Ну что ж, надо было работать. Это только в кино эксперт прямо на месте происшествия сообщает следователю, что отпечатки пальцев, обнаруженные на шее Трупа, принадлежат женщине средних лет с крашеными волосами. В жизни, как правило, отпечатки пальцев преступника находят очень редко (а на шее трупа не находят никогда), а заключения об их принадлежности мы ждем месяцами, и то если представим для сравнения дактилокарту подозреваемого с отпечатками десяти пальцев и ладони. У меня, кстати, в практике был такой прискорбный случай, когда с места убийства, связанного с ограблением, было изъято огромное количество отпечатков пальцев и один отпечаток ладони. Вскоре по приметам задержали человека, и доблестный двадцать второй отдел ГУВД, специализирующийся на раскрытии умышленных убийств, двое, суток держал человека и пытался установить его причастность к убийству. Получив справку эксперта о том, что его пальцев на месте происшествия нет, опера отпустили задержанного, естественно, ни словом не обмолвившись следователю, то есть мне. И задержанный тут же покинул пределы России. Его отловили спустя полгода в Армении, я ездила туда за ним, и командировка была не самой приятной в моей жизни, поскольку мы попали туда во время энергетической блокады Армении. В гостинице, где мы жили, температура была +3 градуса по Цельсию, а мой шикарный одноместный номер сообщался с коридором незапланированной архитектором дырой в стене (а предоставление мне одноместного номера администратор, вздыхая, мотивировал так: «Женщина – сотрудник прокуратуры? Как же я могу ее к армянским женщинам поселить? Они же ей темную сделают; придется поселить отдельно!..»). Электричество давали ровно на час в сутки, причем когда этот час будет иметь место, никто никогда не знал – то ли в три, то ли в пять, то ли в десять? Да и вообще, когда мы с превеликим трудом добрались до Еревана на перекладных, питаясь в дороге холодной картошкой, сваренной еще дома, и вышли с вокзала в город, меня поразили темнота ереванских улиц, прорезаемая только желтыми лучами автомобильных фар, и гулкая тишина, несвойственная большому городу. Позже меня поразили метро, освещенное парафиновыми свечками, и абсолютно пустые магазины. По вечерам, голодная и холодная, я приходила в свой номер, надевала пальто и сапоги и ложилась спать. Утром я пыталась умыться ледяной водой, и, заглушая анекдотами урчание в желудке, мы шли работать.
      А из-за чего я претерпела все эти лишения? Конечно, разбойник был тем самым. Но по иронии судьбы у него когда-то было перерезано сухожилие на ладони, поэтому кисть не разгибалась до конца. Когда опера взяли его еще в Питере, они честь по чести пытались получить у него отпечатки рук. Пальцы вышли сразу, а ладонь не распрямлялась настолько, чтобы ее можно было приложить к бумаге, ну и схалтурили – не стали возиться и ее отпечаток эксперту не представили. Эксперт честно ответил, что отпечатков пальцев данного лица с места убийства не изъято, а про ладонь он ничего не говорил. Отпечаток ладони надо было брать на цилиндрическую поверхность, собственно, единственный отпечаток его руки, позволивший его изобличить, и был оставлен на винной бутылке.
      Если бы меня удосужились поставить в известность, я бы назначила дактилоскопическую экспертизу по всем правилам, и не пришлось бы мыкаться в голодной и холодной Армении, а главковцы, как всегда, считали себя умнее всех и сами решили этот вопрос. Вот тогда возник мой первый конфликт с операми двадцать второго отдела. Мне было трудно смириться с тем, что опера из главка пьют уже с раннего утра. Районные оперативники хотя бы меру знали и работали как лошади. А двадцать второй отдел главка постепенно из элитного подразделения превратился в группу дегустаторов, которые с утра разъезжались по районам и посылали местных оперов в магазин – начальство все-таки...
