Феба широко зевнула.

– В письмах тети Эдвины почти ничего нет, да и писала она не часто, верно?

Марион не упоминала о ссоре между их матерью и тетей Эдвиной.

– Возможно, мама сохранила не все письма тети, а только самые интересные.

– Да, но мне это не помогает. Дедушка и бабушка Ганн переехали из Брайтона в Лонгбери после свадьбы, и там родились их дети, вот и все, что я знаю.

– Дедушка Ганн был партнером в местной адвокатской конторе. Это его коттедж унаследовала Эдвина, а теперь и мы.

– Это-то я знаю, – сказала Феба. – Я много знаю о маме и тете Эдвине, но почти ничего о Ханне.

– Ну, она умерла много лет назад, задолго до твоего рождения. – Марион на мгновение задумалась. – Но я помню, что она была ласкова со мной.

– Ты знала ее? Марион улыбнулась:

– Мне было семь лет, когда мы приезжали в Лонгбери, а Ханне, должно быть, около двадцати. Она была намного младше своих сестер. Она играла со мной, читала книжки и брала в дальние прогулки с собакой. – Марион нахмурилась. – Я и забыла про собаку. Скрафт – так звали этого песика. Он обожал Ханну.

– Ты никогда раньше не рассказывала мне этого, – укоризненно сказала Феба.

– Это было так давно. Больше я ничего не помню.

– А мама? Она никогда не говорила о Ханне. Она не любила ее?

Марион обняла Фебу за плечи:

– Она не говорила, потому что ей было больно и грустно вспоминать. Папа был таким же, помнишь, после маминой смерти?

Феба рассердилась:

– Я считаю, что это глупость! Если я умру, говорите обо мне постоянно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь меня забыл.

– Обещаю, – торжественно поклялась Марион, – говорить о тебе столько, что все станут затыкать уши, едва увидев меня.

– Я не шучу!

– Я тоже. Ну хватит! – Марион вскинула руку, не дав Фебе продолжить. – Не знаю, что на меня нашло, почему я позволяю тебе бодрствовать в такое время. Не воображай, будто я не знаю, что ты специально отвлекаешь меня разговорами, чтобы я не прогнала тебя спать.

Она отвернула одеяло и указала на дверь.

– В кровать!

Феба с надеждой заглянула в лицо сестры, поняла, что игра окончена, и выбралась из постели.

– Ты не обнимешь меня перед сном? – спросила Марион.

Феба переступила с ноги на ногу.

– Конечно. Только никаких поцелуев. Я уже не маленькая.

Марион улыбнулась. Феба, быстро обняв сестру, захромала к двери.

– И не вздумай околачиваться на галерее, – крикнула ей вслед Марион.

Когда дверь закрылась, Марион опустилась на подушки. Умерла ли Ханна? По обрывкам случайно подслушанных родительских разговоров она подозревала, что Ханна сбежала с мужчиной. Если это правда, тогда понятно, почему родители не хотели поделиться с детьми этой тайной. Тайна принадлежит прошлому, и пусть она там и остается. Едва ли Фебе удастся докопаться до правды, но если даже и удастся, ничего страшного.

Мысли Марион вернулись к туалетному столику и сумочке. Вздохнув, она встала с кровати и осмотрела ушибленные пальцы. Опухоли, насколько она могла видеть, не было, но малейшее движение причиняло боль.

Она потянулась за тростью и с ее помощью доскакала на здоровой ноге до столика. В сумочке, рядом с носовым платком, она обнаружила записку: «Молчание – золото. Тебя предупредили».

Марион смяла записку в кулаке, подумав, что еще никто, наверное, так не ошибался в человеке, как она ошиблась в Дэвиде.

– В самом деле, Брэнд, я не знаю, как ты можешь так жить. – Эш Денисон нашел в буфете бутылку и плеснул в стакан бренди. – Ты же не нищий. Ты бы мог жить как король, если бы захотел. Зачем ютиться в этих ужасных комнатах в Сент-Джеймсе, когда мог бы премило устроиться в Олбани или на Бонд-стрит?

– Слишком фешенебельно, на мой вкус. – Брэнд оглядел скромно меблированную комнату. – Это соответствует моим целям, а непрошеных гостей здесь не бывает. Если кто-то желает найти меня, то может обратиться в контору на Фрит-стрит. Ты бы удивился, если б узнал, как много читателей хотели бы найти меня, чтобы плюнуть в лицо.

