Маша Швецова - Ловушка для блондинов

— Может быть, не надо всех этих хлопот? Виктору от этого лучше не станет. Когда в первый раз из милиции пришли, они все спрашивали, может, Витя сам упал? Вот и напишите, что сам упал, мы жаловаться не будем. А? — Она вскинула на меня свои небесно-голубые глаза.

Я вздохнула. Сколько сил тратят наши участковые и опера, склоняя неуступчивых жертв разбойных нападений к версии о причинении тяжкого вреда их здоровью в результате падения с высоты собственного роста на ровном месте! А тут, можно сказать, само в руки плывет. Странно, что Мигулько этим не воспользовался. Хотя он парень честный, на такие уловки не идет. Ну а что касается сокрытия преступлений, то мы не одиноки в своем стремлении отлакировать действительность. В Чили, стране, которую долго рекламировали, как государство военной дисциплины и высокого правопорядка, лишь тридцать процентов потерпевших от уличной преступности обращаются с заявлениями в полицию. В Индии на один зарегистрированный случай изнасилования приходится шестьдесят восемь незарегистрированных случаев. В Бразилии из ста пострадавших от разбойного нападения в полицию обращаются только тридцать девять. Про братьев-поляков и говорить нечего. По итогам международного исследования Польша заняла последнее место по количеству заявлений в полицию о совершенных правонарушениях, польская криминальная статистика в целом занижена на семьдесят процентов. Странно только, что у нас в этом конкурсе не призовое место; просто за державу обидно.

Во всех странах, не исключая и нашу, причины отказов прибегнуть к помощи полиции одинаковы: недоверие к полиции, невозможность доказать что-то с точки зрения потерпевших, страх, что преступники отомстят, обращение за помощью к кому-нибудь другому, решение проблемы собственными силами. А что здесь? Неверие в наши силы? Отсутствие доказательств?

— А вы не хотите, чтобы мы нашли преступников? Тех, кто напал на вашего мужа? — спросила я Коростелеву.

— Хочу. Но вы же не найдете. — Она отвернулась.

Рука ее мужа, лежавшая поверх одеяла, слабо шевельнулась. Мы обе посмотрели на больного; он вздохнул, и веки его дрогнули.

— Сережа, приведи доктора, быстренько. Пусть поприсутствует, Коростелев ведь расписаться не может. — Я слегка подпихнула Кужерова к двери, и он резво поскакал в ординаторскую.

— Вы не возражаете, я попробую поговорить с вашим мужем? — спросила я Ольгу. Она вяло пожала плечами:

— А если я скажу, что возражаю?

— Ольга Васильевна, поймите меня правильно: если я увижу, что беседа для него мучительна, сразу прерву ее. Но если он что-нибудь нам расскажет, это очень поможет найти преступников. Вы ведь не говорили с ним о том, как это произошло?

Она опустила глаза. У меня сердце сжималось от жалости к ней, и в то же время я не понимала, чем она меня раздражает. Хорошенькая, ухоженная, вульгарная всего лишь самую чуточку — так, чтобы нравиться еще сильнее; преданная, любящая жена, не отходящая от постели раненого мужа. Что здесь не так, почему сострадание к ней перемешивается у меня с легкой неприязнью? Я даже поймала себя на том, что сострадание-то я испытываю не к ней, а к ситуации, в которой оказалась молодая супружеская пара.

Все может кончиться тем, что он умрет, а она овдовеет. И эту ситуацию не поправит даже то, что мы найдем преступников.

Осторожно приоткрылась дверь палаты; но это был не доктор и не Кужеров. В палату заглянула немолодая женщина, тоже рыжеволосая, симпатичная. Она спросила приглушенным голосом, мягко, по-украински, выговаривая слова:

— Ну как, Олюшка?

Ольга обернулась и грустно ответила:

— Все так же, мама, — и тут же добавила, кивнув на меня: — Это следователь из прокуратуры.

