* * *

Внешность у профессора была абсолютно профессорская: высокий лоб, благородная седина, бородка клинышком, осанистая фигура, да еще и хорошо поставленный баритон. Заметно было, что звание профессора он носит с удовольствием; он увлеченно чертил схемы на доске, специально поставленной по такому случаю в актовом зале прокуратуры, так что мел брызгал во все стороны, и артистично взмахивал руками. Но, Боже мой, какую ересь он молол своим хорошо поставленным баритоном!

— …Эксперты пытались убедить меня в том, что потерпевшая была девственницей. Друзья мои, сказал я им. Посмотрите как следует, ведь у нее во влагалище ороговевшие клетки: мозоль, иными словами, от интенсивной половой жизни…

Сидевший позади нас эксперт-гинеколог, милейший Никита Владимирович Пилютин, не выдержал и хрюкнул на весь зал. Профессор укоризненно вскинул бородку в направлении непочтительного звука. Пилютин пригнулся и скрюченным пальцем постучал в спину Лешке Горчакову.

— Послушайте, откуда выкопали этот анахронизм?

— Из нашего родимого института, — прочревовещал Горчаков, не разжимая губ и не поворачиваясь к Пилютину, чтобы его не засекли как нарушителя дисциплины и не вытурили с занятий.

— Что он несет?! — не унимался Никита Владимирович. — Какие ороговевшие клетки во влагалище?! У вас же во рту мозоль не образуется, сколько бы вы ни ели! Там, где слизистая, мозолей вообще быть не может!

Лешка пожал плечами и углубился в кроссворд.

— Никита Владимирович, не переживайте, — успокоила я эксперта, — все равно этого балабола никто не слушает.

И верно, весь зал занимался своими делами. Справа от нас два следователя резались в дурака, загородившись открытым кейсом. Слева молодая стажерочка увлеченно подшивала уголовное дело, перед ней двое молодцов откровенно дремали. Шелестели газеты, попискивали мобильные телефоны — в общем, ежемесячные занятия для следователей были в полном разгаре. Но профессорский баритон перекрывал посторонние шумы:

— Слава Богу, я вовремя пришел на вскрытие. И прямо за руку схватил эксперта: куда ж вы, говорю, скальпелем в рану лезете! Там ведь будут искать следы металлизации!..

Сзади застонал Пилютин:

— Нет, я не могу больше! Зачем в ножевой ране искать следы металлизации?!

— И ведь из года в год одно и то же, — Лешка отложил полностью разгаданный кроссворд и потянулся. — Я бы лучше в тюрьму съездил, злодея с экспертизами ознакомил, чем здесь париться. Мы сидим, а сроки идут…

Наконец профессор разоблачил всех мракобесов, стоявших на пути его прогрессивной мысли, и под вялое хлопанье кадровиков, бдивших за занятиями со сцены, сошел в зал. Его место на кафедре занял эксперт Пилютин. Он начал рассказывать, как производится забор биоматериала по делам о половых преступлениях. Говорил он, в отличие от предыдущего оратора, правильно и интересно, да только я могла бы рассказать обо всем этом не хуже, чай, пятнадцать лет следственной работы за плечами, а сколько выездов на такие дела было с тем же Пилютиным!..

День, выброшенный из жизни, с досадой подумала я про эти подлые занятия. Сейчас объявят перерыв на обед, потом кадровик зачитает никому не интересные приказы, которые все равно разошлют ознакомиться по районам; потом кто-то из любимчиков руководства будет вяло делиться опытом. А затем все следователи, чертыхаясь про себя, разъедутся по своим районным прокуратурам, и будут сидеть допоздна, наверстывая потерянное время…

Все шло по плану. Наконец гул голосов усилился и захлопали откидные стулья — это следственный корпус Петербурга был отпущен, по выражению кадровика, отставного вояки, — “покурить и оправиться”.

