Опасаясь , что вмешательство Валентина приведет к неблагоприятным для него , Хаммера , по следствиям , и к невозможности полу чения им и лицами , осуществлявшими охрану и продажу шоколада , прибыли , Хаммер принял решение о физическом устранении Валентина и подстрекал Владимирова к совершению умышленного убийства Валентина. Уголовное дело в отношении Хаммера прекращено в связи со смертью».
      Свидетели по делу рассказали, что Валентин не имел отношения к операции с шоколадом, но Хаммер представил дело так, что тот якобы принимал участие в операции, и как бы за участие Валентина Хаммер получил долю денег. Когда это стало известно, Хаммеру ничего не оставалось, как организовать покушение на Валентина и убить его, чтобы прикарманить деньги.
      Вообще Хаммера характеризовали как бизнесмена, подающего большие надежды: знакомым он говорил, что в Питере все занимаются не тем, считают копейки, в то время как настоящее дело – это наркобизнес, и в операцию с шоколадом «Черная смерть» он ввязался потому, что ему срочно нужны были миллионы долларов. Он хотел на эти деньги привезти из стран ближнего зарубежья, оттуда, где воюют, «армию», как он выражался, – человек двести, купить им квартиры, вооружить, и с их помощью осуществлять контроль за торговлей наркотиками. Еще он высказывал мудрые мысли о том, как важно иметь своих людей в милиции, в них нужно вкладывать деньги, продвигать их; и у него была прикормлена команда людей в погонах, у которых он покупал оружие (болтая приятелям, что менты оружие изымают, но не регистрируют, а потом продают; сам он так прикупил пулемет). Эту команду называли «милицейской группировкой», а во главе ее стоял некий сотрудник некоего отделения милиции, которого называли «Владик в кубе».
      В общем, Хаммер должен был умереть, и я как жительница Петербурга не могла не порадоваться исчезновению человека, который собирался наводнить Питер головорезами и переплюнуть в наших краях колумбийскую наркомафию; хотя как следователь по особо важным делам прокуратуры города должна была искать его убийц. О близости Владимирова к Хаммеру свидетельствовал и тот факт, что в машине последнего, застреленного неустановленными автоматчиками, нашли документы некоего Аполлона Березкина, которые были у него отобраны гаишниками за месяц до того. Их нахождение в машине убитого объяснялось тем, что Березкин, утратив документы, обратился к своему знакомому работнику милиции – «Владику в кубе» – с просьбой помочь получить документы. Владик нашел милиционеров, их отобравших, и в день убийства Хаммера милиционер, которого Владик подрядил охранять Хаммера, взял их у гаишников и должен был передать Владику, но не успел, был сражен пулей киллера.
      Я допросила и Березкина; в его биографии был такой нюанс – он являлся владельцем темного «BMW». Он клялся, что в момент покушения на Валентина он отсутствовал в городе, и в подтверждение своего алиби называл не меньше дюжины человек, готовых засвидетельствовать его лояльность. (От него я, кстати, узнала, что пару лет назад, как раз в то время, когда Владик Владимиров должен был лететь в Азербайджан за документами убийцы, он на самом деле летал в Волгоград за своей машиной, которую у него угнали в Питере, а позже нашли в Волгограде.) Дальнейшая судьба Аполлона была незавидна – через год его застрелили в собственной квартире.
      Наконец дело попало в суд. И тут же вернулось обратно – я квалифицировала действия Владика как организацию убийства, а суд повелел в соответствии с модой вменить ему в вину бандитизм.
      К тому моменту, когда дело попало в суд во второй раз, с обвинительным заключением, подписанным уже не мной, основные свидетели обвинения, опознавшие Владика как водителя темного «BMW», сидели за вымогательство в том же изоляторе, что и Владик. Я ужаснулась, когда узнала об этом, поскольку влиять на человека, находящегося в тюрьме, проще некуда. Тем более Владику, который, по оперативным данным, уже успел обзвонить из тюрьмы всех свидетелей, находящихся на свободе, и высказать им претензии – зачем они дают на него показания.