Женщина бочком вошла в палату и остановилась у дверей. Типичная южная внешность, полная фигура, какое-то невыразительное платьишко с короткими рукавами и очень выразительные черные глаза.

— Ох, горюшко! — тихо вздохнула она, как бы про себя, не сводя глаз с безжизненной фигуры зятя.

Открывшаяся дверь чуть не стукнула ее, и она подалась в сторону. Это явились доктор, что-то жующий на ходу, и сопровождающий его Кужеров. Доктор деловито подошел к больному, взял его за руку и сосчитал пульс, потом что-то поправил в подключенном приборе. Потом поднял ему веко и посмотрел в зрачок.

— Ну что? — бодро спросил он больного, прожевав то, что было у него во рту, и уставясь ему в глаз. — Вот следователь тут поговорить хочет… А? Можешь?

Я, затаив дыхание, смотрела на Коростелева. И чувствовала себя слоном в посудной лавке: человек только отходит от тяжелейшей операции, глаза открыть как следует не может, а я приперлась, чтобы освежить ему впечатления, как его долбанули по голове (кстати, странно, как этот занюханный доктор успешно сделал сложную нейрохирургическую операцию). Но Коростелев открыл глаза пошире и слабым голосом проговорил:

— Могу…

Я подалась к нему, а за моей спиной доктор распорядился:

— Народцу тут многовато. Посидите, граждане, в коридоре, а? Давайте, давайте.

Краем уха я услышала возражения Ольги:

— Я хочу остаться…

Я обернулась и увидела, как Кужеров за локоток ведет к выходу упирающуюся Ольгу. Неожиданно она оттолкнула его с такой силой, что Сергей с трудом удержался на ногах, и подбежала к постели мужа.

— Ольга, — я положила руку ей на плечо, — здесь действительно много народу; это и больному тяжело. Я обещаю, что долго не задержусь, просто выясню самые важные вопросы, хорошо? А вы пока можете поговорить со своей мамой. Ладно? И доктор здесь, вы можете быть спокойны за Виктора…

Она резко оттолкнула мою руку, глаза ее зло заблестели:

— Я имею право быть рядом с мужем!

Видит Бог, мне не хотелось с ней ссориться. Разве можно ссориться с потерпевшими? И понять ее можно было — зачем нужны эти дурацкие допросы, когда муж в таком тяжелом состоянии? Только что прооперирован… Я уже склонна была разрешить ей остаться — ну, в конце концов, что такого, если жена побудет рядом с мужем во время этого разговора? За руку подержит, ему будет легче… Но тут вмешалась мать Ольги:

— Олюшка, — сказала она твердо, — пойдем, подождем в коридоре, я хоть словечком с тобой перекинусь. Пойдем, ласточка моя. — И она увела Ольгу из палаты, а я опять наклонилась к потерпевшему.

Он приоткрыл глаза и тихо, но внятно спросил:

— Кто это?

— Это ваша жена, Ольга, — сказала я, успокаивающе поглаживая его по руке. — Виктор Геннадьевич, вы помните, как вы оказались в той парадной?

— Виктор Геннадьевич? — переспросил он. — В той парадной? В какой?

— Там, где вы получили травму. Вы в больнице, вам недавно сделали операцию…

— Я понимаю, — слабым голосом сказал он. — Почему вы называете меня Виктор?

— А как вас называть?

Он помолчал и закрыл глаза. Потом, не поднимая век, проговорил:

— Не помню. Я не помню, как меня зовут.

— Вас зовут Виктор Геннадьевич Коростелев, — терпеливо подсказала я, но он чуть качнул головой из стороны в сторону, и доктор испуганно дернулся.

— Нет, — чуть погодя сказал потерпевший, — меня не так зовут.

— А как? — Я наклонилась к нему.

— Не помню. Но не Виктор.

— Хорошо. А вы помните, где живете?

— Нет, — помолчав, отозвался потерпевший. Доктор наклонился ко мне и на ухо сказал:

— Амнезия. Я же говорил, пустая трата времени.

