Приступая к рассмотрению этого вопроса, имеющего важное значение для понимания как места и роли философии Хайдеггера в панораме мировой философии ХХ века, так и для определения специфики ее восприятия латиноамериканскими мыслителями, мы должны сделать несколько предварительных замечаний. Во-первых, специфика восприятия его своеобразного «деконструктивизма» в сфере метафизики рядом известных латиноамериканских философов лучше всего проясняется, если учитывать и такое обстоятельство как их отношение к немецкой философии не только ХХ века, но и более ранних периодов, а также если брать в целом немецкую философию в контексте выявления ее места и роли в становлении и дальнейшем развитии философии в странах Латинской Америки; во-вторых, сам Хайдеггер, насколько можно судить по его трудам и обширной, даже громадной комментаторской литературе о них, а также по различным очеркам о его интеллектуальной биографии, не проявлял сколько-нибудь явного интереса к латиноамериканской философской мысли, тогда как интерес к его творчеству растет, о чем и пойдет речь немного позднее; в-третьих, в восприятиях философии Хайдеггера на латиноамериканском континенте за последние десятилетия заметна явная тенденция перехода от экзистенциалистского прочтения его трудов к философско-антропологическому, а от него – к экзистенциально-феноменологическому их осмыслению; в-четвертых, латиноамериканские рецепции как раннего, так и позднего Хайдеггера идут в русле поисков латиноамериканскими мыслителями ХХ века философии «латиноамериканской сущности», выдвижения различных вариантов «национальной» философии; в-пятых, хайдеггеровская тема в современной латиноамериканской философии наиболее четко обнаруживается в контексте сравнительной философии, идет ли это по линии историко-философского прочтения и перепрочтения его трудов, особенно «Бытие и время», «Кант и проблема метафизики», «Введение в метафизику», «О существе и понятии физис Аристотель „Физика“ В-1, целой серии других его работ по античной философии, а также его сочинений о поэзии, художественном творчестве в целом, или непосредственно в сравнении его с другими мыслителями современности и прошлого, о чем речь уже шла у нас выше.
      Проясним прежде всего наше первое предварительное замечание относительно места немецкой философии в истории латиноамериканской философии вообще, в тех или иных странах в особенности. Известный исследователь истории философской мысли в Бразилии Круз Коста, отмечая сильное португальское идейное влияние в колониальный период, пишет, что: «Мы, бразильцы, стремились всеми силами отождествиться с европейской культурой… Наша философская культура была… в основном просто толкованием европейского образа мышления. Однако в этом толковании представляется возможным, хотя это и не легкая задача, распознать известные оригинальные аспекты процесса, образования национальной мысли» . Прослеживая формирование философской культуры в Бразилии в XVII веке, Круз Коста особо отмечает факт проникновения и ассимиляции бразильцами течений схоластического мышления Запада в португальском его толковании . «Начиная с XVIII века, по его словам, бразильцы постепенно изживают интеллектуальную опеку Португалии. С этого момента в Бразилии берет верх влияние французской мысли» .
      XIX век характеризуется не только дальнейшим распространением французской философии, прежде всего в лице Кондильяка и Кузена, но и началом проникновения немецкой философии. «В Бразилии, – пишет Круз Коста, – идеи немецкой философии впервые появляются начиная с Силвестра Пинейру Феррейра. В его сочинении приводятся имена немецких философов Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. Однако из высказываний самого Пинейру Феррейра видно, что он не принимает основных положений этих мыслителей» . Прервем рассмотрение его высказываний о немецких философах напоминанием читателю о том, что Силвестру Феррейра волей судеб был вынужден на время эмигрировать из Бразилии и путешествовать по Англии, Голландии, Франции и Германии, а по возвращению на родину стать, по словам Коста Круза, вдохновителем философских чтений, проходивших в колледже святого Жуакина в Рио-де-Жанейро, вероятно, между 1811–1812 гг. и опубликованных позднее под названиями «Философские лекции по теории ораторского искусства и стиля языка», «Эстетика», «Дикеосина» и «Космология» .