      Из уст в уста передавались легенды об отнюдь не профессиональной деятельности сотрудников двадцать второго отдела. Самая безобразная из них – о том, как два руководителя элитного подразделения приехали в отделение, на территории которого произошло убийство, организовывать работу по горячим следам. Без горячительных напитков работа по горячим следам не клеилась, а когда напитки всосались в кровь, вот тут-то и пошла настоящая работа: между руководителями разгорелся жестокий спор о том, кто из них может дольше не дышать под водой. У настоящих мужчин слово не расходится с делом, и местный участковый, обеспечивавший условия работы руководства, был послан за тазом с водой. Первый доброволец сунул голову в таз и замер. Остальные, затаив дыхание, смотрели на секундомер. Когда время нахождения под водой уже можно было заносить в книгу рекордов Гиннесса, наблюдатели забеспокоились, потрепали экспериментатора по плечу – мол, вылезай, но реакции не было. Тогда вытащили голову отчаянного сыщика из воды и ахнули – он сладко спал...
      Но это еще цветочки, невинные мужские забавы. А вот когда мне говорят, что один из начальников двадцать второго отдела держит ларьки в нашем районе, второй получает дань с кладбищенских работников, – я вообще перестаю понимать, где белые, а где красные.
      Опер из двадцать второго отдела, так бесславно работавший со мной по армянскому делу, – двухметровый чемпион России по вольной борьбе Гриша Борисов, приходил ко мне в десять утра уже совершенно невменяемый. Я искренне забавлялась, наблюдая процесс его попадания ко мне в кабинет: сначала он распахивал дверь и долго раскачивался, приноравливаясь, как бы вписаться в дверной проем, потом на качке впадал в дверь. Как-то вечером в пятницу, когда почти все уже ушли из прокуратуры, я пыталась всунуть этому главковцу поручение о проведении оперативно-розыскных мероприятий, а он, еле ворочая языком, но с большим апломбом, отвечал мне буквально следующее: «Ты мне эти бумажки не суй! Я – оперативник! Я – задержу преступника! А ты – приедешь на готовенькое и его допросишь, пенки снимешь...»
      Измученная бесплодными попытками добиться сотрудничества, выведенная из себя пьяным препирательством, я не выдержала и расплакалась, а чтобы он не увидел моих слез, я пошла по бесконечному коридору прокуратуры, завернула за угол и остановилась у окна, давясь рыданиями. А Гриша, поняв, что что-то произошло, но будучи не в силах затуманенными мозгами сообразить, что именно, нетвердыми шагами двинулся за мной и, раскачиваясь как мачта, затормозил перед поворотом коридора.
      Из кабинета у окна выглянул молоденький следователь с дворянской фамилией Оболенский, с которым мы испытывали обоюдную платоническую нежность, и испуганно спросил: «Что случилось? Тебя обидели?» Я молча сглатывала слезы. Он заглянул за угол, вернулся ко мне и уточнил: «Это он?!» Я кивнула. Тогда субтильный Оболенский очень решительно сказал: «Я сейчас ему морду набью!» и ринулся за угол, где все еще стоял пьяный чемпион гигантского роста. У меня аж слезы высохли от жгучего интереса к тому, что будет дальше, и я с нетерпением стала ждать развития событий.
      Оболенский дошел до угла, постоял и вернулся со словами: «Нет, не могу».
      Моей обиды как ни бывало, я покатилась со смеху, и ободренный моим хохотом, из-за угла вывалился опер с извинениями, Я радостно сказала моему заступнику: «Вот видишь, человек осознал свои ошибки; а если бы ты его забил до полусмерти?!»