Я не курю, но из солидарности с другом и коллегой Горчаковым потащилась под лестницу — постоять рядом с курильщиками. Как назло все, с кем мне хотелось бы перекинуться парой слов, злостно травили себя никотином. Пришел туда и Никита Владимирович, и, затянувшись сигаретой, позлословил относительно падения умственного потенциала следственных работников.

— Вы, господа, базар-то фильтруйте, прежде чем написать постановление о производстве экспертизы, — изысканно пустив колечко дыма, усмехался он. — Мне вчера коллега Панов жаловался, что ему по упавшему с высоты предложили указать, в какой позе потерпевший находился в момент отрыва от крыши. Такой вопрос, господа, был бы уместен, если бы столкнул бедолагу сам Панов. Между прочим, коллега вчера бегал по моргу, тряс постановлением и кричал: “А я видел?!”.

— Фигня, — вмешался долговязый следователь Каравашкин, из пригородного района, — мне вот тут зональный велел по неопознанному трупу поставить вопрос, может ли эксперт по расположению внутренних органов высказаться о расовой принадлежности трупа.

Услышав это, Пилютин подавился очередным колечком дыма, и даже не стал комментировать. К нам постепенно подтянулись другие следователи, желавшие скоротать время в приятной беседе, и у меня от высокой концентрации дыма защипало глаза.

— Как вы можете эту пакость глотать, да еще и за свои деньги, — поморщилась я, утирая скупую слезу.

— Ох, не говорите, Мария Сергеевна, — отозвался галантный Пилютин, смяв окурок и озираясь в поисках урны, — а что делать? Равноценной замены этому антидепрессанту человечество еще не придумало. Хотя начальство развернуло беспрецедентную пропагандистскую кампанию…

Горчаков заметил, что кампания эта опорочена на корню.

— Видел я у вас в бюро, — сказал Лешка, — как старый курильщик, эксперт Каландадзе, читал лекцию о вреде курения некурящим медсестрам отдела, смоля при этом цигарку.

Пилютин наконец нашел закуток, куда можно было сунуть окурок, не мучаясь угрызениями совести, и поманил меня за угол.

— Мария Сергеевна, хочу попросить вас о помощи.

— Я к вашим услугам, Никита Владимирович.

Сказала я это искренне, поскольку к Пилютину относилась с большой симпатией. Мы часто вместе дежурили, и я всегда радовалась, видя в графике его фамилию: работать с ним было одно удовольствие, со своим делом он справлялся быстро, четко и качественно, никогда не ныл, неизменно был спокоен и приветлив, и плюс ко всему имел еще одно немаловажное достоинство — его литературные вкусы полностью соответствовали моим. Так что наши совместные дежурства носили то чеховский, то купринский оттенок, а порой были отмечены поэзией Маяковского.

Пилютин вздохнул и машинально достал из кармана пачку сигарет, но, спохватившись, что мы уже отошли от курилки, засунул курево обратно.

— У моих знакомых пропала дочка, — начал он, глядя в сторону.

— И не нашли? — сочувственно спросила я.

— Нашли, — он помялся. — Нашли через три дня, в лесопарке. В пруду.

— Утопление?

— В том-то и дело. Танатологи поставили “утопление”, а прокуратура в возбуждении дела отказала.

— А я-то чем могу помочь, Никита Владимирович?

— Понимаете, девчонка домашняя. Между прочим, моя крестница. Пятнадцать лет ей было.

— Думаете, убийство?

Пилютин кивнул и опять вытащил сигареты.

— А почему отказали в возбуждении?

— Ой, я сам ходил к прокурору. Он говорит, самоубийство. Какое, к черту, самоубийство! Отличница, красавица, веселая, они с сестренкой собирались собаку покупать. Давно мечтала о пуделе, наконец родителей уломала, и на тебе.

— А жила она далеко от лесопарка?

— Хороший вопрос, — Пилютин серьезно посмотрел на меня. — Мы доказывали прокурору, что в лесопарке ей делать было нечего…

— А повреждения на теле были?

— В том-то и дело. Повреждения своеобразные. Полосовидные кровоподтеки на запястьях.

