17

Было раннее утро, а миссис Спенсер никогда не вставала до полудня. Тем не менее она опять надела самое скромное пальто и простенькую шляпку, чтобы никто ее не узнал, собираясь на встречу с человеком, перевернувшим всю ее жизнь. Она перестала давать вечера, редко появлялась в театре. А ее карета с такой броской шикарной обивкой больше не покидала двора. Как следствие, ее популярность в обществе стала падать, к чему Эми не могла оставаться равнодушной.

Она выглянула в окно и увидела, что на улице дождь. Может, он не придет. Было бы лучше, если бы он не пришел. Между Робертом и ею ничего не могло быть, и Эми не уставала повторять это ему. Она слишком стара для него, слишком много испытала, слишком пресыщена. Они слишком разные. У них нет ничего общего. Так какого черта она собирается на встречу с ним? Это ничего не принесет, кроме горького разочарования.

Ах, все равно. По крайней мере она хоть знает теперь, что ее душа еще способна испытывать разочарование. Он заставил ее снова почувствовать себя – нет, не юной, – но чистой после всей той мерзости, что была в ее жизни. Он сказал ей, что скоро возвращается в Испанию, чтобы прожить там остаток жизни. Тем лучше, но, пока срок не настал, она постарается, чтобы последние считанные дни, проведенные с ним, навсегда запомнились ей.

Это так не похоже на Эми Спенсер. Что, черт возьми, с ней происходит?

В дверь заглянула мисс Коллиер.

– Он пришел, – проговорила она замирающим голосом, словно школьница.

Мисс Коллиер была не единственной, у кого замирало в этот миг сердце.

Он ожидал в холле, когда она спустится. Эми знала многих красивых мужчин, но ни один из них не шел в сравнение с Робертом. Конечно, внешность для нее ничего не значит – она лучше, чем кто-либо, знала, что красота не приносит счастья. Ее притягивал мудрый взгляд красивых глаз Роберта. Иногда ей казалось, что он знает жизнь куда лучше, чем она.

– Я думал, мы отправимся на пикник, – сказал Роберт и, прежде чем она сняла перчатки, взял ее руку и поцеловал обнажившееся запястье.

Еще один чистый поцелуй, заставивший ее вспыхнуть. Она играет с огнем. Она бы не прочь сгореть дотла, но знала, что, когда все закончится, Роберт как ни в чем не бывало вернется в Испанию. А что станет с ней?

– Разве вы не заметили? – Эми улыбнулась. – Небо совсем прохудилось.

Он засмеялся:

– Англичане так странно выражаются. Вы хотите сказать, идет сильный дождь?

– Вы совершенно правы. Так что о каком пикнике может идти речь?

– Доверьтесь мне, Эми. Я знаю, что делаю.

У него была манера вдруг становиться серьезным.

– Не будем сейчас об этом, – сказала она. – Давайте радоваться тому, что мы пока еще вместе.

Держась за руки, они вышли на улицу.

– Я нанял карету. Поедем в Челси, устроим пикник, не выходя из нее, и будем любоваться рекой под дождем.

Она знала, что он нанял закрытую карету не только из-за дождя. Оба хотели остаться незамеченными. Роберт не имел права говорить, по какой причине прячется от людей, Эми же не хотела, чтобы он стал объектом грязных сплетен, которые вечно сопровождали ее.

Когда карета тронулась, он снял перчатку с одной ее руки; их пальцы сплелись.

– Не бойтесь, – проговорил он.

Его пожатие отозвалось в ней дрожью. Глядя на их сплетенные пальцы, она тихо спросила:

– Роберт, ведь вы никогда не были так близки с женщиной? Я имею в виду…

– Я знаю, что вы хотите сказать, и отвечу: «Нет, не был». – Она взглянула на него и увидела, что он улыбается. – И потом, с тех пор как я покинул семинарию, мне не попадалась женщина, на которой я хотел бы жениться.

– А вы сразу думаете о женитьбе?

– По мне, – усмехнулся он, – или женитьба, или ничего.

Подтверждались худшие ее опасения. Ей не на что рассчитывать. Скоро он уедет домой в Испанию, встретит милую молодую девушку, женится и будет жить с ней в любви и счастье. Сердце у нее заныло, но она, чтобы не портить минуты свидания, отогнала черные мысли.