– А как же красота и изящество? – Эш расположился в кожаном кресле по другую сторону камина и с плохо скрываемым отвращением взглянул на стакан в своей руке: – Где хрустальные бокалы и графины? Где столовое серебро? Бархатные портьеры?

Слова Эша заставили Брэнда вспомнить Прайори, богатую резиденцию его отца, утопающую в роскоши и великолепии. Брэнд жил там одно время, но никогда не называл особнякдомом. Дом для него был там, где дед, мамин отец, растил его. А после дедушкиной смерти он и вовсе перестал задумываться о доме.

Брэнд глотнул бренди и сказал:

– Для счастья мне не нужны так называемые красивые вещи. Уютного огня в камине и мягких кресел мне вполне достаточно для комфорта. Не беспокойся, Эш, я не привожу сюда женщин.

– Женщин? – хохотнул Эш. – Каких женщин? Ты же не можешь выкроить для них времени, ты поглощен своими газетами. А теперь, когда ты надумал баллотироваться в парламент, свободного времени у тебя и вовсе не останется. А что же Джулия? Где она сейчас?

– Джулия, – равнодушно ответил Брэнд, – указала мне на дверь.

Эш поперхнулся глотком бренди и откашлялся, прочищая горло.

– Так вот оно что, – сказал он наконец. – Твой интерес к Джулии иссяк, и как истинный джентльмен ты позволил ей отвергнуть себя. Это, случаем, не имеет отношения к леди Марион, а? – Не обращая внимания на хмурый взгляд Брэнда, Эш весело продолжил: – Видел я твое лицо сегодня, когда леди Марион скатилась с лестницы. Я думал, это ты рухнешь в обморок, а не леди Марион.

– Не преувеличивай. Я был встревожен, вот и все. Но я рад, что ты поднял эту тему, ведь я пригласил тебя сюда, чтобы поговорить о Марион.

Брэнд помолчал, собираясь с мыслями, а Эш тем временем взял с буфета бутылку бренди, наполнил стакан Брэнда и стал терпеливо ждать, когда друг начнет.

В конце концов Брэнд сказал:

– Думаю, ты знаешь, как близки мы были с тетей Марион.

– Эдвиной Ганн? Я знаю, что до смерти дедушки она была твоей учительницей. И знаю, что ты поддерживал с ней связь все эти годы.

– Она написала мне за две недели до смерти. К несчастью, письмо было послано в контору на Фрит-стрит, где оказалось погребенным под кучей писем от читателей. В результате оно дошло до меня уже после смерти Эдвины и я не успел расспросить ее. А потом я уже не видел смысла разбираться и бросил письмо в огонь. Это было сумбурное письмо о ее младшей сестре Ханне. Насколько мне известно, лет двадцать назад она сбежала бог знает с кем. Во всяком случае, так считают в Лонгбери, впрочем, Эдвина не подтверждала и не отрицала этого. Я никогда не слышал, чтобы она говорила о Ханне, и никогда не расспрашивал. Я был слишком молод и слишком почтителен, чтобы лезть человеку в душу.

– Ты знал Ханну?

– Нет. Она была гувернанткой в Брайтоне и приезжала домой только на каникулы – на неделю-другую. Может, я и встречал ее, но не помню.

Он помолчал, ненадолго вернувшись мыслями в прошлое, затем продолжил:

– Эдвина написала, что скорее всего Ханну кто-то убил и что ее племянница Марион может опознать убийцу. Одно я знаю наверняка: Ханна была в гостях у Эдвины, когда Марион и ее мать тоже гостили там, и именно тотда Ханна исчезла.

Эш выглядел потрясенным.

– Не мог бы ты, – медленно проговорил он, – повторить это.

Брэнд повторил, снабдив свое объяснение подробностями.

– В своем письме Эдвина написала, что в тот вечер Ханна поссорилась с сестрами и ушла из коттеджа, поклявшись никогда не возвращаться. Нет, Эдвина не сказала, из-за чего произошла ссора.

Брэнд замолчал и глотнул бренди, приводя в порядок мысли.

– Насколько я знаю, Эдвина никогда не заявляла о пропаже сестры, значит, она считала, что Ханна сбежала, возможно, с каким-то мужчиной. Во всяком случае прошли годы, прежде чем Эдвина от кого-то услышала, что Марион бродила по окрестностям в ту ночь, когда Ханна исчезла. Она не написала, кто сказал ей об этом.

– Откуда они знают, что это была та самая ночь?

