* * *

Все началось с того, что я пришла на работу в форме. Конечно, в Законе «О прокуратуре» написано, что в случае участия прокурорского работника в рассмотрении дел в суде и в иных случаях официального представительства ношение форменного обмундирования обязательно, да только это правило успешно игнорируется, особенно летом, когда форменный китель не спрячешь под верхнюю одежду, и в транспорте все на тебя пялятся, да еще и шуточки отпускают. Вернее, отпускали в беззлобные застойные годы; а в наше смутное время могут и по башке дать, — так просто, от имени народа, за всех людей, похожих на прокуроров.

Хотя иногда и верхняя одежда не спасет; я как-то раз ездила в Авиагородок докладывать коллективу обстоятельства совершения преступления их коллегой.

Естественно, поехала в форме, поскольку это было давно, выглядела я тогда очень молодо, и в партикулярном платье меня всерьез никто не принимал. Успешно доложив дело, я стояла на остановке в ожидании автобуса, никого не трогала, однако ко мне неожиданно прицепился подвыпивший летчик. Под распахнутым плащом он разглядел на мне синее служебное одеяние, и битых полчаса до автобуса терзал меня вопросом: «Нет, ты скажи, почему у тебя пуговицы не по форме?!», даже не давая себе труд предположить, что перед ним не стюардесса.

Наша помощница по уголовно-судебному надзору Лариса Кочетова, заходя по дороге из суда куда-нибудь пообедать, наловчилась китель снимать вместе с пальто, рукав в рукав, и непринужденно сдавать его в гардероб. При этом она всерьез полагает, что оставшись в голубой форменной рубашке и галстуке-»регата», сзади на резиночке, она ничем не напоминает окружающим работника прокуратуры.

А у меня служебная надобность в ношении формы теперь возникает крайне редко, особенно после приобретения достойного делового костюма. Перед Новым годом нам заплатили приличные деньги, со всеми пайковыми и лечебными набралась единовременная сумма, на которую можно было купить не только продукты, но и какую-нибудь вещь. И все мои коллеги поголовно понеслись за мобильными телефонами, поскольку завоевывающие северо-западный рынок операторы сулили всем мобильную связь за сущие гроши. А я, как счастливая обладательница мобильника, подаренного чужестранным женихом, пошла в хороший магазин и прикупила себе рабочую одежду восхитительного цвета бургундского вина. При случае, конечно, в этой одежде можно было бы и в театр сходить, да только случая все не предоставлялось.

Канцелярия просто отпала от моего костюма, когда я в нем явилась на работу. Очень порадовала меня наша новая зональная прокурориха, которая демонстративно не поздоровалась со мной, столкнувшись в коридоре горпрокуратуры; значит, костюмчик производит впечатление.

Друг и коллега Горчаков, комментируя приобретение мною приличной вещи, не преминул язвительно отметить, что некоторые, не будем называть имен, сэкономили на мобильнике, потому что грубо наплевали на требования закона, предъявляемые к государственным служащим, а именно — на то, что госслужащий не имеет права принимать от лиц, не являющихся его близкими родственниками, подарки на сумму, превышающую пять минимальных размеров оплаты труда. «Напиши на меня донос в отдел кадров, — предложила я, нисколько не волнуясь на этот счет. — Напиши; меня уволят, а все мои дела придется расследовать тебе, принципиальный ты наш», — продолжила я, крутясь перед зеркалом, чтобы рассмотреть жакет сзади…

А сегодня поутру, запихав в ребенка бутерброд и вытолкнув его в школу, я вдруг спохватилась, что забыла зашить разошедшийся на юбке шов, и теперь мне не в чем идти на работу. Шов, конечно, тоже разошелся не просто так: третьего дня мы с Зоей, приперевшись на работу ни свет, ни заря, ожидали на лестнице прокурора с ключами от конторы, и коротали время, соревнуясь, кто выше задерет ногу. Победила я, но какой ценой — ценой порвавшейся юбки…

Так что, осознав, что зашить прореху я не успею, а на старой юбке разошлась молния, и еще одна юбка лежит в грязном, а мне предстоит серьезный допрос с участием известного адвоката, я полезла в шкаф за формой.