Я повернулась к доктору и приложила палец к губам, а потом снова наклонилась к потерпевшему, решив не называть его больше по имени, чтобы не нервировать:

— Вы можете сказать, что вы делали утром, выйдя из дома, и куда пошли?

Потерпевший, не открывая глаз, прошептал:

— Н-нет, не помню.

— Вы что-нибудь помните? Можете рассказать? — Я была в отчаянии; только сейчас я увидела, как ему плохо, и мне почему-то показалось, что лучше ему не станет.

— Помню, — проговорил он. И даже голос у него слегка окреп.

— Что?! — спросили мы с доктором в один голос и почти легли на подушку рядом с потерпевшим, наклонившись к нему.

— Помню, — прошептал он, — что… Что никогда не был женат…

* * *

Из больницы мы с Кужеровым поехали на станцию “Скорой помощи”, допрашивать бригаду, доставившую потерпевшего в больницу. То, что сказал потерпевший, я даже не стала записывать в протокол; конечно, допрашивать человека через пару часов после операции было глупо и негуманно. Доктор сообразил это быстрее меня и прервал допрос. Бросив на меня ожесточенный взгляд, Ольга заняла свое место рядом с постелью мужа. Ее мать скромно присела в уголочке палаты, а мы с Кужеровым и доктором покинули помещение. В коридоре врач укоризненно покачал головой. Его укоризна явно была обращена не только ко мне, но и к себе самому. Бригаду мы застали на станции, в перерывах между выездами. Врач и фельдшер подняли нас на смех.

— Какие брюки? — издевался над нами молодой сутулый фельдшер. — Может, вам еще сказать про рисунок на трусах? Да у нас после этого Коростелева шестнадцать вызовов. Вы что думаете, мы всем пуговицы пересчитываем?

— Но когда вы вошли в парадную и увидели потерпевшего, вам ничего в глаза не бросилось? — не сдавалась я.

— Бросилось, — иронично ответил врач, — рана на голове. Мы на нее в основном внимание обращали, как это ни странно…

Несолоно хлебавши, мы отправились в обратный путь.

В парадной, откуда был доставлен в больницу несчастный Коростелев, нас ждал приятный сюрприз в виде судебно-медицинского эксперта Стеценко. Он сидел на массивном экспертном чемодане и что-то оживленно рассказывал постовому. Постовой заливался радостным смехом. Мое ухо еще с улицы уловило рифмованные строки в исполнении доктора Стеценко:

…От жизни ничего не ожидающий,

я клизмой раздражаю нерв блуждающий…

[3]

— Привет, — обернулся Стеценко на звук наших шагов. И широко улыбнулся.

— Привет, — ответила я без выражения.

Когда-то я не могла спокойно находиться в одном здании ГУВД со своим бывшим сожителем, не то что на одном месте происшествия, потом перегорела, уже не ёкало так сердце при звуке его голоса. Но моя дурацкая натура продолжала играть со мной глупые шутки: ну, балдею я от мужиков при мужском деле. Самый невзрачный и ничего не значащий может вскружить мне голову, стоит мне увидеть, как он первоклассно делает свою работу. Вот и теперь, как только Стеценко посерьезнел и, достав все необходимое из экспертной сумки, деловито занялся смывами и соскобами с пола, я в который раз убедилась, что никто больше в этом мире мне не нужен так, как он.

— Оп-па! Подержи-ка. — Сидевший на корточках Стеценко протягивал мне конвертик с соскобом кровавого следа.

Я подхватила конвертик, и он принялся за следующий соскоб.

— Как дела? — спросила я, чтобы не стоять столбом над работающим мужчиной.

— Я же говорил, ты слышала? От жизни ничего не ожидающий…

— Чьи стихи?

— Мои. Я теперь стихи пишу.

— Лирику?

— Лирическую неопсихоаналитику…

— С патологоанатомическим уклоном?

— Именно. Однострочную, в крайнем случае из двух строк. Мои стихи оказывают психотерапевтическое воздействие.

— Интересно на кого? Твои пациенты в нем уже не нуждаются.