      Круз Коста подтверждает фактами негативное отношение Силвестра Пинейру Феррейра ко взглядам представителей немецкой классической философии. Так, например, он ссылается на следующее высказывание последнего о них: «Мы слышали очень часто выступления самых знаменитых философов Германии, первые из них – Фихте и Шеллинг (ученики Канта) – спорили о разуме своего учителя и его предсказаниях. Среди этих философов не было ни одного, который не утверждал бы, что только он понимает Канта. Таким образом, все сошлись на том, что никто его не понял. То же происходит с упомянутыми Фихте, Шеллингом и знаменитым Гегелем, отказавшимися не только от Канта, но и неоднократно отрекавшимися от собственных систем, которые они раньше проповедывали как основатели своих школ». Это высказывание Силвестра Пинейру Феррейра опубликовано в его труде «Элементарные понятия о философии и их применение к наукам о морали и политике», изданном в Париже в 1839 г.
      И хотя этот бразильский мыслитель не написал своего труда ни о Канте, ни о других представителях немецкой классической философии, но его саркастическое высказывание о «почти бесплодных» усилиях каждого представителя немецкой классической философии представить свое, единственно верное определение кантовского наследия, может вызывать отдаленные ассоциации и с многократными последующимим попытками более поздних немецких мыслителей преуспеть на этом поприще. Здесь на ум приходит и работа Хайдеггера «Кант и проблема метафизики» (1929), основную задачу которой он формулирует таким образом: это истолкование кантовской «Критики чистого разума» как обоснования метафизики, чтобы тем самым представить «проблему метафизики» в качестве проблемы фундаментальной онтологии . Разумеется, что упоминание нами вышеуказанной работы Хайдеггера не означает того, что мы хотя бы в малейшей степени считаем данный труд бесплодным, не выявляющим подлинного понимания Хайдеггером метафизики Канта как в данном сочинении, так и в ряде других, в которых он касается философии Канта в целом. Из сочинений Хайдеггера не видно, чтобы он был знаком с вышеупомянутым высказыванием Силвестра Пинейру Феррейра. Если бы он был знаком, то, наверняка, оспорил утверждение бразильца.
      Круз Коста объясняет сомнения у Силвестра Пинейру Феррера в плодотворности споров философов Германии XVIII-начале XIX веков о Канте двумя обстоятельствами. Прежде всего тем, что сам Пинейру Феррейра, несмотря на свои обращения к различным европейским мыслителям, из них на первое место по значимости для формирования своего философского мировоззрения выдвигал «Аристотеля и его продолжателей Бэкона, Лейбница, Локка и Кондильяка» и одновременно «смотрел без уважения на мрачный варваризм гераклитов Германии и на пышную фантасмагорию эклектиков Франции» . Касаясь новых тенденций философии в Бразилии во второй половине XIX века, Круз Коста отмечает, что, наряду с позитивизмом и английским эволюционизмом Спенсера, в Бразилии получили свое распространение философские течения немецкого эволюционизма в лице «философствующих поборников Молешотта, Фогта, Бохнера и Геккеля». Он пишет, что «тогда Бразилия переживала свою первую эпидемию германизма», но «германизма второго разряда», имея под последним как раз резко возросший интерес, как он пишет, бразильских бакалавров, лишенных историко-философской подготовки» не к философии Канта, Шеллинга, Фихте или Гегеля, а к немецкому эволюционизму .
      Одновременно Круз Коста пытается дать оценку германизма, но уже не бакалавра-самоучки, а выдающегося бразильского мыслителя второй половины XIX века Тобиаса Баррету ди Менезиса (1839–1889), автора «Немецких очерков» (1883), которого он, вслед за Ортега-и-Гассетом, к сожалению, несправедливо называет дилетантом в философии, отказывает ему в оригинальности. «Бесспорно, – пишет Круз Коста, – на долю Тобиаса Баррету выпала честь открыть дорогу немецким философским идеям в интеллектуальную историю Бразилии, дать начало новой истории бразильской мысли, которую мы называем странным словом „германизм“. Эта мания, наивное восприятие, изумление и восхищение исключительно Германией отдалили его от общего духа родной литературы… Людвиг Нуаре и Эдуард Гартман, вдохновившие этот возврат к Канту, были главным арсеналом авторитетных мнений в трудах Тобиаса Баррету» .