Шеф, увидев меня, заулыбался. Ему вообще приятно, когда сотрудники приходят на работу в форме; хоть какая-то иллюзия солидного учреждения. За исключением меня, Лешки Горчакова и помпрокурора Кочетовой, теперешний коллектив прокуратуры еще больше похож на детский сад, чем в пору моей молодости. Тогда шеф без улыбки смотреть не мог на молодых сотрудников, воспринимая их, как детей; а нынешних, наверное, он воспринимает не иначе, как внуков, и смотрит с тоской. Такие мальцы, которым больше, чем прокурорский, пристал бы пионерский галстук. Один из этих детей был направлен в суд для поддержания государственного обвинения; пришел к судье, сказав: «я прокурор», а на вопрос, как его зовут, простодушно отрекомендовался: «Петя»… Судьи до сих пор смеются.

Так что старейший сотрудник, да еще и в форме, — для шефа двойная радость.

Он не только заулыбался, но и сказал мне что-то приятное, и я, конечно, сразу размякла. Наш прокурор явно обладает гипнотическими способностями; придя в прокуратуру работать, я наглядно убедилась, что «посмотрит — как рублем подарит» не такое уж преувеличение, вполне реальное свойство обаятельного человека. Настоящему руководителю иначе нельзя. Наш Владимир Иванович умудряется навязать нам самую гнусную работу как большое удовольствие, причем навязать изощренно, так, чтобы мы сами клянчили, а он как бы нехотя уступал. И ведь знаем об этом его качестве, а все равно доверчиво смотрим в рот шефу.

— Мария Сергеевна, — ласково начал он, явно намереваясь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться, а я даже не напряглась, интуиция моя молчала и не предвещала мне проблем в связи с просьбой шефа.

Впрочем, когда он продолжил, я подумала, что ничего страшного на этот раз нет, подумаешь — посидеть на приеме за Лариску Кочетову.

— Лариса Витальевна к трем часам должна быть в городской прокуратуре, — мягко журчал шеф, отведя меня за локоток к окошку, — а я поеду в администрацию.

А вечерний прием срывать не хочется, зачем нам лишние жалобы? А вы как раз в форме; давненько я вас в кителе не видел. Сидит на вас потрясающе… Просто лицо прокуратуры, приятно глазу…

Я с удовольствием слушала эти льстивые речи, думая о том, что на вторую половину дня у меня ничего особенного не запланировано, а если будет мало народу, я смогу отписать парочку постановлений в кабинете дежурного прокурора.

— Конечно, я бы не стал вас отвлекать, попросил бы Горчакова, но он сегодня выглядит не для приема… А на вас пусть граждане полюбуются…

В полтретьего ко мне зашла Лариска Кочетова. Она положила передо мной журнал приема граждан, куда надлежало записывать имена обратившихся, их адреса и суть обращения, и предложила попить чайку.

— У меня бутерброды есть, а то ты, как всегда, без обеда, — жалостливо сказала она, разглядывая мой заставленный вешдоками кабинет. — Что это у тебя такое в углу? Второй месяц вижу, все хочу спросить, и забываю. — Лариска показала на прислоненную к стене бетонную глыбу с торчащими вверх ржавыми рогами арматуры.

— Вещдок, — пожала я плечами, и Лариска фыркнула.

— Ну, естественно, вещдок, а не абстрактная скульптура. А по какому делу?

Это что, орудие убийства?

— Нет, — отозвалась я, расставляя чашки.

— Изнасилования? — испугалась Лариска.

— Да нет, что ты.

— Неужели ее украли?

— Да нет, это кусок бетонного блока, который упал на рабочего на строительстве жилого дома.

— А зачем он тебе?

— Блок был бракованный, просто кусок бетона, без арматуры. Только из угла торчала железная петля. Когда стропальщики за нее зацепили и стали поднимать блок, угол отломился. А плита упала и раздавила рабочего, от него одна голова осталась.

