Глава 9

Кэйт улыбалась всю дорогу, пока шла к «кадиллаку». Она не могла вспомнить, когда последний раз была так счастлива. Даже впервые увидев свой портрет на обложке знаменитого журнала, Кэйт не радовалась так, как сегодня. В Хьюстоне ей повезло куда больше, чем можно было ожидать.

— Не знаю, как тебя благодарить, — сказала она, оборачиваясь к Авери.

— И незачем. Ты же знаешь меня. Я пропускаю мимо ушей всякие штучки подобного рода. К тому же в этот раз это не составило большого труда.

Кэйт была тронута. Как это похоже на Авери! Ведь ее поддержка прочна и надежна, как стена, а ее энтузиазм пьянил окружающих лучше шампанского. Несмотря на то что семья для нее была превыше всего, она была женщиной, которая не могла оставаться в стороне, когда кому-то нужна была помощь. Так и в этот раз Авери устраивала для Кэйт ленчи и званые обеды в таких изысканных местах, как Кантри-клуб Ривер Окс и клуб Тони, и даже в ресторанах «Ла Григлия» и «Сед Кост». А где как ни здесь можно было встретиться и переговорить с людьми, чье покровительство гарантировало бы успех Аутбэка.

— Но все равно я твоя должница. И твоего отца тоже. Я заказала отвезти дюжину роз к нему в офис. До сих пор не могу понять, как быстро он поверил в успех моего дела. Сначала пытается убедить меня продать ранчо, а через минуту уже объявляет, что представит меня одному известному бизнесмену, который любит риск!

— Я как-то пыталась вспомнить хоть одно крупное дело, за которое взялся отец за последние двадцать лет и которое не увенчалось бы успехом. Так вот, могу тебя уверить, я так и не вспомнила!

— Я счастлива, что сенатор на моей стороне. Он даже предложил свою помощь в транспортировке, когда основная часть дел будет улажена… — Кэйт глянула на часы, — лучше всего было бы выехать прямо сейчас.

— Ты уверена, что не хочешь остаться отобедать?

— Мне бы очень хотелось, но я и так немного опаздываю.

— Но ты же была вынуждена задержаться, чтобы подписать деловые бумаги, связанные с договором о займе.

— Хэнк будет волноваться. И потом ты же меня знаешь…

Авери расхохоталась в ответ.

— Естественно, знаю! Когда дело касается времени, ты становишься занудой: «Надо, чтобы все было вовремя…»

— …И никогда не надеяться на то, что часы спешат, — сказала Кэйт, завершая фразу, оставшуюся, как воспоминание о школьных днях.

— Уж теперь-то, когда мы с тобой живем в одном штате, надеюсь, ты не будешь надолго пропадать?

— Нет, конечно. Авери, большое тебе спасибо… за все. — Кэйт смахнула слезы, которые вот-вот были готовы побежать по щекам.

Авери молча подняла руку в знак прощания. Кэйт, смеясь, надавила на газ.

В этот раз, выезжая на шоссе, она уже не обращала никакого внимания на респектабельность Ривер Окс-сквер. Кэйт предвкушала, как обрадуется Хэнк, когда узнает, что благодаря сенатору Моргану ей удалось договориться о мультимиллионном долларовом займе, В ее деловой папке находились документы, вступление в силу которых зависело только от того, когда Хэнк поставит под ними свою подпись.

Когда дела с финансами будут улажены, Кэйт позвонит Гарнеру Холланду с официальным предложением работы постоянного консультанта. Этим утром он должен был заехать на ранчо для составления списков животных, которых необходимо приобрести в первую очередь. К тому же не мешало бы обсудить и организационные проблемы. Кстати, один из друзей Кэйт, работающий на агентство Рейтер в Нью-Йорке, поместил ее адрес в объявлениях о поиске управляющего сафари-ранчо в одной из крупных африканских газет.

Резкий запах пороха и еще более резкий запах собственного пота раздражал двенадцатилетнего Байрона Невилла. Он сжал винтовку, подаренную ему отцом в прошлый день рождения, и стал пристально вглядываться в разбитое окно зала. Неделю назад ему не удалось с достоинством выдержать тест на мужество. В этот раз за провал он может поплатиться жизнью.

Резкие крики мародеров разрывали тишину ночи: «Ухуру, ухуру», — голосили они так, будто этот звук обладал магической силой, предохраняющей от метко пущенной пули.