— Следы связывания?

— Да, похоже. Только веревок на руках не было. И вообще нигде не было. Ни в пруду, ни поблизости. Это мы уже сами с отцом девочки искали, милиция-то и не подумала. А мы и пруд облазили, и окрестные кусты…

— Борозды на запястьях, и все?

— Да.

— А чего вы хотите? — я подумала, что по такому трупу никто никогда убийства не возбудит. Убийство путем утопления доказать еще сложнее, чем лишение жизни путем сбрасывания с высоты. Это если топить человека в ванне — без синяков не обойдется. А если просто столкнуть в воду… Упал, захлебнулся, и все. Доказывать нечем. Вода смоет даже микрочастицы, которые именуются следами контактного взаимодействия одежды жертвы и преступника. Смоются и следы из-под ногтей — частицы кожного эпителия, крови, если жертва сопротивлялась и царапала злодея; уплывут волосы, которые могли быть вырваны у преступника и зажаты в руке.

— Хочу попросить вас подключиться. Поговорите с городской прокуратурой, пусть вам поручат этот материал. Может быть, вы усмотрите там состав преступления, возбудите дело и расследуете его. А мы вам поможем всем, чем сможем. Мария Сергеевна, очень вас прошу.

Посмотрев в глаза Пилютину, я поняла, что для него это действительно очень важно. И мне хотелось ему помочь. Но он понимал, что втравливает меня в неприятности, потому и смотрел так виновато. Чтобы забрать материал, мне нужно будет договариваться не только с горпрокуратурой и с чужим прокурором, поскольку район не мой, но и со своим собственным шефом. Мой шеф явно не придет в восторг от того, что я заберу чужой материал, возбужу дело о тяжком преступлении без всяких перспектив раскрытия, и оно повиснет именно на нашем районе вечным “глухарем” и будет портить статистику из месяца в месяц. Именно поэтому отказали в возбуждении дела там, где труп был найден, и я могу их понять. Наступит и еще одно последствие: та прокуратура начнет на меня коситься; они ехидно станут спрашивать, не раскрыла ли я еще преступление века, называть меня выскочкой, и будут не так уж не правы.

— Отказали за отсутствием события? — уточнила я у Пилютина.

— Да, за отсутствием события преступления.

— Понятно. Никита Владимирович, мне не так просто будет заполучить материал.

— Я отдаю себе в этом отчет, — заторопился Пилютин. — Попробую решить этот вопрос с городской прокуратурой, попрошу нашего начальника бюро, он поможет.

— Никита Владимирович, а почему именно я? Может, вам поговорить с операми в том районе? Или в главке? Там есть отличные ребята…

Никита Владимирович усмехнулся.

— Мария Сергеевна, я уже говорил с Синцовым. И с местными операми общался. Они все твердят одно — нужен нормальный следователь.

Я вздохнула. Конечно, лестно, что меня считают нормальным следователем, способным из любви к искусству ковыряться в безнадежном материале. К моим тринадцати реальным делам — неплохой довесочек. Я прислушалась к своим ощущениям; варианты возможны такие: а) мне страшно захочется раскрутить эту ситуацию, и я сделаю все, что от меня зависит, чтобы получить дело в свое производство; и б) мне страшно захочется раскрутить эту ситуацию, но голос разума пересилит, и я найду предлог отказаться, чтобы не нарываться на проблемы в виде лишнего “глухаря” и косых взглядов коллег.

Прислушиваясь к себе, я вознесла молитвы своему ангелу-хранителю, чтобы он выбрал вариант “б”. Но ангел-хранитель, похоже, был карьеристом. И заткнул голос разума.

— Когда пойдем к руководству? — спросила я Пилютина.

К моему удивлению, руководство подозрительно легко согласилось на эту авантюру.

— Я не возражаю, — вяло сказал заместитель прокурора города. — Если вы считаете, что лучше справитесь… Только чтобы не в ущерб своим делам. У вас мы ничего забирать не будем.