— Господи, какой кошмар! Ладно, хватит говорить о противном, давай быстро перекусим.

Лариска разложила бутерброды, и мы приступили к трапезе, а я все еще мыслями возвращалась к несчастному случаю на стройке и думала, а есть ли в нашем городе хотя бы один дом, на строительстве которого никто не погиб? Но Лариска постепенно отвлекла меня от грустных мыслей байками про приемы граждан.

На десять нормальных заявителей обязательно приходится пара-тройка больных, и при всем к ним сочувствии сам заболеваешь после такого приема.

— Представляешь, Машка, — увлеклась Кочетова, — на той неделе приходит тетенька, с виду — приличная, и с болью в голосе рассказывает, что от соседей к ней в квартиру стекает серная кислота. По стенам течет, в ванной по трубам. Так она мне мозги запудрила, думаю, чем черт не шутит, мало ли чем соседи сверху занимаются. Я ей говорю — а вы в санэпидстанцию звонили? Она мне — конечно, звонила, снимаю трубку, а из нее тоже серная кислота течет… Ладно еще, тетенька не буйная. Я уж молчу, только киваю. Ты тоже не вздумай в спор вступать, если они бред понесут, мало ли…

— Что — мало ли? — спросила я с набитым ртом. — Ты думаешь, я с сумасшедшими разговаривать не умею?

— Главное, ты им не возражай. А то что-нибудь ляпнешь, что им не понравится, они и в тебя кислотой плеснут.

— Лариска, ну что ты говоришь! Психи же не на каждый прием приходят.

Может, мне попадутся исключительно милые люди.

— Ага, жди. Если на приеме будет давка, тебе к концу работы самый милый человек психом покажется. Я вон в четверг принимала, все идут с заявлениями, как нарочно. Думаю, шеф меня убьет — я целую кучу жалоб напринимала. Ну, язык не поворачивается людей завернуть с их проблемами, как назло, одни старушки — божьи одуванчики, их же не пошлешь, вот и набрала заяв. Без десяти шесть думаю: если еще одна старушка придет, уволюсь к чертовой матери. Открывается дверь, входит мужик средних лет, приятной наружности. А я уже злая, рявкаю — как фамилия? Он говорит, Латковский…

— Что, сам Латковский? — удивилась я.

— А ты что, его знаешь?

— Кто ж не знает Латковского? Его «Сердце в кулаке» на каждом книжном развале лежит. И кино неплохое сняли…

— А ты читала?

— Читала. И смотрела.

— Да-а… А я вот не читала. Ну, сказал, что Латковский, а мне и ни к чему. Я журнал приема открываю, чтобы записать, и дальше его спрашиваю: кем работаете? Он мне робко так говорит: писатель. И в руке бумагу держит, явно заявление. А я зажмурилась и думаю: ага, писатель! Все вы писатели, жалобы писать!..

Я засмеялась.

— А чего он хотел-то?

— Латковский? Да у него квартирные проблемы, ему в суд надо.

— Бедный мужик! Он-то наверняка ждал, что ты у него автограф попросишь.

— Ну да! Сказал «Латковский», и смотрит на меня, как будто он — звезда Голливуда.

— Не звезда Голливуда, конечно, но известный писатель.

— А про что он пишет-то?

— Он пишет триллеры, — сказала я, доедая последний бутерброд.

— Ага, — Лариска скептически прищурилась. — Детективчики кропает? Про то, как следователь с ордером на обыск в кармане отстреливается от мафии?

— Примерно. Откуда ему знать, что ордеров на обыск давно нету? И что следователи не отстреливаются. Но все равно интересно.

— А про что «Сердце в кулаке»?

— Про актрису, за которой охотится таинственный убийца. Причем поначалу доводит ее до сумасшествия, звоня по телефону.

— А у тебя есть?

— Где-то была. Принести?