      Идеи немецкой философии находили свое отражение в трудах бразильских мыслителей конца XIX-начала ХХ веков, как правило, в симбиозе с идеями других европейских философских культур. В работах Раймунду ди Фариас Бриту (1862–1917) заметно влияние разных европейских философских течений. Особенно это проглядывает в его трудах, посвященных историко-философским, общефилософским и морально-философским вопросам, в которых комментируются взгляды Шопенгауэра, Эдуарда Гартмана, Ланге, Куно Фишера, Гратьи, Ренувье, Спенсера, Бергсона и ряда других , они составляют важный источниковедческий материал для построения им своей философской системы. Эуклидес да Кунья, не занимаясь систематически философией, считал возможным давать нелестные оценки ряду философов, в том числе и Канту. В первой половине ХХ века влияние Гартмана и Макса Шелера испытал видный представитель бразильского института философии Мигель Раели. Особо следует, считая его лишь испорченным Аристотелем , упомянуть имя Висенте Ферейра да Силва, который в сороковые годы перешел от логистики к экзистенциализму Хайдеггера, что нашло отражение в его трудах этого периода: «Элементы математической логики» (1940), «Философские очерки» (1948), «Толкование действия» (1950) .
      Переходя непосредственно к вопросу о восприятии Хайдеггера в латиноамериканской философии, отметим два подхода:
      1. попутное обращение к его творчеству при описании взглядов латиноамериканских феноменологов и экзистенциалистов и
      2. непосредственное обращение к его творчеству.
      В первом плане здесь следует отметить труды Карлоса Астрада, известного аргентинского философа, автора таких работ, как «Экзистенциальная игра» (1933), «Феноменологический идеализм и экзистенциальная метафизика» (1936), «Временность» (1943), «Бытие, гуманизм, экзистенциализм» (1949), в которых он придерживался взглядов Хайдеггера. Но в своей работе «Экзистенциальная революция» (1952) он отходит не только от взглядов Хайдеггера, но и Ясперса и Сартра, т.е. от европейского экзистенциализма, в рамках которой он их рассматривал в вышеуказанных эссе. Некоторые обращения ко взглядам Хайдеггера можно обнаружить в таких трудах известного аргентинского философа Висенте Фантоне, как «Экзистенциализм и творческая свобода» (1948), «Человеческое существование и его философы» (1953), «Введение в экзистенциализм» (1953). Заметное влияние немецкой философии вообще, хайдеггеровской в частности, испытал один из крупнейших аргентинских философов Франциско Ромеро (1891–1962), уроженец Испании, но с трех лет живший в Аргентине. Он известен не только как автор «Истории философии Нового времени», но и такими своими трудами, как «Философия логичности» (1944), «Философские записки» (1945), «Философия вчера и сегодня» (1947), «Человек и культура», (1950), «Теория человека». Широко известны его размышления о гуманизме. В контексте нашей темы отметим, что он находился под сильным влиянием немецкого мышления, особенно таких его представителей, как Макс Шелер и Николай Гартман. В его творчестве понятие трансценденции играет ключевую роль. В его работе «Программа философии. Структура и трансцендения» трансценденция рассматривается как «реализация экспансии» имманентности», ступенька бытия. Размышления о хайдеггеровском бытии-в-мире он увязывает со своей идеей повышения роли структуры (структурации) в современной мысли, а также с ролью связки «трансценденция и бытие». Понятие трансценденции им рассматривается также в связке «личность и трансценденция» . Концепция метафизическо-антропологического интегрализма» мексиканского философа Аугусто Базаве Фернандеса, получившего европейское и латиноамериканское философское образование, создана под сильным влиянием немецкой философии ХХ века, в том числе и Хайдеггера. Это заметно по его взглядам на сущность и существование, сознание, трансценденцию, время и временность, страх, надежду, бога. Правда, у него в трактовке этих вопросов наблюдается и методологический плюрализм, смесь экзистенциалистского, феноменологического, спиритуалистического подходов .