      (В том, что следственно-арестованный звонит из тюрьмы, в наше время ничего удивительного нет. Я слышала рассказы о том, как привилегированным заключенным на тарелочке приносят радиотелефоны, те звонят, и телефоны уносят обратно, чтобы их не обнаружили при досмотре камер. В общем, реклама сотовых телефонов: «Связь, дающая свободу» вполне может украшать следственный изолятор. А некоторым не требуется даже мобильного телефона, достаточно стационарного. Один мой подследственный, весьма известный и богатый человек, все время, проведенное в следственном изоляторе, беспрепятственно пользовался стационарным телефоном, установленным в кабинете оперативника, причем хозяин кабинета не гнушался сбегать в камеру за следственно-арестованным и пригласить его к телефончику, если тому звонили. Клиент следственного изолятора так и говорил по телефону собеседникам: «Ты мой домашний телефон знаешь? Нет? Ну, запиши», и диктовал номер телефона оперативника. «В общем, теперь знаешь, как меня найти в любое время. А что я сейчас делаю? Провожу оперативное совещание, передаю трубку моему заместителю», и с друзьями подследственного начинал разговаривать «заместитель по оперработе», он же оперуполномоченный следственного изолятора. Впрочем, когда эти материалы мы положили на стол заместителя прокурора города, тот вынес вердикт: «Не виновен». «Нет состава преступления, – сказал он, – есть небольшой служебный проступок, но под вопросом, а может быть, и проступка нет».)
      Имант меня успокоил – он все уладит. Он уладил, правда, весьма своеобразно.
      Дело попало к судье, которого я знала как честного и порядочного человека. Но Имант, державший руку на пульсе, разбавил бочку меда ложкой дегтя. «Троюродная сестра судьи, – сказал он, – работает в конторе у брата адвоката, который защищает Владимирова, поэтому вопрос о его оправдании уже, наверное, решен по-семейному». Региональное управление вышло на руководство суда и добилось передачи дела другому судье – Клешнину.
      К тому моменту я все еще продолжала принимать за чистую монету концепцию нашей с Имантом совместной деятельности: установление истины по делу и достижение справедливости. Его сентенции о том, что нельзя осуждать работников милиции, работающих на мафию, поскольку и у нас, и у них есть разведка и контрразведка, стали настораживать меня значительно позднее. А на мои возражения о том, что нужно все-таки исходить из того, что морально, а что нет (и если считать, что преступность аморальна, а борьба с нею нравственна, то нельзя осуждать агентов милиции, но ментов, стучащих мафии, надо стрелять), человек просто обижался.
      В суде вроде бы все шло гладко, до тех пор, пока не вызвали в качестве свидетелей несчастных узников, и они в один голос заявили, что умышленно оговорили Владимирова, поскольку их заставили сделать это работники РУОПа, узнать которых они, естественно, не могут, но к следователю претензий не имеют (спасибо и на этом).
      А продавцы оружия пришли в суд и заявили, что из личных неприязненных отношений они умышленно оговорили Владимирова, но сейчас приносят свои извинения и берут свои слова назад. (Что интересно, суд вполне удовлетворился извинениями, как будто речь шла об отдавленной в транспорте ноге, и даже не подумал привлечь к ответственности ни одного из этих «добросовестных» свидетелей, хотя соответствующая статья в кодексе имелась. Позднее, когда в прокуратуре города имел место «разбор полетов» по этому делу, я спросила, почему не привлечены к ответственности лжесвидетели; представители уголовно-судебного надзора сначала пожали плечами, а потом, нашедшись, ответили, что ставить вопрос о возбуждении дела в отношении лжесвидетелей – это не обязанность прокурора, а право суда. Лукавили они: в законе написано: «Если при судебном разбирательстве будут установлены обстоятельства, указывающие на совершение преступления лицом, не привлеченным к уголовной ответственности, суд возбуждает в отношении этого лица дело». Обязательно возбуждает, а не имеет право возбудить. Почувствуйте разницу.)
