Александр Торин
      Мы - пионеры, дети рабочих
      (Две истории про лигу скаутов и о том, как с ней бороться)
      История первая. Взвейтесь кострами.
      Меня с некоторых пор периодически мучает вопрос, на который я так и не смог найти ответа: существует ли какая-нибудь связь между Лордом Баден-Пауэллом и городом Баден-Баденом, в который, расстроившись, по слухам очень любил уезжать Тургенев?
      А началось все с нескольких дней, проведенных в Лондонской гостинице имени Лорда Баден-Пауэлла, в самом что ни на есть центре скаутского движения. С тех пор я подозрительно отношусь к лиге скаутов. И, как это не парадоксально, время от времени тоскую по исчезнувшим с лица земли советским пионерам.
      Говорят, пионерские дружины были созданы по образу и подобию идеологически чуждых советскому строю скаутских отрядов. Так или иначе, в детстве пионерская организация ни разу не вызвала в моей душе теплых чувств. Я ненавидел гладить пионерский галстук утюгом: чуть зазеваешься, и запахнет горелым стекловолокном, а на красной атласной поверхности появится рваная дыра с черными, обугленными краями. Не осталось у меня в памяти никаких романтических воспоминаний: ни о сборе металлолома или макулатуры, ни о военно-патриотических играх, ни, тем более, о пионерском лагере...
      Бррр...Манная каша, компот из сухофруктов и вожатая Лида.... Лидия Георгиевна, с мускулистыми мужскими ногами, поросшими кудрявыми черными волосиками, обладавшая железным голосом и широким как блин убежденно-идеологическим лицом. Она заставляла нас до изнемождения маршировать на асфальтированной площадке. Называлось это, кажется, подготовкой к празднику строя и песни. Или песни и строя.
      Так что день, когда мы по возрасту выбывали из членов пионерской организации, был чуть ли не самым счастливым в моей жизни. Помню, как толстая и сентиментальная завуч Вера Ивановна произносила прочувственную речь и разрыдалась, снимая с нас обтрепанные галстуки. В тот момент мне даже как-то стыдно стало за свой юношеский цинизм, тем более, что здоровый верзила-акселерант Толька Великов расчувствовался и, когда Вера Ивановна сняла с него галстук, неожиданно заголосил юношеским баском и пустил слезу.
      Тем вечером мы с Лехой Коньковым, закадычным моим другом, с наслаждением расстегнули воротнички белых школьных рубашек, и отметили знаменательное это событие бутылкой белого сухого вина и пачкой болгарских сигарет "Опал", наслаждаясь хрипящими записями чего-то модного в то время, кажется, Лед-Зепеллинов. И с тех пор мальчики и девочки в красных галстуках для нас не существовали: мы переросли через досадный период детства, и, руководствуясь революционными принципами, решительно отряхнули его прах с наших ног.
      Не ведал я, что призрак тревожного детства, взвивающихся кострами ночей, звуков пионерских горнов, еще неоднократно настигнет меня в зрелости. Да, к тому же, за тысячи километров от Москвы, в капиталистическом мире...
      Итак, в самом начале перестройки, мне, подающему смутные надежды научному сотруднику вымирающей Академии Наук, выпало получить приглашение от Королевского Общества Великобритании посетить знаменитый Императорский Колледж с двухмесячным научным визитом.
      Стоит ли говорить, как я волновался, особенно учитывая то, что я до тех пор выезжал только в дружескую Болгарию. А уж как встал на рога первый отдел... Но времена неумолимо менялись, к тому же какие-то мои бумаги потерялись, не дойдя до соответствующих органов, и я, попав под колесо истории, стал одним из избранных бывших советских пионеров, приземлившихся в Лондоне.
      Я начал подозревать, что чего-то не понимаю в этой жизни, в тот самый момент, когда проходил паспортный контроль в аэропорту Хитроу.
      -- С какой целью вы въезжаете в Великобританию, -- неприязненно спросил у меня хмурый мужик в сером костюме, обладавший по крайней мере тремя подбородками и маленькими поросячьими глазками.