– Не знаю, но это так. Тот человек дал ей понять, что Ханна оказалась втянутой в какой-то обман и что Марион может быть свидетельницей. Коттедж Эдвины окружен лесом и расположен недалеко от Прайори с его многочисленными постройками и обширными землями. Если Ханну убили, места, где спрятать тело, было предостаточно.

– Ну и дела, однако. Двадцать лет верить, что твоя сестра сбежала, затем внезапно решить, что ее убили? Сдается мне, кому-то взбрело в голову так пошутить, а иначе почему бы не сказать об этом сразу после исчезновения Ханны?

– Эти же самые вопросы я задавал себе, читая письмо. Однако существует еще один фактор, который усиливает мой скептицизм. – Он отпил глоток бренди, затем продолжил: – Когда я был в Лонгбери на похоронах, до меня дошли кое-какие слухи. Последнее время Эдвина, похоже, была не в себе. Она стала забываться и путать прошлое с настоящим, все больше и больше впадая в детство. Понимаешь, о чем я думаю?

– Что у нее было старческое слабоумие. – Эш вздохнул. – Чего она хотела от тебя?

– Чтобы я навестил ее, она хотела поговорить со мной с глазу на глаз, – добавил он с оттенком горечи. – Но к тому времени, когда я получил письмо, было уже слишком поздно. Во всяком случае, я прочитал письмо уже после того, как услышал о ее слабоумии, поэтому не воспринял его всерьез и не стал разгадывать тайну двадцатилетней давности. Мне было известно, что Марион живет в Озерном крае. Я хотел написать ей, но боялся огорчить известием, что ее тетя к концу жизни повредилась умом. В общем, я ничего не предпринимал.

– До тех пор, пока леди Марион с сестрами не появились в Лондоне?

Брэнд кивнул, вытянув длинные ноги к весело потрескивающему огню, и поудобнее уселся в кресле.

– Я не хотел расстраивать или пугать Марион, рассказав о письме Эдвины. Зачем, если все это было плодом воображения старой женщины? Поэтому я просто познакомился с ней и попытался разговорить. – Он оторвал взгляд от пляшущих языков пламени в камине и взглянул на Эша. – Она ничего не знает. В сущности, она едва помнит Лонгбери. Она помнит тетю Эдвину и Ханну, но не помнит, что Ханна исчезла как раз тогда, когда она была там. Когда я спросил ее, где Ханна сейчас, она ответила, что Ханна умерла молодой.

Эш усмехнулся:

– Ты хочешь сказать, что сестры Ханны пытались скрыть ее позор, сочинив сказку про раннюю смерть? Держу пари, она убежала с женатым парнем, и родные никогда не простили ее за это. Типично!

Брэнд пожал плечами:

– Я считал, что исполнил свой долг перед Эдвиной и могу забыть об этом, но Марион столкнули с лестницы. А неделю назад ее ограбил какой-то разбойник в Воксхолл-Гарденз. О нет, Марион ничего не говорила мне об этом. Я узнал от Фебы.

– Совпадения, – фыркнул Эш, – с кем не бывает.

– Другие согласились бы с тобой, – отозвался Брэнд, – но я газетчик, у меня чутье на такие веши. Я думаю, все, что произошло с Марион, не случайно, вот только не знаю, имеет ли это отношение к Лонгбери.

По лицу Эша он видел, что тот складывает в уме кусочки и заполняет пробелы. Наконец Эш хмыкнул:

– Уверен, что ты рассказал мне не все. Либо леди Марион не призналась тебе, либо был и третий случай, о котором ты по какой-то причине не хочешь упоминать.

– Ты ошибаешься по обоим пунктам. – Брэнд допил бренди и поставил стакан. – Повторяю: я полагаюсь на свое чутье.

Брэнд вспомнил ее испуганный взгляд, когда он склонился над ней у подножия лестницы, и позже, в карете, когда на его вопрос у нее вырвалось: «Дэвид».

Он надеялся, что эти неприятности прибыли в Лондон из Озерного края, ибо если их источник Лонгбери, это значит, что ему следовало отнестись к письму Эдвины серьезно. Это значит, что он не должен был с такой готовностью воспринимать ее смерть как несчастный случай. Это значит, что Марион опасно ехать в Лонгбери.

– В любом случае, – в конце концов сказал он, – я решил сделать то, чего хотела от меня Эдвина: разгадать тайну исчезновения Ханны.

– По-твоему, это разумно? Ты можешь потревожить осиное гнездо.

– Я это прекрасно понимаю, но Марион бросить не могу.

Он поднял глаза и обнаружил, что Эш задумчиво разглядывает его.

