Женя Казанский тоже как-то подходил ко мне по поводу возможности освобождения одного крупного авторитета. Была произнесена такая фраза: «Люди спрашивают – может быть, сделать подарок?» Последовала пауза, и Женя мгновенно сориентировался: «Ну, я им, конечно, сказал: это бессмысленно». «Дюновская» песня «Женька, ты дошутишься, Женька, ты доскачешься...» была как специально про него написана.
      Когда ко мне в кабинет вошел третий сотрудник, прибалтийского происхождения, я не могла удержаться от мысли, насколько он мне неприятен, вплоть до щегольских усиков и длинных конечностей. Второй и третий сходу обменялись оскорблениями: по какому-то ничтожному поводу один назвал другого «истеричкой», другой ответил обвинениями в коррупции. Картину довершил сотрудник органа, контролирующего и их, и нас, сообщением о том, что они держат руку на пульсе, проверили всех, кто будет работать по делу (причем я не исключала, что и меня тоже, но, видимо, особого компромата на меня не нашли, почему и проявили доверие), и получается, что один из группы берет от мафии денежки за то, что составляет оборотный капитал РУОПа, – за информацию.
      Вот с такой бригадой мне предстояло работать по делу, а я отчетливо сознавала, что без помощи оперов мне даже не вызвать на допрос свидетелей: в мафии дисциплина – не чета гражданской, пока приказа не поступит, никто показаний давать не будет; дело уже пестрело справками следователя – «не явился», «дома никого нет», «местонахождение не установлено»... Может быть, Макиавелли расщелкнул бы задачку такого сотрудничества в мгновение ока, а я оказалась попроще, и враг, конечно, не преминул этим воспользоваться.
      Работа началась. Под девизом бессмертного Мюллера «Никому нельзя верить. Мне – можно» ко мне зачастил тот самый опер, который так не понравился мне внешне. «Нам же вместе работать, поэтому давай шампанского за знакомство», – и из рукава, как из цилиндра фокусника, он извлекал бутылку «Спуманте». «У тебя сынишка? А у меня две дочки; красивые девчонки, только глупенькие...» Должна признать – опером он был классным, и я на своей шкуре проверила, что такое вербовка. Короче, не прошло и месяца, как я уже послушно повторяла, что он – жертва предательских интриг мафии, зависти коллег и плюс к тому очень несчастен в личной жизни. А такой гениальный опер, как он, заслуживает большего, чем то, что он имеет в РУОПе, и уж, во всяком случае, безграничного доверия с моей стороны. И, напротив, никакого доверия не заслуживают его гонители (то есть другие члены оперативной бригады).
      Куда девалось неприятное впечатление! Работая с ним, я просто наслаждалась тем, как человек видит перспективу, как просчитывает ходы, и насколько он обязателен и исполнителен. Он рассказал мне, как следователь районной прокуратуры освободила Владимирова, а сам он после этого ушел в трехдневный запой, жена обнаружила его на квартире друга «в состоянии тушки», как он выразился, – ведь это была его разработка, и посадить Владимирова было делом его чести. Поэтому он готов был трудиться не покладая рук, лишь бы Владимиров не ушел от ответственности. Меня, правда, удивляло, почему Валентин сам не разберется с Владиком, но Имант мне объяснил, что был бы Владик обыкновенным бандюком – лежал бы он уже в лесу под толстым слоем земли, а с человеком в погонах мафия связываться не хочет, но наказать его надо, поэтому люди Валентина готовы пойти на определенное сотрудничество.
      Итак, Владик Владимиров был задержан, потом отпущен. Добрые люди посоветовали мне поговорить с неким бывшим руоповцем, который задерживал Владика. Я нашла этого руоповца, поначалу он вообще ничего не хотел говорить, потом с досадой рассказал, что Владик, оказывается, после покушения на Валентина сам искал выходы на РУОП, поскольку чего-то безумно боялся. Чего боялся, догадаться было нетрудно: пули. Он через знакомых в ГУВД и РУОПе стал просить встречи, обещая сдать информацию о передаче заместителю начальника ГУВД от мафии чемодана с деньгами, а взамен рассчитывая на защиту. Бывший руоповец получил эту информацию, согласился встретиться с Владимировым и поговорить, доложил об этом начальству РУОПа. Те взяли на себя руководство встречей. А затем ситуация вышла из-под его контроля: как он сказал, более бездарной операции он не видел. Когда Владик с посредником вышли на место встречи, из кустов вылетели сотрудники РУОПа, обеспечивающие прикрытие, и Владик, не успев открыть рта, получил тумаков, выплюнул пару зубов и услышал треск собственной ключицы. Естественно, когда его привезли в здание на Литейном, кроме проклятий в адрес тех, кто его задерживал, он ничего не сказал.