— Принеси. Ну ладно, я пошла в суд. Значит, ты поняла — с психами не спорь. Давай я чашки помою, заодно в туалет схожу, а то в суде не сходишь.

— А что, в храме правосудия проблемы с уборными?

Лариска обернулась в дверном проеме с чашками в руках.

— Да-а, тебе смешно! Там знаешь, какой туалет? Дырка в полу, как на вокзале. И ведро стояло для слива, поскольку бачка сроду не было. А как начался дачный сезон, ведро уперли…

Вернув помытые чашки и дав мне последние наставления, Лариска унеслась в суд, а я стала собираться на прием. Раньше наши помощники прокурора принимали граждан каждый в своем кабинете; а после ремонта шеф оборудовал комнату для приема, и стало значительно удобнее, граждане уже не бегают по прокуратуре в поисках дежурного прокурора, а дисциплинированно занимают очередь у определенного кабинета. Кроме того, посетители бывают разные, после некоторых остается такое амбре, что кабинет и за два дня не проветришь. Вон к Лариске пришла женщина-беженка, которая призналась, что кочует по вокзалам и не мылась уже полгода. Таких лучше принимать не в своем кабинете.

Подойдя к комнате дежурного прокурора, я с удовлетворением оглядела пустой коридор. На прием никого нет, и я спокойно займусь своими делами. Открыв кабинет, я первым делом выбросила гору окурков, оставшихся с утреннего приема, и убрала отвратительно воняющую пепельницу в шкаф. Горчаков уверяет, что некурящий следователь — это нонсенс, а я искренне не понимаю, как можно находить удовольствие в курении. Лешка изображает сочувствие и говорит, что поскольку я не курю и не пью водку, все самое интересное в жизни проходит мимо меня. Я его успокаиваю тем, что с лихвой компенсирую упущенное, поскольку, общаясь с ним, регулярно дышу табачным дымом и перегаром.

Наведя относительный порядок в своем временном пристанище, я разложила на столе дело о нарушении правил производства строительных работ, и только приготовилась сочинять фабулу постановления о назначении экспертизы, как в дверь кто-то постучал, но так робко, что я понадеялась, что это не псих.

— Войдите, — крикнула я, и дверь тихонько начала приоткрываться.

— Можно? — спросил из-за двери мелодичный женский голос.

— Входите, я же сказала.

Вздохнув, я отложила строительное дело.

Дверь наконец открылась так, что я увидела посетительницу. На ней было трогательное платье в мелкий горошек, которое ей очень шло, и от этого я почему-то сразу прониклась к ней симпатией.

Посетительница бочком прошла к столу и остановилась. Я предложила ей сесть, и уставилась на нее, разглядывая ее лицо. Оно завораживало. Первое впечатление — ничего особенного, простая среднерусская внешность; но отвести от нее глаза было невозможно. Кроме того, я, без сомнений, где-то ее видела. Про себя я порадовалась, что это явно приличная женщина, которая не будет обливаться кислотой; и вопрос у нее наверняка какой-нибудь человеческий… Она так располагала к себе, что мне ужасно захотелось ей помочь.

— Вы — дежурный прокурор? — спросила она. Я кивнула, мучительно вспоминая, где мы с ней могли встречаться.

— Я вас слушаю, — сказала я посетительнице, ободряюще улыбаясь ей.

— Вы, наверное, скажете, что я сошла с ума, и мне надо обратиться к психиатру…

Хорошее начало, подумала я; права была Лариска — самые страшные психи поначалу кажутся очень милыми людьми…

— Меня преследует маньяк, — продолжала посетительница, и тут я вспомнила, где я ее видела: она сыграла главную роль в экранизации триллера Латковского «Сердце в кулаке». Татьяна Климанова, актриса. Не может быть! Но в.жизни она совсем не такая, как на экране. В кино она кажется намного выше, чем на самом деле, и черты лица крупнее… А может, дело в гриме. Надо же, Климанова!