      Как раз в это время Имант устроил со мной демонстративную ссору и отказался общаться со мной, не объяснив причин. Совершенно естественно, что он устранился и от какого-либо оперативного сопровождения дела.
      И надо же было случиться такому совпадению: именно в дни суда над Владимировым и Артамоновым в тюрьме была задержана адвокат Клешнина, приходящаяся судье Клешнину не однофамилицей, а родной женой. Она поставила на поток организацию незаконных свиданий в следственных кабинетах тюрьмы между ее подзащитными бандитами и их подельниками, находящимися на свободе. Найдя двух иуд в следствии, она платила им по сходной цене за то, что они щедро выписывали требования пропустить в изолятор таких-то и таких-то господ, якобы проходящих свидетелями по их уголовным делам, а сама в изоляторе вызывала в тот же кабинет своих клиентов и, пока те проводили сходняк прямо в стенах следственного изолятора, стояла на стреме у дверей кабинета, чтобы никто не помешал. Иуд привлекли к уголовной ответственности и выгнали из милиции, но те быстро утешились, будучи молниеносно, еще до окончания следствия принятыми в коллегию адвокатов, благо опыт уже имелся.
      Дело расследовали в нашей следственной части. Клешнину вызывали на допросы, она билась в истериках, приезжал ее супруг с требованиями оставить жену в покое. Ее в покое не оставили. Супруг намекнул, что рычаги воздействия на прокуратуру у него имеются, и быстренько оправдал Владимирова.
      Прокуратура написала протест. Мой начальник по техническим причинам не успевал довезти протест до суда в срок, созвонился с Клешниным и спросил, можно ли привезти протест на следующий день. Клешнин любезно ответил – нет проблем, жду вас завтра. На следующий день шеф приехал к Клешнину и положил на стол протест. Клешнин взялся за уголок протеста и задумчиво сказал: «А вы знаете, что у вас пропущен срок опротестования?» Шеф заблеял – как же, вы же сами, мы же с вами... Клешнин, не выпуская уголок бумаги, продолжал: «Впрочем, я могу взять протест и сегодня... Если вы пообещаете оставить мою жену в покое и никогда больше ее не трогать». Справившись с удивлением, шеф ответствовал, что он, к сожалению, без согласования с руководством прокуратуры не может давать таких обещаний. «А, ну как хотите, – сказал Клешнин и подтолкнул протест, он поехал по полированному столу обратно. – До свидания».
      Обалдев от такого темпа решения вопросов, я с кровью отодрала от себя розовые очки и другими глазами посмотрела на всю эту ситуацию.
      Конечно, может быть, на сей раз глаза мне вместо розовых очков застилала обида, и все казалось чернее, чем было на самом деле, но в голову лезли мысли о том, почему так бездарно взяли Владимирова, когда он хотел рассказать про взятку в чемодане? Может быть, не так уж бездарно это было – потому и налетели раньше времени, пока ничего не успел сказать, и в зубы дали, чтобы надолго отбить охоту говорить о чемодане денег. И результат налицо.