Байрон услышал, как из окна соседней комнаты глухо отвечает на крики винтовка отца. Сестра Винифред, припав к подоконнику, с королевским хладнокровием стала целиться из ружья. Ни одна черточка ее осунувшегося лица, не выдавала того ужаса, который наверняка переполнял ее душу. Пятеро преданных слуг, верностью которых так гордился отец, вскоре присоединились к хозяину.

— Спокойно, — услышал Байрон крик отца. — Не стрелять до тех пор, пока эти сукины дети сами не вылезут под пули.

Сердце Байрона дрожало, как молоденькая загнанная газель. Он вглядывался в темень за окном, стараясь, найти живую мишень. Черная кожа и темные брюки налетчиков служили великолепным камуфляжем в эту безлунную ночь. Внезапно мальчик увидел белое пятно рубашки. Стараясь отогнать от себя страхи и сомнения, смахивая пот со лба, он собрал в кулак все свое мужество и аккуратно взял жертву на мушку.

Байрон нажал на курок и в ту же секунду увидел, как красный цветок распускается на белоснежной мишени. Целясь и стреляя вновь и вновь, он не успевал насладиться триумфом побеждающего мужчины или пролить слезы двенадцатилетнего мальчишки.

Запах пороха окутывал его…

Байрон вскрикнул — и звук собственного голоса разбудил его.

Лежа в роскошной кровати одного из королевских номеров отеля «Норфолк» в Найроби, он, опьяненный сном, со страхом вдыхал аромат женского тела и шампанского. Байрон лежал, не двигаясь, пытаясь унять сердце, стучащее в груди с бешеной силой. Его подружка безмятежно посапывала, обхватив рукой подушку.

Страшные воспоминания о давнем налете преследовали его с самого детства и не отпускали даже тогда, когда на голове его стали появляться седые волосы. Кровавые сцены являлись ему во сне. Если бы не слуга, предупредивший о налете, его и всю его семью расстреляли бы прямо в постели.

Но он остался жив, чтобы наблюдать медленную агонию горячо любимой Кении. Он презирал смерть во имя призрачных идеалов — все эти жизни, все эти мечты, втоптанные в пыль национализма. И зачем? Чтобы нескончаемые беды сокрушили его Отчизну? Чтобы народ этой страны страдал от демонов политической коррупции? Чтобы первой фразой туристов на местном языке была «лижи мои ботинки»?

Байрон осторожно встал с постели, стараясь не разбудить женщину, уткнувшуюся ему в плечо. Роузбад Фэйрчайлд.

Что за бестолковое имя! Однако сама женщина была то, что надо. Пышущая здоровьем вдова, которой недавно стукнуло сорок пять, успешно управляющаяся с делами, оставшимися после мужа, Роузбад сочетала в себе качества, особенно нравившиеся ему в янки. Она была открыта, честна, немного неуклюжа, полна энергии и различных проектов и очень хорошо знала, чего добивается. Когда прошлой ночью он привел ее группу назад в Найроби, она очень явно дала понять, чего от него желает.

Вот зачем женщины стремятся попасть в самое сердце сафари, подумал он и по-доброму усмехнулся. Возможно, в этом виноваты таинственные легенды, возникшие вокруг образа «белого охотника» — фантазия пера Хемингуэя, которая потом разрасталась благодаря стараниям таких звезд кино, как Стюарт Грангер и Кларк Гэйбл.

Но, как бы там ни было, большинство женщин, приезжавших в сафари, относятся к белому охотнику как к потенциальному трофею. Правда, мало кто из них столь же прямо и откровенен, как Роузбад.

Голый и босой, Байрон на цыпочках прошел в ванную комнату, чтобы смыть с себя утренние кошмары и ночное шампанское. Он был стройным, превосходно сложенным мужчиной довольно высокого роста. В своем привычном наряде — отлично скроенном костюме — Байрон производил впечатление благородного джентльмена, готовящегося выйти к ленчу, хотя в том же костюме он превосходно себя чувствовал, сидя в кустах с ружьем наготове.

В сорок семь лет его волосы стали совершенно белыми; бледно-голубые глаза задумчиво смотрели из-под все еще черных бровей и ресниц. Было что-то детское, мальчишеское в его лице — немного курносый нос, круглый подбородок и ямочки на щеках. Одним из характерных свойств этого лица была выразительность; ни при каких обстоятельствах ему не удавалось скрыть своего настроения.