— Помогите мне, пожалуйста, — вдруг взмолилась она, и я увидела у нее на глазах слезы. Надо было ее как-то отвлечь. Я открыла журнал приема и спросила, как ее зовут.

— Климанова Татьяна Викторовна. Работаю в театре драмы и комедии.

Проживаю…

— Расскажите, что случилось.

— Два года назад я развелась с мужем, — начала она, и, увлекаясь рассказом, становилась все спокойнее. — Мы оформили развод как раз накануне съемок… Извините, — спохватилась она — Мой бывший муж — Андрон ЛатковскиЙ. Писатель, знаете?

Я кивнула.

— Когда делали фильм по его книге «Сердце в кулаке», — продолжила посетительница, — он поставил условие, чтобы я играла главную роль.

— Тогда у вас были хорошие отношения? — уточнила я, не веря в такое благородство.

— У нас и сейчас хорошие отношения, — сказала Климанова. — Но тогда мы уже фактически разошлись. Я, конечно, очень переживала наш разрыв, а когда фильм смонтировали и озвучили, я попала в клинику неврозов. Версия для всех — переутомление. А я просто любила Андрона и места себе не находила.

Она надолго замолчала, уставясь в одну точку, а я, воспользовавшись паузой, наблюдала, как меняется ее лицо, становясь мечтательным и страдальческим одновременно. Со стола упала отложенная мной ручка, и Климанова вздрогнула.

— Извините, — снова сказала она. — Но в последнее время меня кто-то преследует.

— Объясните, — попросила я. Пока что она больше сказала про отношения с бывшим мужем, чем про преследования маньяка.

— Я не знаю, как объяснить. Может, я не правильно выразилась. Надоедает, скорее.

Надоедает — это не по адресу, подумала я. Что ж я из нее клещами тащу каждое слово? Дежурные прокуроры так себя не ведут. Задача дежурного прокурора — сделать так, чтобы у прокуратуры было поменьше работы. Если человеку кажется, что его кто-то преследует, а он не может толком объяснить, что происходит, — это в клинику неврозов.

— Знаете, я сейчас живу одна… Квартира огромная, а мне в ней неуютно.

Чудится все время что-то…

— Что именно? — я все-таки не теряла надежды выяснить, что же с ней приключилось.

— Ну… Стуки какие-то… Ходит кто-то над головой…

— А на каком этаже вы живете? — спросила я на всякий случай.

— На последнем. Мне слышно, как по чердаку кто-то ходит…

— Ну, это неудивительно, там рабочие могут ходить, сантехники или кровельщики.

— Да, конечно… Но рабочие не крадутся. Они топают. А эти шаги… Они такие… Как будто кто-то на цыпочках ступает. А кому надо по чердаку ходить на цыпочках?

В этот момент сквозняком прихлопнуло дверь, и моя посетительница вздрогнула так, что и я невольно вздрогнула вместе с ней. Она оглянулась и судорожно вцепилась в стол; и я поняла, что она действительно смертельно напугана. Все-таки она не долечилась в клинике неврозов.

— Татьяна Викторовна, и это все?

— Нет, — еле слышно сказала она. — Еще мне звонят.

— Кто?

— Не знаю. Звонят и молчат.

Она подняла на меня умоляющие глаза.

— Я понимаю, что я глупо выгляжу… Ничего конкретного сказать не могу, но поверьте, когда ночью, в пустой квартире, раздается телефонный звонок и в трубку ничего не говорят, молчат, — это страшно.

— Вам просто звонят? Ничего не требуют, не угрожают?

Она покачала головой.

— Татьяна Викторовна, а от вас никому ничего не нужно? Может быть, вас так пытаются заставить сделать что-то?

— Я ума не приложу, — тихо сказала она.

— Вы имущество не делили с бывшим мужем? Кому принадлежит квартира, в которой вы проживаете?

— Никому, — прошептала она. — Вернее, государству. Это квартира моих родителей, они уже умерли. Квартира неприватизированная. А у Андрона есть жилплощадь.

— Вы ни с кем не судитесь? Никому не должны денег?