Наверное, подумали, что раз сам заведующий бюро судмедэкспертизы подключился, пойдут жалобы, так что лучше возбудить и поручить дурочке, которая сама на это нарывается, — размышляла я на обратном пути к себе в район. А уж если и дурочка там ничего не нарасследует, можно будет развести руками: видите, мы сделали все, как вы хотели, а то, что результатов нет, — это уже не наша вина.

Я просто недооценивала масштабы последствий. Второй раз я удивилась уже тому, что материал прибыл буквально на следующий день. И привез его заместитель прокурора того самого района. Открыв дверь в мой кабинет, он улыбнулся так злорадно, что у меня душа ушла в пятки. Так бывает в следовательской жизни: тебе говорят — возьми дельце плевое порасследовать; берешь его с легким сердцем и обнаруживаешь, что в дельце такие люди запутаны, что лучше сразу уволиться, а то и застрелиться, чем пытаться их просто вызвать на допрос.

Зампрокурора как-то боком подкрался к моему столу и положил передо мной пухлую папку.

— Это что, материал по трупу? — подозрительно спросила я. Как правило, отказные материалы такими толстыми не бывают.

Зампрокурора гаденько хихикнул.

— Это материал по трупу Кулиш, и бонус.

— Какой еще бонус?

— Городская велела передать вам отказник по Кулиш, и с ним вместе еще уголовное дело по убийству.

— А при чем тут какое-то убийство? Оно что, имеет отношение к смерти Кулиш? — заволновалась я. — Так мы не договаривались.

— Ну, я уж не знаю, как вы с городской договаривались. А мы решили, что раз вы сами напрашиваетесь на лишние дела, то, значит, не слишком загружены. А у нас народ зашивается. Так что вам, с приветом от прокурора города, еще одно наше дельце. Глухаречек.

Такого вероломства я не ожидала. Я у них забираю заведомо безнадежный материал, а они мне, вместо благодарности, еще работенку подкидывают. Ну что ж, правильно, доброе дело не остается безнаказанным.

— В канцелярию отдайте, — сказала я таким упавшим голосом, что даже этот иезуит, похоже, усовестился. Перед тем как выйти из моего кабинета, он вытащил из кармана яблоко и положил мне на стол.

Дверь за ним закрылась, а я уставилась на яблоко и уныло стала ждать вызова к шефу. Но, похоже, родного прокурора настолько переполняли чувства, что, когда истекли протокольные десять минут общения с гостем, он сам ко мне пришел.

— Что еще за убийство вы там выклянчили?! — на меня шеф не смотрел и прямо-таки клокотал голосом, обмахиваясь бумажкой с угловым штампом прокуратуры города.

— Здравствуйте, Владимир Иванович, — робко сказала я, зная по опыту, что ему надо дать остыть, а не ввязываться сразу в полемику.

— Здрасьте, — сварливо ответил он. — Вы мне зубы не заговаривайте. Вы ж только про труп девочки сказали. А они привозят еще и дело свежее, заказное убийство. Что это еще за самодеятельность, я вас спрашиваю?!

— Сама не знаю, — честно призналась я. — Я просила поручить мне материал по трупу Кулиш, — тут по мизансцене требовалась проникновенная пауза, — и то, если мое руководство не будет возражать…

— Ах, ваше руководство, — ядовито запел шеф, — ах, если не будет возражать? Очень мило, что вы вспомнили все-таки, что у вас есть руководство. Которое сидит и думает, кому собственные убийства со взятками распихивать. А тут из другого района привозят мешок дел, — он швырнул передо мной на стол бумажку, которую держал в руке.

Это была сопроводительная за подписью прокурора города. Старшему следователю Швецовой М.С. поручалось, в порядке оказания помощи прокуратуре другого района, расследование уголовного дела по факту умышленного убийства Вараксина B.C., труп которого был обнаружен три дня назад в том самом лесопарке, где нашли и Катю Кулиш. И, естественно, в сопроводительной указывалось, что той же Швецовой М.С. поручается расследование уголовного дела по факту смерти Кулиш, так как постановление об отказе в возбуждении уголовного дела отменено, и усмотрены признаки, указывающие на совершение в отношении нее преступления.