      В отечественной литературе, посвященной латиноамериканской философии ХХ века, можно найти определенный материал для новых размышлений относительно сходств или несходств экзистенциализма Хайдеггера (в целом европейского экзистенциализма, независимо от того, признавали ли отдельные его представители себя экзистенциалистами) с латиноамериканским экзистенциализмом. Н.И. Петякшева в статье «Хосе Васконселос и философия „иберо-американской расы“ , давая анализ работы Васконселоса «Трактат о метафизике» (1929), показывает, что в учении Васконселоса возникает понятие «экзистенция», которое затем им конкретизируется в таких его работах, как «Этика» (1932), «Эстетика» (1935) и, наконец, «Тодология» (1952). По мнению Васконселоса, только эмоция проникает в глубины экзистенции». Н.И. Петякшева отмечает, что в философии Васконселоса «присутствуют идеи, родственные экзистенциализму – стремление понять экзистенциальную эмоцию как снимающую субъект-объектную позицию человека по отношению к миру», но в итоге ссылается на мнение мексиканского философа-неотомиста А. Басаве, утверждающего, что «экзистенциализм Васконселоса не имеет ничего общего с пессимистически настроенным экзистенциализмом Сартра, Ясперса и Хайдеггера». В своем акценте на эмоциональную интуицию эстетического характера, Васконселос, пишет Н.И. Петякшева, доходит до противопоставления эмоции как рациональной, так и чувственной ступеням познания. Он критикует не только рационализм, но и феноменологию за «убийство» частного, конкретного, специфического». Н.И. Петякшева отмечает также влияние Бергсона и Шелера на обращение Васконселоса к эмоциональной сфере.
      Уругвайский мыслитель Ваз Феррейра в поисках новой философии, по словам Э.В. Деменченок, выступал за замену прежнего метафизического мышления «живой логикой», или «истинной метафизикой», которая единственно способна отразить явления в их противоречивости и динамике», выразить адекватно проблему мышления и языка . Рассматривая «этическую философию» Энрике Дусселя, идущую в русле философии и теологии освобождения, Н.И. Петякшева замечает, что представители этого интеллектуального движения испытывают «сильное влияние экзистенциализма Хайдеггера, Сартра, Ортеги-и-Гассета, христианской философии, главным образом неотомизма и христианского экзистенциализма (Э. Мунье, Г. Марсель, Тейяр де Шарден)». В своей работе по «деструкции», т.е., демонтажу, по словам Н.И. Петякшевой, рассмотрению основополагающих положений европейской философии» , Дуссель делает, тем не менее, учения М. Хайдеггера и Э. Левинаса методологической базой своих философских размышлений, вопрошаний о Другом», т.е. для него Европой, европейским способом мышления, европейской философией. Отношение его к Хайдеггеру двойственное. С одной стороны, Хайдеггер ему импонирует тем, что тот, европеец, в своей «деструкции» метафизики «за помощью» обращается к древнегреческому наследию, равно как и он сам, латиноамериканец, ищет в греческой философии корни, начало несправедливого «отношения к другому и, что Хайдеггер, обращаясь к онтологической этике, пытается преодолеть „тотальности“ европейского мышления. И все же, несмотря на эти положительные моменты, учение Хайдеггера, по мнению Дусселя, останавливается на полпути, т.е. лишь на намерении осуществить „деструкцию“ старой метафизики через учение о фундаментальной онтологии, которое раскрывает лишь „онтологическую открытость“, не „этическую открытость“, которую Дуссель пропагандирует в трех томах „Латиноамериканской этической философии“. На место хайдеггеровской онтологической этики он выдвигает свою концепцию „этического бытия“, хотя видит в первой определенную ценность для понимания сущности латиноамериканского человека и одновременно единой онтологической структуры бытия человека вообще.
      Первое, по нашему мнению, специальное рассмотрение философской антропологии М. Хайдеггера мы находим у известного венесуэльского философа Хуан Давида Гарсиа Бакка в его работе «Современная философская антропология (Десять лекций)» (Каракас, 1957) . Этот философ, эмигрант из Испании, известный своими трудами еще с тридцатых годов («Введение в современную логику» и «Введение в логистику»), а также работами по проблемам метафизики, главной среди которых является «Стабилизированная метафизика природы и проблематика стихийной метафизики», по экзистенциализму, истории философии в Венесуэле (трехтомник, 1964–1965, монография о семи типах философствования, выступление на XI международном философском семинаре по вопросу о понятиях бытия и сущего у Аристотеля), переходит от экзистенциалистского прочтения Хайдеггера к философско-антрологическому, и даже к феноменологическому, причем делается это им в контексте сравнительного анализа взглядов трех выдающихся европейских мыслителей ХХ века – М. Шелера, М. Хайдеггера и Ж.-П. Сартра. Конкретному сравнению их взглядов на проблему человека Гарсиа Бакка предваряет разработку концептуального аппарата, определение методологических принципов подхода к проблеме, экскурсы в историю философии (Протагор, Сократ, Платон, Аристотель, Фома Аквинский, Кант, Ницше).