— Что вы! Нет!

— Дети у вас есть?

— Нету, — тихо ответила она, опустив голову. Но вдруг подняла ее и умоляюще посмотрела на меня. — Я никому ничего не должна, не представляю, чего можно от меня добиваться… таким способом…

— Татьяна Викторовна, а как в театре? Вы ведь ведущая актриса?

— Ну… Можно и так сказать.

— Может быть, кто-то хочет выжить вас из театра? Или просто подвинуть?

Может, вы кому-то дорогу перешли?

— Да нет же, — сказала она почти с отчаянием. — У нас в театре все очень милые люди. Я всех люблю.

— Но может быть, вас не все любят?

— Может быть, — неожиданно твердо ответила она. — Но такими способами никто из наших действовать не будет. Вы мне поможете? — ее голос дрогнул.

— Татьяна Викторовна… — Я помолчала, потому что мне нечего было ей сказать. — Вынуждена вас огорчить, но прокуратура здесь бессильна. Не исключено, что это звонит кто-нибудь из ваших поклонников. Узнал телефон по справочному, а поговорить с вами не решается, вот и молчит.

— Что же мне делать?

— Поставьте на телефон определитель номера.

— И…что?

— Если выясните, кто звонит… — тут я замолчала. Даже если она выяснит, кто звонит, что дальше? Максимум, что могут сделать прокуратура и милиция, это вызвать нахала и строго с ним поговорить. И отпустить, потому что в нашем уголовном кодексе не предусмотрена ответственность за такие действия. Да что там говорить, даже по административному кодексу его не наказать. — Если выясните, кто звонит, попросите ваших знакомых поговорить с этим человеком.

Пусть ему объяснят, что он ведет себя не правильно.

— И… это все?

— Татьяна Викторовна, к сожалению, все. Наше законодательство не позволяет привлекать к ответственности за такие поступки.

Она опустила голову и стала водить пальцем по горошинкам на подоле платья.

Потом вздохнула и встала.

— Спасибо, что выслушали меня, — промолвила она еле слышно. Я развела руками.

— Я бы и рада помочь вам, но не представляю, как это можно сделать. Может быть, если вы определите, кто звонит, вы и сами разберетесь с этим человеком.

По крайней мере, поймете, что ему нужно.

— Спасибо, — еще раз повторила она, повернулась и вышла из кабинета.

Я стала бесцельно перелистывать журнал приема, а перед глазами у меня стояло миловидное лицо актрисы Климановой. Неужели она и вправду не долечилась?

Одна в пустой квартире, наверняка все время думает о бывшем муже, которого, похоже, до сих пор любит; так действительно можно свихнуться. Но развить эту мысль мне не дали. На этот раз стук в дверь был решительным, не успела я ответить, как в дверь протиснулась крупная дама и объявила, что ей нужно поговорить с дежурным прокурором.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила я. Дама осталась стоять.

— Мне нужно поговорить с дежурным прокурором, — настаивала она.

— Я вас слушаю.

— Я вам должна рассказывать?

— Ну да.

— Хорошо.

Она наконец присела.

— Видите ли, у меня дело государственной важности. У меня по стенам от соседей давно уже течет серная кислота. К этому я уже привыкла, дома хожу в защитном противохимическом костюме и респираторе. Но сегодня утром я выпила стакан кефира и обнаружила, что это не кефир.

— А что? — поинтересовалась я.

— А серная кислота в чистом виде. Хорошо, что я не допила литровую упаковку…

Утром следующего дня ко мне заглянула Лариска, чтобы узнать, как прошел прием.

— Ларис, как я выгляжу? — спросила я, оторвавшись от постановления о назначении экспертизы.

Лариска честно вгляделась в мое утомленное лицо.

— Да не страшнее, чем обычно, — наконец ответила она.

— Я не в этом смысле. Очень молодо или все-таки нет?

— Маша, — осторожно проговорила Кочетова, — это на тебя вчерашний прием так подействовал? Если бы ты молодо выглядела, я бы тебе сказала.