      Дальше – больше. Я вспомнила, как мой коллега жаловался. Он работал по делу вместе с Управлением уголовного розыска, лез вон из кожи, чтобы арестовать подозреваемого, полгода колупался, собирая по крупицам доказательства, но ничего так и не вышло, человека пришлось выпустить, а дело приостановить. А через некоторое время он отмечал вместе с операми, с которыми работал по делу, какой-то праздник и, уже хорошо выпив, посетовал, что так они ничего и не добились. На что один из оперов, тоже хорошо выпивший, возразил: «Как это – ничего не добились?! Передо мной стояла задача – чтобы человек посидел, и я ее выполнил». Где гарантия, что вся эта грандиозная разработка под флагом очистки милицейских рядов от коррумпированного опера Владимирова не имела своей целью наказать Владимирова за невозвращение долгов? А когда он, посидев в тюрьме и крепко подумав над своим поведением, сделал выводы и либо пообещал расплатиться с долгами, либо согласился продаться в рабство и отработать долг, делу был дан обратный ход. Свидетели отказались от обличении Владика, и им ничего не угрожало – напомню, что суд и пальцем не пошевелил, чтобы привлечь их к ответственности за дачу ложных показаний; они хозяева своему слову, хотят – дают слово, хотят – берут обратно.
      Естественно, если Имант все это организовал и успешно использовал меня как пешку в чужой игре, ему на решающем этапе операции стало просто стыдно смотреть мне в глаза, и он устроил ссору. Если так и было, я мысленно сняла шляпу перед незаурядными оперативными талантами Иманта и отдала должное тому, с каким блеском им была разыграна комбинация. Только вот если бы он при этом не получал зарплату в РУОПе! Нет уж, лучше, наверное, иметь дело с мафией – они по крайней мере святыми не прикидываются и в то же время приличия соблюдают.
      От всего этого мне стало так тошно, что свои уголовные дела я не могла брать в руки без отвращения. Нужно было либо уходить вообще, либо кардинально сменить обстановку. Я про себя решила, что больше не желаю расследовать дел про мафию и что на свете есть только одна должность, которую я действительно хочу занять, – это место заместителя прокурора по надзору за следствием самого крупного – Архитектурного – района. Но по слухам это место уже было обещано весьма уважаемому прокурору со стажем, с которым я не собиралась конкурировать. И тут, как в сказке, у меня в кабинете раздался телефонный звонок моего давнего начальника, назначенного прокурором Архитектурного района; он спрашивал, не надоело ли мне в следственной части. «Да, надоело, – закричала я в трубку, – а что?!» – «Хочу предложить тебе место». – «Следователя?» – глупо спросила я. «Зама по следствию».
      В декабре меня аттестовали на новую должность, и с января я приступила к своим обязанностям.
      27 января, в субботу, у меня был день рождения, и накануне меня целый день поздравляли друзья, коллеги, потерпевшие, бывшие обвиняемые, просто знакомые. Уже к вечеру приехали с поздравлениями эксперты из окружной лаборатории, и оказалось, что один из них, который мне по жизни был ужасно симпатичен, в стельку пьян. Другие эксперты, приехавшие с ним, объяснили, что на следующий день он уезжает в Чечню, на театр военных действий. Когда его поведение стало выходить за рамки приличий, его тихо вывели в коридор. Через пять минут, выйдя из кабинета, я обнаружила, что весь коридор прокуратуры залит кровью, а в углу стоит один из экспертов в разорванном плаще: так закончилась попытка отправить домой Анатолия Игоревича.
      Дальнейшее празднование моего дня рождения свелось к вызволению Анатолия Игоревича из разнообразных неприятностей: уходя, он чуть не подрался с постовым милиционером; выйдя на улицу, обхамил патруль, был задержан ими, досмотрен и уличен в том, что имел при себе вещмешок, битком набитый автоматными патронами (как позднее выяснилось, полученными совершенно легально как боеприпасы перед отправкой к месту сражений). Мы дружно отмазали его, он пообещал, что уйдет домой, если ему вернут потерянные в моем кабинете очки. Мы перевернули вверх дном весь кабинет, и на втором часу поисков очки нашлись в кармане его собственного пиджака. И после всего этого, когда я повела Анатолия Игоревича к выходу, дабы лично проследить за тем, чтобы он ушел, он мне горько сказал, что так, как в этот день, его еще никто не унижал! Я просто потеряла дар речи. А Анатолий Игоревич ушел и по дороге домой столкнулся с троллейбусом.