Байрон стоял вод душем, наслаждаясь прохладной водой и пытаясь избавиться хоть на миг от недовольства собой и всеми вокруг, — недовольства, преследовавшего его все последние дни. Он устал нянчиться со всеми этими богатенькими, здоровенькими, вооруженными камерами туристами, идущими в сафари сплошными потоками.

Туристы и слышать не желают, что их представления об Африке давно уже не соответствуют действительности. Кто бы мог подумать лет десять назад, что всемирно известные заповедники «Тсаво», «Абердарс» и «Масай Мара» потеряют почти всех своих животных в бесконечной кровавой вакханалии. Но самым ужасным было то, что он не видел никакой перспективы, нет никакой надежды до тех пор, пока бедность и беспомощность идут рука об руку.

Кровавый ад. Что так мучает его, почему он продолжает думать о проблемах Кении в то время, как теплое, податливое женское тело ждет ласки всего в нескольких шагах от него?.. Небольшая прогулка, отличная еда, великолепное вино и здоровый секс — такие вещи всегда только поднимали ему настроение. Всегда, но не теперь. Теперь грустные мысли мешали Байрону наслаждаться жизнью.

Голубые мечты юности спустя тридцать лет казались теперь смешными, и ничто на свете не сможет уже вернуть ему прежнюю силу души. «Боже мой, как бы я хотел хоть что-то изменить в своей жизни», — подумал он, выходя из ванной.

Когда Байрон вернулся в спальню, Роуэбад Фэйрчайлд уже проснулась. Она потянулась, и из-под одеяла показались большие, еще крепкие труди. «Ничего себе, — подумал он. — Хорошенькая штучка!»

— Ты всю ночь что-то бормотал во сне, — сказала она, томно улыбаясь.

Он пересек комнату и уселся на край постели, низко склонившись над нею.

— И что же я говорил?

— Это звучало как «ухуру, кровь, черт побери, ухуру…» Это тебе о чем-нибудь говорит? — Роузбад взяла пачку сигарет с ночного столика и закурила. Длинная и коричневая, похожая на миниатюрный корешок какого-нибудь экзотического растения, сигарета выглядела немного жутковато во влажных губах Роузбад.

— Да, говорит, — автоматически ответил он.

— Почему ты не расскажешь мне об этих «кровь, черт побери, ухуру».

— Я бы не хотел портить тебе настроение.

— Сомневаюсь, чтобы кто-то мог это сделать. Я знаю, что ты профессиональный гид для опасных путешествий, скажу даже больше, твой профессионализм в постели также достоин наивысших похвал. Но я бы хотела знать больше о человеке, с которым мне выпало переспать.

Байрон ухмыльнулся в ответ на ее красочную речь. Роузбад шокировала своим интимным словарным запасом. Но ему нравились женщины, называющие вещи своими именами.

— «Ухуру» — боевой клич, которым во времена моего детства пользовались мародеры. Это слово обозначает свободу. Говорят, что повстанцы боролись за независимость. Лично я думало, что они воевали за землю. Бог свидетель, мы, белые, делали все возможное, чтобы эти земли не пришли в упадок.

— Дорогой, спешу тебя обрадовать: с тобой в постели либеральная демократка. Я уверена, что африканцы имеют все права отстаивать свои земли, ведь они жили здесь еще задолго до европейцев.

— Возможно, черные и были здесь первыми, — возразил Байрон. Ему уже не раз приходилось дискутировать с дотошными туристами, — но с землей они не имели никакого дела. Земля оставалась мертвой до тех самых пор, пока мой прапрадед не осел в этих местах. У нас ведь тоже есть права, дорогая.

Роузбад протянула ему свою сигарету так, словно это было соглашение о перемирии.

— Есть одна вещь, которую я усвоила еще будучи примерной ученицей одной из самых обыкновенных школ, — когда речь заходит о земле, любая логика улетучивается.

— Ты права, — он затянулся, ощущая в табаке привкус ее помады. — Что там обычно отвечают на всякие такие вопросы хиппи? Занимайся любовью, а не войной! Я всецело «за».

Байрон затушил сигарету и потянулся, чтобы обнять ее. К его удивлению, Роузбад отклонилась от его объятий.