      -- У меня приглашение от Королевского Общества, -- напыжившись от гордости ответил я, достав из нагрудного кармана бережно сложенную бумажку с гербом и печатью.
      -- Какое еще такое Королевское общество? -- Мужик недоверчиво покрутил бумажку, даже понюхал ее, и посмотрел на свет, явно в поисках водяных знаков. -- Чем они занимаются?
      Ах, великое Королевское общество! Сэры Исаак Ньютон, Генри Кавендиш, Майкл Фарадей, Джеймс Клерк Максвелл, Чарльз Дарвин... Я аж задохнулся от такого вопиющего невежества... "Сэр, это знаменитое научное общество Великобритании, которое в рядах которого имели честь состоять..." -приготовился произнести я с негодованием, но не успел...
      -- А, вспомнил, -- чиновник яростно выдернул из носа длинный черный волос. -- Они с футбольными клубами работают. Спартак-товарищ! Аякс! -- он подмигнул мне, и, поморщившись, брякнул штамп в серпасто-молоткастом паспорте.
      Поселили меня в приличной довольно-таки гостинице "Кобург", напротив знаменитого Гайд-Парка на улице "Королевская дорога". Гостиницу эту заснял когда-то знаменитый Хичкок в одном из своих фильмов ужасов, поэтому теперь, много лет спустя, переключая телевизионные каналы, я иногда вдруг узнаю на экране маленкую прихожую, в которую меня вместе с чемоданами буквально вытряхнул двухметрового метра черный водитель такси с заплетенным косичками и серьгами в ушах и в носу.
      -- Двадцать фунтов, -- завопил он, закатывая глаза и пританцовывая.
      -- Королевское общество, -- робко возразил я, предъявляя очередную бумажку, -- обещало, что такси будет оплачено.
      -- А чаевые? -- Водитель понимающе ухмыльнулся и похлопал меня по плечу. И мне пришлось расстаться с драгоценными фунтами стерлингов, всего день назад полученными под расписку в валютной кассе при Президиуме Академии Наук. Не знаю, как повлияли на это чаевые, но собственно чай в Великобритании оказался ароматен и крепок. До сих пор я время от времени пью крепчайший чай с молоком...
      Имперский Колледж Науки и Технологии располагался на другой стороне парка, за знаменитым Альберт-Холлом на улице "Королевские Ворота". Вообще, в Лондоне все было связано с королями и королевой, так что я вскоре перестал удивляться тому, что Королевское общество не вызывает у аборигенов решительно никаких эмоций. Тут и там я натыкался на таблички типа "Королевское общество страхования на воде", "Королевское общество слепых и глухонемых". И так далее.
      Несколько дней я наслаждался прогулками по улицам, знакомством с учеными мужами и лабораториями знаменитого учебного заведения, но, в один прекрасный день, под дверью моего номера оказалось письмо, в котором меня извещали, что в связи с сезонным повышением расценок, Королевское общество вынуждено перевести меня в другую гостиницу. Передо мной извинялись, но выражали надежду, что в конечном счете я оценю тот факт, что новая гостиница расположена просто-таки напротив того самого Императорского Колледжа, и мне больше не придется пересекать парк, добираясь до места работы.
      Как нетрудно догадаться, мое новое место обитания оказалось обычной дырой. В комнатах стояла вытертая мебель, к тому же всюду густо пахло керосином, видимо, в гостинице недавно морили клопов или тараканов. В оффисе, вернее в прихожей, сидела надушенная чем-то пряным, скучающая девица с густо накрашенными фиолетовыми веками в рваных колготках. У нее были длиннющие ногти, покрытые красным лаком, и она непрерывно курила. Каждый раз, когда я приходил вечером в свой номер и просил у нее ключ, девица пристально смотрела на меня каким-то двусмысленным взглядом, приоткрывая пухлые губы, выкрашенные темно-красной, почти-что черной помадой, что, надо признаться, меня слегка волновало. Смущали меня, в основном, ее длинные когти.