– Теперь ваш черед, – сказал он. – Почему ваша жизнь сложилась иначе, чем у вашей сестры?

Эми не смутил такой вопрос. С первых же бесед между ними возникли такие доверительные, такие искренние отношения, что было совершенно естественно делиться самым сокровенным, словно они давно знали друг друга.

В последнюю их встречу Роберт рассказал ей, как потерял веру в Бога. Он учился в семинарии, готовился стать священником, когда французы убили всю его семью. Тогда он примкнул к испанским патриотам. Потом, после войны, он не мог больше оставаться в Испании из-за мучительных воспоминаний.

Эми принялась рассказывать, монотонно, без всяких эмоций:

– Я не была счастлива дома и в конце концов связалась с плохой компанией, компанией гуляк. Однажды ночью один из моих друзей, человек, которого, как мне казалось, я любила, изнасиловал меня. Потом он просил прощения, оправдывался тем, что поступил так в порыве страсти. Он хотел жениться на мне, загладить свой проступок, но по ряду причин мы должны были обвенчаться тайно. Я все еще любила его и потому простила и сбежала с ним. Но он обманул меня – он и не собирался жениться. Вместо этого он сделал меня своей любовницей, содержанкой. Так началась моя карьера в качестве Эми Спенсер.

– Какой же Ротем негодяй! – воскликнул Роберт с отвращением.

Эми удивленно посмотрела на него.

– Почему вы назвали его? Нет, это был не он. Ротем появился в моей жизни намного позже. В то время я не знала Маркуса.

– Тогда почему Катрин так ненавидит его?

Он внимательно смотрел на нее, ничего не говоря, не осуждая, и она внезапно поняла, что должна рассказать ему все, какой бы неприглядной ни была ее роль в этой истории.

– Однажды, будучи в Воксхолл-Гарденс со своими друзьями, я видела там Маркуса. Все вокруг только и говорили о нем, завидовали его везению, богатству, успеху у дам. И получилось так, что дома тем вечером тетя устроила настоящий скандал. Она говорила ужасные вещи – что я ничего не добьюсь в жизни и тому подобное. Вот я и выкрикнула первое имя, которое пришло в голову. Я сказала ей: «Если хочешь знать, в меня влюблен сам граф Ротем! Так что я могу стать графиней». И чем больше она оскорбляла меня, тем больше подробностей я придумывала, увязая в своей лжи. Скоро я лгала уже и Кэт.

Эми закрыла ладонью глаза.

– Кэт нашла меня той роковой ночью. Я была в ужасном виде. Она спросила, не Ротем ли всему виной. Я не могла признаться, что виновник – человек, которого я любила. Кэт была настойчива, и в конце концов я сказала «да, он». Мне просто хотелось, чтобы она оставила меня в покое.

Роберт взял ее за подбородок и испытующе посмотрел в глаза.

– Вы должны сказать ей правду.

– Зачем? Это было так давно. Маркус ей без различен, по крайней мере, она так говорит. – Эмми выпрямилась. – Или вы хотите сказать, что она лжет?

– Нет, такого я не говорю. Я говорю, что вы должны рассказать ей всю правду, потому что это будет правильно.

Он смотрел на нее не с отвращением, не с презрением, а с состраданием, и, непонятно почему, ее глаза наполнились слезами.

– Я расскажу ей, – прошептала Эми.

Он улыбнулся:

– Почему бы нам не начать наш пикник прямо сейчас, а когда приедем в Челси, можно будет погулять по берегу.

– Погулять? Под дождем?

– Уже проясняется. Имеющий хоть каплю веры может заставить гору сойти с места. Это я вам точно говорю.

Но он ошибся. Когда они добрались до Челси, дождь лил по-прежнему.

– Что я вам говорила! – с удовольствием поддразнила она его.

Ни дождь, ни ее веселый визг и сопротивление не остановили Роберта. Он вытащил ее из кареты и поставил на землю.

– Все равно будем гулять, – сказал он.

И они пошли под дождем по берегу, и Эми несказанно наслаждалась этой прогулкой. Все их радовало, все забавляло.

– Мы сошли с ума, – смеялась Эми.