— Зря ты так. Доброе слово и жмурику приятно. А стихи всем нравятся, потому что короткие. Слушатель не успевает устать. Кстати, как себя чувствует источник этих соскобов? Уже отмучился?

— Типун тебе на язык! Прооперировали.

— Все равно долго не протянет. Ты его допросила?

— О да!

— Получила ценные сведения?

— Угу. Ничего не помнит. Не только, как его по башке ударили, но и как его зовут. Жену родную не узнает.

— А факт женитьбы помнит? — Стеценко даже отвлекся от ковыряния в полу и с живым интересом уставился на меня.

— Нет, — вздохнула я. — Факт женитьбы из его памяти изгладился. И это при том, что жена рыдает у постели. Очень по-мужски…

— Ретроградная амнезия, — резюмировал Стеценко, наполняя второй конвертик. — В результате травмы головы утрата воспоминаний не ограничивается только периодом явно патологического состояния, но захватывает и предыдущие отрезки времени. Причем, смею заметить, ретроградная амнезия может быть защитным свойством психики — пациент забывает неприятные для него события, к коим, по всей видимости, относится и факт его женитьбы. Может быть, это для него даже более неприятно, чем удар по голове, повлекший тяжелую травму.

— Какой ты разговорчивый, — без удовольствия отметила я. — Под конец рабочего дня меня это утомляет.

— Правда, Сань, — поддержал меня Кужеров, маявшийся без дела. — Лучше стихи почитай.

— Хорошо, — без ложной скромности согласился Стеценко. — Из однострочного:

…И трупное пятно на репутации…

Кстати, ребята! А может, жена его и оприходовала? А он это понял? С чем и связана ретроградная амнезия.

— А что! Вполне! — горячо согласился оперуполномоченный Кужеров. — Я бы с женой этой поработал…

— Вот и поработай, — откликнулась я без энтузиазма.

Расследование представлялось мне совершенно бесперспективным. В моем сейфе пылилось еще с десяток подобных дел прошлых лет. По ним были проведены все необходимые оперативно-розыскные и следственные мероприятия, которые не прибавили абсолютно ничего к тому, что было написано в постановлении о возбуждении уголовного дела: “неустановленный преступник нанес удар по голове неустановленным предметом”. И даже расстегнутые на жертвах брюки увиделись мне не странным проявлением загадочного преступного умысла, а попыткой элементарно похитить чужие штаны, неудавшейся из-за того, что наверху от сквозняка хлопнула форточка и напугала разбойников.

— Мария, держи контроль. — Стеценко, во время декламации не прекращавший своей судебно-медицинской деятельности, протягивал мне контрольный смыв с участка пола, на вид не опачканного кровью.

— Спасибо. — Я засунула пакетик в дежурную папку.

— Подожди, не убирай, я надпишу, — бросил мне Стеценко, выпрямляясь.

Я безропотно отдала ему пакетик.

— Шикарную версию ты подкинул, — обдумав сказанное про амнезию, включился в разговор Кужеров. — Все в нее укладывается: баба ему изменяла. Он ее засек; она наняла кого-нибудь его прикончить, а теперь совесть замучила, на грудь ему бросается. А?

— Я тебе еще более шикарную версию подкину, — отозвался Стеценко. — У вас же, кажется, еще трое по голове стукнутых? Так вот, всех их жены заказали.

Кужеров задумался над новой версией, а я пихнула его в бок и заметила, что у меня есть версия намного завлекательней: троих предыдущих потерпевших просто перепутали с Коростелевым, на которого был заказ от жены. И только сегодня, наконец, хлопнули того, кого надо.

Несмотря на то, что у эксперта Стеценко глаза весело блестели, а я уже откровенно давилась от смеха, Кужеров совершенно серьезно сказал, что он пошел писать план оперативно-розыскных мероприятий, пока не забыл то, что мы ему тут накидали.