      Еще в гостинице время от времени встречались: менеджер Майкл, толстый парень с поросячьими глазками в грязной рубашке с обтрепанным воротником, точь в точь чиновник из аэропорта, который не хотел давать мне въездную визу, и молоденький мальчик Дэвид в грязном комбинезоне, говоривший на таком ужасном Кокни, что я его почти не понимал.
      Тем не менее, в гостинице этой можно было жить, до тех пор, пока...
      Короче, однажды вечером, воодушевленный каким-то научным семинаром, я радостно толкнул входную дверь, и ....
      Что-то было не так. Что-то было совсем даже не так. Каким же еще образом можно было объяснить то обстоятельство, что около входа стояли два пузатых чемодана советско-румынского образца, как две капли воды похожие на мои собственные чемоданы? И почему в коридоре раздавались возбужденные детские крики, а мимо меня сновали мальчики в серых шортах, в до боли знакомых галстуках, пилотках и рубашках пионерского образца. Галстуки у них, впрочем, были зеленого цвета.
      -- Мистер, -- Это накрашенная девица впилась в меня своим чувственным взглядом. -- Мистер, подойдите сюда, пожалуйста.
      -- А, что, собственно....
      -- Вам придется освободить комнату, -- девица загасила сигарету со следами помады, укусила себя за ноготь и в то самое мгновение утратила свою мимолетную привлекательность. -- У нас произошел массовый заезд скаутов.
      -- Что? -- Смысл ее слов еще не окончательно до меня дошел. -- Каких еще скаутов? Как это, освободить? Королевское общество оплатило мой номер вперед, еще целый месяц....
      -- Мы вернем деньги вашему обществу имени дворцовых паразитов, -девица прекратила грызть ноготь. -- Извините, но вам придется переехать.
      -- Но как же так, -- происходящее не укладывалось у меня в голове. Даже проникнутое классовой ненавистью упоминание о дворцовых паразитах не вызвало у меня протеста. -- Вы не имеете права! Я никуда не уеду, дайте мне ключ, это недоразумение.
      -- Ваша комната уже занята.
      -- А мои вещи? -- Я потерял дар речи.
      -- Мы их сложили, -- девица кивнула в сторону чемоданов.
      О, лживая Британская пропаганда! Где же хваленая неприкосновенность личности, чувство собственного достоинства, права человека, в конце концов! Кто позволил этим идиотам копаться в моих вещах, доставать из шкафа мою одежду, складывать мои бумаги. А мое белье? Черт возьми! -- Кровь ударила мне в голову. Происходившее настолько противоречило моим представлениям о демократии и капитализме, что я на глазах начал звереть.
      -- Вы, -- задыхаясь начал я, -- Вы заплатите за это. Вы не имеете никакого понятия о том, чего вам это будет стоить. Я пожалуюсь в Королевское общество!
      -- Это ваше право, -- девица зевнула. -- Попробуйте, найдите комнату в центре Лондона за такие деньги. Мы работали в убыток самим себе.
      -- Но у вас же была договоренность, -- растерялся я.
      -- У нашей гостиницы сменился хозяин, так что все ранее заключенные контракты больше не имеют никакой силы.
      -- Я... Я напишу письмо в... -- тут взгляд мой упал на глянцевый проспект, лежавший на журнальном столике. -- В ассоциацию гостиниц Большого Лондона. Дайте мне бумагу!
      -- А, -- девица растерялась. -- Да, -- она неожиданно стала со мной вежлива. -- Конечно, мистер. Я сейчас позову Майкла.
      -- Ага, попался, который кусался! -- сладострастно думал я, строча кляузу на листе бумаги. -- Вы не думали, что перед вами человек с Советской бюрократической закалкой... Кстати, надо признаться, что умение строчить жалобы и кляузы, в будущем пригодилось мне неоднократно, особенно в Америке.
      -- В чем дело, мистер? -- Майкл был раздосадован.
      -- Это неприемлемо, -- отчеканил я. -- Я обращаюсь с жалобой в Королевское общество, -- при этих словах Майкл нагло ухмыльнулся, -- и в ассоциацию гостиниц Большого Лондона -- я поджал губы и покрутил в воздухе глянцевым проспектом с адресом той самой ассоциации, в которую входило мое место обитания.