– Нет, мы просто влюблены.

Она вдруг стала серьезной.

– О Роберт, как бы мне хотелось, чтобы все было так просто!

Резкий мужской голос заглушил его ответ:

– Это она. Я говорил тебе, что это она. Эми! Эми! Ты что, забыла меня?

Четверо молодых щеголей с шумом вывалились из остановившейся на дороге кареты. Очевидно, они гуляли всю ночь и теперь возвращались домой.

– Разве не помнишь меня, Эми? Я Гарри Симпсон. Кузен как-то приводил меня на твой вечер. – Он икнул. – Поедем с нами, выпьем, вспомним былые деньки?

Его слова были встречены одобрительным ревом. Двое друзей Гарри подхватили Эми под руки и потащили к карете.

– Отпустите ее! – приказал Эль Гранде таким голосом, что буйная четверка тут же остановилась и обернулась к нему.

– Боже правый! – воскликнул Симпсон и смерил Эль Гранде взглядом, отметив его приличное, но простое платье, шитое явно не лондонским портным. – Ты кто такой? Лакей? Иди своей дорогой, не то отведаешь кнута.

Эми, хотя и сопротивлялась и вырывалась, ничуть не была испугана. Она знала, как справляться с такими повесами, хлебнувшими лишнего. Но она не успела воспользоваться своим умением все сводить к шутке. Поскользнувшись, она едва не упала и, когда молодые люди грубо дернули ее за руки, вскрикнула от боли.

С яростным криком Эль Гранде бросился на Симпсона, и они покатились по земле. Роберт ударил противника по лицу; брызнула кровь. Дружки Симпсона ошеломленно затихли. Потом они отшвырнули Эми и втроем набросились на Эль Гранде. Один со всего маху ударил его тростью по голове, другие принялись пинать оглушенного Роберта ногами.

Эми закричала и кинулась ему на помощь. Сильный удар сбил ее с ног. С истерическим воплем она вновь кинулась на них. Один из молодых людей схватил ее и держал, в то время как другие поставили Эль Гранде на ноги и принялись жестоко избивать кулаками.

Эми, похолодев, смотрела, как они расправляются с ним. Все продолжалось считанные секунды, но ей они показались вечностью. Наконец Роберта отпустили, и он как подкошенный рухнул наземь.

Эми обернулась к Симпсону.

– Ты заплатишь за это! – крикнула она. – Я пожалуюсь в полицию.

– Жалуйся, – ухмыльнулся Гарри. – Думаешь, станут они слушать какую-то старую шлюху?

В этот момент на дороге остановилась карета, из которой выскочил человек и побежал к ним, размахивая пистолетом. Молодые люди поспешили ретироваться.

– Звери! Это вам даром не пройдет! Не пройдет! Клянусь вам!

– Шлюха! – ответил один.

К нему присоединился другой, и скоро все четверо скандировали:

– Старая шлюха! Старая шлюха! Старая шлюха!

Продолжая выкрикивать свое оскорбление, они забрались в карету и покатили по дороге к городу.

Содрогаясь от рыданий, Эми подошла к Эль Гранде и опустилась возле него на колени. Мужчина, пришедший им на помощь, склонился над ним.

– Ничего страшного, – сказал он. – Кости целы. – Он взглянул на Эми. – Я понял, что вы Эми Спенсер?

Она кивнула, не сводя глаз с Роберта, лицо которого было в крови и грязи. Дождь прекратился, но Эми этого не замечала. Она достала платок и принялась вытирать лицо Эль Гранде.

Когда он открыл глаза и посмотрел на нее, она зарыдала еще горше.

Во всем случившемся Эми винила себя. Она понимала, что играет с огнем, но не предполагала, что все может так обернуться. Она готова была заплатить любую цену, но не такую, не такую. Ей казалось, будто ее раздели догола, вымазали грязью и выставили на всеобщее обозрение за то, что она попыталась обмануть судьбу. «Старая шлюха». Она живет в мире фальши и должна смириться. Такого ней никогда больше не повторится.

Роберт приподнялся на локте и простонал:

– Эми…

– Обнимите меня за шею, я помогу вам подняться, – сказал их добровольный помощник.