Постовой, на которого никто не обращал внимания, из угла смотрел на нас крайне неодобрительно, похоже, искренне не понимая, как можно глумиться над людьми, пострадавшими от разбойных нападений, и, что еще хуже, над их близкими. Я испытала мимолетное желание объяснить ему, что не над потерпевшими мы смеемся, а просто балагурим на свои профессиональные темы, но отказалась от этой мысли — сам дойдет до этого. Правда, при этом прониклась к нему симпатией в связи с его тонкой душевной организацией.

— Серега, ты хорошо подумал? — спросила я озабоченного Кужерова. — Ты хоть представил, как тебе придется отрабатывать эти версии? Одними разведопросами не обойдешься. Тебе придется точки включать на всех жен, все их связи устанавливать и проверять, да что я тебе объясняю!

— Да?! — ужаснулся недальновидный Кужеров. — Точно, тогда лучше пусть их малолетки из корыстных побуждений…

— То-то же. — Я похлопала его по плечу.

Пора было писать протокол, который в итоге уместился на двух страницах.

Придя домой, я с тоской подумала, что вкалывала без обеда весь день с утра до ночи. Но эффект от моей деятельности — нулевой. Расследование не сдвинулось с мертвой точки. Мне даже нечего предъявить прокурору, кроме двух соскобов и смыва, но про них даже постовому понятно, что это — кровь потерпевшего, и ничего полезного для следствия это не означает. Стало быть, эффект тот же — ноль целых ноль десятых.

В этом, кстати, заключается особенность следственной работы — настоящий бич для совестливых следователей. Можно весь день пробегать, как савраска без узды, с запросами в зубах и к вечеру выяснить, что в искомых учреждениях нет нужных документов; или просидеть с экспертами часов пять, обсуждая какое-нибудь нетрадиционное исследование, и под конец прийти к выводу, что назначать его не стоит. Или битый час разговаривать с долгожданным свидетелем, обнаружив в результате, что допрашивать его не о чем. Так вот, субъекты с прокуратурскими удостоверениями, на работе отбывающие номер, удовлетворенно сложат в сейф бессодержательные протоколы и отметят в своих ежедневниках, что сегодня выполнили столько-то следственных мероприятий. А совестливый следователь на вопрос прокурора, а что он сегодня сделал, стыдливо пожмет плечами. Вроде весь день работал, а не сделал ничего. Эх…

Утром, придя на работу, я выгребла из сейфа все свои четыре “глухаря” и, не дожидаясь приглашения, отправилась к прокурору.

Прокурор приветливо мне улыбнулся, сложил утреннюю газету и спросил:

— Ну что, вчера весь день псу под хвост?

— Примерно, — грустно согласилась я. — Владимир Иванович, гляньте материалы опытным глазом, а? Серия это или нет?

— А почему сразу серия? — проворчал шеф, двигая к себе дела. — Чем по голове били установлено?

Вот что меня всегда поражает в нашем начальнике — это его умение ухватить суть дела, открыв первую страницу. Некоторые зональные прокуроры все дело прочитают от корки до корки и ничего не поймут, а шеф просмотрит по диагонали, и тут же даст ценные советы или завопит, почему не сделано самое важное, и оно действительно оказывается самым важным и приведет прямо к раскрытию.

— Ну что молчите, Мария Сергеевна? Когда вам эксперты скажут, что орудие одно, тогда и приходите с серией.

— А можно, я сейчас позвоню? — Я потянулась к телефонной трубке, и шеф поставил передо мной аппарат.

Набрав номер телефона заведующего моргом, я заглянула в одно из дел, чтобы уточнить фамилию потерпевшего — Арзубов, а мне всё время хотелось назвать его Арбузовым. Завморгом ответил практически сразу.

— Юрий Юрьевич, привет, прокуратура беспокоит.

— Маша, сто лет проживешь. Как раз собирался тебе звонить. У меня тут Стеценко и Маренич, перемываем тебе косточки…

— По поводу?

— По поводу твоих ударенных.

— Ты хочешь сказать, что все наши трупы из парадных ударены одной колотушкой?