      -- Хмм... -- Улыбка сошла с припухшего лица менеджера. -- Ну зачем же так, поймите, у нас чрезвычайная ситуация. Скауты, вы сами понимаете, -- он развел руками, и как раз вовремя: к крыльцу подкатил двухэтажный автобус, и из него высыпала толпа возбужденных юнцов в галстуках.
      -- А я здесь при чем? Я никуда не уйду, пока вы не вернете мне мою комнату. Скауты, или пилигримы, вас ждут крупные неприятности. Я буду жаловаться в ассоциацию...
      -- Shit! -- Майкл сплюнул прямо на ковер и достал из кармана сигареты. -- Как мне все осточертело, ухожу к чертовой матери с этой работы. (Я был бы счастлив процитировать дословно всю его речь по-английски, но немного стесняюсь). Я же говорил этому ... что у него будут проблемы, так нет! Ну и .... с ним. Все, ноги моей здесь больше не будет! Чертова ... работа! Мистер Хабиб! -- Майкл злорадно набрал какой-то номер. -- У нас постоялец только что позвонил в ассоциацию гостиниц... Ну как... Я же вас предупреждал... Нет, он не желает уходить... Как так выселить скаутов? Вы хотите скандала со скаутской лигой? Они жуткие зануды, я знаю. Я вам сочувствую. Хорошо, делайте что хотите...
      -- Сейчас приедет наш ... хозяин, мистер Хабиб, -- оскалился Майкл. -Он вам поможет, подождите в прихожей. Пошло оно все к чертовой матери! Беру выходной. Развели тут... и ....
      Тут я окончательно расстроился, потому что Майкл упомянул в совершенно нецензурной форме братские арабские народы, одновременно не оставил без внимания евреев, прошелся по цыганам, обложил фрицев, ирландцев и почему-то поляков, выругал французов, и, уж совсем непонятно почему - смешал с грязью датчан и норвежцев. Затем, он, к счастью, вернулся к еврейскому вопросу. Логика его была изощренной: мистер Хабиб потому и оказался в Лондоне, что его выгнали из Иордании сионисты, которых недобили англичане вместе с Гитлером во время войны. Из-за этого в Большом Лондоне появилось ничем не оправданное количество поляков, и с тех пор все стало как-то совсем не так. Словом, в его голове, не направленной на путь истинный какой-либо приличной пропагандой, образовалась истинная каша. Задумавшись, я удивился тому, что Майкл совершенно не честил в своей пространной речи русских и коммунистов, хотел уже подбросить ему эту идею, но сдержался, решив не провоцировать международных конфликтов.
      Впрочем, к его чести, и несмотря на всю эту национально-политическую кашу, закончил Майкл страшным проклятием в адрес невинных скаутов, заявив, что они хуже мистера Хабиба, иудеев и американцев вместе взятых, так как только что сломали перила на втором этаже. После этого проклятия, затушив сигарету, идеологически дезориентированный управляющий гостиницей навсегда исчез из моей жизни.
      Мистер Хабиб оказался щеголевато одетым господином арабского вида с черными усиками.
      -- Мистер.... Он расплылся в благодушной улыбке. -- Какое несчастье, просто произошло недоразумение! Мы не поняли друг друга, правда? Зачем же жаловаться? Мы не будем жаловаться.
      -- Верните мне комнату, -- я принял круговую оборону. -- Я никуда отсюда не уйду!
      -- Ах, мистер, войдите в наше тяжелое положение. Мы только что вселили в ваш номер новых жильцов. Произошла трагическая ошибка, но я постараюсь ее уладить. Подождите секунду, -- мистер Хабиб набрал телефон и что-то быстро заговорил по-арабски.
      -- Ялла! О-кей, -- обрадовался он. -- У меня для вас замечательное известие, -- улыбнулся он. -- Я нашел для вас прекрасную комнату, всего через два дома отсюда. На пару ночей.
      -- Я никуда больше не хочу, -- уперся я.