      ...Лапочка Оболенский; это с его легкой руки мы всей прокуратурой долгое время изъяснялись исключительно цитатами из любимых фильмов, как «митьки». Например, один следователь входил в кабинет к другому со словами: «Не сидите сиднем, делайте же что-нибудь»; тираду коллеги приятно было прервать заявлением о том, что «все эти ваши басни – плод вашего воспаленного воображения» и т. п. Потом началась эпоха Иоганна Вайса: получая от прокурора новые дела, следователи грустно жаловались друг другу: «Мы с тобой сегодня одинаково небрежны». Один следопыт брезгливо говорил другому, раскладывающему для просушки привезенные с места убийства кровавые тряпки: «Вы мясник, Штейнглиц», а тот отвечал: «Не скрою, люблю пострелять!» Ну а успехи следователей-женщин оценивались однозначно – «Бабы-агентки? Ха-ха-ха!» Но Оболенский был знаменит еще и своим черным глазом. Стоило ему посетовать, что давно в районе не было убийств, как одновременно в трех местах обнаруживали трупы. Как-то 27 декабря, составляя годовой отчет, я громко удивилась, что у нас за год по району всего десять убийств. Оболенский необдуманно заметил, что год еще не кончился. И точно, в период с 27 по 31 декабря в районе были совершены еще семь кровавых преступлений. Если он, уходя с работы, говорил, что давненько у нас не было происшествий, во всех дежурных частях отделений немедленно начинали надрываться телефоны.
      Конечно, мужчинам было проще работать с двадцать вторым отделом, поскольку ничто так не сближает, как совместное употребление спиртного. А у меня организм водку не принимал, я предпочитала сухое вино, а легких напитков там отродясь не водилось, поэтому общий язык было найти довольно трудно. А после того, как двадцать второй отдел опростоволосился по армянскому делу, я на одном из совещаний в прокуратуре города, не называя фамилий, прошлась по такой организации работы. Больше всего меня разозлило то, что, привезя из Армении преступника, я отчаялась добиться от двадцать второго отдела помощи в установлении его соучастника, который, по слухам, спокойненько жил под Ереваном, и сама нечеловеческими усилиями разыскала паспортные данные соучастника (мы знали только имя, и я, перелопатив кипы журналов квартирных бюро города, нашла их квартирную хозяйку, которая, на мое счастье, записывала паспортные данные клиентов), а потом, уже даже не ставя в известность двадцать второй отдел, послала телеграмму прокурору Армении с просьбой установить местонахождение такого-то, а по установлении – задержать, санкция на арест имеется. И, к моему немалому удивлению, через две недели Армения сообщила, что человек задержан, «высылайте конвой». А вскоре я с не меньшим удивлением читаю в сводке, что «двадцать вторым отделом Управления уголовного розыска установлен и задержан опасный преступник...»
      После этого руководство отдела, не сумев парировать мой выпад прилюдно, каждый раз при встречах в кулуарах не могло удержаться от заявлений о том, как они меня не любят. Меня все это смешило – здоровые толстые мужики, глядя на меня сверху вниз, общаются на уровне – «а чего ты первая песком кидалась»... Правда, Гриша, из-за которого произошел конфликт, соблюдал приличия и даже первым здоровался при встрече. А приехав десятого ноября – в День милиции – в «убойный» отдел родного районного управления внутренних дел, возглавляемый, как известно, автором детективных шедевров всех времен и народов (а кроме того, талантливым опером и просто обаятельным мужчиной) А. Кивиновым, я застала там нарядно одетого Гришу Борисова, который сидел за накрытым столом и развлекал присутствующих тем, что разглагольствовал: «Вот меня спрашивают, правда ли Кивинов все эти преступления, которые описал, сам раскрыл; а я на это отвечаю – а правда, что я такой же ублюдок, каким он меня изобразил?» Ответ на эти вопросы – за историей, она рассудит.
      Так вот, пока мы ждали заключений необходимых экспертиз по делу Тараканова, следователи потихоньку допрашивали свидетелей, поскольку позиция Чумарина была нам ясна – ему очень хотелось убедить нас в том, что убийство Тараканова носило разбойный характер, а совершили его проститутки с вокзала.