Интересно какого, подумала я, разглядывая витиеватую подпись прокурора города. Эксперт Пилютин сказал мне, что кроме борозд на запястьях, других повреждений на трупе нет. Значит…

— По девочке возбудили причинение легкого вреда здоровью, — пояснил шеф, с полувзгляда поняв, что меня озадачило. Он уже успокоился, грузно присел к моему столу и стал катать перед собой дареное яблоко. — На руках следы связывания, легкий вред здоровью; ну не убийство же возбуждать?

Я про себя усмехнулась. Ничего себе, легкий вред здоровью! Труп приличной девочки со следами веревок на запястьях лежит в грязном пруду за тридевять земель от ее дома; ну разве это повод для поиска убийцы? Эх, знали бы люди, сколько препятствий приходится преодолевать честному следователю на тернистом пути установления истины! Причем этот путь тернист не столько из-за зверской изворотливости преступников, сколько из-за циничного нежелания прокурорских работников портить статистику раскрываемости и выхода дел.

Шеф внимательно посмотрел на меня, и я поняла, что он думает то же самое.

— Ну что, не опозорим район? — спросил он вдруг и подмигнул. — Сейчас Зоя все зарегистрирует и принесет. Ладно, — он тяжело поднялся, сжимая в руке яблоко. — Это мне за моральный ущерб. Ни пуха ни пера.

Когда за прокурором закрылась дверь, я подумала, что у меня наверняка все получится.

Вот теперь я с трудом сдерживала нетерпение. Господи, ну где же Зоя? Уже семь минут прошло, а она все не несет дела. Но как только я поднялась со своего места, чтобы самой сходить в канцелярию за новыми делами, распахнулась дверь. Зоя вошла со скорбной миной, приличествующей случаю: как же, два “глухаря” из другого района, когда своих дел вагон и маленькая тележка, бедная Машка.

— Машунь, вот тут распишись, — сказала она сочувственно, — надо же, как не повезло…

Но когда я стремительно поставила закорючку в журнале регистрации уголовных дел и жадно протянула руку за материалами, сочувствие исчезло с ее лица и сменилось сложным выражением, — мол, все понятно, как свинья грязи найдет, так Швецова лишней работы, дорвалась до очередных проблем, причём по собственной инициативе, так ей и надо. Поджав губы, наша завканцелярией забрала журнал и с достоинством вышла, оборвав соболезнования на полуслове.

А я секунду поколебалась, с чего начать — с материалов по трупу Кати Кулиш или с дела о “глухом” убийстве пока еще неведомого мне Вараксина B.C., потом стала перелистывать страницы обеих папок одновременно, но поняла, что так далеко не уеду. Вспомнив про Пилютина, я с сожалением отложила убийство Вараксина и погрузилась в изучение материалов по девочке Кате, обнаруженной в пруду городского лесопарка.

Собственно, изучать там особо было нечего. Ну объяснение некоего собачника, чей пес вечером во вторник привел его к кусту над прудом в укромном месте парка; поскольку берег пруда был мокрым и скользким, народ там не гулял, а пес прямо рвался и скулил. Владелец пса, влекомый туго натянутым поводком, поскользнулся и сполз прямо в воду, споткнувшись о торчащие из-под куста человеческие ноги.

Следующим документом был протокол осмотра места происшествия и трупа девочки. Так, смерть от утопления в воде, сомнений в этом нет: в дыхательных путях — ил и песок. Но при этом чистые кожные покровы, отсутствие синяков и ссадин, иными словами — следов борьбы, за исключением полосовидных кровоподтеков на нижней трети обоих предплечий, в области запястий, и ссадин кожи на фоне кровоподтеков. Одежда на трупе в порядке, не порвана, не сдвинута, даже туфли надеты на ноги, значит, ее не тащили к этому злосчастному пруду. Сама пришла.