      29 января, в понедельник, когда я приходила в себя после бурного празднования дня рождения, мне позвонил сотрудник отдела по раскрытию умышленных убийств Управления уголовного розыска Чумарин по прозвищу Чума. Он стал взахлеб рассказывать мне, что в субботу у нас в Архитектурном районе убили его знакомого Игоря Тараканова, и что он куда-то приезжал ночью, и какие-то девицы стояли за дверью с вещами, приготовленными к выносу. Я ничего не поняла. Только фамилия показалась мне знакомой, и я спросила, не работал ли Тараканов в милиции? «Нет, что вы, – искренне ответил Чума, – он был порядочным человеком, коммерсантом».
      Про Чуму я к тому времени много слышала, но лично знакома не была. Один из следователей следственной части охарактеризовал его кратко, но емко: «Ну, Чума есть Чума, больше про него не скажешь». Когда я еще расследовала дело Владимирова, прошел слух, что Чума за раскрытие какого-то убийства получил орден, на что оперативник из РУОПа, работавший со мной делу, отреагировал так: «Чуме – орден?! Да по нему же тюрьма плачет!» Под самый Новый год в Архитектурном районе случилось убийство коммерсанта, которое раскрыли оперативники района, а Чума съездил на задержание, и ходили слухи, что от друзей покойного он получил за раскрытие пять тысяч баксов.
      Через час после телефонного разговора с Чумариным мне положили на стол уголовное дело по факту обнаружения трупа Тараканова. Дело возбудил дежурный следователь, который осмотрел труп с колото-резаными ранениями груди и тупой травмой головы, лежавший на диване в квартире на первом этаже старого питерского дома в длинном проходном дворе между Невским проспектом и улицей Восстания. В квартире стоял сейф, который при осмотре открыть не удалось. Покойный на паях владел магазинчиком, незадолго до смерти говорил компаньонше, что скоро у них будет много денег, они поправят дела.
      Потом ко мне пришли оперативники и приглушенными голосами рассказали, с чего начался осмотр места происшествия: вечером в субботу в отделение милиции вошли двое – опер из главка Чумарин, а с ним, видимо, его знакомый, здоровый парень, с лицом, как говорится, «77 на 148» (ст. 77 УК РСФСР 1960 г. – бандитизм, ст. 148 того же кодекса – вымогательство). Они спросили у дежурного, кто из участковых обслуживает такой-то дом по Невскому проспекту, и, отведя его в сторону, стали тихо о чем-то с ним договариваться. Однако участковый счел нужным сообщить руководству, что эти двое предлагают ему, не поднимая шума, вскрыть квартиру на его территории, объясняя это тем, что не вышел на работу их знакомый и его сестра безумно беспокоится.
      Когда в присутствии участкового открыли квартиру, и участковый зашел туда, он обнаружил в квартире следы борьбы, а на диване – окровавленный труп, накрытый одеялом. Лица трупа не было видно, тем не менее Чумарин горько сказал: «Игоря убили!», сел в машину, на которой они приехали, и приложился к бутылочке.
      Дальше – больше, когда приехала дежурная группа, и к квартире подошел дежурный следователь, которого Чумарин хорошо знал, Чумарин вылез из машины и, покачиваясь и дыша спиртным духом, сказал ему: «Ну вот, сейчас ты меня арестуешь!»
      Ошарашенный следователь даже не спросил, почему он должен арестовать Чуму, вошел в квартиру и начал осмотр, а Леха Чумарин стал принимать в осмотре деятельное участие, расхаживая по квартире, заглядывая во все укромные места и приговаривая, что в квартире должно быть оружие. Один из местных оперов рассказал, что когда отодвинули диван, на котором лежал труп, эксперт-медик извлек из-под дивана пистолетный магазин с полной обоймой. Участники осмотра довольно спокойно отнеслись к этой находке, поскольку пистолеты, их детали и боеприпасы на месте происшествия уже давно не воспринимаются как экзотика, И вдруг все услышали голос Чумарина: «А что вы так на меня смотрите?!»