— Извини, — сказала она. — Боже мой, я не занималась любовью три раза за одну ночь со времени своего медового месяца! Кроме того, я вижу, что что-то тебя тревожит. Если хочешь поговорить, можешь рассчитывать на примерного слушателя в моем лице.

— Это длинная история.

— Как и все наиболее интересные истории вообще.

Удивленный силой собственного желания поделиться всеми чувствами и мыслями, которые преследовали его с самого утра, Байрон вскоре обнаружил, что рассказывает ей о тех неповторимых, действительно счастливых годах, которые он провел на Кифаре, на ферме, в лоне любящей семьи. Описывая в деталях рост националистического движения и террора, рассказывая об атаках мародеров, Байрон не заметил, насколько живо и образно описывает события давно минувших дней. Вдруг он почувствовал, как Роузбад бьет мелкая дрожь.

— Извини, — сказал он, резко обрывая свои воспоминания. — Я не хотел тебя расстраивать.

— Пожалуйста, не останавливайся, — прошептала она.

Байрон откинулся на подушки, и память перенесла его в прошлое…

— …С той ночи все изменилось. Пару лет спустя отец продал Кифари, и мы переехали в Англию. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне исполнилось восемнадцать.

— Как это ужасно… — В глазах Роузбад было сострадание.

— Моя сестра Винни, — продолжал Байрон, — несколько месяцев спустя вышла замуж за военного, а я потратил свою часть наследства на изучение истории в стенах Кембриджа. Я тогда еще немного занимался боксом. Но в Англии я никогда не чувствовал себя как дома, поэтому вернулся в Кению. Один из друзей моего отца согласился взять меня с собою в качестве белого охотника. Когда в 1977 году правительство официально запретило охоту, я стал числиться в агентстве по охране окружающей среды как гид.

Байрон замотал головой, стараясь избавиться от видений истекающих кровью животных, чья смерть была неизбежна в силу того, что капризная женщина какого-нибудь миллионера возжелала обладать шубой из меха редкого животного или какой-нибудь надменный азиат решил повысить, свою потенцию.

— Этот бизнес по колено в крови. В прошлом году я отошел от дел и стал обычным туристическим гидом в фотографическом салоне Ватсона. Итак, ты и сама теперь видишь: я самый обыкновенный белый африканец, ждущий работы по душе.

Роуэбад слушала очень внимательно, склонив голову на бок.

— И как часто ты видишься с Винни?

— Очень редко. Я все никак не могу вернуться в Англию. Муж Винни ушел в отставку уже несколько лет назад, и они успели обзавестись коттеджем в Котсволде. У них отличная семья.

Перед тем как Байрон начал свой рассказ, Роузбад имела вид разомлевшей, довольной женщины. Теперь ее черты заострились, лицо стало серьезным, почти суровым. Он поразился, представив, как, должно быть, меняется она, сидя за столом в своей конторе.

— Не думал ли ты когда-нибудь перебраться в Америку? — спросила она.

Байрон рассмеялся.

— Полмира мечтает осесть в Штатах. Я не думаю, что там найдется работа для отставного белого охотника.

— Я, возможно, подыщу что-нибудь в своей организации…

— Очень любезно с твоей стороны, — прервал он.

— Тебя что-то смущает?

— Нам обоим ясно, что не стоит об этом даже говорить. У меня не хватит терпения на то, чтобы стать примерным подчиненным, да и ты, наверное, быстро разлюбишь меня, если приручишь, не так ли?..

Байрон был твердо уверен, что мужчина, которому женщина понравилась до такой степени, что он решился разделить с ней ночь, должен оставаться любезен для того, чтобы потом разделить с нею еще и завтрак.

— Как насчет того, чтобы перекусить?

— Угу, — ответила она.

Час спустя, ожидая, когда Роузбад закончит свой туалет, он внимательно изучал разворот «Дэйли Нэйшен» с объявлениями о работе. Эту газету служба доставила вместе с заказанной едой. Проигнорировав первые страницы, посвященные политике, Байрон с интересом изучал список вакантных мест.

«Черт побери, будь я проклят, — подумал он, прочтя объявление с просьбой о помощи. — Оказывается, белому охотнику и в Штатах может повезти с работой!» Какая-то женщина из Техаса искала людей, способных помочь ей в организации и содержании ранчо-сафари.