Завидев медленно приближающуюся троицу, кучер соскочил с козел и бросился помогать. Так случилось, что, заслоненный от берега ивами, он не видел происходящего.

Эль Гранде осторожно положили на сиденье; вскоре он начал медленно приходить в себя.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Эми.

– Так, словно меня переехала карета, – проговорил он, разлепив запекшиеся губы. – Я потерял форму, к тому же меня оглушили ударом сзади. – Он поймал ее взгляд и замолчал, ожидая, что она скажет.

– Вы поступили безрассудно, – сказала Эмми наконец. – Мне не нужна была ваша помощь. Я завишу от таких людей, как Гарри. Сегодня я собираю гостей, и теперь один бог знает, придет ли кто-нибудь вообще. Гарри – пренеприятный тип, но он имеет влияние в обществе.

– Я хочу жениться на вас и увезти в Испанию, – тихо сказал он.

– В Испанию? – Эми истерически рассмеялась, хотя в глазах у нее стояли слезы. – Что мне делать в Испании?

– Будете моей женой. Станете растить наших детей. Помогать мне обрести то, что я потерял.

– Вся моя жизнь здесь. Я думала, вы понимаете это, – ответила она, а про себя горячо молилась: «Господи, пожалуйста, помоги мне!»

– Я слышу ваши слова, Эми, но не верю, что они идут от сердца.

– Если вы действительно понимаете меня, Роберт, то должны знать, что я прислушиваюсь только к голосу разума, а не сердца.

Карета остановилась перед домом Эми. Прежде чем он успел остановить ее, она вышла.

– Прощайте, Роберт, – только и сказала она, и он знал, что она простилась с ним навсегда.

18

Катрин стояла на галерее и смотрела на гостей, заполнивших Большой зал. Прием в ее честь был в полном разгаре; казалось, все уважаемые люди графства собрались здесь, чтобы засвидетельствовать свое почтение графу и его супруге. Рядом стоял Тристам и без умолку болтал о лошадях.

Она поискала взглядом Маркуса. Вот танцоры расступились, и Катрин увидела его танцующим с красивой женщиной в облегающем платье из парчи, расшитом золотыми и серебряными нитями. Он танцевал с ней уже второй танец.

– Тристам, – спросила она, перебив его на полуслове, – кто та женщина, с которой танцует Маркус?

Он посмотрел вниз на танцующих и обернулся к ней. В глазах его плясали веселые искорки.

– Это миссис Элизабет Праудфут. – Увидев, что имя не произвело на Катрин никакого впечатления, он сделал разочарованную мину, а искорки в его глазах погасли.

Что-то заподозрив, она, прищурясь, посмотрела на него.

– А кто такая эта Элизабет Праудфут?

– Женщина, когда-то отвергшая Маркуса, – пожал он плечами. – Я думал, все об этом знают.

– О! – вырвалось у нее, и она поспешно отвернулась, чтобы скрыть замешательство.

– Это давняя история, – быстро проговорил Тристам. – Маркусу было примерно столько же, сколько мне сейчас. Они были помолвлены, но Элизабет отказала ему, когда подвернулась лучшая партия.

– Лучшая? – Катрин не могла представить себе партии лучшей, чем Маркус.

– Герцог, – сказал Тристам и тут же пожалел, что снова дал волю своему языку. – Но ей не удалось выйти за него. Герцога, который был преклонного возраста, перед самой свадьбой хватил удар. Кончилось тем, что она вышла за одного из наших соседей.

– Покажите мне ее мужа, – попросила Катрин, разглядывая гостей.

– О, старый Праудфут давно умер. Не глядите на меня так, Катрин. Если Маркус кого и презирает, так это женщин, подобных Элизабет. Я слышал, как он называл ее корыстной… м-м… ведьмой.

Катрин засмеялась, но тут же посерьезнела, вспомнив, что с того случая в замковой башне дала себе слово никому не доверять. И вот она опять ведет себя как наивная девчонка, все принимает за чистую монету.

Она искоса посмотрела на Тристама. Нет, невозможно представить, что он способен на злодейский поступок. И то же можно сказать о любом человеке в Ротеме. Это просто невозможно: она не знает, что делать, какое решение принять. Она накличет на себя беду.