— Спасибо, Ларисочка, — засмеялась я. — Кто мне еще правду скажет? Но я не об этом.

— А о чем? — разочаровалась Лариска.

— Вчера пришла тетенька с серной кислотой…

— А-а, Тороповец у тебя была! Как у нее дела, она еще держится?

— Держится, вчера гады ей в кефир кислоты налили.

Лариска улыбнулась.

— Но я это к чему, — продолжила я, поскольку это меня вчера весьма задело.

— Она пришла и спрашивает — где дежурный прокурор? Я ей предлагаю мне рассказать про свои проблемы; она повздыхала, и согласилась. Рассказала свою леденящую душу историю, а потом спрашивает: ну, а теперь я наконец могу пройти к дежурному прокурору? А я все-таки сидела в форме, между прочим, с майорскими погонами, и выгляжу я, как ты любезно заметила, на свои.

— Не обижайся, — утешила меня Лариска. — Она привыкла ко мне ходить, а других она и за прокуроров не считает. Даже если бы вчера шеф на приеме сидел, она и ему бы что-нибудь ввернула, лишь бы ее до меня допустили. Ну, а еще чего хорошего было?

— Была настоящая артистка. Татьяна Климанова.

— Ну да?! — задохнулась от зависти Лариска. — Ну почему ко мне ходит Тороповец, а к тебе артистки?

— Ну, тебе грех жаловаться, у тебя был писатель Латковский. Между прочим, ее бывший муж.

— Кого? Тороповец? — испугалась Лариска.

— Климановой, естественно.

— А-а. А чего ей надо?

— Ее кто-то преследует. Звонит ночами, ходит над головой.

— Понятно. Привет от мадам Тороповец. Может, их познакомить? А ты мне, кстати, книжку принесла?

— Принесла.

— Отлично, — обрадовалась Лариска. — А то сегодня процесс такой нудный, по недвижимости. Пока свидетелей допрашиваем, я хоть почитаю, а то засну.

Лариска умчалась в суд, а я еще немного поразмышляла над проблемами артистки Климановой. То, что она рассказала, было подозрительно похоже на историю про сердце в кулаке от писателя Латковского. Правда, я книжку читала уже давно, но помню, что героине так же звонили по ночам. Сначала молча, а потом стали говорить какую-то фразу; что-то вроде «тебя никто не любит, ты должна умереть». Если у нее головушка пошаливает, может, после съемок фильма она перестала отличать художественный вымысел от действительности?

Но как следует обдумать проблемы актрисы Климановой мне не дали. Открылась дверь и вошел прокурор. Он задумчиво оглядел мой кабинет, подошел к бетонной глыбе и потрогал ржавую арматуру.

— Как у вас строительное дело, двигается? — спросил он, не отводя глаз от вешдока.

— Назначаю экспертизу, — вздохнула я.

Шеф прекрасно знает, что я ненавижу всякие экономические и технические расследования, старается их мне не поручать, но раз уж я выезжала на место несчастного случая… Да и у Горчакова экономические дела уже в сейф не влезают, он все ноет, что некоторым хорошо — убийства любой дурак расследовать может, а ты попробуй докажи какое-нибудь остроумное хищение!.. Впрочем, он прибедняется. Работай он в банке или на производстве, давно уже был бы крупной шишкой и греб деньги лопатой. Он такие заковыристые хищения разматывал, что меня грызет зависть; но это надо иметь определенный склад ума. До сих пор у нас на следовательских занятиях, которые раз в месяц проводит городская прокуратура, вспоминают его старое дело по хищению коньяка на винзаводе. Тогда сотрудники отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности (вот как давно это было) пришли с материалами грандиозной разработки, но в недоумении: они полгода следили за коньячной мафией, которая не только тырила коньяк с подъездных путей винзавода, но и наладила канал сбыта ворованного коньяка через магазин. Опера вычислили всех, все задокументировали, но дело было не возбудить по одной простой причине — не было ущерба.