Неожиданно он громко рассмеялся. Львы и слоны в Техасе? А почему бы и нет?

Кэрролл Детвейлер облокотился на дверцу своей машины, закуривая «Мальборо» и наслаждаясь непривычным чувством полного благополучия. Отсюда ему открывался великолепный вид на Пансион Прайдов. Хотя он стоял на самом открытом месте, маскировочный костюм хранил его от любого, даже самого пристального, взгляда. Заметить Детвейлера мог только профессионал.

Бросив окурок под ноги, он тут же закурил вторую сигарету, и воспоминания перенесли его во Вьетнам. Это была вершина его существования, некий бесспорный стандарт, которым он впоследствии измерял все события своей жизни. Например, настоящая работенка, дающая возможность на свое усмотрение тратить сенаторские денежки, была просто конфеткой.

Приехав в Фредерикбург на следующее утро после звонка сенатора, Детвейлер остановился в отеле «Сандей Хауз», сняв люкс, и таким образом исполнив в точности все указания Блэкджека. Позавтракал он в отеле «Элпин», заказав самое дорогое изысканное мясное блюдо и свое любимое пиво.

Затем Детвейлер проехал двадцать четыре мили к Кервиллу, где и провел несколько последующих дней, переходя из бара в бар, прислушиваясь к разговорам местных жителей, пока не почувствовал, что знает уже достаточно о семье Прайдов — о болезни Хэнка, о возвращении Кэйт, — чтобы поддержать разговор и, заказав за свой счет парочку кружек пива каждому из собеседников, самому завести беседу. Непривычная социальная активность не так-то легко давалась. Но его матушка вложила в него достаточно манер и интуиции, чтобы он мог стать душой компании, когда пожелает.

На следующее утро Детвейлер решил ознакомиться с местностью. Добрую половину дня он цотратил на то, чтобы объехать границы ранчо, изучая все глухие тропы и сторонние дороги. Несмотря на то что потом ему пришлось долго отмывать свой грузовичок от грязи, Детвейлер остался доволен своим путешествием: теперь ему были известны если не каждый кустик, то уж точно каждая горка и холм Пансиона Прайдов.

Черт! Территория была так велика, что на ней спокойно разместилась бы одна из тех стран «третьего мира», которые по сей день снятся ему по ночам. Однако он заставит этот видимый недостаток стать преимуществом, он обернет его в свою пользу. Еще никогда жертва не ускользала из его рук. Ему пришлось по вкусу шпионить за Кэйт Прайд, и никто в мире теперь не сделает этого лучше, чем он.

По словам сенатора, Кэйт должна возвратиться домой сегодня к обеду. Детвейлер взглянул на часы, затем посмотрел в бинокль, замерев, как дикий зверь перед прыжком.

Послышался шум мотора, и несколько мгновений спустя серебряный «кадиллак» с эмблемой ранчо Прайдов появился в поле зрения. Водитель гнал как сумасшедший. «Что-то здесь не так», — наводя свой бинокль на машину, подумал Детвейлер.

Кэйт была уже в нескольких милях от дома, когда, совершенно выйдя из-под контроля, «кадиллак» с бешеной скоростью устремился вниз по дороге. В Нью-Йорке у нее не было своей машины, и ее искусство вождения всегда оставляло желать лучшего. Она выжала тормоза, как когда-то, много лет назад, учил ее Хэнк, пытаясь сбросить скорость, чтобы справиться с управлением.

Машина не слушалась, будто по собственной воле несясь к глубокой грязной канаве у обочины дороги. Кэйт продолжала бороться с управлением, ее побелевшие пальцы вцепились во вращающийся руль. Как только колеса соскочили с дороги, рукам стало нестерпимо больно.

«Кадиллак» жалобно скрипел, оставляя за собой шлейф искр после каждого соприкосновения с камнями. Забыв все на свете, Кэйт жала на тормоза, в то время как машина продолжала нестись вниз по склону. Боже мой, но ведь это не может так закончиться! Нет, не сейчас…

Глава 10

По обыкновению осмотрев с утра загон для скота, Команчо, сев в машину, поспешил за ворота ранчо.

Обеспокоенный опозданием Кэйт, он, ни слова не сказав Дельте и Хэнку, решил выехать ей навстречу.