Увидев, что Тристам с удивлением смотрит на нее, Катрин поспешно сказала:

– Я и не предполагала, что столько народу придет пожелать нам счастья.

– Да, безусловно, такое собрание делает честь Маркусу, – согласился Тристам. – Последний раз я видел подобное стечение народа только на его совершеннолетии. Я тогда был совсем мальчишкой, но прекрасно все помню.

– Но разве с тех пор балы не устраивались? – поразилась Катрин.

Тристам помолчал, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, вы знаете эту историю с моей матерью. Если бы не Маркус, половина гостей нашла бы удобный предлог, чтобы отказаться от приглашения. Но это неважно, – добавил он решительно, – маме не слишком-то нужно их общество.

Катрин нашла глазами вдовствующую графиню и не удержалась, чтобы не заметить:

– Но у нее счастливый вид.

Тристам проследил за взглядом Катрин и увидел мать, танцевавшую с Пенном.

– О, это потому, что Пени ведет себя сегодня наилучшим образом, а Саманта произвела впечатление на местных кавалеров.

Танец кончился, и вскоре она увидела Маркуса, который поднимался на галерею, направляясь к ней. Он шел, не сводя с нее глаз, и сердце у нее взволнованно забилось.

– Следующий танец – вальс, – сказал он, остановившись перед ней. – Я хочу танцевать со своей женой.

Она протянула ему затянутую в перчатку руку, но даже сквозь перчатку почувствовала тепло его руки, а если это ей только показалось, если это была лишь ее фантазия, то фантазия очень уж убедительная. Настолько, что стало трудно дышать.

Волнение ее еще больше усилилось, когда они остановились в центре зала и Маркус обнял ее талию, ожидая, когда грянет музыка. Катрин слышала, как бьется его сердце у ее груди, чувствовала его теплое дыхание на своей щеке. Он смотрел на нее серьезным, напряженным взглядом, и ее охватила дрожь. Она помнила этот взгляд.

Тогда они о чем-то беседовали в ее келье в монастыре, и вдруг оба замолчали, внезапно потеряв нить разговора. Глаза их встретились, и его взгляд был такой же напряженный, как сейчас, а у нее внезапно пересохло во рту. Катрин знала, о чем он думает, потому что сама думала о том же. Ей хотелось очутиться в его объятиях, отдаться ему.

Она судорожно глотнула, силясь сбросить с себя это наваждение, но ничего не получалось. Как ни гнала она от себя то, что внезапно ей открылось, все ; было напрасно. Она влюблена в него. Потому-то и ревновала к Элизабет Праудфут. Потому-то все ее донесения майору Карузерсу не содержали ничего существенного. Потому-то иногда по утрам она чувствует себя такой несчастной и одинокой. Она любит Маркуса.

Грянул оркестр, и они закружились в танце. Маркус крепко, слишком крепко прижимал ее к себе.

Она чувствовала, что беззащитна перед его объятиями, перед звуками музыки, и с упоением отдалась властной силе, влекущей и кружащей ее в центре зала. Им казалось, что зал опустел и они остались одни. Даже музыка слышалась словно издалека. Катрин ничего не видела вокруг, только высокого темноволосого мужчину, глаза которого горели любовью.

Вальс кончился, и он наконец отпустил ее. Она не сразу пришла в себя. Впервые за весь вечер Маркус улыбался, и она была счастлива этому.

– Нам надо поговорить. Ты ведь знаешь это сама, правда? Я приду к тебе, когда бал кончится.

Не успела она опомниться и ответить что-то, Маркус передал ее другому кавалеру.

Остаток вечера прошел как во сне. Она безотчетно продолжала играть роль Каталины, но была в полном смятении. Опять она влюбилась в Маркуса, и это испугало ее.

К тому времени, как разъехались последние гости, она уже пребывала в панике и думала только об одном: надо побороть в себе всякое чувство к Маркусу.

Когда он вошел к ней, она отказалась разговаривать, сославшись на головную боль. Внимательно посмотрев на нее, Маркус хлопнул дверью и отправился к себе.

Она позволила служанке переодеть ее на ночь, но, как только осталась одна, встала, накинула на плечи теплый халат и принялась расхаживать по комнате, чтобы успокоиться.