Отложив протокол, я открыла акт судебно-медицинского исследования трупа. В том, что труп исследован на совесть, я не сомневалась, Никита Владимирович наверняка проконтролировал процесс. Ага, вот то, что меня интересует: девственность Кати не была нарушена. Правда, эксперт, производивший вскрытие, оговорился, что в силу анатомических свойств девственной плевы он допускает возможность полового сношения без нарушения ее целости. Однако ни в половых путях, ни на теле, ни на одежде трупа не было обнаружено спермы.

Значит, так: девственность не нарушена, спермы нет, одежда в целости. Исключаем сексуальную подкладку происшедшего? На пальце — тоненькое золотое колечко, в кармане — сто рублей мелкими купюрами. Тогда исключаем и корысть?

Что же остается, если все поисключать? Может, не так уж не права была прокуратура, рассматривавшая материал? Мог ведь быть несчастный случай. А могло быть и самоубийство. Ручки-то ей кто-то связывал, а потом развязал: вон, полосовидные ссадины на запястьях есть, а веревок нет. Где-то кто-то ее связывал, что-то с ней вытворял… (Где? Кто? Что?) Не нарушив при этом девственности… А на домашнюю девочку это так подействовало, что она пошла к пруду и утопилась. Я лихорадочно перевернула несколько страниц акта, ища результаты химического исследования. Ага, этилового спирта в крови не обнаружено, следов употребления наркотических веществ тоже нет… На всякий случай я вернулась к наружному исследованию трупа — нет ли повреждений кожи, говорящих о том, что девочка кололась. Ну и что, что родители считали ее непорочной; сколько угодно таких случаев, подросток наркотики глушит, через ломки прошел, уже весь синий и просвечивает, а предки все списывают на ОРЗ, авитаминоз и переутомление от занятий. Но нет, следов уколов не было, девочка упитанная, на наркоманку не похожа.

Хорошо, но если с ней кто-то что-то вытворял, и это ее довело до самоубийства, почему она пошла к пруду, а не к родителям, и не в милицию, на худой конец? Раз уж с родителями был, судя по словам Пилютина, хороший контакт, да и девочка домашняя. Такая вряд ли будет что-то страшное в себе держать, кому-нибудь расскажет.

Да, материал на самом деле оказался гораздо более запутанный, чем даже я себе представляла. Странно, что зампрокурора того района ограничился яблочком. Притащив мне такой гнилой материальчик, избавившись от такой бомбы, мог бы и на ящик ананасов раскошелиться.

Надо бы съездить на место обнаружения трупа. Ну и конечно, поговорить с родителями Кати. И с ее подружками. И с учителями. И если они не расскажут мне ничего такого, что могло бы довести Катю до пруда в лесопарке, значит, надо восстанавливать ее последние дни по минутам. Я встала и подошла к окну. Полил дождь, сбивая с веток желтые листья. Втянув голову в плечи, к дверям прокуратуры прошмыгнул друг и коллега Горчаков; карман его плаща раздувался, и судя по тому, как Горчаков бережно придерживал его рукой, там была пища — пара бубликов или пирожков, или четвертинка хлеба и триста граммов колбасы. Вот это кстати; я включила электрический чайник и достала чашки, подумав, что нуждаюсь в тайм-ауте.

Даже не заходя к себе, Лешка просунул голову в дверь моего кабинета и отряхнулся, как пес.

— Бублики или колбаса? — спросила я, выключая вскипевший чайник.

— Бублики, — отчитался Лешка и протиснулся в кабинет целиком.

— А что, канцелярия тебя уже не кормит? Разлюбила? — намекнула я на бурный производственный роман между Горчаковым и Зоей.

— Обиделась, — Лешка вздохнул.

— Обидел? — уточнила я. Горчаков возмутился.

— С чего ты взяла? Вечно ты про меня плохое думаешь. Просто она меня в выходные приглашала на собачью выставку…

— И что ты ляпнул?