      -- Ну, зачем же так, у меня для вас сюрприз! -- Он сверкнул золотой коронкой. -- Сейчас мы пойдем обедать в прекрасный арабский ресторан. Я угощаю. К тому же, подарок от фирмы, мы компенсируем вам неудобства, скажем, устроят вас сто фунтов стерлингов? -- Мистер Хабиб достал бумажку из нагрудного кармана и, как фокусник, ловко пропустил ее между пальцами.
      Проклятая жизнь советского командировочного... Сто фунтов в твердой валюте на дороге не валялись...
      -- Я знал, что мы договоримся, -- Мистер Хабиб широко улыбнулся. -- А жалоба ваша совершенно никому не нужна, ведь правда? -- Он изящным движением схватил наполовину исписанный листик бумажки, щелкнул зажигалкой, и аккуратно засунул догорающий листик в цветочный горшок.
      Хозяин моей гостиницы оказался фантастическим человеком. Он довольно прилично говорил по-русски и, как выяснилось, закончил Оксфордский университет и еще в Москве какую-то военно-бронетанковую академию. В Лондоне мистер Хабиб преимущественно сдавал комнаты богатым арабским шейхам, которых лечили и оперировали английские медики. Дело это, по его словам, было крайне прибыльным...
      Итак, мистер Хабиб накормил меня чем-то экзотическим и густо наперченным, бумажка в сто фунтов стерлингов хрустела в моем кармане, а мальчик Дэвид нес один из моих чемоданов по улице Королевские Ворота. Второй чемодан нес я сам, удивляясь обилию скаутов.
      Вся улица была забита туристическими автобусами, у перекрестка стояли две полицейские машины с мигалками, и море скаутов вливалось в мрачноватое пяти- или шестиэтажное здание красного кирпича с чьей-то гранитной непропорциональной фигурой, торчащей у входа. Бородатый этот каменный старичок до боли напомнил мне изрядно постаревшего и отрастившего бороду дедушку Ленина, но разбираться с происхождением скульптуры мне было некогда.
      "Baden-Powell House" - прочел я у входа. Баден-Пауэлл, так Баден-Пауэлл, имя это мне тогда ничего не говорило. Внутри было невозможно протолкнуться, пахло подгоревшей жареной рыбой, и, одновременно, физкультурной раздевалкой из моего далекого школьного детства. Дэвид решительно рассекал скаутов моим советским чемоданом, напоминая мне атомный ледокол "Ленин" в Арктике, и вскоре мы оказались у регистрационной стойки.
      -- Кэвин, мы от Хабиба, -- прошептал Дэвид.
      -- Понял, скорее за мной, и ни о чем не спрашивайте, -- за стойкой стоял худощавый, плохо выбритый парень с выпуклыми глазами на узком лице, одет он был в шорты, а длинная шея с выпирающим из нее кадыком была обвязана серым галстуком. Парень нахлобучил на голову серую скаутскую пилотку и сразу же приобрел совершенно бандитский, заговорщический вид.
      Кэвин провел нас на какую-то пожарную винтовую лестницу. Взбираться по ней было тяжело, и, когда мы уперлись в обитую железом дверь, я с трудом перевел дыхание.
      -- Стойте! -- Кэвин приложил палец к губам. -- Сейчас, я посмотрю, нет ли этих идиотов из отряда безопасности. -- Он осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. -- Уфф, -- он судорожно замахал рукой, -- скорее, скорее!
      Не понимая, что происходит, я побежал за ним по коридору, задевая ногой за чемодан, и оказался в маленьком пенале, напоминающим камеру предварительного заключения.
      -- Вот ваш ключ, и еще: будьте осторожны. -- Кэвин подмигнул мне.
      -- Спасибо, -- я совершенно утратил чувство реальности, и сунул Кэвину и Дэвиду каждому по пять фунтов, которыми они остались крайне довольны.
      Комнатка моя оставляла желать лучшего. Двухуровневая деревянная койка у стены, рассчитанная на недоростков лет двенадцати, грязно-серое одеяло с комками слежавшейся шерсти, и колючая, набитая чем-то похожим на солому подушка. Около кровати стояла тумбочка, на которой лежали две книги: библия и иллюстрированная биография лорда Баден-Пауэлла, основателя скаутского движения.