      Свидетели обрисовывали нам довольно интересный образ погибшего: мелкий бизнесмен Тараканов подрабатывал, а может быть, и имел основной доход от сутенерской деятельности. Нашли у него дома и картотеку девушек, и портфолио доморощенных красоток; у него была слава человека, который мог организовать девушку по вызову на любой вкус в считанные минуты. Кроме того, все, кто его знал, в один голос сказали, что сам он не курил, но у него дома всегда имелись сигареты для гостей. Так что оставим пока на совести Чумарина, Бляхина и Мурина рассказ о гостье Игоря, которая якобы пошла за сигаретами.
      Версия о «клофелиновом» убийстве у меня почему-то доверия не вызывала: во-первых, если был применен клофелин, зачем нужны пятнадцать ударов кортиком и два удара пистолетом? (Да и никаких следов распития спиртного в квартире не нашлось, не говоря уже о том, что Тараканов на ночь не пил и в организме у него спиртного обнаружено не было.) Во-вторых, удары были сильными, нанесенными явно не женской рукой. В-третьих, Игорь Тараканов давал работу всем окрестным проституткам и в этой среде был достаточно известным человеком; не верилось, что кто-то из своих поднял на него руку и уничтожил курицу, несущую золотые яйца. И в-четвертых... В-четвертых, смерть Тараканова наступила, как было указано в заключении экспертизы, сразу после нанесения ему повреждений. В период от 7 до 11 часов утра.
      Где же был в таком случае Игорь с половины второго ночи, с того момента, когда Чума с Бляхиным стучались в его дверь? Если бы он был связан и лишен возможности подавать звуки, следы этого обнаружились бы при осмотре трупа. Но мне трудно было представить, чтобы проститутки-клофелинщицы, спугнутые, по словам Чумарина, его появлением, не сорвались бы сразу, как все стихло, из квартиры с тем, что успели прихватить, а ждали до семи утра, после чего убили Игоря. Зачем?
      Да и вообще как-то не очень хорошо представлялись девицы, одна из которых пытается зарезать Тараканова и наносит ему удары кортиком, а другая бьет его по голове пистолетом. А вот если предположить, что некий мужчина, вооруженный пистолетом Макарова, вместе с другим мужчиной, обладающим физической силой, имеют какие-то дела с коммерсантом-сутенером, рано утром приезжают к нему домой по поводу общих дел, между ними вспыхивает скандал и происходит незапланированное, в горячке, убийство? Да еще если эти мужчины по жизни сдерживаться не привыкли, а организм при этом под воздействием алкоголя?
      Это мне казалось больше похожим на правду. На то, что убийц было как минимум двое, указывали два орудия – одному человеку держать в руках одновременно и нож, и пистолет во время борьбы затруднительно.
      Поза трупа, направления раневых каналов, расположение потеков крови на трупе и его одежде, данные гистологии о последовательности нанесения повреждений и порезы на руках трупа позволяли предположить, что он впустил убийц в квартиру, в комнате между ними произошла разборка, кто-то из убийц повалил его на диван, а потом выхватил из ножен, висевших на стене, кортик, и стал наносить ему беспорядочные удары. Игорь хватался руками за клинок, и чтобы он не сопротивлялся, другой фигурант оглушил его рукояткой пистолета, а во время удара из рукоятки выскочил магазин и упал за диван. (Я попросила нескольких коллег, когда-либо державших в руках оружие, взять ПМ и показать, как им можно ударить по голове; вариантов не было, все держали и ударяли одинаково: именно так, как держал свой табельный пистолет Чумарин, ударяя им в дверь на виденной мной видеозаписи какого-то задержания.) И еще была на подбородке трупа ссадина, причиненная за несколько часов до смерти. Компаньонша Тараканова показала, что вечером, когда он уходил с работы, она никаких ссадин на нем не видела.
