросил Маркус.

Он весь вечер не мог отвести от нее глаз. Самый искусный художник был бы бессилен передать теплое сияние ее волос, нежный румянец на щеках. Он любовался ее плавными движениями, ее оживленным лицом и жестами, когда она говорила о чем-то, что интересовало ее. Он знал, что его тянет к ней. Она вызывала в нем восхищение, уважение, пробуждала благородные чувства. Но сейчас, сидя рядом с ней в закрытой карете, впивая исходящий от нее благоуханный аромат, он чувствовал, как в нем поднимается нечто темное, первобытное, побуждающее наброситься на нее, овладеть ею. Только одна женщина до этого пробуждала в нем такое необоримое желание – Каталина.

– Должно быть, я схожу с ума, – пробормотал Маркус и потянулся к ней. – Нет, не сопротивляйтесь. Не надо бояться. Успокойтесь и позвольте мне… позвольте… – Он притянул ее к себе и приник к ее устам.

Она тоже весь вечер то и дело поглядывала на него и удивлялась мощному обаянию, которое исходило от этого необыкновенного мужчины. Эти чувственные губы, голубые глаза, загоравшиеся, когда разговор увлекал его. Она старалась оставаться равнодушной, действительно старалась, но, когда видела, как он откидывает со лба волнистую прядь темных волос тем жестом, который она запомнила с Испании, что-то в ней таяло.

Теперь, в теплом коконе полутемной кареты, Катрин растаяла совсем. Она уже была не Катрин – но вновь Каталина, а он – прежний Маркус.

Ее губы уступили его настойчивым губам, раскрылись, ощутив нежное прикосновение его языка. Он погрузил пальцы в ее волосы, освобождая их от шпилек и цветов, собрал в кулак шелковистые пряди. От ее пьянящего аромата кружилась голова, и хотелось утонуть, раствориться в ней.

Она потеряла власть над своими мыслями, чувствами. Никогда прежде она не испытывала столь острого ощущения. В ушах стоял оглушительный шум, сердце бешено колотилось в груди, перед глазами все плыло. Беспомощно застонав, Катрин обвила руками его шею и прильнула к нему.

Его руки проскользнули под ее плащ и блуждали по телу. Но этого было мало; ему хотелось слиться с ней воедино. Поцелуй разжег страсть в них обоих.

Маркус с трудом оторвался от нее. Некоторое время они сидели молча, говорили их глаза. Карета покачнулась на ухабе, и их бросило друг к другу. Она притянула его голову, чтобы возобновить поцелуй.

Он посадил ее себе на колени и принялся ласкать. Катрин и не думала сопротивляться; вся ослабев, она позволила его рукам блуждать по ее телу.

Маркус знал, что значит желать женщину, но такого с ним не бывало никогда. Нет, это было не наслаждение, это было безумие. Ему хотелось овладеть ею прямо здесь, в карете, и владеть ею так безраздельно, чтобы она поняла, что принадлежит только ему. И всегда будет принадлежать ему одному.

У него было такое чувство, будто он бежит сломя голову к высокому обрыву. Это творилось будто не с ним, а если с ним, то он не узнавал себя. Она еще не знала мужчины. Нельзя было бросаться на нее, подобно распаленному быку. Надо взять себя в руки, не торопиться, дать ей действовать самой.

Маркус нежно расцепил ее руки, обнимавшие его за шею. Длинные ресницы дрогнули, и она непонимающе взглянула на него. Он попытался улыбнуться.

– Каталина… – проговорил он.

В следующее мгновение она отпрянула от него и забилась в угол кареты.

– Я не Каталина! Не ваша жена! – закричала она. – Не Каталина!

Маркус закрыл руками лицо.

– Простите меня, сорвалось с языка. Я хотел сказать – Катрин.

Он не был уверен, что говорит правду. В какой-то миг их страстных объятий Каталина и Катрин слились в его сознании в одно. Это была непростительная ошибка, какой с ним прежде никогда не случалось, и он почувствовал себя неловко, как неопытный юнец, впервые имеющий дело с женщиной.

– Не следовало вам целовать меня. А мне не следовало позволять вам это делать. – Голос ее дрожал, дыхание прерывалось. – О боже! Как я могла забыть, что вы женаты?

– Вам не в чем укорять себя, – сказал Маркус.

У нее в глазах блестели слезы, и ему хотелось обнять ее, поцеловать эти глаза. Но он прекрасно понимал, что произойдет, если сейчас осмелится коснуться ее. «Дьявол!» – пробормотал он и нервно откинул со лба волосы. Маркус не отрываясь смотрел на нее пронизывающим взглядом, сжимая и разжимая кулаки. Ему хотелось опять целовать ее, прижаться к ней, довершить начатое. Его тело по-прежнему мучительно стремилось к ней.