      Все удивились, поскольку до этого на него никто и не смотрел. А Леша вперился взглядом в магазин и стал лепетать что-то вроде того, что магазин может быть «от нашего пистолета, ребята могут пострадать...».
      Никто к его лепетанию всерьез не отнесся. Леша еще походил хвостом за следователем и смылся. А через некоторое время после Лешиного отъезда один из местных уголовно-розыскных начальников обнаружил на полу работающий радиомикрофон. Мне он сказал: «Вы можете меня осуждать, но я сразу раздавил его ногой, поскольку дураком выглядеть не хотелось; только я при официальном разговоре никогда этого не подтвержу».
      Ну что ж, спасибо и на том, что местные сотрудники милиции откровенно рассказали мне о дурно пахнущих подробностях осмотра. Да и то, человеком в районе я была новым, могли бы и этого мне не говорить, но мой кабинет в первые дни работы по убийству Тараканова напоминал подпольный обком – то и дело с таинственным видом заходили оперативники и сообщали все новую и новую информацию, и сводилась она к одному – это Чума. Пришли уже и сослуживцы Чумы по отделу и сказали – слушайте, ну хоть вы посадите Чуму, это он грохнул Тараканова.
      Не хотелось верить в то, что убийство на нашей территории совершено сотрудником главка, да еще и отдела, который занимается как раз раскрытием умышленных убийств. Прежде всего мне не верилось, что опер, всю жизнь раскрывавший убийства, будет так глупо подставляться; а иначе его поведение на осмотре и назвать нельзя. Но с какой стороны я не рассматривала ситуацию, мне все время вспоминались слова опытной сотрудницы Генеральной прокуратуры, которая учила молодых следователей выдвигать версии по делам об убийствах и говорила: «Конечно, можно предподожить, что прилетели марсиане и убили потерпевшего; но прежде чем объявлять розыск марсиан, вы все-таки посмотрите, нет ли кого поблизости».
      Вот и тут совпадение на одном и том же месте происшествия, во времени и пространстве, магазина от пистолета Макарова и работника милиции, у которого аналогичный пистолет имелся, да еще и знакомого с потерпевшим, наводило на мысль поискать поблизости.
      Слова о марсианах я повторила и следователю, у которого в производстве находилось дело об убийстве Тараканова, когда он показал мне заключение экспертизы трупа. В нем утверждалось, что Тараканову было нанесено не менее пятнадцати ударов колюще-режущим предметом в грудь и живот, да еще не менее двух ударов по голове неустановленным тяжелым предметом, имеющим ребро, которое образовано сходящимися гранями длиной около 1 и 3 сантиметров; на коже головы трупа в местах соударения с указанным предметом имелись микроследы железа.
      Ну с колюще-режущим предметом все было ясно: на стене в квартире Тараканова была развешана коллекция холодного оружия, в которую входили шашка, сабля, арбалет и кортик в ножнах; к моменту осмотра места происшествия ножны были пусты и кортик отсутствовал. А вот что за тяжелый предмет причинил Тараканову тупую закрытую травму головы, относящуюся к тяжким телесным повреждениям? Я предложила следователю с трех раз угадать, какой предмет ему следует представить экспертам для решения вопроса, не им ли были причинены повреждения, учитывая сведения о наличии у этого предмета ребра, образованного сходящимися гранями, о наличии в ране микроследов железа, и сопоставив эти сведения с валявшимся под диваном магазином от «пээма»? Пистолет Макарова – с первого раза ответил догадливый следователь.