      Уходя из моего кабинета, бывший руоповец сказал мне: «Зря вы тут суетитесь. Владимирова все равно не осудят». – «Если грамотно взяться за дело – осудят». – «Нет, – сказал он, – и не надейтесь, могу поспорить с вами». И мы поспорили – сначала на ящик коньяка, потом ему стало жалко меня – так он сказал, – и он снизил ставку до бутылки. А на прощание посоветовал спросить у руководителей РУОПа про чемодан денег для заместителя начальника ГУВД. Я спросила. Руководители РУОПа сделали большие глаза и сказали – да, что-то такое слышали, какой-то звон был, но все это оказалось «пулей». Потом мне шепнули, что Владимиров после первого задержания провел ночь в РУОПе, и сторожил его в кабинете Женя Казанский, который с ним разговоры разговаривал и в том числе обсуждал пресловутый чемодан денег, и что Владик, не сдержавшись, кой-чего на эту тему сказал, а Женя, по обыкновению, записал его слова на диктофон. Я прямо спросила про эту запись. Воцарилось короткое молчание, а потом мне было сказано, что эта пленка стерлась, да там ничего особенного и не было.
      Я внимательно прочитала показания Владимирова о том, как он провел день 31 июля. По его словам, утром он играл в футбол за кубок ГУВД, матч закончился в два часа дня, потом он поехал домой переодеться, но поскольку во время игры повредил руку, ехал очень медленно. Из дому вместе с женой он поехал в магазин за лаком для пола, а оттуда на новую квартиру, которую скромный сотрудник милиции прикупил на невеликую зарплату (всего лишь расселил трехкомнатную коммуналку на шикарной площади, с окнами в сад, в «сталинском» доме) и в рекордные сроки сделал там евроремонт с перепланировкой и арками, отделанными ракушечником. В конце концов, имеют ведь право сотрудники милиции, служба которых и опасна, и трудна, жить по-человечески! В июле он как раз наблюдал за окончанием ремонта, у него работала целая бригада. Часов в шесть вечера он с женой уехал оттуда и, проезжая по улице, где располагался офис фирмы «Гиацинт», заметил там милицейские машины, кареты «скорой помощи» и счел своим долгом остановиться, подойти к месту происшествия, представиться и спросить, не нужна ли помощь.
      Я допускала, что он действительно подъезжал к месту стрельбы, представлялся и спрашивал, не нужна ли помощь. Объяснение этому было – пользуясь милицейским удостоверением, проверить, как обстоят дела с выполнением заказанного ему убийства. Ведь если он сидел за рулем темного «BMW», он уехал с места, не зная, достигнута ли цель? Позже мне пришло в голову еще одно объяснение того, зачем Владик вскоре после убийства терся у «Гиацинта».
      Это объяснение засветилось у меня в мозгу после того, как Имант сообщил мне, что нашлись два свидетеля из «гиацинтовых», которые видели водителя темного «BMW» и готовы его опознать. Будь я на месте Владика и сознавая реальную опасность того, что меня могут опознать, я бы вернулась туда уже под своей собственной личиной работника милиции и помозолила глаза, чтобы потом сказать: «Меня опознали потому, что охранники „Гиацинта» видели меня на месте происшествия!» На этот счет у меня имелся контраргумент – оба свидетеля уехали с места происшествия вместе с задержанным Артамоновым, а Владик, по его версии, появился там позже, так что видеть его они не могли. (Забегая вперед, скажу, что наличием этого контраргумента я поделилась с одним только членом следственно-оперативной бригады – Женей Казанским. Планируя сложные следственные действия с недюжинным противником, обычно просчитываешь «многоходовку» – если тебе на первый вопрос ответят «да», то допрос пойдет в одном направлении, если «нет», то в другом, и надо будет перестраиваться на ходу, да так, чтобы противник ни на секунду не усомнился в твоей уверенности. Поскольку я собиралась сначала провести опознание Владика охранниками, а потом, в случае положительного результата, предъявить ему обвинение, в организации покушения на Валентина, я решила проиграть на ком-нибудь ситуацию его допроса, Я была больше чем уверена, что Владимиров будет опровергать результаты опознания именно таким путем – что они опознали его потому, что видели на месте происшествия, когда он спрашивал, не нужна ли помощь. Женя внимательно выслушал и одобрил. На допросе после опознания Владимиров и не заикнулся об этом.)