      Книжку эту я из любопытства раскрыл, и тут же захлопнул. Дело в том, что на первой странице я прочел английский перевод любимого мной стихотворения "Когда был Ленин маленький, курчавый, молодой".
      "When Lord Baden-Powell was a little curly kid..."
      Надеюсь, вы меня поймете. Продолжать чтение было выше моих истощенных душевных сил. К тому же, и обстоятельство это расстроило меня больше всего, в номере не было ни туалета, ни душа. В недоумении я выглянул в пустой коридор, и прижимаясь к стенке, занялся поисками жизненно необходимого места. Туалет вскоре был обнаружен, он был точной копией нашего школьного туалета из моего детства, разве что на стене надписи были на английском языке, и унитазы были почище.
      Душа я так и не обнаружил. Вместо него в самом конце коридора располагалась одна-единственная ванная с британской пробкой, в которой по очереди плескалось подрастающее поколение. Надо ли говорить, что стенки этой ванной были покрыты юношеским склизким мутно-бежевым мыльным налетом, заставившим меня брезгливо содрогнуться.
      Ну, хорошо. Тем не менее, мне уже здорово хотелось есть. К тому же, хорошо было бы прогуляться по вечернему Лондону, свернуть на боковую улочку, спуститься в подземный переход, и добраться до Пикаддили. Пройти его насквозь, заглянуть в китайский квартал, свернуть на Оксофрд-Стрит...
      -- Внимание, скауты Великобритании! Внимание!
      От неожиданного, хриплого звука громкоговорителя, я вздрогнул и заметался по своей комнатке.
      -- Вам выпала великая честь собраться в доме основателя нашего всемирного движения, лорда Баден-Пауэлла! Тысячи ваших сверстников во всех странах мира, в бывших Британских колониях, в Индии, Палестине, Австралии и Новой Зеландии, на героических Фолклэндских островах, могут только мечтать оказаться в этом месте, святом для всех скаутов...
      -- Маму вашу, куда я попал, -- я судорожно начал искать спрятанную радиоточку. Надо признаться, что эта реакция была у меня профессиональной, много лет назад я проходил студенческую практику на Московском узле сетевого радиовещания.
      Куда там... Громкоговоритель был надежно спрятан где-то за обшивкой вентиляционного отверстия, и я решил смыться из своего временного места обитания.
      В коридоре было пусто, так что все шло хорошо, за исключением того, что дверь, ведующая на пожарную лестницу, была заперта. Чертыхнувшись, я нажал на кнопку вызова лифта, и, убедившись в том, что оказался единственным пассажиром в тускло освещенной кабинке, уже начал было успокаиваться, как...
      Ну конечно же, мне нужно было в "Лобби", к заветной двери, ведущей на улицу "Королевские Ворота". До чего же медлительным был этот лифт...Миновать пять этажей мне не удалось, на втором из них ( О, судьба-злодейка! ) двери открылись, и в кабинке возник дьяволенок в полной скаутской экипировке.
      -- Хэлло, мистер, -- приветствовал он меня до боли знакомым пионерским салютом. -- Вам в актовый зал?
      -- Добрый вечер, -- в недоумении развел я руками. -- Нет, мне на выход.
      -- Интересненько, -- на прыщавом лбу отрока отразилось подобие мысли. -- Очень даже интересненько...-- А почему вы не идете на нашу традиционную вечернюю молитву? А я вас и на утренней молитве не видел!
      -- Простите, -- Мне стало не по себе.
      -- И еще, почему вы не в форме? В нашем доме! Как вы смеете! Неужели у вас нет ни капли уважения к памяти лорда Баден-Пауэлла?
      -- Молодой человек, -- заметил я. -- Вы меня с кем-то спутали. Я никогда не был скаутом, и попал сюда случайно. К тому же, я не верю в бога, мне просто хочется погулять по вечернему Лондону...
      -- Вы-- иностранец! Я сразу понял, -- на лице моего спутника появилась хищная гримаса. -- Вы -- иностранный шпион! Какие секреты нашего движения вы разнюхиваете?