      Медико-криминалисты подтвердили, что рукоятка пистолета Макарова очень хорошо вписывается в. рану на голове трупа Тараканова, а в состав материала, из которого изготавливаются пистолеты, входит железо. Во время разговора с экспертами у меня перед глазами настойчиво вставала картина замешательства Чумарина при обнаружении магазина от пистолета. Дежурный следователь Пожарский, который проводил осмотр места происшествия, рассказал еще и такие подробности. Справившись с замешательством, Чумарин подошел к нему и тихо попросил отдать ему магазин. Пожарский поинтересовался, как у Чумарина с головой – все ли хорошо. «Ты что, с ума сошел? Как я тебе могу отдать вещественное доказательство?!» – «Ну ладно, не отдавай», – согласился пьяненький Леха и попросил хотя бы не вписывать эту находку в протокол. «Понимаешь, – лепетал он, – ребята могут пострадать...» Поскольку больше никто из присутствовавших при осмотре работников милиции не впал в транс от находки, Саша Пожарский наплевал на интересы мифических ребят, которые якобы могут пострадать от надлежащего оформления протокола осмотра, и, как он сказал, давая мне показания, находку он положил к себе в карман, опасаясь, что Чумарин может просто выкрасть ее, и держал в кармане до тех пор, пока Леша не смылся с места происшествия.
      А смылся он рано. Задержавшись еще ненадолго, он бы стал свидетелем того, как труп перевернули и обнаружили под ним зеленую суконную кепку со следами крови. Вызванная следователем бывшая жена Тараканова категорически заявила, что эта кепка мужу не принадлежит. И правда, собственная таракановская кепка спокойно висела на вешалке в квартире. Бывшая жена привела еще такой убедительный довод в пользу того, что кепка чужая, – от нее явственно пахло чужим парфюмом, которым Игорь никогда не пользовался.
      Как прокомментировали бы любители детективов факт обнаружения окровавленной кепки под трупом? Да-да, и мы не стали оригинальничать, придя к выводу, что местоположение обнаруженной в ходе осмотра кепки, не принадлежащей потерпевшему, под трупом, лежащим на кровати, накрытым покрывалом с головой, и наличие на ней следов крови свидетельствует о том, что она могла оказаться там лишь во время борьбы Тараканова с нападавшим. И тут все дружно вспомнили, что Леха Чумарин все время ходил в кепочке, и вроде бы даже зеленого цвета, а на осмотре места происшествия он был без головного убора, и после обнаружения трупа Тараканова его в кепочке уже никто не видел.
      Ну а что же рассказал сам Леша? Я жадно зарылась в его показания, интересуясь, может быть, он складно объяснил, чья это могла быть кепочка?
      Леша написал протокол своего допроса собственноручно. И начинался его рассказ с другого убийства, вернее, покушения. Вот как выглядели события в его изложении.
      Двадцатого января ему сообщили о том, что на Васильевском острове неизвестные стреляли в его хорошего знакомого – Абрамсона, ранили его и скрылись. Он, как сотрудник отдела по раскрытию умышленных убийств, немедленно выехал на место происшествия и стал работать по установлению виновных лиц. Абрамсона отправили в больницу, и Чумарин организовал там круглосуточное дежурство сотрудников своего двадцать второго отдела, опасаясь, что убийцы могут прийти туда и довести до конца свой преступный умысел. (Хорошо все-таки устраиваются отдельные бизнесмены, которые дружат с сотрудниками милиции. Я тут же вспомнила Владика Владимирова с его организацией охраны «Черной смерти», с привлечением личного состава отделения, вооруженного табельными пистолетами.)
      Всю неделю Чумарин, не покладая рук, работал по раскрытию покушения на Абрамсона. (Когда я спросила, кто поручил ему работать именно по этому убийству, поскольку Васильевский остров – это не его район, не он его курировал как сотрудник главка? Леша ответил, что поручило руководство. Руководство ответило более обтекаемо – в том смысле, что Леша попросился поработать по этому делу, а противопоказаний не усматривалось, почему бы и не разрешить.)