      Гарсия Бакка в своих лекциях о современной философской антропологии пытается выявить как то общее, что позволяет ему включить Хайдеггера вместе с Шелером и Сартром в одну рубрику под названием «философская антропология», так и особенное, что отличает их по ряду существенных моментов. Общее он находит у Хайдеггера с Шелером и Сартром в том, что все они, в конечном счете, рассматривают человека как «комбинацию биологического и духовного», сущности и существования, находящегося в определенном отношении к миру (универсуму), Богу, обществу. Все они выражают в своих трудах озабоченность его судьбой, положением в современном мире, в силу чего человек из вечной темы философии стал острой, болезненной проблемой, требующей глубокого осмысления и решения. Но различия он видит в особенностях стилей философствования, специфики включенности их философских антропологий в общую структуру философских учений каждого, а также подхода к пониманию человека.
      Так, подход М. Шелера к понятию человека, характеризуется, по мнению Гарсиа Бакка, пятью моментами:
      1. Человек – это бытие, занимающее место, а не пространство в космосе, ибо именно в человеке раскрывается истинная сущность вещей.
      2. Особое положение человека в мире как духовного бытия.
      3. Три особенности духа:
      1. способность к объективации;
      2. возможность выразиться в символах;
      3. самосознание.
      Дух как структурация идей, интенций и ценностей, реализация духа в культуре.
      4. Дух – динамическая сила космоса, его жизненная энергия, способствующая последовательному совершенствованию универсума.
      5. Место человека в мире определяется его возвышением от биологической ступени к психологической, а от нее – к духовной как самой высшей и завершающей.
      Истоки концепции человека у Шелера, а точнее, учения, в согласии и несогласии с которыми последний определял положение человека в космосе, суть теологическо-христианские, греческие (классические) и эволюционные, т.е. современные. У каждого из этих учений он находит свои характерные особенности: акцент теолого-христианского учения на грехопадении человека, греческого – на человека как бытия, обладающего речью (логосом), духом и самосознанием, эволюционного – на завершенность в человеке эволюции на земле. Эти краткие характеристики им разворачиваются в своеобразные схемы с привлечением данных истории философии и религии, данных естественных и исторических наук, с частичными экскурсами в неосхоластику.
      Хуан Давид Гарсиа, рассматривая Шелера в контексте философской антропологии, одновременно высказывает свое мнение относительно отношения Шелера к феноменологии, а в ней – к Гуссерлю. Он отмечает, что в течение всей своей философской жизни Шелер вел своеобразный диспут с Гуссерлем прежде всего по проблеме феноменологического метода, а также всего практического аспекта феноменологической философии. Шелер, создавая свой вариант феноменологии, и не мог иначе поступать, ибо выявление того, что его соединяло с Гуссерлем и что разъединяло, стало неизбежным делом, поскольку к моменту своей первой встречи с Гуссерлем у него были свои взгляды на природу сознания, в определенной мере имеющие сходство со взглядами Гуссерля относительно категориального сознания, изложенного им в своих «Логических исследованиях» 1900–1901 гг. Для Шелера феноменологический метод Гуссерля означает «воздержание», своего рода «интеллектуальный аскетизм», т.е. воздержание от суждений о внешнем мире. Он называет это феноменологическим эпохэ, состоящим из двух компонентов, суть которых сводится к тому, что Гуссерль пытался применить декартовский метод к своей «феноменологической редукции» и стремился превратить философию в «строгую науку». Для Шелера такой феноменологический метод уже не казался достаточно продуктивным, ибо выводил за скобки рассуждения о мире, о месте человека в универсуме, о связи человека как бытия с Духом (надмировым бытием), т.е. с Богом. На место гуссерлевской феноменологии Шелер выдвигает свою «интегральную» феноменологию, в которой человек рассматривался бы как носитель космической энергии и Духа, в состоянии полного духовного переживания, во всей полноте своей жизни. Хуан Давид Гарсия показывает, что Шелер широко использует при этом высказывания о человеке и боге в священном писании, Евангелии.