      Кроме того, перебрав всех возможных кандидатов на роль человека, сидевшего за рулем «BMW», я снова и снова останавливалась на Владимирове. Только он являлся связующим звеном между всеми участниками покушения с одной стороны, и Хаммером – с другой. И только он – только человек с милицейским удостоверением – мог сидеть за рулем машины, набитой оружием. Если бы вдруг их остановили, Владик, и только он, тут же мог прикрыться своим удостоверением, сказать, например, что везет изъятое оружие, и беспрепятственно уехать. По своей должности в ставке Хаммера именно он должен был быть организатором, а значит, должен был сидеть в машине. Между ним и непосредственными исполнителями не должно было быть еще одного звена: мафия – не аппарат президента, их штаты не раздуты, на лишних людей не тратят денег.
      Очень вовремя на меня вышел один сотрудник правоохранительных органов, который сообщил, что за полгода до того Владимиров на своей машине совершил наезд на его машину, причем на место дорожно-транспортного происшествия сразу прибыли крепкие ребята, сопровождавшие Владимирова в дальнейшем и в походах в ГАИ, и номер машины одного из них он переписал. Мы установили этого господина – некоего Фарниева по кличке Геша-борода, и я стала умолять оперов найти его и вызвать ко мне. «Зачем?! Что он может сказать?» – недоумевали они, но я только униженно просила найти Фарниева. Как и раньше, нюх меня не подводил. Когда-то давно я расследовала дело об убийстве жителя Петербурга двумя пылкими южанами, которые «гастролировали» в наших краях с клофелиновым шоу, и в ходе следствия выяснила, что некоторое время спустя после убийства с ограблением южане снимали дачу во Всеволожске. Я стала просить оперов найти мне эту дачу, причем я даже себе не могла объяснить, что это мне дало бы, просто чувствовала, что эта дача нужна. Они тоже упирались, объясняли мне, что дача во Всеволожске – это просто иголка в стоге сена, один из обвиняемых сидит, и несмотря на то, что он вину не признает, у нас навалом других доказательств, и я просто выпендриваюсь. Наконец мы поймали второго убийцу, и он согласился показать, где эта дача. Хозяйка дачи опознала обоих южан, дала показания о том, что она слышала их разговоры об убийстве и нашла оставленный ими зонтик, который принадлежал убитому.
      Так и с Фарниевым – я и сама не знала, что интересного он может рассказать, но чувствовала, что поговорить с ним нужно. Наконец опера сдались, привели мне Гешу, и результат превзошел все ожидания, причем рты открылись даже у оперативников, в присутствии которых Фарниев ничтоже сумняшеся рассказал, что в середине августа он подвез на вокзал Ярика Ходасевича – того самого автоматчика, которого с момента покушения на Валентина никто больше не видел. И Ходасевич сам сообщил ему о том, что он, Артамонов и Антон Ефимов получили от Хаммера задание убить Валентина. Приехали в офис «Гиацинта»; Артамонов и Ефимов прошли в офис с пистолетом, а Ходасевич стоял на улице с автоматом. После того, как в офисе началась стрельба и на улицу выбежал Ефимов, Ходасевич выстрелил в него и убил, после чего сел в машину, за рулем которой находился четвертый соучастник, и уехал с места происшествия.
      Вообще, конечно, это было беспрецедентное дело – с учетом того, что достаточно много народу дали показания, называя вещи своими именами. Как правило, по таким делам свидетельские показания ограничиваются сведениями о том, что неустановленные люди по непонятным причинам стреляют, кого-то убивают, а из-за чего – никому и в голову не может прийти, и главное – никто ни к кому претензий не имеет.