      Я просто поразилась служебному рвению сотрудника главка. Ни для кого не секрет, что, задыхаясь от вала убийств, опера стремятся использовать любую возможность, чтобы скинуть со своих плеч очередной «глухарь».
      Доходило до смешного. Как-то в районе меня вызвали на труп женщины в подвале. Спустившись в подвал, я увидела труп обнаженной женщины, засунутый под лесенку, неподалеку валялись ее одежда и пустая бутылка из-под водки – Уголовно-розыскные начальники уже приготовили к моему приезду объяснение: мол, все как на ладони, – она пришла в подвал выпить, выпила, ей стало жарко, и она разделась; потом ей стало холодно, и она заползла под лестницу, чтобы согреться, а там и умерла от алкогольной интоксикации. Один старый патологоанатом ворчал: чем отличаются старые опера от нового поколения? Раньше, лет двадцать назад, когда он вскрывал труп, опер стоял рядом и говорил: «Посмотрите хорошенько, товарищ эксперт, не убили ли покойного?» Он отвечал: «Да нет, он сам упал». – «Ну ладно, – говорил опер, – вы тут вскрывайте, а я пойду пока поработаю на предмет того, не ударили ли его». – «А сейчас я, – говорит, – доказываю оперу, что потерпевшего ударили, а опер мне отвечает – да нет, товарищ эксперт, вы плохо смотрели, он, наверное, сам упал».
      И если есть хоть малейшая зацепка для того, чтобы возбудить дело по признакам не убийства, а любого другого преступления и не портить статистику – неужели ею не воспользуются?
      А в случае со стрельбой в Абрамсона, того легко ранило, чуть повредило мягкие ткани, и дежурный следователь возбудил дело по признакам хулиганства. Так Леша, примчавшись в отдел, добился переквалификации на покушение на убийство. Зачем? Да только для того, чтобы иметь возможность открыто заниматься работой по этому делу. Тогда еще я только не знала, почему для него это так принципиально?
      После покушения на Абрамсона, по словам Чумарина, еще один их общий друг, которого Леша называл братом, – Петя Бляхин стал опасаться, что могут охотиться и на него, поэтому решил жить не дома, а у своего знакомого – Игоря Тараканова. Сам же Леша Тараканова видел всего дважды, в прошлом году, а дома был у него только один раз, зайдя за Бляхиным и не переступая порога. Кепки Леша, по его утверждению, никогда не имел.
      Поздно вечером 26 января (как раз когда веселый народ расходился с празднования моего дня рождения) Бляхин вызвал Лешу с работы и преддожил немного отдохнуть – взять девочек и поехать к Тараканову. Леша горячо согласился. Они заехали за девочкой Аллой, в час тридцать ночи позвонили Тараканову. Бляхин сказал: «Мы едем, ставь чайник», а когда они подъехали к дому Тараканова и позвонили в дверь, им никто не открыл. Они долго звонили, стучали, кричали – в квартире была тишина, но в щелку двери видно было, что внутри горит свет. Бляхин позвонил по радиотелефону некоему Коле Мурину, и тот сообщил, что у Игоря была в гостях девушка, которая уходила за сигаретами, об этом он знает из телефонного звонка Игоря, который с ним разговаривал как раз после ухода девушки. Леша Чумарин горячо доказывал, что с убийством Тараканова все ясно, к нему пришли проститутки, которые опоили Игоря клофелином, убили его и уже собирались выносить вещи (в коридоре действительно стояла сумка, в которую был затолкан поношенный пуховик), но он, Бляхин и Алла спугнули их своим приездом, громкими звонками и стуком. А после их ухода убийцы тихо покинули место происшествия (правда, непонятно, почему они тогда не прихватили все приготовленные вещички, раз уж могли беспрепятственно уйти?). Чума же вместе с Бляхиным и Аллой поехал к себе на квартиру, где они пили и развлекались до утра.