— Вот сразу и ляпнул, — Лешка старательно отвел глаза, — просто спросил, в какой номинации она там заявлена.

— Ну ты и дурак. Разве можно такое говорить влюбленной женщине?

— Но я же просто пошутил. Что ж она, шуток не понимает? О, новое дельце!

Лешка протянул руку к моему столу и развернул к себе сколотые скрепкой бумаги.

— Что за Вараксин? Послушай, а что этот Вараксин у нас делает? С каких пор лесопарк на нашей территории?

— Это мне по спецпоручению, Леша.

— Что, еще одно? Ты же девочку просила оттуда…

— Это в наборе. Девочку отдали только вместе с Вараксиным.

— Сочувствую, — кивнул Лешка, не отрываясь от бумаг. — Так, бизнесмен Вараксин: огнестрельное ранение, облит бензином и подожжен. Заказняк?

Я пожала плечами.

— Еще не читала. Хочешь, бери.

— Нет уж. Тут русским языком написано — Швецовой Марии Сергеевне. Так что давай что-нибудь другое.

— Ты серьезно, Лешка? — я обрадовалась. Если Горчаков меня хоть немножко разгрузит…

— Кто ж тебе еще протянет руку помощи, кроме меня? Взятки есть? Я бы с удовольствием порасследовал. Ну, в крайнем случае, превышение власти.

— Не на базаре, — огрызнулась я, поскучнев, поскольку в моем сейфе таких элитных преступлений не водилось. — Если ты настоящий друг,

бери, что дают.

— Ладно, не злись. А что дают?

Я полезла в сейф и порылась в бумагах.

— Убийство новорожденного хочешь?

— А ты чего?

— Леш, мне психологически тяжело расследовать дела об убийствах детей.

Лешка хмыкнул.

— А сама просила девочку из лесопарка.

— Ну, девочка уже подросток. А потом, меня Пилюгин уговорил, лично меня, понимаешь? А это дело…

Горчаков внимательно посмотрел на меня.

— Кому ты гонишь, Машенция? Колись, в чем фокус, а то не возьму.

Тяжело вздохнув, я достала из сейфа листочек бумаги.

— Там указания окружной прокуратуры.

— Ага, это уже ближе к истине. И чего хотят?

— На, смотри сам.

— “Составить схему к протоколу осмотра места происшествия с указанием дорог и тропинок”… Ну и что?

— А ты дальше почитай.

Лешка вчитался и поднял на меня серьезные глаза.

— “Установить и допросить лиц, которые воспользовались этими дорогами и тропинками”… Ты меня не разыгрываешь?

— В каком смысле?

— Ну, не ты эти “указания” состряпала? Сама? В порядке розыгрыша?

— И кого же я так могла разыгрывать? Оперов?

— Да ну, брось, Машка. Правда, не розыгрыш?

— Правда. Подпись видишь? Лично заместитель Генерального прокурора подписал.

— Они чего это, серьезно?

Я развела руками.

— Ну не сам он, конечно, это изобрел, кто-то из исполнителей. А он просто подмахнул. Но хоть прочитать можно то, что подписываешь?

Горчаков снова пробежал глазами страничку с указаниями:

— “Запросить сведения в медицинских учреждениях о женщинах, состоявших на учете по беременности, срок родов которых относится к периоду зачатия трупа новорожденного ребенка”… Одну минуточку, где роды, а где зачатие?

— Ага, такое впечатление, что человек сидел, писал “за здравие”, потом стакан водки хлопнул и продолжил “за упокой”. Я себе даже ксерокс сделала, насчет “зачатия трупа”, на память. Ну что, берешь?

— А чего, прикольно, — решил Горчаков. — Буду устанавливать лиц, воспользовавшихся дорогами и тропинками, на мой век хватит. Пусть хоть одна скотина придерется, — выполняю указания зама Генерального. Да я десять томов наработаю…

Решив служебные вопросы, Лешка быстро заглотил бублик, запил его чаем и побежал к шефу переписывать на себя дело. Уже в дверях он обернулся и спросил:

— Да, Машка, а чего с девочкой-то? За которую Пилютин просил?