      Надо было приниматься за работу. Поскольку Владик ссылался на то, что в роковую субботу он заезжал в магазин на Лесном проспекте за финским лаком для пола, я попросила Иманта съездить в оба магазина возле станции метро «Лесная» и выяснить, в каком режиме работали в тот день эти магазины и был ли в ассортименте финский лак для пола. На следующий день Имант привез мне справку из одного магазина о том, что 31 июля указанного лака ни в торговом зале, ни на складе не имелось, и справку из другого магазина – «Финнколор» – о том, что лак такой имелся, но 31 июля магазин не работал в связи с проводимой инвентаризацией. Я возликовала: алиби Владимирова рушилось на глазах, но, чтобы перестраховаться, я решила допросить директора магазина. Имант привез ко мне директора, и тот рассказал, что 31 июля он, его заместитель и бухгалтер проводили в магазине инвентаризацию, в связи с чем с утра не торговали. В два часа дня инвентаризацию закончили, бухгалтера отпустили домой, а они с заместителем решили открыть магазин и немножко поторговать. Открыли, постояли в торговом зале около часа-полутора, но поскольку покупателей было очень мало, решили закрыться до понедельника.
      Ну что ж, все равно это подрываю алиби Владика. По грубым прикидкам, если в два часа он уехал со стадиона, то, дай Бог, лишь к четырем он мог быть в магазине, а к тому времени магазин уже был закрыт. Мы с Имантом подробно обсудили сложившуюся ситуацию, сошлись на том, что надо провести следственный эксперимент, в ходе которого Владимиров покажет, каким маршрутом и с какой скоростью он ехал, и представили его лицо, когда он узнает, что магазинчик-то, где он якобы покупал лак, именно в то время не работал.
      При этом я убедительно попросила Иманта никому из остальных членов следственно-оперативной группы не говорить о том, что мы накопали в магазине. Черт его знает, если кто-то сливает информацию за линию фронта, оппоненты могут подготовиться, чего не хотелось бы. А так кроме нас с Имантом да еще директора магазина, которому тоже объявили о режиме секретности, ни одна живая душа ничего не знала.
      На следующий день я с оперативником проехалась по предполагаемому маршруту Владимирова. У меня это заняло ровно два часа. Получалось, что он не успевал. Можно было переходить к решительным действиям, тем более что в запасе имелись еще данные о том, что общий друг Артамонова и Владимирова – Поросятина, имевший нездоровую любовь к серьезному оружию, – при посредстве Владимирова прикупил несколько автоматов, украденных из воинской части, а Владик, как опытный сотрудник спецслужбы, обеспечивал безопасность этой сделки: выбрал место для встречи продавцов и покупателя, следил за тем, чтобы не было «хвоста», деньги за автоматы передавались через него. Продавцы вломили Владимирова по самые уши.
      Когда мы взяли Владимирова, я, с учетом скрупулезной подготовки и тщательного расчета, в хорошем темпе провела его опознание, оба свидетеля, за ручку приведенные Имантом в РУОП, уверенно ткнули в него пальцем, за этим последовал допрос и арест. Владик, конечно, не сломался, но в этом специфика работы с бывшими коллегами – если они поумнее, они не колются, прекрасно зная, что не они должны доказывать свою невиновность, а мы их вину.
      Дальше было опознание Владимирова как человека Хаммера, привязка его к делам Хаммера и покушению на Валентина. Все происходило по классической схеме: «Нет, никакого Хаммера я не знаю». – «Вы предъявляетесь на опознание свидетелю, который утверждает, что видел Вас в офисе у Хаммера».– «Да, я припоминаю, что заходил к нему в офис, так как мне порекомендовали купить у него стройматериалы по дешевке», и так далее, до признания в том, что Владимиров вместе с половиной отделения милиции охранял склады с шоколадом «Черная смерть», который Хаммер украл у другой преступной группировки под прикрытием имени Валентина. Выяснилось, что были разбирательства по поводу шоколада между бывшими и настоящими владельцами, на которые приезжал Владимиров, вооруженный автоматом, выданным ему в отделении якобы для операции по захвату бандитов. Нет, такой начальник службы безопасности в организованной преступной группировке был просто на вес золота!