      -- Да, -- устало согласился я. -- Я -- иностранец. Более того, я приехал из России. И в этот вечерний час мне хочется есть, и еще, я не имею ни малейшего понятия о вашем движении, и ...
      -- Из... Из... Росс... -- Глаза моего случайного попутчика остекленели от ужаса, он попытался что-то сказать, но инстинктивно вжался в угол, приняв оборонительную позу. Тут двери наконец открылись, и я, не в силах побороть искушения, отдал прыщавому патриоту скаутско-пионерский салют, и, злорадно хохоча, выбежал на улицу.
      Хорош был вечерний Лондон. Светились витрины магазинов на знаменитой Оксофрд-Стрит, доносились экзотические запахи пряностей из Китайского квартала... Я еще не знал, что этот вечер станет последним вечером моей иллюзорной свободы в столице Великобритании.
      Я возвращался в гостиницу около полуночи, и заподозрил неладное за пару переулков до дома имени лорда Баден-Пауэлла. В этот ночной час улицы были уже почти пустыми, только из частных клубов вываливались разогретые джентельмены с красными лицами и подпитые представители "золотой молодежи". У соседнего дома располагался маленький иранский магазинчик, и на прилавке, освещенные яркой лампочкой, были горой навалены фрукты-овощи. Тут что-то ностальгическое неожиданно впечаталось в сознание, и вызвало череду ассоциаций. Мне лет одиннадцать, скоро Новый Год, холодно, ночь, метель, остановка троллейбуса, сетки с апельсинами, смолистый запах, и черные, ромбообразные этикетки "Яффа".
      Я подошел к прилавку поближе. "Яффа" -- гласила знакомая мне до боли черная этикетка. "Product of Israel" - гласила желтая бумажка, приклеенная чуть пониже. Оказывается, я сам того не зная, вырос на израильских апельсинах.
      Хозяин магазина, дремлющий на стуле около прилавка, приоткрыл один глаз, оценивая шансы на то, купит ли этот полуночный посетитель апельсин, и тут на улице послышался топот, а потом затрещали ветки кустов.
      Я выронил апельсин и вздрогнул. Все-таки, время было позднее, а паспорт, авиационный билет и деньги я носил в нагрудном кармане.
      На улице стало тихо, я пожал плечами и быстрым шагом пошел в сторону гостиницы. И снова затрещали ветки за спиной...
      Тут мне стало жутко, и, каюсь, я побежал, разбрызгивая редкие лужицы на мостовой своими длинноносыми ботинками, купленными в универмаге "Москва". И только, когда из красной телефонной будки на меня уставились три пары глаз, заканчивающихся с одной стороны пилоткой, с другой- галстуком, и замигал фонарик, а с третьего этажа дома Бадена и Пауэлла вместе взятых, встрепенулся ему в ответ лучик света, мне стало смешно, и я начал бесстыдно ржать, чем привел юных разведчиков в полное недоумение.
      До номера я добрался под конвоем пяти юных скаутов, запер дверь на цепочку, и, смеясь и одновременно чертыхаясь, кое-как устроился на скаутском ложе, решив завтра же устроить скандал усатому мистеру Хабибу, и даже вернуть ему сто фунтов...
      Как же я был наивен. Мистер Хабиб, как выяснилось, покинул Лондон на несколько дней. К тому же, Дэвид, говорящий на Кокни, накрашенная девица и наглый менеджер Майкл куда-то испарились. В гостинице теперь заправляли делами мрачного вида женщины весьма пожилого возраста, объясниться с которыми было просто-таки невозможно. И я оказался один на один с озверевшими от полового созревания подозрительными британскими пионерами.
      Для слежки за мной были мобилизованы наиболее сознательные представители скаутского движения. Толстые и худощавые, высокие и низенькие, они следовали за мной по улицам, вскакивали в вагоны подземки, заглядывали в мою тарелку. Двое из них даже торчали около дверей аудитории Имперского Колледжа, в которой проходил научный семинар, тщательно симулируя любознательность, присущую молодому поколению. Надо признаться, что они чуть ли не до слез растрогали молодцеватого профессора с окладистой седой бородой, который воспринял моих конвоиров как признак духовного оздоровления Англии и растущей популярности его научных свершений (он в то время и вправду был знаменит). Разубеждать его я не стал, как-то неудобно было....