      Было похоже, что Тараканов куда-то уезжал на всю ночь и вернулся только под утро, – поскольку на трупе было надето под брюками теплое белье, кровать не разобрана, содержимое желудка свидетельствовало о приеме пищи более чем за четыре часа до смерти. Кроме того, под ногтями Тараканова были обнаружены микроскопические частицы пуха птицы, которые могли попасть туда только при надевании китайского пуховика; если бы он, вернувшись домой, успел помыть руки, их бы не нашли.
      Неповрежденные запоры, вкупе со свидетельскими показаниями о том, что Тараканов был крайне осторожным человеком, ни за что не впускавшим к себе даже знакомых без предварительной договоренности о визите, говорили о том, что он был как-то связан с убийцами и впустил их добровольно.
      Но мотив? Но связь между ним и убийцами?
      Тогда я еще не знала, что все это у нас в руках...
      Месяц прошел, прежде чем мы смогли вскрыть сейф, стоявший в квартире Тараканова. Причем этот сейф не давал нам покоя, но что делать с ним, мы не знали, поскольку ключи от него не нашлись. Опасаясь за сохранность содержимого сейфа, местные оперативники предприняли попытку вывезти его с места происшествия в отдел и потерпели крах, поскольку приподнять его вчетвером не смогли, а когда сходили за подмогой и приподняли, тут же уронили на ногу одному из оперативников. Вопли несчастного деморализовали всех остальных. Сейф оставили на месте, а пострадавшего повезли в больницу, где ему наложили гипс, и он на полгода утратил трудоспособность.
      Нужно было открывать сейф на месте. Стали узнавать, кто может это сделать? Следователь пришел и доложил, что в городе есть несколько фирм, которые готовы оказать нам эту услугу, – всего за пару миллионов. Городская прокуратура отнеслась к этому без энтузиазма, поскольку все экспертизы, командировки, эксгумации уже давно оплачиваются из фонда заработной платы, других статей расхода прокуратура не имеет. Наконец следователь проявил чудеса изворотливости и всего за четыреста тысяч, которые горпрокуратура скрепя сердце согласилась выделить, нашел в ГУВД специалиста по открыванию сейфов. И вот сейф Тараканова торжественно вскрыт, а ведь не прошло, как говорится, и трех лет с момента убийства.
      Однако результаты этой титанической работы разочаровали. Из сейфа извлекли две любительские фотопленки с изображениями местных проституток в завлекающих позах и микроаудиокассету, прослушать которую следователь не смог по причине отсутствия соответствующего магнитофона, положил теперь уже в свой сейф и забыл о ней.
      Но я не могла отделаться от мысли, что за убийцами Тараканова далеко ходить не надо, они в поле нашего зрения. Я вспомнила об одорологической экспертизе, которую уже не раз применяла по делам, и успешно. Когда-то очень давно, еще в студенческие годы, я прочитала о достижениях науки о запахах; оказывается, запах можно зафиксировать техническими способами, и фиксируется он, даже если настолько слаб, что не ощущается человеком. Собака, например, чувствует запах взрывчатки, если ей дать понюхать коробку, в которой взрывчатое вещество хранилось неделю назад. Чем хороша эта экспертиза – она устанавливает индивидуальную принадлежность предмета; эксперты могут сказать – эти перчатки носил господин N, и только он.
      Раз уж у нас была кепка, надо было примерить ее хотя бы к тем, кого мы знали и кто бывал в квартире потерпевшего; для начала и очистки совести – хотя бы к Чуме и к Бляхину. Я попросила следователя отвезти обоих в лабораторию и взять образцы крови, которые затем высушиваются и используются в качестве образца запаха проверяемого лица. Но, естественно, не настораживая их и не сообщая, что их образцы крови понадобились для того, чтобы выяснить, не их ли головной уборчик завалялся под трупом?