— Про все не знаю. — Юрий Юрьевич зашелестел бумагами. — Мы же только двоих вскрыли, остальные-то бедолаги живы, а?

Я подтвердила.

— Еще посмотрим, что физикотехники нам скажут, — продолжал Юра, — но мы тут сами посмотрели и кожные лоскуты, и препараты черепа. Очень характерные повреждения. Пока не можем сказать, что за орудие… Что, Саша?

Послышался приглушенный голос Стеценко.

— А-а. Вот Саша говорит, что похоже на какой-то профессиональный инструмент, геологический там, геодезический, какие еще бывают? В общем, сложной конфигурации, там и ребра, и грани, и какой-то шип. Вот за этот шип мы и зацепимся.

— Алло, Мария Сергеевна? — В трубке зазвучал голос Стеценко. — Маш, физикотехники на металлизацию проверили, все отпечатки цветные, металла в ранах полно. И спектрография одинаковая. Ты бы подъехала, а? Посмотрим вместе. Может, по орудию определимся…

— Саша, у меня другое предложение, — вдруг сказала я. — Отпустит тебя Юрий Юрьевич? Давай вместе съездим в больницу, где мой последний потерпевший, поговори с доктором, который его оперировал. Я хочу знать, какое там орудие.

Мы со Стеценко, заручившимся согласием заведующего моргом, договорились встретиться через час в метро, и я положила трубку.

— Ну что, я уже не нужен? — добродушно спросил шеф, толкая ко мне по столу кучку “глухарей”. — Вернетесь или…

— Как получится, Владимир Иванович, — пожала я плечами. — В принципе это недолго.

— А вы не торопитесь. Прогуляйтесь, погода хорошая. А то жизнь пройдет, а вам, кроме уголовных дел, вспомнить не о чем.

И шеф почти неуловимо подмигнул мне, чем привел в полное смятение. Но полностью расслабиться не дал, окликнув, когда я была уже в дверях:

— Через две недели по двум вашим взяткам заслушивание в городской.

— О-о! — Я остановилась, не оборачиваясь. — Владимир Иванович, мне не разорваться… Я же вчера по “глухарю” работала…

— Через две недели, — внушительно повторил шеф. — Счастливо прогуляться.

Зоя, сидевшая в канцелярии за компьютером, конечно, поинтересовалась, чего это я вывалилась от шефа, как пыльным мешком стукнутая. Я объяснила, что сначала дорогой шеф открытым текстом предложил мне в рабочее время погулять со Стеценко, а стоило мне размечтаться, предательски привязался с делами по взяткам. Зоя мне посочувствовала, но вид у нее был отсутствующий. Понятно, Горчаков сегодня с утра поехал в городскую прокуратуру согласовывать формулу обвинения, а в разлуке с объектом своей страсти Зоя сама не своя. Шеф уже смирился с тем, что Зоя выезжает на трупы вместе с Горчаковым в качестве верного оруженосца, таскает его дежурную папку, подшивает его дела, составляет описи и печет своему ненаглядному торты в форме сердца. Остатки засохших “сердец” доедает вся прокуратура, поскольку у Горчакова уже из ушей лезет. Тут я снимаю шляпу перед Зоей: укормить Горчакова так, чтобы он доесть не мог и с кем-то поделился, — уметь надо. Это не каждому дано.

Войдя к себе в кабинет, я аккуратно сложила дела о нападениях в парадных, засунула их обратно в сейф и достала два дела по взяткам. Раз у меня минут сорок в запасе, посмотрю, что еще можно за две недели запихать в дела, чтобы не очень больно секли на заслушивании. Я стала листать дела, но взятки не лезли в голову, мысли мои были заняты поочередно Коростелевым с черепно-мозговой травмой и предстоящей прогулкой с бывшим любовником. Странно, но первое время после нашего расставания я места себе не находила, круглосуточно смакуя те обиды, которые Сашка вольно или невольно причинил мне, и жаждала выяснения отношений. А теперь, несмотря на то, что обиды никуда не делись, мне почему-то совершенно не хочется ничего выяснять и, более того, совершенно не тянет ни к какой определенности; чем меньше точек мы с Сашкой поставим в наших отношениях, тем лучше.