      В интерпретации Хуан Давида Гарсия Шелер своего рода предшественник «фундаментальной онтологии» Хайдеггера, что можно обнаружить в его лекции о Хайдеггере. Он пишет, что в конечной части труда Хайдеггера под названием «Кант и проблема метафизики», опубликованном в 1929 г., ставится вопрос о том, как должна быть создана философская антропология. Прежде чем переходить к рассмотрению собственно взглядов Хайдеггера в этой работе на антропологическую философию, он отсылает читателя (будущего) к его лекции о философской антропологии, а в данном случае – конкретных его слушателей о Хайдеггере, к вышеотмеченным им взглядам Шелера, что вполне правомерно в духе сравнительной философии. Его резюме по философской антропологии Шелера сводится к следующим положениям: человек – специфическое бытие, сущее по способу своего существования, нуждающееся во включенности в универсум. Его пространство – это жилище универсума, а его место (положение) – центр мира. Для Хайдеггера же человек – это сущее, чье место в точности заключено в Бытии, взятом во всей его протяженности, а точнее – во всех его аспектах. По мнению Хуан Давида Гарсиа Бакка, все же хайдеггеровское понятие бытия в силу своей неясности, двусмысленности не дает точного представления о том, идет ли речь о человеке как существе, включенном в универсум (космос), или же как особенном существе, чье место в бытии выражается понятием Da-sein». Для Хайдеггера вход человека в универсум не настолько уж безобиден, поскольку он может вызвать в нем истинное вторжение, эквивалентное извержению вулкана, геологическому катаклизму, по сути трансформацию всей перспективы и всех аспектов мира.
      Хуан Давид Гарсия Бакка отмечает, что термин «вторжение» (irrupcion), примененный Хайдеггером, не является строго философским. В этой связи он сам пытается выявить те философские аспекты, которые в нем имплицитно содержатся применительно к вопросу о вторжении человека как существа в универсум. Здесь неизбежно разложение на части смысла слова «вторжение», чтобы обосновать правомерность его употребления Хайдеггером. Но поскольку речь идет о хайдеггеровском проекте философской антропологии в его работе «Кант и проблема метафизики», то Хуан Давид Гарсиа Бакка сопоставляет взгляды Хайдеггера и Канта на эту проблему и показывает, что несмотря на различия между их взглядами, все же человек у них остается метафизическим бытием. Отсюда и рассмотрение его идет в рамках оппозиций: сущность – существование, материя – форма, возможность – действие, особенное – общее, реальное – идеальное. Особое место в лекции Хуан Давида Гарсиа Бакка занимает хайдеггеровская трактовка конечности в человеке, находящая свое выражение в его концепции Da-sein. И здесь встает вопрос о хайдеггеровской связке бытия и времени. Он дискутирует с ним, исходя из своего понимания связи, отношения между бытием временным и бытием вечным, между настоящим, прошлым и будущим в Da-sein. Много внимания он уделяет и трактовке Хайдеггером бытия и ничто, касаясь различных аспектов самого понятия ничто (небытие). Наша земная жизнь, полагает он, не является единственно возможной, поэтому надо более широко рассматривать эту проблему, учитывать весь спектр положения человека в универсуме. Он согласен с Хайдеггером в том, что человека надо рассматривать в онтологическом аспекте и его лекция о Хайдеггере завершается следующими словами: «Человек есть, итак, согласно хайдеггеровскому определению, в сущности метафизическое существо. Антропологическая метафизика возможна только как метафизика, и человек передает (завещает) бытию поистине человеческое с целью передать бытию метафизическое».
      Хуан Давид Гарсия Бакка рассматривает в своих лекциях о философской антропологии, наряду с Шелером и Хайдеггером, Жан-Поль Сартра. Предметом его анализа становится работа Сартра «Бытие и ничто», претендовавшая на особый вариант феноменологической онтологии.