      С Бляхиным проблем не возникло; а вот оперу Чумарину ох как не хотелось ехать сдавать кровь. Дважды он заверял следователя, что придет, и пропадал. Дважды заверял меня по телефону, что будет в назначенное время, и обманывал. Наконец в главк было направлено сердитое письмо руководству – с предложением обязать Чумарина явиться в прокуратуру. Продублированное телефонным звонком, предложение наконец возымело свое действие. Явился рассерженный Чумарин, и я наконец впервые увидела его воочию. Невысокий, но крепкий, с красным лицом и бегающими глазами, невнятно изъясняющийся, на меня он произвел впечатление выпившего, но следователь мне потом сказал – да он всегда такой, не поймешь, пьяный или просто говорит быстрее, чем думает.
      Они со следователем поехали в лабораторию на машине Чумы; когда следователь вернулся, он зашел ко мне в кабинет и, ухмыляясь, сказал: «Елена Валентиновна, вы смерти моей хотите? Больше я в машину с Чумой никогда не сяду. Мы от больницы Мечникова до площади Восстания доехали за семь минут, не остановившись ни на одном светофоре; все бы ничего, но когда мы людей давить начали...»
      Но, хоть с риском для жизни следователя, нужные образцы для сравнения были в нашем распоряжении, и кепка отбыла в Москву, в руки экспертов-одорологов. И мы никому об этом не сказали.
      Кончилась зима, прошла весна, летом я ушла в отпуск; и на берегу Финского залива меня нашел мой коллега из другой районной прокуратуры – Дима Пескарев. С ним был оперативник из РУОПа Хлыновский, с которым я несколько раз сталкивалась раньше и запомнила его благодаря удивительной интеллигентности, которая органично сочеталась с мужской жесткостью и силой; один наш общий знакомый объяснил мне это так: «Шесть поколений гвардейских офицеров – это уже гены».
      Они с Димой приехали ко мне посоветоваться, поскольку слышали, что у нас в районе есть дело об убийстве, которое совершил Чума. Вот как – оказалось, весь город знает, что Чума убил Тараканова, а мы все раскачиваемся...
      «Давайте объединим свои силы», – предложили они. У Димы в производстве было дело о покушении на Абрамсона. Дима и пролил для меня свет на взаимоотношения своего потерпевшего, Чумы и Бляхина.
      Абрамсон, человек небедный, владел фирмочкой, специализирующейся на сделках с недвижимостью, причем слава у фирмы под названием «Русская старина» была еще та – длинные обменные цепочки начинались и кончались обиженными людьми, которые позволили себя уболтать и, оставив в руках агентов Абрамсона квартиры и приличные комнаты, оказались в лучшем случае в непригодных для жилья халупах, а в худшем – вообще в подвалах, а некоторых после заключения договора с «Русской стариной» вообще больше никто не видел. Позже знакомые адвокаты, занимавшиеся жилищными делами, мне сказали, что с этой фирмой приличные торговцы недвижимостью дела не имеют, у «Русской старины» грязные сделки.
      Отделом недвижимости в фирме «Русская старина» руководила мадам Галия Бляхина, мастер спорта по шахматам, то есть «спортсменка, комсомолка, наконец просто красавица». Ее муж, тоже спортсмен, только в своем виде спорта использующий голову для нанесения ударов, числился в фирме менеджером отдела недвижимости. А его близкий другая Леха Чумарин выполнял в фирме роль «крыши», то есть, используя главковские «корочки» и табельный пистолет, убеждал строптивых контрагентов принять нужное «Русской старине» решение и добивался освобождения конкурентами поля деятельности.