При сдаче коньяка на винзавод ни разу не выявили недостачи, хотя «бэхам» доподлинно было известно, что из конкретной цистерны слито и продано ровно пятьсот литров. Они уже и своих ревизоров посылали, не доверяя заводским. Хоть ты тресни — не только количество коньяка соответствовало документации, но и сам коньяк не был разбавлен.

Горчаков думал неделю, после чего предложил операм осмотреть пустую цистерну, когда из нее уже слили коньяк. Скептически ухмыляясь, «бэхи» организовали осмотр, и нашли на дне цистерны кучку презервативов. Ну и что? — спросили они Лешку. Лешка аккуратно собрал презервативы в коробочку и взял тайм-аут еще на неделю. После чего объяснил сотрудникам ОБХСС механизм хищения, и его гипотеза блестяще подтвердилась, когда расхитители были арестованы и во всем сознались, рассчитывая на снисхождение.

Оказалось, что после того, как из цистерны сливали коньяк, предназначавшийся на «левую» продажу, трудолюбивые проводники наполняли водой ровно двести пятьдесят презервативов, в каждый влезало по два литра.

Закручивали их, как воздушные шарики, и бросали в цистерну. На заводе ревизоры брали из цистерны пробы коньяка и удостоверяли его полное соответствие ГОСТу; а потом коньяк сливался в емкости винзавода. Поскольку слив происходил под давлением, презервативы лопались, вода смешивалась с коньяком, и по количеству коньяка у ревизоров претензий тоже не возникало. Я потом долго колола Лешку, как он догадался. Он отвечал, что для начала сосчитал презервативы, а потом сопоставил их количество с литражом похищенного коньяка. Не зря же презервативы в цистерне валялись, объяснял он ход своих мыслей.

— О чем задумались? — меланхолически поинтересовался шеф, поглаживая ржавую арматуру вещдока.

— Об успехах коллег, — честно призналась я, мучаясь при мысли о своей однобокости. Шеф как будто прочитал мои мысли.

— Завидуете Горчакову, что он хозяйственные дела щелкает, как орешки? Не завидуйте, каждому свое. Помните, что Козьма Прутков говорил: «Специалист подобен флюсу». В том смысле, что односторонний. Ваша специфика — насильственные преступления, вот и занимайтесь ими. Закончите свое строительное дело, больше вам хозяйственных давать не буду. Да, я чего зашел-то? Эту дуру, — он опять погладил ржавые рога, — унесите в камеру вещдоков. Завтра проверка из городской приедет. А у нас такой бардак в кабинетах.

— Владимир Иванович, как же я ее утащу? — взмолилась я. — Мне с трудом ее сюда четыре человека приперли, ее же не подвинуть.

— Попросите Горчакова, — пожал плечами шеф, — милицейские следователи с делами придут, я их тоже пришлю помочь. Некрасиво. У Горчакова вон тоже гитара стоит. Спрашиваю, что это, — врет, что вещдок. Мне бы хоть не врал, я все ваши вещдоки наперечет знаю.

Я отвела глаза. Горчаков действительно решил на старости лет научиться играть на гитаре и пристроился к тому же учителю, которого посещает мой сын.

Гитару на день варенья подарила ему наша завканцелярией Зоя, в знак преданной любви. Домой он ее притащить не может, не вызвав жениного пристрастного допроса, вот и хранит инструмент в кабинете, оправдываясь тем, что это вещдок.

Довод беспроигрышный, вещественным доказательством может быть все, что угодно.

— Давайте-ка прямо сейчас организуем, — шеф не дал мне расслабиться. — Позовите Алексея Евгеньевича, Зоя откроет камеру вещдоков, сразу и оттащим.

Вздохнув, я стукнула в стену. В соседнем кабинете послышалась возня, звук шагов, — наверняка Зойка вспорхнула с колен своего ненаглядного следователя Горчакова и прикинулась исполняющей служебные обязанности. Потом хлопнула его дверь, и в дверном проеме моего кабинета показалась круглая физиономия Лешки.