Катрин пыталась не думать о Маркусе, но это было выше ее сил. Сомнений не оставалось: несмотря на случившееся с Эми, несмотря ни на что, она любит его. Как это возможно – любить человека, которого презираешь?

Ах нет, в том-то все и дело, что она не презирает его. Мало-помалу она поддалась его обаянию настолько, что стала сомневаться в собственной сестре. Невозможно было поверить, что Маркус совратил Эми. В то же время не верилось, что Эми могла солгать ей. Она не знала, как ей быть: сердце говорило одно, а разум – другое.

Она кружила и кружила по комнате. Необходимо было придумать выход из этого ужасного положения. Она не смогла выполнить задание, и здесь ей больше нечего делать. Надо уезжать.

Она подошла к окну. За лугами мигали огни Ро-тема. Дальше, за городком, простирались бескрайние вересковые пустоши – открытое ровное место, где, если верить Тристаму, можно устраивать бешеные скачки. Она представила, как выводит из стойла Лису, как мчится по Хэмпстедской пустоши, и ветер развевает ее волосы.

Слишком долго она жила как взаперти, будучи заложницей своей роли. Катрин осторожно провела собственное расследование, чтобы узнать, где кто находился в то время, когда она гуляла по стене замка. Ни у кого из мужчин не было алиби, даже у Тристама. Латынью он не занимался, поскольку священника, его учителя, вызвали к умирающему. Джентльмены на охоте разделились, и ни Маркус, ни Дэвид ничего не могли сказать об остальных.

Только Элен и Саманта могли поручиться друг за друга.

Слуг вряд ли стоило подозревать: все они были местные жители или служили у Ротемов много лет. И конечно, важно то, что никто, кроме Маркуса и нее, не бывал в Испании, а если бывал, то помалкивал об этом. Круг замкнулся Кто другой мог желать ей зла, кроме Маркуса?

Катрин легла, не переставая размышлять над загадкой, но лишь еще больше запуталась.

Должно быть, она задремала, потому что, когда очнулась, голова у нее была ясной, и Катрин точно знала, как ей поступить. Она скажет, что ей непременно нужно в Лондон, а там встретится с майором Карузерсом и поставит свои условия. Они должны открыться Маркусу, так она скажет майору и Эль I 'ранде. Должны выложить карты на стол. Она все расскажет о случае на лестнице. А еще она скажет Маркусу, что на самом деле она – Каталина. Тогда все вместе они смогут решить, что делать дальше.

Она опять вскочила с постели, подошла к окну и, зажмурившись, представила, как мчится галопом навстречу ночному ветру.

Долго Катрин стояла напряженная, как струна, плотом вдруг решилась и стала одеваться.

Маркус натянул поводья; конь попятился и встал на дыбы, молотя копытами воздух. Маркус вонзил шпоры, и конь рванулся вперед На всем скаку они перемахнули живую изгородь и помчались дальше, не обращая внимания на тьму, что было бы чистым безумием, не знай они каждую рытвину, каждый камень в округе.

Взлетев на вершину холма, гнедой привычно свернул налево. Маркус пошевелил поводьями, и конь остановился, нетерпеливо перебирая ногами. Маркус бросил взгляд на долину. По одну сторону светились огни городка, по другую черным, едва угадывавшимся во тьме силуэтом высился замок. Дорога шла вниз к старому каменному мосту через Эвон, дальше – через густой лес и пашни. Позади простиралась вересковая пустошь. Все это – его владения, его дом, и это было приятно сознавать.

Ниже на склоне холма его терпеливо поджидали два грума на отличных лошадях из конюшни замка. Маркус присоединился к ним.

Грумы привыкли к давней странной любви хозяина к этим ночным скачкам. Наверно, думал Маркус, они считают его бездельником, или ненормальным, или тем и другим вместе, и, возможно, правы. Однако он знал, что без этой сумасшедшей скачки до полного изнеможения полночи будет мучиться без сна. Не найдет покоя, будет страдать от неутоленного желания – прискорбное положение для мужчины, привыкшего получать любую женщину, какую пожелает.

Он был достаточно опытен, чтобы знать: ничего не стоит заполучить Катрин, совратив ее. Но не этого ему хотелось. А хотелось ему, чтобы она пришла к нему сама и потом не сожалела об этом. Если бы удалось найти Каталину, он тут же развелся бы с ней. Кэт знала об этом, и тем не менее! Она слишком горда и никогда не полюбит женатого.