Кэйт никогда не опаздывала и терпеть не могла людей, которые себе это» позволяли. Перед тем как на прошлой неделе выехать в Хьюстон, она обещала Хэнку, что будет звонить каждое утро в девять часов. Дельта говорила потом, что по этим звонкам можно проверять часы.

Команчо поглядывал по обе стороны дороги, пока его грузовик ехал в гору. Что же, черт побери, могло произойти, почему Кэйт задержалась? Если она решила его поволновать, то уж он ей потом объяснит, чего стоит ему подобная нервотрепка.

В шести милях от ранчо дорога сворачивала к берегу Гуадалупе» петляя и изгибаясь, как небрежно брошенная веревка. Некоторые повороты были особенно неожиданны и опасны. Команчо сбавил скорость, не считая нужным подвергать себя пустому риску. И вдруг далеко впереди он увидел «кадиллак». Скатившись в канаву у дороги, машина была похожа на тонущий корабль. Резко затормозив, Команчо выпрыгнул из кабины.

— Кэйт! — закричал он на бегу. — Кэйт, ты здесь?

— Я застряла в кабине, — крикнула она в ответ. — Дверь заклинило.

— С тобой все в порядке? — спросил он, залезая к ней в машину через окно. — Ты можешь двигаться? Может, позвать на помощь?

— Я просто жутко испугалась, — стиснув зубы, проговорила Кэйт. Теперь, когда худшее, казалось бы, миновало, она почувствовала неописуемую слабость в ногах.

Команчо одним ударом выбил заклинившую дверь и взял Кэйт на руки.

Иногда даже самые независимые и гордые женщины нуждаются в помощи. У Кэйт было много подобных минут, но она всегда оставалась одна на пепелище надежд и планов. Тогда вместо мужчины с ней была Мимс, единственный человек, кому Кэйт могла довериться.

— Ты вся в крови. — Команчо попытался осмотреть ее рану, но Кэйт была слишком потрясена, чтобы позволить ему разжать свои руки.

Позже, в своей спальне, она будет уверять себя, что на ее месте любой человек отреагировал бы так же. Однако в этот момент, более всего на свете ей хотелось очутиться в крепких объятиях Команчо. Ничего и никогда она не желала с такой силой.

— Это просто царапина. Это может подождать. Пожалуйста, просто обними меня.

Команчо не пришлось просить дважды. Он прижал ее еще крепче, и их тела соприкоснулись от бедер до плеч. А ведь он почти забыл, как невообразимо приятно чувствовать изгибы и запах ее тела! Кэйт доверчиво прижалась, и Команчо ощутил, насколько близка ему эта женщина, чье тело подходит к его собственному как когда-то отколовшийся кусочек. Он еще долго мог бы стоять так, не двигаясь, но Кэйт знобило, еще немного и ей может стать еще хуже.

— Мне нужно отвезти тебя домой и уложить в кроватку, Китти, — сказал Команчо, неся ее к своему грузовику.

Он усадил ее в кабину, пристегнул ремни и поехал на ранчо так быстро, как позволяла безопасность. Кэйт издала отчаянный короткий крик, когда увидела на крыльце Хэнка и Дельту. Как только Команчо притормозил, она распахнула дверцу и, наполовину шагом, наполовину бегом направилась к отцу.

— Я попала в аварию. Кажется, машина безнадежно разбита.

— В аварию? — Хэнк посмотрел поверх головы Кэйт на Команчо.

— Похоже, она потеряла управление, — подтвердил Команчо.

— Я ехала слишком быстро, потому что опаздывала, — пробормотала Кэйт, зарывшись лицом в рубашку Хэнка.

Расслабившийся и успокоенный, он поднял за подбородок лицо дочери и вытер ей слезы своим носовым платком.

— Машину можно заменить, дорогуша. А ты у меня одна… Слава Богу, все обошлось!

Всю дорогу до кухни он крепко сжимал ладони дочери. В этот момент Хэнк очень сожалел о своей болезни. Если бы у него было здоровье, Кэйт не пришлось бы колесить по Техасу вдоль и поперек в попытках спасти ранчо.

— Ты ранена?

Кэйт перестала плакать.

— Я чем-то порезала шею.

— Дельта, посмотри, пожалуйста, — попросил Хэнк.

— Много лет назад, когда она упала с велосипеда, было серьезнее, — успокоила его Дельта.

— Все равно, я думаю, необходимо вызвать доктора Вильямса, пусть посмотрит!