      На следственном эксперименте Имант не присутствовал. Опера вообще не светились во время следственных действий, и во избежание лишних разговоров я даже не дала им допуск к Владимирову в изолятор. Когда видеокамера была включена, я еще раз разъяснила понятым суть эксперимента и попросила их обращать особое внимание на время, Владимиров был спокоен. Его адвокат безучастно смотрел в окно автобуса, на котором мы катались, и за время всего эксперимента не произнес ни слова. Мы проехали по маршруту, указанному Владиком, и наконец прибыли к магазину. Без пяти четыре. «Эксперимент закончен, – объявила я. – Есть дополнения?» – «Да, – лениво сказал Владимиров, – я забыл уточнить, что в тот день магазин работал до четырех».
      «Ну как?! Как, черт побери, Холмс, это случилось?! – металась я по своей каморке в прокуратуре на следующий день. – Ведь кроме тебя и меня об этом никто не знал!» Имант мрачно молчал и, похоже, был расстроен не меньше меня.
      Значительно позже я посмотрела один занимательный импортный детектив, в котором судебно-медицинский эксперт – он же близкий друг местного полицейского – убивал женщин, действуя в резиновых медицинских перчатках, а потом сам же их и вскрывал, одновременно уничтожая улики. Толковый полицейский раскопал научную статью о возможности идентификации следов рук, оставленных через резиновые перчатки, и показал ее другу-эксперту. Следующее убийство было совершено уже в хлопчатобумажных перчатках. Полицейский, обсуждая этот печальный факт с экспертом, спрашивал: «Почему он сменил перчатки? Ведь об этом знали только ты и я». Друг-эксперт спокойно отвечал: «Одно из двух – или это простое совпадение, или один из нас убийца».
      Но тогда я этот фильм еще не смотрела. Я стала еще осторожнее, уже не доверяла добытую информацию вообще никому, кроме Иманта, даже своему начальнику. Информация все равно продолжала утекать, из чего я сделала вывод, любезно подсказанный мне Имантом, о том, что мой кабинет прослушивается.
      Как раз в этот период ко мне зашла моя бывшая коллега по районной прокуратуре и, очень стесняясь, сказала, что ее попросили мне передать конкретные люди, – и она назвала этих конкретных людей, из нашей же системы, – что если с головы Владимирова упадет хоть один волос, то моей судьбе не позавидуешь, а пока чтобы я ходила по улицам и оглядывалась. Приятного в этом было мало, особенно мне хотелось оглядываться, когда, плотно поработав, я выходила из прокуратуры поздно ночью и отчетливо осознавала, что на этой пустынной улице можно просто, сидя на лавочке напротив прокуратуры, подождать, когда я выйду, расстрелять меня из автомата и спокойно уйти и никогда не быть найденным.
      Тем более что я сама была абсолютно беззащитна и даже не знала, что делать с выданным мне оружием, по причине полного неумения его применять. При этом я страстно хотела научиться стрелять, в смысле – попадать в цель, а не просто нажимать спусковой крючок. Но результаты моих занятий стрельбой были настолько неутешительны, что инструктор стал оставлять меня одну в тире, чтобы никто не сбивал меня с толку пальбой над ухом, показывал, как держать спину, как дышать, я все делала по правилам, а он потом искал по тиру следы от моих пуль и приговаривал: «Нет, я понимаю, что можно в мишень не попасть, но в стене-то должна дырка остаться?!»
      Кроме того, меня волновал вопрос, должным ли образом будет оформлен мой труп? Ничего смешного в этом нет: я столько раз видела трупы людей, застигнутых убийцами в самые неподходящие моменты, что весьма трепетно относилась к тому, как я буду смотреться в такой обстановке. Был в моей жизни случай, когда я очень поздно попала в парикмахерскую, мастер накрутила мои волосы на бигуди и ушла пить кофе, а в зале остались я и еще одна запоздалая клиентка. И вдруг в парикмахерскую вошли двое молодых людей весьма странного поведения: они стали зигзагами передвигаться по помещению и бормотать какие-то нелепости, и я поняла, что это наркоманы «под балдой». Мое воображение услужливо нарисовало картину похищения ими выручки и убийства двух беззащитных женщин, то есть нас – свидетелей ограбления, и я впала в транс при мысли, что вот приедет дежурная группа осматривать наши трупы, а мой труп – с папильотками на голове. Мое воображение как-то упускало процесс лишения меня жизни, а вот картину осмотра лишенного жизни тела рисовало во всех красках. К счастью, наркоманы, видимо, были недостаточно агрессивными и несолоно хлебавши покинули парикмахерскую, когда вернулись мастера.