      К числу несомненных удач отдела недвижимости «Русской старины» относилась история с квартирой Сероштана – бывшего сотрудника фирмы. У него была муниципальная трехкомнатная квартира в старом районе, и он с помощью фирмы собирался приватизировать ее и продать, однако, будучи в отпуске в родных местах, трагически погиб в автокатастрофе. Всего-то и надо было командировать в родные места Сероштана верных людей, которые привезли оттуда поддельное свидетельство о смерти; оно отличалось от подлинного только одним – более поздней датой смерти. Какие еще документы понадобилось подделать, история умалчивает, но в считанные дни квартира оказалась приватизированной, то есть изъятой из владения администрации и, соответственно, из городского фонда жилья, и подаренной призраком Сероштана фирме «Русская старина». И при непосредственном участии Чумарина продана его сослуживцу по двадцать второму отделу Пете Гришину с заверениями в том, что квартира совершенно чистая.
      Правда, эта изящная операция едва не осложнилась приездом родственников Сероштана, которые пытались претендовать на какую-то часть стоимости квартиры, считая себя наследниками. Наивные люди стали звонить госпоже Бляхиной и угрожать обращением в милицию. Г-жа Бляхина только нехорошо усмехнулась и сказала Чуме: «Фас!»
      Сотрудник отдела ГУВД Чумарин написал рапорт о том, что по агентурным данным в город ожидается приезд группы террористов с целью полного уничтожения культурного центра, и заказал под этим предлогом группу наружного наблюдения, а также бригаду собровцев. Кроме того, но уже не оформляя этого официально, попросил подъехать к фирме «Русская старина» парочку знакомых бандитов.
      Когда семья Сероштанов – престарелый папа-инвалид, брат и мать подъехали к офису фирмы, им просто заломили руки, а потом, ничего не стесняясь, привезли в Главное управление внутренних дел, в уголовный розыск, где лично оперуполномоченный Чумарин, а также менеджер Бляхин, представившийся сотрудником отдела уголовного розыска, в течение нескольких часов доходчиво объясняли задержанным, что о квартире они должны забыть, срочно уехать из Питера и больше никогда в жизни даже не набирать номер телефона «Русской старины». При этом брату и отцу сломали пару ребер.
      Но это как бы служебная деятельность, а были еще и личные услуги семье Абрамсона. У того в ноябре прошлого года случилось личное горе – в Грузии была застрелена его жена Анжелика, которая поехала туда со своим любовником Шалвой проворачивать какую-то невероятную по ожидаемой прибыли сделку с продажей зерна. За телом ездил, конечно, Чумарин, оформив командировку в отделе кадров ГУВД.
      Вообще-то, кроме матери Анжелики, никто до погибшей особенно не убивался, поскольку Абрамсон очень хорошо себя чувствовал с Бляхиной: она и женщина интересная, и в делах незаменима. У Бляхиной же просто руки развязались после гибели подружки, поскольку та стремилась всю недвижимость подмять под себя, пользуясь родственными связями с хозяином фирмы. И вообще Анжелика погибла очень своевременно, как ни кощунственно это звучит. А такая своевременная гибель наводит на мысль о том, что это может быть простым совпадением, а может быть подготовленным фактом.
      Именно такие мысли, видимо, пришли в голову матери Анжелики Клавдии Ивановне Степиной. И она стала ими делиться со знакомыми и друзьями. И было понятно, что ее недоверие к зятю сильно осложнит процесс превращения Абрамсона в единственного владельца нажитого в браке имущества. А речь шла даже не о сотнях тысяч долларов. Одна только дачка в курортной зоне, в которую мертвой хваткой вцепилась Клавдия Ивановна, из принципа не желая отдавать ее зятю, оценивалась, по самым скромным меркам, в двести тридцать тысяч, естественно, не рублей. Время работало на Степину, поэтому ее надо было срочно нейтрализовать.
      Дальше события развивались весьма последовательно:
      а)в Абрамсона стреляет неизвестный, легко ранит его;
      б)к делу официально подключается сотрудник главка Чумарин;
      в)Чумарин пишет следователю рапорт о том, что в спецприемнике ГУВД находится житель Грозного Бехиев, который оказался свидетелем найма Степиной киллера для расправы с Абрамсоном, которого она считает виновным в смерти дочери;
      г)следователь допрашивает Бехиева, который рассказывает, что в Москве познакомился с неким Максом и этот Макс сразу стал советоваться с ним, стоит ли принимать заказ, сделанный жительницей Петербурга Степиной Клавдией Ивановной на убийство ее зятя?