      Все это начало выводить меня из себя. Я не мог спокойно вернуться в гостиницу, даже сходить в туалет. Я не принимал ванной и не чистил зубы. Я стал желчен и мизантропичен. Я избегал завтраков в скаутской столовой, забитой патриотическими юнцами, на завтрак мне приходилось съедать кекс в маленьком продовольственном магазинчике на соседней улице, запивая его молоком и наблюдая, как по улице нетерпеливо прогуливаются два толстеньких розовощеких мальчика в шортах, бросая на меня подозрительные и весьма недружелюбные взгляды.
      Так прошли четыре дня, и я не выдержал, решив все-таки пожаловаться в Королевское общество. За мной там присматривал усатый джентельмен по имени Скотт, который наверняка по совместительству был агентом Британской разведки. Впрочем, Скотт, должно быть, был уверен, что меня завербовало КГБ.
      -- Ну что же вы нам раньше не сказали, -- разливался соловьем Скотт. -Мы только что получили дополнительные средства, не хотите ли вернуться в гостиницу "Кобург"?
      -- Хочу, ужасно хочу, -- чуть не заплакал я, вспомнив джентельменов с сигарами и дам в длинных вечерних платьях, а также ресторан, в котором жильцам подавали английский завтрак, почему-то называемый континентальным: блестящие сковордки с шипящими сосисками, апельсиновый сок, яичницу и кофе...
      -- Извините еще раз, -- сухо кашлянул Скотт. -- Мы же думали, что вам будет ближе добираться до работы....
      Жизнь, как мне показалось, налаживалась. Тем более, что вечером я удрал от своих преследователей, оторвавшись от них на пересадке в метро. По этому поводу я, беззаботно посвистывая, выпил пива в баре недалеко от Лондонского Университета с симпатичным аспирантом Джорджем, потом прогулялся с ним до вокзала Виктория, там располагалась его квартира. В квартире этой я познакомился с его худенькой большеглазой женой, выпил у них в гостях еще немного виски, затем добрел до метро, вылез на станции "Кенсингтон". К своему удивлению, дойдя до иранско-афганского магазина "Калашников", на витрине которого висели хорошо знакомые мне автоматы, я не обнаружил ни одного разведчика-пионера. Затем я прошел мимо паба с леденящей душу надписью "Последняя Таверна перед Альберт-Холлом", свернул направо...
      Вот как они мелькнули эти патриоты, стайкой у перекрестка. Ха-ха, сегодня меня здесь не будет! Взвейтесь кострами, синие ночи!
      Будучи слегка пьян, и не в силах удержаться от дьявольского искушения, я скорчил страшную рожу полненькому, покрытому веснушками мальчугану, который сопровождал меня в лифте, с удовлетворением заметив, что на лбу его выступили капли пота...
      О, святые правозащитники! Что сделали эти чертовы бдительные прародители пионеров с моими вещами? С копиями статей, любовно собранными в библиотеке Императорского Колледжа? С синтетическими рубашками фабрики "Большевичка", с моим парадным болгарским пиджаком в мелкую клеточку...
      Все мое имущество было разворочено, частично изрезано ножницами, и густо полито чернилами.
      И тут нервы мои сдали. Меня уже не волновало, что скажет советское посольство, что напишет реакционная английская пресса, я был полон жажды отомщения. Открыв дверь, и увидев шпиона, невзначай слоняющегося в коридоре, я издал победный рык, и, скрючив пальцы в предвкушении добычи, бросился в его сторону, сам удивляясь собственной прыткости.
      -- Мама, -- Зарыдал скаут, когда я поймал его за галстук. -Мистер-коммунист, пожалуйста, не убивайте меня. Я больше не буду. К тому же, мой папа - потомственный рабочий-сталевар.