      Поэтому, когда мне передали угрозы, я спросила своего шефа, приедет ли он на место происшествия, если будет обнаружен мой труп? Он успокоил меня тем, что не только он непременно приедет, но и обязательно – заместитель прокурора города, а может, и сам прокурор, и вообще, сказал он, я могу не волноваться, – к моему трупу выстроится целая очередь руководителей ГУВД и прокуратуры. Обнадеженная, я позвонила в морг и спросила, кому заведующий поручит вскрывать мой труп. Заведующий, с которым мы вместе оформили немало криминальных смертей, заверил меня в том, что он никому такое важное мероприятие не перепоручит, лично меня вскроет и даже французским одеколоном мои останки побрызгает. Организовав таким образом надлежащее отношение к собственному убийству, я спокойно продолжила расследование дела Владимирова.
      Потом, по зрелому размышлению, я поняла, что если бы меня действительно хотели ликвидировать, то предупреждать об этом не стали бы. А это было просто тявканье, давление на психику. Когда я все же решила поставить в известность начальство, мой непосредственный шеф, оценивая заявление о том, что мне что-то угрожает, если с головы Владимирова упадет хоть один волос, иронически спросил: «Лена, а ты что, его за волосы таскаешь?»
      Вообще шеф был остроумен. В прокуратуре города я занимала кабинет площадью 2, 5 квадратных метра и сидела прямо под книжной полкой, на которой, кроме книг, стоял цветочный горшок с аспарагусом. Начальник все время говорил мне, что я зря сижу под этой полкой, она когда-нибудь упадет мне на голову. В один прекрасный день ветка аспарагуса зацепилась за мой погон, и, когда я повернулась, горшок с цветком опрокинулся на меня сверху. Горшок разбился, аспарагус с землей вывалился мне на голову, и я сидела ни жива ни мертва, пока на шум не прибежал шеф. Увидев меня в земле и в осколках горшка, с висящим на ушах аспарагусом, он спросил, что произошло. Я объяснила, что горшок с цветком упал мне на голову и разбился, а голова, кажется, цела. (Хочу отметить, что это было через неделю после защиты мной кандидатской диссертации.) Шеф, помолчав полминуты, веско сказал: «Да, Лена, твоя голова меня восхищает во всех отношениях».
      Он мне явно льстил. Может быть, моя голова хорошо соображала в юридических тонкостях, но то, что в людях я абсолютно не разбиралась, это факт. Наши отношения с Имантом становились все теснее, мы уже настолько хорошо понимали друг друга, что Имант мог пожаловаться мне на проблемы с потенцией – из-за того, что спиртного он потреблял больше, чем нужно. Пил он действительно каждый день; по его собственному выражению, пока он не примет двести коньяку, у него «не включается зажигание». Это, конечно, был еще не алкоголизм, но уже бесспорно бытовое пьянство. Если не принюхиваться, то по его поведению было практически незаметно, что он нетрезв, и только спустя длительное время тесного общения с ним я заметила, что, выпив, он говорит значительно больше того, что следовало. Сколько леденящих душу историй, компрометирующих его товарищей и руководство, я выслушала, когда Имант не вполне владел собой, подогревшись коньячком! Если бы я записывала его речи на диктофон, я могла бы сказочно обогатиться...
      Обыск в квартире Владимирова произвел впечатление не только на оперов, его проводивших, но и на понятых, которые все время тихо спрашивали, а кто такой хозяин квартиры? Один из оперов ответил: «Милиционер», а глуховатый понятой передал другому: «Видишь, я говорил – миллионер». Он был недалек от истины; во время обыска нашли красивый фирменный конверт, в который был вложен чистый бланк с реквизитами фирмы «Auto G&B», зарегистрированной в Австралии, в составе директоров которой значились Владимир Владимиров и Сергей Туков, а сверху на бланке был почерком Владимирова написан номер счета в банке Сиднея.