Я так разволновалась, обдумывая значение доктора Стеценко в моей жизни, что через пятнадцать минут отказалась от попыток вчитаться в материалы дела, сложила папки в сейф и стала поправлять макияж и укладывать челку, добиваясь идеальной прически. Мне вдруг стало казаться, что сегодня что-то изменится между мной и Сашкой, что-то сдвинется, мы забудем про недосказанные претензии и снова будем счастливы вместе…

И когда челка была уложена неотразимейшим образом, а глаза мои засияли загадочным светом, гарантирующим доктору Стеценко несколько бессонных ночей, выяснилось, что судьба против нашего воссоединения. Зазвонил телефон.

Я сняла трубку и сразу поняла, что со Стеценко мне сегодня не увидеться. Из трубки мне в ухо заорал начальник убойного отдела Костя Мигулько:

— Маша, срочно! Машина за тобой пошла! У нас тут такое, как в кино! Такого я еще не видел! Мы киллера задержали! Давай быстрей, ждем!

Я даже не успела ничего ответить, потому что с грохотом распахнулась дверь моего кабинета и на пороге показался рувэдэшный водитель, потный и взъерошенный.

— Мария Сергеевна, по коням!

Судя по ажиотажу, с каким меня приглашали на выезд, там действительно творилось что-то из ряда вон выходящее. Водитель чуть не за руку вытащил меня из кабинета, по дороге я успела ухватить с сейфа дежурную папку, и мы понеслись с сиреной по городу.

На месте — у проходной хлебозавода, куда сотрудники РУВД ходят обедать, поскольку рабочая столовая тут по-советски обильная и дешевая, — мы были через три минуты. Еще из машины я увидела, что труп хорошо одетого мужчины лежит на проезжей части, вокруг него толпятся возбужденные опера, показывая пальцами то на стоящий поодаль джип с распахнутыми дверцами, то на проходную хлебозавода. Не увидев, однако, на месте происшествия высоких милицейских чинов, а в окрестностях — хороших глав-ковских иномарок, я порадовалась тому, что убитый, похоже, не банкир и не депутат; уже легче. Как только я вылезла из машины, ко мне подлетели сразу трое оперов во главе с Мигулько и наперебой стали посвящать меня в суть дела.

Оказалось, что Костик с двумя подчиненными сразу после утренней сходки отправились на хлебозавод подкрепиться. Движение здесь вялое, и пешеходов всегда очень мало, после того, как рабочие пройдут на смену, вокруг вообще пустынно. Подойдя к проходной, опера заметили на проезжей части одинокий джип, который подъехал к тротуару и припарковался. Из него, не торопясь, вышел хорошо одетый мужчина; но не успел он закрыть дверцу джипа и щелкнуть “сигналкой”, как из-за неработающего киоска “Роспечати” выскочил молодой человек с пистолетом в руке; он подбежал к хозяину джипа и несколько раз выстрелил в него в упор. Потерпевший упал, а убийца спортивным шагом двинулся мимо высокого забора хлебозавода.

Опера, стоявшие раскрыв рот у самой проходной, справились с потрясением и рванули за ним. Увидев преследователей, парень побежал вдоль забора к пустырю, простиравшемуся за территорией хлебозавода, а по пути швырнул свой пистолет за ограду предприятия. Это существенно прибавило операм боевого задора, поскольку оружия ни у кого из них не было, постоянным ношением руководство наших оперативников не баловало, а чтобы бежать с голым пузом за вооруженным преступником, только что продемонстрировавшим пригодность своего оружия к стрельбе, — это надо очень любить свою Родину.

Ребята показали высокий легкоатлетический класс, особенно если учесть, что они еще не пообедали, и догнали убивца, скрутив его на пустыре. Надев на него наручники, они дотащили его до проходной, откуда позвонили в РУВД и вызвали подкрепление. Когда приехала патрульная машина, туда запихали злодея и выставили пост у валявшегося на территории хлебозавода орудия убийства. Оставалось только зафиксировать имевшиеся доказательства, для чего, собственно, и была вызвана я.