– Я был прав! – провозгласил Эш. – Ты увлечен ею! Ты постоянно называешь ее Марион, а не леди Марион!

Когда Брэнд сердито взглянул на него, Эш ухмыльнулся:

– Ты играешь в опасную игру, друг мой.

Брэнд пристальным взглядом безуспешно попытался прогнать веселость из глаз Эша.

– Я чувствую ответственность за нее. Полушутя, полусерьезно Эш продолжил:

– О, именно так все и начинается. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как угодишь в ловушку для холостяка. Вспомни Джека.

Джек был их общим другом и когда-то убежденным холостяком, но теперь счастливо женился. Эш поднялся.

– Хочешь совет? Остерегайся миссис Милфорд. У белокурой Джулии, возможно, личико богини, но характер дьяволицы. Ей не понравится, что какая-то другая женщина вторглась на ее территорию.

– Я же сказал, – проворчал Брэнд, – что это она прекратила нашу связь.

– Думаешь, это имеет значение для такой женщины, как Джулия? Удивляюсь, как она до сих пор не набросилась на тебя с обнаженными клыками.

– Она в Париже.

– Тогда понятно. Вернется, как только услышит, что другая женщина удостоилась твоего расположения.

– Может, ты сядешь? – рявкнул Брэнд. – И прекрати свои шуточки! Я позвал тебя не для того, чтоб в игры играть. Ты мой друг, и мне нужна твоя помощь.

Эш посерьезнел. Он медленно опустился в кресло.

– Зачем тебе моя помощь?

– Разве я не ясно выразился? Не удивлюсь, если произойдет третий инцидент – ну, знаешь, одно из этих совпадений, которые могут случиться с каждым? Однако я не могу быть везде сразу. Я согласился выставить свою кандидатуру от нашей партии на предстоящих дополнительных выборах, следовательно, в ближайшее время буду плотно занят. К тому же надо подумать о газетах. Мне придется проинструктировать первого заместителя насчет дел в мое отсутствие.

– Сдается мне, – хмыкнул Эш, – слишком много удочек у тебя закинуто.

– Потому-то мне и нужна твоя помощь.

– Я слушаю.

Брэнд длинно, медленно выдохнул.

– Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за Марион, по крайней мере пока она не устроится в Лонгбери. Сделаешь это?

Эш улыбнулся:

– С удовольствием, дружище, с удовольствием.

Проводив Эша, Брэнд вернулся в гостиную, где его слуга убирал со стола. Мэнли было за пятьдесят, когда-то он служил в кавалерийском полку. Незаменимый в отношении лошадей, он был уволен своим последним нанимателем за непокорность. Вернее, он был уволен несколькими нанимателями за непокорность. Не вызывало сомнений, что Мэнли не знает своего места, но ему посчастливилось найти такого хозяина, который восхищался именно этим качеством.

К сожалению, его таланты пропадали зря, потому что Брэнд не держал конюшню. Он не видел в этом необходимости, арендуя лошадей и коляску на платной конюшне на Пэлл-Мэлл. Что ж, пора порадовать старого слугу.

– Мэнли, – сказал Брэнд, – через одну-две недели мы едем в Лонгбери. У меня там конюшня пустует. Завтра мы с тобой поедем в Таттерсолл, чтобы присмотреть лошадей и сделать кое-какие покупки. Еще мне потребуются услуги кучера и помощника конюха. Я был бы признателен, если бы ты позаботился об этом. И, Мэнли, все только самое лучшее.

Лицо Мэнли осталось бесстрастным, только губы чуть заметно дернулись. – Думаю, я справлюсь, мистер Гамильтон.

– Хорошо. Ах да, и еще мне понадобится домашняя челядь.

– Предоставьте это мне, сэр.

Это подобострастное «сэр» ярче любых других слов сказало Брэнду, насколько доволен Мэнли тем, что в Лонгбери будет конюшня.

Брэнд с улыбкой отвернулся и заметил, что из шва кресла выглядывает набивка. Эти кресла когда-то принадлежали его дедушке. Эш сказал бы, что пора избавиться от них, что они себя изжили.

Брэнд развернулся.

– Мэнли, – сказал он, – я хочу, чтобы ты нашел драпировщика или декоратора. Надо обновить мебель. Но ничего не переставляй.

– Да, сэр, – ответил Мэнли.

– И поосторожнее с теми стаканами. – Стаканы тоже принадлежали его деду.

– Слушаюсь, сэр.

С вежливым «спокойной ночи» Брэнд вышел из комнаты.