      На просьбу рассказать о происхождении найденных документов Владимиров, розовея и стесняясь, поведал, что как-то в офисе у своего знакомого Сергея Гукова увидел красивый конверт с фирменным бланком, на котором значились имена директоров, одно из которых совпало с его собственным, и тихо спер этот конверт с тем, чтобы впоследствии хвастаться им перед друзьями. Вызванный на допрос Гуков горячо подтвердил, что Владик не является директором этой фирмы, но версию событий предложил другую: он ездил в Австралию регистрировать там фирму под названием «Auto G&B», но там потребовалось указать в документах не одного, а двух директоров, и он назвал первые пришедшие ему на ум данные Владимир Владимиров.
      Так как эти сказки бабушки Арины никого убедить не могли, кроме разве что нашего суда – самого гуманного суда в мире, я на всякий случай запросила Интерпол о наличии в Австралии такой фирмочки. Мне пришел очень вежливый ответ, подписанный детективом Джоном Грегори. В нем содержались исчерпывающие данные о регистрации названной фирмы в городе Сиднее, с уставным капиталом в 1 миллион австралийских долларов, одним из директоров которой является некий Владимир Владимиров, а далее шли его исчерпывающие биографические данные, до мельчайших деталей совпадавшие с данными «Владика в кубе», вплоть до прописки в милицейском общежитии на Севастопольской улице. В письме из Интерпола имелась деликатная приписка о том, что счета с указанным номером у Владимирова в банке Сиднея нет, но конфиденциальным путем стало известно, что «г-н Владимиров имел счет в банке другого города в Австралии, указанный счет был закрыт некоторое время назад, и получить какую-либо дополнительную информацию не представляется возможным».
      Ну а про обнаруженные в карманах Владимирова при задержании банковские бандероли от упаковок австралийских долларов я даже и не спрашивала – и так было ясно, что он, скорее всего, и их нашел в офисе у какого-нибудь знакомого и стащил, чтобы хвастаться ими перед друзьями. Правда, были еще сведения о телефонном разговоре Владика с одним криминальным авторитетом, процесс над которым много лет назад был самым шумным событием юридической жизни и широко освещался даже зарубежной прессой. Человек, который присутствовал при разговоре, рассказывал, что криминальный авторитет сильно гневался на Владика и орал в трубку так, что ему, находившемуся в кабинете Владика, были отчетливо слышны все претензии. А претензии сводились к тому, что Владик попользовался частью общака, но возвращать деньги не спешил, оправдываясь тем, что всю свою наличность вложил в одно дело, при себе у него не больше двух-трех тысяч долларов – только на жизнь, но вот-вот ему подгонят деньги из Австралии, человек должен приехать. «Ты что, сам хочешь казначеем быть – так и скажи!» – отчитывал Владика хозяин. Свет на коммерческие дела. Владика в некотором роде пролил Имант, под большим секретом рассказавший, что Владик закрыл свой счет в Австралии, занял из общака и все собранные деньги – ни много ни мало сто сорок тысяч баксов – отдал одному московскому авторитету для вложения в дело, а дело лопнуло. Наверное, и в «Черную смерть» (в шоколадный бизнес и в заказное убийство) он влез для поправки финансов.
      Заканчивать дело мне пришлось в одиночку – Имант все-таки ушел в отпуск, в середине декабря. Последняя неделя следствия была самой плодотворной в расследовании. Тихо сидя в кабинете, я анализировала информацию, сама, ни с кем не советуясь, принимала решения, и все получалось удачно.
      В обвинительном заключении я написала, что «в июле 1993 года Хам мер совершил мошенническое завладение крупной партией шоколада на сумму около миллиона долларов США , импор тированной в Россию фирмой „Три звез ды », получив документы на передачу шоколада фирме „ВВВ » с подписью от имени Филачева , осуществлявшего хра нение товара , после чего Филачев пропал без вести». (И так и не был найден.) «Охрану шоколада с целью воспрепятствования возвращения ее представителям фирмы „Три звезды » по поручению Хам- мера осуществлял его знакомый – опер уполномоченный уголовного розыска Вла димиров , который организовал дежур ства работников милиции на складах , где хранился шоколад , и рассчитывал на получение части прибыли от продажи шоколада в качестве вознаграждения за выполнение охранных функций. Опера цию по завладению и продаже шокола да Хаммер осуществлял под прикры тием имени Валентина , ссылаясь на него как на инициатора завладения шо коладом , о чем Валентин узнал после того , как представители фирмы „Три звезды » обратились в милицию для разрешения конфликта по поводу при надлежности шоколада.