Беда в том, что, хотя Маркус и уважал ее убеждения, ему от этого не легче. Он испытывал жестокое разочарование, заставлявшее его быть с ней холодным и отстраненным и во всем, что бы ни происходило, искать ее вину. Его привела в ярость статья, где она упоминала Пенна, но по зрелом размышлении он понял, что на самом деле боялся, как бы она не написала и о нем. •

То, как ее влекло к нему сегодня вечером, когда они танцевали, убеждало его, что он не ошибается относительно ее чувств. По сути, она отдавалась ему на глазах у сотни людей. Покорно подчинялась каждому его движению. В те мгновения он думал не о танце, но о постели, и она знала это. Ими обоими владела страсть.

На какой-то миг Маркус забыл, где находится, мысленно перенесясь в ту келью в полуразрушенном испанском монастыре. Ему припомнилось, как Каталина остановилась на полуслове и вышла, когда он забыл следить за своим лицом.

Его злило, когда он иногда начинал путать Кэт и Каталину. Они были единственными женщинами, которые вызывали в нем темное, первобытное желание. Не то чтобы такое с ним никогда не случалось. Он вряд ли был самым добродетельным человеком на свете, но у него было все-таки понятие чести. Между Кэт и Каталиной было то же различие: одна – благородная леди, другая – хитрая сучка.

При мысли о Каталине он заскрежетал зубами. Его терпение было на пределе. Больше месяца прошло с тех пор, как он вывел Кэт в свет, сначала в Лондоне, потом здесь, в Ротеме, и ни разу ни Каталина, ни Эль Гранде не попытались связаться с ним.

Пора было делать следующий шаг по плану, который он задумал. Под именем Каталины Катрин должна заявить о своем праве на имение Эль Гранде. Маркус еще не окончательно продумал все детали. Ясно одно: они будут действовать через адвокатов, так что ей не придется ехать в Испанию. Если и это не сработает, тогда он не знает, что может заставить Каталину и ее брата обнаружить себя.

Порыв холодного ветра взъерошил его волосы. Конь танцевал под ним, грызя удила. Маркус засмеялся и отпустил поводья; конь рванулся вперед. Грумы, чертыхнувшись, поскакали следом.

19

Катрин без особого труда удалось выйти из замка. В ворота проходило много народа, в основном торговцы и слуги, и она, одетая скромно, ничем не выделялась среди других, особенно когда накинула капюшон, скрывавший лицо. Если бы ее остановили у ворот, она сказалась бы деревенской девушкой, чей парень помогает графским поварам по случаю наплыва гостей. К счастью, никто не остановил ее, никто на нее даже не оглянулся.

Неприятность поджидала у строения, в котором помещались конюшня и псарня. Катрин надеялась в темноте незаметно проскользнуть к лошадям, но, свернув во двор, увидела горящие фонари и троих мужчин, которые о чем-то спорили у коновязи. Двое из них были Тристам и Пени, а третий, одетый в ливрею, очевидно, один из грумов.

Катрин укрылась в глубоком дверном проеме, где тень была гуще, и раздумывала, что делать. Она видела, что Пенна шатает, потом он и вовсе растянулся на земле, и Тристам с грумом бросились его поднимать. Она поняла, что Пенн сильно пьян.

– Не хочу идти спать! – кричал Пенн, вырываясь. – Хочу в деревню. У меня бренди кончился, черт вас возьми! Хочу еще бутылку. Ты, Смоллет, – поганый предатель, вот ты кто. Я тебя уволю!

– Да, сэр, – почтительно отвечал грум.

– Ты должен быть благодарен Смоллету, что он не дает тебе лошадь, – яростно набросился на Пенна Тристам. – Когда-нибудь сломаешь себе шею, не говоря уже о том, что загубишь хорошую лошадь!

Наконец Тристам и грум поволокли не стоявшего на ногах Пенна со двора. Их громкие голоса возбудили собак, которые с оглушительным злобным лаем стали бросаться на деревянные решетки вольер и долго еще не могли успокоиться после того, как троица пропала во тьме.