      д)при обыске дома у Степиной находят старый обрез, объяснить происхождение которого она не может;
      е)Степиной предъявляется обвинение в организации покушения на убийство Абрамсона, ее арестовывают;
      ж)Абрамсон без помех оформляет на себя пресловутую дачку в курортной зоне;
      з)освобожденный из спецприемника Бехиев бесследно исчезает. Макс не установлен. Выясняется, что человека с данными, которые указал придопросе Бехиев, никогда не существовало;
      и) со Степиной снимается за недоказанностью обвинение в организации убийства, она продолжает сидеть за незаконное хранение обреза;
      к) Стениной изменяют меру пресечения на подписку о невыезде и освобождают из тюрьмы. Пожилая женщина, просидевшая несколько месяцев в следственном изоляторе, укрощена и больше угрозы не представляет;
      л) Чумарин полностью теряет интерес к дальнейшей работе по, делу о покушении на Абрамсона.
      Ну что ж, простенько и со вкусом. Такая ситуация называется «в кустах случайно оказался рояль».
      Конечно, нам имело смысл объединить усилия и поработать вместе. Зная, как тяжело проходят дела в наших демократических судах, когда основные доказательства, а также адреса свидетелей и потерпевших кропотливо изучены обвиняемым и адвокатом еще при ознакомлении с делом на следствии, приходится помнить про Аль-Капоне: направляя в суд дело об убийстве, всегда полезно иметь в запасе сведения об уклонении от уплаты налогов. Только я предупредила ребят, что нам надо дождаться заключения одорологической экспертизы о том, чья же кепочка. Я очень рассчитывала, что хотя бы бляхинский запах на ней обнаружится, на то, что мы привяжем ее к Чумарину, я и не надеялась – должен же быть предел неосторожности и профессиональной тупости оперативника-орденоносца.
      Дима Пескарев порассказал мне кое-что об Абрамсоне. Этот тип просто ничего не стеснялся и почти открыто предлагал Диме вознаграждение, если Дима найдет способ упрятать Степину надолго. «Говорите, что вам нужно: деньги, должность, звание? Я все могу. Вот начальника двадцать второго отдела подполковником сделал. Своих людей надо продвигать, и Чумарин скоро будет подполковником». Он совершенно не скрывал своих связей в Генеральной прокуратуре и МВД; Димку корежило, когда Абрамсон сидел у него в кабинете, развалившись, нога на ногу, и предлагал по сходной цене чины и звезды.
      Мы договорились, что я выхожу из отпуска и мы устраиваем генеральное совещание.
      В первый же рабочий день они уже сидели в моем кабинете. Хлыновский отчитался о своей работе – он установил девочку Аллу, которую Бляхин и Чума таскали за собой в ночь убийства, и попросил разрешения посмотреть, что изъято при осмотре места убийства Тараканова? Я вызвала следователя, тот принес коробку с вещдоками, Дима Хлыновский открыл ее и сразу спросил: «А это что такое?!», вертя в руках микрокассету. Я сказала, что эта кассета лежала в сейфе дома у Тараканова. «А что на ней?» – «Дима, к стыду своему, не знаю. Нету перлкодера, чтобы прослушать ее».
      Перлкодер был привезен из РУОПа в течение получаса. На кассете оказался записанным то ли допрос гражданина по имени Воробьев Геннадий Валентинович (он представлялся), то ли его беседа с человеком, чей голос и характерные обороты речи показались до боли знакомыми. Вслушавшись в разговор, Хлыновский присвистнул: «Ты знаешь, о чем идет речь? Об убийстве Анжелики Абрам-сон. Воробьев – это человек, который предложил им сделку и отправил в Грузию».