— Пока непонятно, Леш, но у меня еще информации мало.

— Маньяк?

— Я ж говорю, информации мало.

— А ты его по своим версиям прокинь, зря ты, что ли, корячилась, практику обобщала?

Он хлопнул дверью, а я осталась обдумывать его предложение. Лешка имел в виду мое научно-практическое детище, типичные версии о личности преступника по делам об изнасилованиях.

— Да здесь-то изнасилования не было, — крикнула я ему вслед, но Лешка уже не услышал.

Что же все-таки приключилось с Катей Кулиш, подумала я, рассеянно листая материал. В кармане одежды девочки спокойненько лежал ученический билет, благодаря чему ее так быстро опознали. Катя ушла из дому в пятницу днем, успев только перекусить после школы (кстати, надо будет уточнить, что она ела, и сравнить с содержимым желудка трупа; может, ее угощали еще где-то). Родители обратились в милицию в субботу, но заявление об исчезновении школьницы было принято только во вторник утром, а вечером уже нашли ее труп.

Я позвонила доктору Пилютину и обрадовала тем, что дело возбудили, и оно в моем производстве.

— Никита Владимирович, мне нужно допросить родителей Кати.

— Ну, естественно, — с готовностью отозвался он. — Где вам удобно? Привести их к вам или вы заедете к ним домой?

Я секунду помолчала, обдумывая тактику. Потом решилась:

— Наверное, я к ним заеду. Заодно посмотрю Катино жилище, может, там найду что-нибудь интересное.

Мы договорились встретиться в метро в пять часов, чтобы Пилютин проводил меня к Кулишам. Положив трубку, я посмотрела на часы и спохватилась, что уже полчетвертого, скоро Гошка придет из школы, а есть ему нечего. Покидав в сумку материал по трупу и бланки протоколов, я рассудила, что поскольку мне суждено работать вечером, я с чистой совестью могу свалить с работы прямо сейчас, забежать домой, сварить ребенку любимую им гречневую кашу, а по дороге купить к ней молока.

Ввалившись домой с молоком, я споткнулась о кроссовки сорок второго размера, раскиданные по прихожей, и с грустью подумала, что первые замечания на этот счет делала еще в связи с раскиданными погремушками. Значит, Песталоцци из меня не вышло. В доме оглушительно вопила музыка, если это слово было применимо к доносившейся из музыкального центра какофонии. Мой долговязый деточка сидел у себя в комнате с гитарой в руках и блямкал по струнам, внося свой посильный вклад в какофонию. Глазау него были закрыты, на лице плавал самозабвенный восторг, и у меня язык не повернулся омрачить эти эмпиреи прозаическими претензиями про бардак.

Наконец он ударил по струнам в финальном аккорде, дождался, пока звук не растает в воздухе, и открыл глаза.

— Ой, мама! Ты уже пришла?

— Я ненадолго, покормлю тебя и убегу, — сказала я в тайной надежде, что ребенок заноет что-нибудь вроде “мамочка, не уходи, мне без тебя так скучно”….

Но ребенок безучастно ответил:

— Ага, — и снова приник к гитаре. Приходится привыкать к мысли, что мой сын уже спокойно мирится с моим отсутствием, за исключением моментов, когда надо подогреть еду, или помыть фрукты, или постирать рубашку.

Уходя, я в который раз испытала легкое беспокойство по поводу того, что иду заниматься чужими детьми, оставляя своего без материнского глазу, но это беспокойство утонуло в реве “Нирваны” и неистовых гитарных переборах. На таком фоне я со слюнявчиком в руках не смотрелась бы.

Пилютин уже ждал меня в метро, внизу у эскалатора, нервно прохаживаясь за спиной у дежурной, благо вечерняя давка еще не началась.

— Ну что, видели материалы? — с ходу поинтересовался он, хватая меня под локоть и уверенно таща на платформу.