Я от души похвалила славных представителей убойного отдела, отметила их оперативную реакцию и мужество, а заодно поздравила и себя: получить дело об убийстве, совершенном в присутствии свидетелей, — это уже удача; а если эти свидетели — сотрудники отдела по раскрытию умышленных убийств, о такой везухе можно только мечтать.

Поохав и воздав должное героям дня, я подошла к трупу и присела перед ним на корточки. Беглый взгляд на распростертое тело насчитал четыре входных пулевых отверстия на груди. Странно, но в голову убийца не стрелял. Я выпрямилась. Сейчас пойду гляну на задержанного — и к вещественному доказательству. Сброшенный пистолет надо бы изъять в первую очередь, а то, неровен час, что-нибудь с ним приключится. Постовой моргнет и спохватится, когда пистолета и след простынет, или какой-нибудь любопытный, не исключая и руководящих милицейских работников, начнет лапать вещдок, приговаривая: “Хорошая штучка”, да мало ли…

— Личность убитого установили? — задала я традиционный вопрос, подойдя к Мигулько.

Мигулько упивался происшедшим, живописал подробности погони перед вновь прибывшими и с трудом отвлекся на меня. Впрочем, я его не осуждала.

— А? Вот этого? — Мигулько кивнул в сторону джипа. — В машине барсетка была, там документы на имя Белоцерковского. Фотка к роже подходит.

— А кто он такой?

— А хрен его знает.

— Где документы?

— Там же, в машине. — Костик пожал плечами. — Вон, Фужеров присматривает.

— Слушай, Фужера не трожь, — взмолилась я, — кто со мной по серии пахать будет?.. Ой, Костя, — спохватилась я сразу, упомянув про серию, — меня же Сашка Стеценко ждет у метро…

— У-у, — многозначительно протянул Костя в нос, не разжимая губ, — понятно. — И скабрезно ухмыльнулся, даже забыв про собственный героический поступок.

Конечно, наша со Стеценко личная жизнь вот уже больше года покоя не давала оперативному составу милиции, прокуратуры и экспертного корпуса. Все хотели нам счастья.

— Что тебе понятно? — обиделась я. — Мы в больницу собирались к потерпевшему Коростелеву. Еще раз повторяю, Костик, хоть ты и герой дня, Фужера не трогай, он будет работать по серии. Между прочим, эксперты сказали, что орудие одно.

— Да брось ты, Маша, — Костик в упоении махнул рукой. — Ты ведь знаешь, каждое следующее убийство автоматически приостанавливает работу по предыдущему. Дались тебе эти черепно-мозговые! Лучше вот этим занимайся. Прямо кино!

— А с задержанным вы еще не говорили? — понизив голос, спросила я Костю. — Сейчас удобный момент, поговорили бы с ним, пока тепленький…

— А что с ним говорить? — простодушно удивился Костя. — Он же у нас на глазах мужика грохнул. Чего тебе еще?

Я вздохнула. Хороший парень Костик Мигулько, но не Синцов. И даже не Кораблев, на худой конец. Синцову бы в голову не пришло, что в этом происшествии все ясно. Он бы уже работал с клиентом…

— Костик, а зачем он его грохнул? Вы же сказали, выстрелил и побежал? Ни денег не взял, ни машину угнать не попытался, так?

Костик посерьезнел.

— Да, понятно, заказчик тебе нужен.

— А тебе не нужен?

— Ну ладно, ты права. Но я тебя огорчу. Этого фрукта за три минуты не расколешь. Пойдем, покажу.

Костик подвел меня к патрульной машине, у задней дверцы которой прохаживались два пэпээсовца[4] с автоматами наперевес. Один из них, уловив движение Кости, опередил его и открыл дверцу, и я сразу натолкнулась на жесткий взгляд из темноты автомобильного нутра.